Текст книги "В тени Алтополиса (СИ)"

Автор книги: Артем Углов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Чижик, какого хера?! Русским языком было сказано, чтобы не приходил.

– Ща я его выкину, – пообещал Малюта и даже поднялся с дивана, разминая могучие плечи.

– Спокойно, пацаны – спокойно! Я не с пустыми руками в гости пришел, есть одна тема.

Здоровяк насупил брови. Он завсегда так делал, когда подозревал скрытый обман. Протянул руку, намереваясь схватить меня за грудки, но тут вмешался Тоша:

– Давай для начала выслушаем. Вдруг Чижик чего интересного скажет.

Я и рассказал про машину, которую требуется перегнать со стоянки у Южных ворот до Транзитной зоны. Имелась таковая на севере, с оборудованным КПП и шлагбаумами, отделявшими Красильницкое от остальной части города. В народе её еще отстойником называли из-за строгости контроля. Попасть в верхний город из трущоб было непросто. Длинная вереница машин по полдня простаивала, ожидая очереди на проверку, а иногда и дольше в зависимости от обстоятельств. Соседняя полоса напротив всегда пустовала. Воспользоваться ей могли лишь счастливые обладатели прописки в верхнем городе. Могли, но не стремились, уж слишком дурной славой пользовалось Красильницкое среди местных. А те немногие, кто все же отваживался, приезжали либо за наркотой, либо за дешевым контрафактом.

Ловкачи из числа городских во всю пользовались привилегией свободной полосы, в особенности послаблениями при прохождении контроля. Они перевозили нелегальный товар в так называемых «тарах» – специально оборудованных для этого дела машинах. Обыкновенно заряженную «тару» парковали в отстойнике. Документы с ключами оставляли в камере хранения через дорогу и ждали, когда появится водитель – посторонний человек, главной задачей которого было перевезти товар через КПП. Если такого и ловили с нелегальным товаром, то предъявить ничего не могли. Ну да, взял машину в аренду, законом подобное не воспрещалось, а то что в бензобаке героину на две тысячи – пардонте, ничего не знал. Задавайте вопросы владельцу автомобиля, которого может и не существовало.

Схема рабочая, поэтому пацаны не удивились, услыхав о моем предложении. Малюта так и вовсе ударил себя по ляжкам от радости. Он все мечтал отремонтировать взятые с бою авиаторы и тут такой царский подгон за плевое дело: всего лишь оставить машину в Транзитной зоне для перевозчика. Времени займет от силы полчаса, рисков ноль и двести рублей в кармане.

– Почему это двести? – возмутился Тоша. – Я может тоже заработать хочу, давай поделим пополам.

Здоровяку подобный расклад не понравился.

– Чего делить-то?! У тебя даже доку́ментов нет, как ты за руль сядешь?

– Спокойно, – парировал Тоша.

– А вдруг остановят?

– Кто? На все Красильницкое пять постовых, да и те дальше Калюжки носу казать боятся.

– Ну а вдруг? – не успокаивался здоровяк.

– Чего вдруг? В поселке народ без прав гоняет. Ты и сам прошлой весною катался или забыл?

Всё Малюта помнил, как отцовской машиной половину домов в поселке обшаркал, а потом неделю на попе сидеть не мог. Всё он помнил и знал, просто в мыслях уже красовался в целехоньких авиаторах и тут такой облом. Ежели еще Гамахен свои права на долю предъявит…

– Пацаны, это подстава! – выкрикнул я.

В помещении стало тихо. Настолько, что было слышно поскрипывание досок над головой – обычное дело для старой голубятни. Две пары глаз вопросительно уставились на меня, а третью было не видно. Гамахен с самого начала сидел в тени, скрестив ноги на турецкий манер.

Не так я планировал… Хотел преподнести новость как-то помягче – намеками, чтобы они сами догадались, но уж больно Малюта за возможность подзаработать ухватился. Нет, надо рубить эту затею на корню, а то еще успеет привыкнуть к двумстам рублям, лежащим в его кармане.

– Чего-то я не пойму, – нарушил Тоша затянувшуюся паузу, – то работу предлагаешь, то отговариваешь. Чижик, ты уж определись, чего хочешь.

– А чего мне определятся. Работу другие люди дают, я же предупреждаю.

– Надо же, ОН предупреждает, – Малюта грозно задвигал бровями. – Слышь, Чижик, а если я о твоих предупреждениях бобылю расскажу. Как думаешь, что он с тобою сделает?

– Да уж точно по головке не погладит, – пробормотал я. – Только не побежишь ты к Лукичу закладывать, не по-пацански это. И Тоша не станет – точно знаю, а вот в вашем третьем я не уверен.

Сидевший в тени Гамахен ничего не сказал, лишь слегка покачнулся, обозначая свое присутствие.

– К Лукичу не пойдем, тут ты прав, – медленно, словно раздумывая над чем-то произнес Тоша, – но с чего мы должны тебе верить?

– Да! – поддержал приятеля Малюта. – Может двести рублёв себе заграбастать решил, потому и выдумываешь всякое.

– Помните ту историю с тетрадкой?

Здоровяк хмыкнул, а раздраженный Тоша решил поторопить:

– Короче, мелкий, к чему клонишь?

– Да к тому, что Лукич подобному повороту дел только обрадовался. Я ему все передал: и про стригуна, и про-то, как меня прихватили, потребовав копию сделать. А он вместо того, чтобы ситуацию разрешить – дал добро, мол отдавай записи, но прежде… прежде мы кое-какие правки внесем. Там же про многие дела мастерской написано, в том числе и про изготовление «тары», и чем они её заряжают, чтобы через транзитную зону перегнать. Чуете, чем пахнет? Лукич через эти записи хочет левую информацию на сторону слить и расписным головняк устроить. А вас в темную играют, еще и крайними выставят.

Тоша присел на корточки, принявшись начесывать макушку для усиления мыслительного процесса. Гамахен молчал в темном углу и только один Малюта сохранял прекрасное расположение духа.

– Подумаешь, – заявил он, – машина чужая, товар внутри тоже не наш. Каждому в городе известно, что перевозчики не при делах. Надо будет, пускай сами хозяев ищут и разбираются, а мы свою денюжку получим и тю-тю. Двести рублёв на дороге не валяются, верно я говорю, Тошич?

Тоша покачался на кортах вперед-назад и наконец изрек:

– Херня вопрос, проскочим.

– Да вы чего, пацаны?! – не поверил я. – Это же расписные, они же вас с потрохами сожрут… Они же вас закопают, просто так из-за одних принципов.

– Ты на артельщиков не гони, малой. Нету у них таких принципов. Торговцев на рынке трясут – то правда, и городским петухам могут рыло начистить, но чтобы просто так на мокруху подписаться. Это перед ними конкретно провиниться нужно. Верно Малюта говорит, не станут они перевозчиков кошмарить. Если товар нужен – изымут, если тачила – угонят, а к нам какие претензии?

– Вы… вы не понимаете. Здесь скрыто гораздо большее. Не станет Лукич ради обыкновенной контрабанды сложные комбинации разыгрывать. Вот скажи, чего он с помощью этой тетрадки добиться хочет?

Тоша пожал плечами.

– Может стригунов на бабки выставить.

– Как?

– Без понятия. Я в мутные схемы лезть не собираюсь. Перевезу указанную тачку до пункта назначения, а дальше хоть трава не расти.

– Больно ты за нас распереживался, малой, – поддержал приятеля Малюта. – Без сопливых разберемся, где тута кроется подвох… А то может и нет никакого двойного дна в предложении Лукича, может ты специально воду баламутишь? У самого поди уже планы имеются, как двести рублёв потратить, а?

Я лишь вздохнул в ответ, толку со здоровяком спорить. Силушкой природа того не обидела, а вот умом слаб оказался. Только и горазд, что гвозди кулаком заколачивать на потеху рыночной толпе. Кажись, Малюта прочитал мои обидные мысли, потому как моментально задвигал бровями.

– Чё ты здесь трёшься… чё трёшься?! Дело свое сделал – доложил, ну и вали на все четыре стороны. Или хочешь, чтобы со второго этажа пустил полетать, как в прошлый раз? Так я мигом организую.

Здоровяк растопырил руки и шагнул в мою сторону, больше пугая, чем на самом деле желая поймать. Еще и заухал для пущего эффекта, словно перед ним стояла не прожжённая шпана с улицы, а несмышленое дитяти пяти лет от роду.

Из всей компании я меньше всего рассчитывал на благоразумие Гамахена. Но именно он его и проявил, остановив разошедшегося Малюту.

– Погоди-ка, пускай договорит.

– Чего договаривать, – удивился здоровяк, – и так все ясно.

– Тебе может и ясно, а у меня куча вопросов имеется, – Гамаш наконец поднялся из тени, но дальше в комнату не пошел, облокотившись о спинку дивана. Помнит, чем наша прошлая встреча закончилась, потому и держится на расстоянии. Разбитая губа зажила, осталась лишь небольшая припухлость со следами ссадины. И якобы сломанная рука – о чудо, свободно шевелилась и двигалась, лишившись повязки. Не прошло и пары недель…

– Чего тебе неладно, умник? – проворчал Малюта, с хрустом разогнув спину. – В кои-то веки бабки сами в руки плывут. Целых двести рублев…

Гамахен не обратил внимания на бубнеж здоровяка, вместо этого спросив:

– Что за пометки вносились последними?

– Буквы, цифры, символы разные, – принялся перечислять я. – С некоторыми из них раньше не сталкивался. На обозначение машин не похоже, да и у деталей другая нумерация.

– Сможешь по памяти воспроизвести?

– Двойка… эс… черточка такая наискосок,

– Черточка типа тире? – влез Малюта.

– Да нет же… говорю, наискосок, словно забор перекосило.

Я рубанул ладонью воздух, но пацаны все равно не поняли. Пришлось спускаться вниз и чертить символы на потрескавшейся от жары земле. Кончик палки шкрябал, оставляя за собой неглубокие борозды, а лица пацанов хмурились все больше и больше. Пока Гамахен наконец не выкрикнул:

– Погоди.

Присел на корточки и принялся рассматривать самую короткую из сделанных надписей – «2C/». Провел по ней пальцем, повторяя каждый изгиб.

– Ты чего? – не выдержал Тоша

– Два атома углерода промеж бензольного кольца.

Тут и Малюта не выдержал.

– Может бензинового?

– Бензинового, – передразнил Гамахен. – Если бы читал книжки, то знал, что 2С – это известная группа психоделиков, разработанная на основе фениламинов (примечание от автора: в данном случае речь идет о химическом соединении фенилэтиламин). Про папу Шульгина слыхали? Профессора Оренбуржского университета, жившего в прошлом веке? Ну вы чего, это же известная личность – Александр Шульгин. Он еще популярную книгу написал про химическую наркоту со всеми выкладками. Жандармские, когда первые экземпляры увидели быстро смекнули, к чему дело идет. Весь тираж арестовали, но часть все же просочилась в свет. И пошел народ варить «Мескалины» и «Молли».

– Шульгин… Шульгин, – наморщил лоб Тоша, – я про что-то такое слыхал: химоза, культурная революция 90-х в Питере… Был один известный ученый, устраивавший оргии со студентами под наркотой. Его еще с кафедры поперли, лишив всех званий и привилегий.

– На счет оргий брехня, – возразил Гамахен, – старенький он был, чтобы в подобных вещах участвовать, а вот с университетской должности уволили – факт. Власти посадить хотели за развращение молодых умов, но Шульгин успел сбежать в Японию, а уже оттуда подался в Северо-Американские Штаты, где и устроился химиком в частную компанию. Короче, дядька известный на весь мир. Одни его любят и «папой» называют, другие за демона принимают, а третьим он крупные убытки принес.

– Картель? – догадался я.

– Он самый. Представь, у тебя налажено серьезное дело, куча народа задействована в схемах, а тут прыщавые юнцы из мединститута начинают варить амфетамин. И главное, никаких проблем с урожайностью, никаких затрат с доставкой – знай себе химичь в деревянном сарайчике за городом. И что хуже всего, клиентская база из числа молодых быстро подсаживается на новую наркоту, а значит продажи коки и герыча падают. Смекаете?

– Тут полным дураком надо быть, чтобы не смекнуть, – проворчал Малюта, изучая сделанные мною записи. – Только чего же в поселке никто не варит, если это так просто?

– Так я же говорю – картель! Стоит только первым таблеткам в трущобах появиться, как бразилы моментально химиков вычислят и убьют. Не просто так, а самым изощрённым из имеющихся способов, чтобы другим неповадно было.

– А из чего варят?– в голосе Малюты проявились не свойственные для него деловые нотки.

– Да из всего подряд: из лекарств, купленных в аптеке, из чистящих средств, из ванилина, -принялся перечислять Гамаш.

– Да ладно, из обыкновенной ванили, которую в пирожки кладут? А чё за метод? С чем мешать нужно?

– С абрикосами! Ты чем слушаешь, башка деревянная? – разозлился на приятеля Гамахен. – Я же говорю – бразилы церемониться не станут. Лично домой придут, яйца отрежут и в жопу засунут вместе с ванилью. И моли богов, чтобы родных поблизости не оказались. Сикариос известные отморозки, им плевать кого убивать: младенца или седого старика.

– Хорош нагнетать, – пробубнил здоровяк, – я просто так спросил, для интереса.

– Не тем интересуешься. Лучше подумай, чем нам эта ситуация грозить может? Стоит двести рублёф такого риску?

Малюта задумался. Со стороны могло показаться, что он и вправду решает в уме задачку: усиленно таращиться, шевелит губами. А если подойти поближе, то можно услышать приглушенное: «пятежду пять и два в уме вычитаемо». Но нет, не склонен был здоровяк к сложным умственным решениям, а потому впадал от них в особое состояние, в умных книжках называемое сомнамбулизмом. Вреда от этого не было никакого, да и пользы если честно – тоже. Малюта на короткий миг выпадал из реальности, а когда возвращался обратно, то хлопал глазами, словно очнувшийся ото сна младенец. И разум его был столь же чистым и не замутнёным.

Тоша в отличии от приятеля обладал куда большей гибкостью ума, а потому сразу сообразил, чем пахнет дело. Ткнул пальцем в полустёртую надпись и произнес:

– Допустим вся тетрадка полна таких записей, и что из этого следует? В поселке появилась синтетика?

– Бери выше.

– Лаборатория по её производству?

– Именно, – Гамахен удовлетворенно кивнул.

– Значит трущобы скоро будут наводнены новым наркотиком, более дешевым и потому более доступным, – продолжил рассуждать Тоша. – Продажи кокса и хмурого резко упадут, и как следствие упадут доходы картеля. Вроде бы всё логично, но только все равно не сходится. На кой черт за тетрадкой пришли стригуны. Им-то какой интерес в этом деле: поссорить атамана малажского с генералами из Фавел? Так они и без того воюют, причем местом разборок выбрали Центровую – вотчину расписных. Помните, как весной братию артельщиков едва не смели под горячую руку. Те всё прятались по хазам, словно перепуганные сурки. В следующий раз могут и не отсидеться. Нет, война стригунам не выгодна. Тогда к чему им понадобилась эта информация?

– Без понятия, – честно признался я. – Может с помощью этих записей хотят выйти на лабораторию. Ведь как не крути, Центровая их зона ответственности, и в случае чего спросят с них. Потому и торопятся отыскать варщиков первыми, пока не стало слишком жарко.

– Я другого не понимаю, – перебил меня Гамахен. – Получается, что Лукич добровольно подставляется, отдавая записи. Ведь тетрадка кому принадлежит – ему? Ну хорошо, не ему лично, а мастерской на Блинчикова. Те, кто в теме, прекрасно осведомлены о роли бобыля в предприятии, и кто на самом деле крышует бизнес. Что же получается, малажцы сами на себя состряпали компромат? Ради чего, ради еще одной войнушки? Так это и без тетрадки легко устроить... Несостыковочка вырисовывается.

– Всё стыковочка, рисовать только нужно уметь, – не удержался я от подначки. Очень уж хотелось утереть нос умнику, в кои-то веки зашедшему в тупик. – Чё вы к принадлежности тетрадки привязались? О чем она свидетельствует? О том, что такая-то и такая машина были переделаны под «тару» с целью перевозки определенного груза. Повторяю, не производства синтетика, а подготовки к перевозке: уменьшить там объем бака или днище подпаять. К хозяину мастерской какие претензии? Если что-то не устраивает – пожалуйста, ищите заказчика.

– Но Лукич-то понимает, для какого товара готовит машины? – не сдавался Гамахен.

– И что?

– Он же знает, что картелю это не понравится.

– И что дальше? Конкретно ему предъявить за что? Изготовлением химозы и её перевозкой Лукич не занимается.

– Да как же не занимается, если ты к нам пришел? – удивился Тоша.

Я глубоко вздохнул. До чего же трудно иногда бывает со старшаками. И все то они знают, и все понимают, только когда доходит дело до очевидных выводов, начинают тупить.

– Потому и пришел, что вы ни к мастерской, ни к Лукичу отношения не имеете.

– А бабки кто платить будет?

– За это можете не переживать… не понадобятся деньги мертвецам.

Лица пацанов посмурнели. Кажись, они наконец осознали, чем это приключение может закончиться для них: не новыми шмотками и жратвой, а деревянными крестами над могилами.

Пока они думали, я принялся шоркать подошвой, стирая надписи на земле. Шоркал так сильно, что очнулся Малюта. Окинул нас задумчивым взглядом, после чего изрек:

– Ну чё, народ, как бабки делить будем?

Лукич с присущим ему спокойствием воспринял сообщение об отказе. Кивнул головой, мол бывает и такое, не хотят пацаны подзаработать, значит найдем других. Снял любимое ружье со стены и ушел в обход. Я же улегся на скрипучую раскладушку, но вместо того чтобы заснуть, принялся ворочаться с бока на бок. Не прошел даром сегодняшний разговор. Нагнал я на пацанов жути – да так, что самого проняло. Теперь лежал и представлял себе всякие страсти. Как встречусь со стригуном, передам фотоаппарат со снимками, а он заместо спасибо вспорет мне живот. И до того фантазия разыгралась, что и вправду кишки закрутило.

Остаток ночи я пробегал до горшка, а под утро меня бледного и вспотевшего обнаружил Лукич. Поинтересовался, чего такого умудрился съесть, и узнав про прокисшее молоко, сильно расстроился:

– Кому было сказано – не трогать продукты с нижней полки? Ты чем думал, дурья твоя башка?

– С улицы пришел, вот и захотелось, – повинился я.

– Ну и как, вдоволь напился? Вкусно поди, кисленького хлебнуть?

Крутило меня лихо до самого обеда, и только после того, как Лукич принес микстуру, малясь попустило. До вечера я отлеживался, набираясь сил, а когда солнце склонилось к закату, явилась ко мне очередная напасть под названием жор. Есть захотелось так, что подмёл в холодильнике всё имеющееся подчистую. Добрался даже до слежавшегося комка лапши и завяленных до состояния мумии огурцов. От последних толку не было никакого: ни сока, ни привычного хруста на зубах. Запаха и того лишились.

Когда с перекусом было покончено, я откинулся на спинку стула. Хотел было поставить чайник, но в животе оказалась такая тяжесть, что поневоле прикрыл глаза. Сном это трудно было назвать, скорее бодрствованием в полглаза. Потому и услышал, как вернулся Лукич.

Бобыль вид пустующих полок не оценил. Не то чтобы он часто пользовался холодильником, если только ветчины собирался нарезать на дежурство или прохладного квасу глотнуть, до которого Лукич в последнее время был охоч, особенно в полуденную жару. Он и сейчас достал бутылку хлебного, почесал заросший щетиной подбородок, а после спросил:

– Где остальное?

Будто он ужинал то остальное. В особенности комок слипшейся лапши, сваренной мною позавчера.

– Съел, – вынужден был признать я.

– Ну и чего сидим, кого ждем? Дуй давай.

– Куда?

– На кудыкину гору воровать помидоры. В магазин говорю, дуй. В мясную лавку через дорогу свежего сервелату завезли, а еще колбас Краковских. Купишь и того, и другого по килограмму.

Ох ма… это же сколько деньжищ выйдет – целая уйма. Я аж с лица сбледнул, как представил изрядно уменьшившуюся стопку банкнот, припрятанных за тумбочкой на черный день. И ведь не скажешь Лукичу, что денег нет, его подобные мелочи не волнуют.

– Может лучше молочных сарделек, – предложил я севшим голосом. – Они тоже вкусные, а если с мелко порезанным лучком обжарить, да яичницей сверху залить. Объеденье получится, а не завтрак.

Лукич посмотрел на меня внимательным взглядом.

– Денег жалко?

– Жалко, – признался я.

– Ладно, хрен с тобой… беги в столовую, пока не закрылась. Скажешь Сафире, я послал.

До чего же не хотелось сталкиваться со зловредной поварихой, невзлюбившей меня еще со времён работы в мастерской. Но уж лучше так, чем отдавать деньгу из собственного кармана.

Помещения мастерской пустовали. Рабочая смена давно закончилась и народ большей частью разошелся, лишь в глубине зала слышался легкий перестук молотков, да шум воды в душевой.

Очередь в столовой отсутствовала, но это не помешало тетке Сафире вредничать. Сначала она не поверила в то, что меня послал Лукич. Потом вместо того, чтобы выдать съестного, принялась ссылаться на занятость. Видите ли, десерт ей приспичило готовить на ночь глядя. Для кого – для себя? Вона и без того щеки раздуло больше остального лица.

Делать нечего, пришлось усесться за пустующий столик и начать ждать, когда тетка Сафира соизволит освободиться. В противоположном углу устроился Еремей, успевший сменить рабочую робу на обычную одежду. Сидел он, как это водится, не один, а в компании богато разодетой барышни. Спутница по возрасту в матери годилась, но когда это останавливало молодого повесу. Заливался Еремей речистым соловьем, не замолкая ни на минуту. А женщина кокетливо улыбалась и водила ручкой, как это водится у избалованных городских барышень.

– Ах оставьте, Вячеслав… ах, оставьте, – то и дело приговаривала она, демонстрируя безупречно ровные зубки.

Вячеслав, ха! Так уж получилось, что стеснялся Ерёма своего родового имени. Слишком простоватым оно ему казалось, не заслуживающим столь красивого парня.

Е-ре-мей – на что это похоже? На среднерусское дырявое рубище, попахивающее залежалым нафталином? Другое дело – Вя-я-ячеслав. Была в нем и лучезарная слава и звонкое «Я», на которое самолюбивый парень делал особое ударение. Правда в его исполнении это больше походило на лягушечье кваканье, однако дамам отчего-то нравилось, особенно прибывающим в том немолодом возрасте, когда от былой красоты не осталось и следа, а погулять еще хочется.

Эх, быстрей бы получить еду и сбежать отсюда. Сил нету смотреть на этого фанфарона. И почему женщины такие дуры? Не все, конечно… Арина точно не стала бы терпеть его обезьяньи ужимки. Ухватила бы пальцами за нос и накрутила такую сливу.

Еремей почувствовал чужой взгляд. Обернулся и поморщился, словно увидал покрытого струпьями бомжа. Видите ли, противно ему стало. Мне может рожу его лицезреть тоже никакого удовольствия не составляет, но нет же – сижу и терплю.

– Кто этот мальчик? – долетел до меня женский голос.

Еремей наклонился к самому ушку барышни и принялся шептать. От фанфарона хороших рекомендаций ждать не приходилось. И точно, среди набора звуков я смог уловить знакомое слово «чумазик». То самое прозвище, которым Ерема наградил меня, и которым окромя него никто не дразнил.

Барышня, обернувшись в мою сторону, прикрыла рот ладошкой и глупо захихикала, а довольный произведенным эффектом Еремей продолжил нашептывать.

Ах ты ж, мразина... Специально голосом выделил, чтобы я услыхал. И я услыхал, не сомневайся. Рогатку слажу и тогда поглядим, какие кренделя начнешь выписывать, уворачиваясь из-под обстрела. Не обычным шпоном, сделанным из алюминиевой проволоки, а снарядами тяжеловесными, собранными из болтов и гаек. Такими и до крови пробить можно.

Картина представившейся мести сгладила минуты ожидания. Я настолько успокоился, что даже не обратил внимание на ворчание тетки Сафиры, выдавшей пакеты со снедью. Взял тяжеленую поклажу в обе руки и потащил.

– Чижик, что-то не видать тебя последнее время, – послышался насмешливый голос. – На озеро перестал ходить и с большими парнями больше не тусуешься. Неужели что-то случилось?

Нет, это была не шпонка, и даже не гайка – настоящая пуля, выпущенная в спину. В другой раз я может и проигнорировал бы ехидство Еремея, но не при текущих обстоятельствах. Еще и на пацанов с заправки намекает, гнида. Стоп… Так вот кто меня слил! Как же я сразу не догадался? Зациклился на Гамахене, когда под боком этакая зараза обосновалась. Это ведь Еремей целыми днями в мастерской ошивается. Слоняется без дела или в столовой сидит – наблюдает, кто и чем занимается. Увидал Лукича, выходящего из мастерской с тетрадкой и кучей счетов подмышкой и додумал, связал одно с другим. Он стригунам стуканул – точно! Не из желания заработать, а из одной лишь вредности, чтобы мне насолить. Ах ты ж…

Мир в одно мгновение перевернулся. Я даже сообразить не успел, как все случилось. Вот иду с пакетами огибая столик – краткий миг вспышки, и уже сижу верхом на Ерёме, бью что есть мочи по смазливой физиономии. Потом мастеровые рассказывали, как тетка Сафира охаживала меня половником, пытаясь оттащить в сторону, как кричала барышня, призывая на помощь. Вопила так, что услышал дядька Степан, задержавшийся после рабочего дня в кабинете. Услыхал и Мартьян, вылетевший из душевой в чем мать родила. Если бы не последний, забил бы я Ерему до потери сознания, и визжащие бабы тому нисколько не помешали. Что мне половник, я его даже не почувствовал. Все что видел перед собой – это красную пелену, сквозь которую проступало ухмыляющееся лицо Еремея. НЕНАВИЖУ!

Меня вытащили на улицу, словно нашкодившего кутенка. Мартьян придавил сверху, чтобы не дергался, а Степан Никанорыч включил воду и принялся поливать из шланга. Я попытался сбежать, но куда там – жилистые руки мастерового держали крепко. Ледяная струя воды нещадно хлестала по лицу, мешая не то что видеть, но и дышать. Я попытался прикрыться, выставил одну ладонь перед собой, другой оперся на размокшую от воды землю – поскользнулся и плюхнулся в образовавшуюся лужицу. Снова попытался вырваться и снова упал в грязь.

– Хватит, дядька Степан, – взмолился я, не выдержав борьбы с водным змеем.

– Охолонился чутка?

– Да.

– Не слышу?

– Да! – проорал я и тут же закашлялся от угодившей в рот воды.

– Ну смотри у меня.

Заскрипел вентиль и поток воды иссяк. Мастеровой помог подняться, и я несколько секунд стоял, ничего не соображая. Это мир вокруг покачивается или меня шатает? Ощущения были хреновыми, словно только что очнулся от дурного сна и теперь пытаюсь понять на каком собственно свете нахожусь.

– С Лукичем сам будешь объясняться, – не терпящим возражения тоном произнес дядька Степан. Будто у меня имелись другие варианты.

– Чего застыл – иди уже.

– Там наверху пакеты остались со съестным.

– Принесем, – пообещал Мартьян.

Я молча кивнул и побрел к дому, хлюпая размокшими сандалиями. Ледяная вода продолжала стекать струйками, тело трясло, а зубы стучали так, словно на дворе царило не жаркое лето, а промозглая зима с её бесконечными ливнями. Шмотки промокли до нитки, пришлось их снимать и развешивать на специальной планке, приспособленной у крыльца. Лукич на ней все больше рыбу сушил, но иногда случалось, что и рубаху, и исподнее.

Уже будучи в одних трусах, я решился переступить порог. Тщательно протер ноги о лежащую на полу тряпку и только после этого прошел внутрь. С бобыля станется отвесить леща за грязные следы, оставленные в коридоре. Вроде мужик взрослый, а чистюлей будет похлеще некоторых девок. Не зря говорят, что он в армии успел послужить, иначе откуда взяться такой аккуратности. И постель у него заправлена без единой складочки, и столешница от чистоты сверкает, и грязная посуда в раковине не задерживается. Может среди ночи разбудить и потребовать, чтобы вымыл одну единственную ложку, коей варенье перед сном зачерпнул.

Лукич сидел на кухне в привычной позе, закинув ногу на ногу и читая газету. Услыхав шаги, поднял голову и некоторое время изучал мой внешний вид. После чего протянул задумчивое м-да-а…

Я не стал дожидаться вопросов и честно все рассказал, не забыв упомянуть о подозрении по поводу Еремея.

– Он слил информацию стригунам, больше некому, – заявил с уверенностью и умолк, ожидая решения Лукича. Почему-то был уверен, что оно последует, но бобыль лишь устало вздохнул.

– И что, это всё? – не выдержал я. – Еремей выскочит сухим из воды?

– Не он это.

– Да как же не он, когда он! До такой степени меня ненавидит, что душу диаволу готов продать. И про счета мог догадаться, и про тетрадь.

– Доказательства где? – перебил меня Лукич. – Или одни лишь подозрения? Я те не бабка беззубая на базаре, чтобы пустыми домыслами кормиться. Вот когда факты будут, тогда и приходи, а сейчас вали отседова.

– Да как же так… Еремей предатель.

– Пшел с глаз моих! – рявкнул бобыль и я счел за лучшее отступить.

Вышел во двор потерянным. Попытался привести мысли в порядок, но те разбегались будто шальные тараканы, увидавшие свет. И только один вопрос стучал в голове:

«Почему? Почему он не желает этого замечать. Ведь Еремей предатель… он это, больше некому».

Я побрел в сторону мастерской, спотыкаясь о разбросанные на земле детали. Дорожку чистили каждый месяц, да только толку. Притащат мужики во двор очередной кузов, разберут на мелкие запчасти, порежут на куски и можно приниматься за уборку по новой. Они и сейчас стояли, кузова эти – от Бьюика, от старенькой «Рубы», и от с трудом различимой немецкой машины: может Даймлера, а может Бенца. С последней успели поработать «турбинкой» (примечание от автора: просторечное название угловой шлифовальной машинки, известной в народе как болгарка): срезали крышу, стойки, распотрошили внутренности под капотом – так что даже бывший хозяин не сможет признать в этой груде металлолома угнанного коня.

Я прошел половину пути и вдруг понял, что из всей одежки на мне остались трусы – те самые знаменитые фабрики Волобуйского. И куда такой красивый отправлюсь? Чай не малое дитяти, чтобы в одном исподнем по улице бегать. Мокрая одежда продолжала сохнуть, а возвращаться в дом к Лукичу не хотелось. Сказано же было – проваливай, вот и свалил…

Походил по территории взад-вперед, попинал разбросанные болты и не придумал ничего лучшего, чем усесться на бревно, брошенное у проржавевшего остова Руссо-Балта. Сначала пялился на проплывающие в небе облака, потом взялся за палочку и принялся ковыряться в земле. Какое-никакое занятие в ожидании, пока успокоится Лукич.

Вскоре во дворе показался Мартьян. Мастеровой отнес пакеты со съестным, но возвращаться на работу не стал – подсел ко мне на бревнышко. Достал из нагрудного кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и принялся пускать густые облака дыма в темнеющее небо.

– А ты знал, что дневного времени суток в каждой точке земного шара одинаково? – неожиданно спросил он.

– И на севере? Там же темно полгода?

– Зато оставшиеся полгода светло. В этом и заключается великое равновесие мира. Каждому жителю Земли солнышка отмерено поровну: и негру в Африке, и эскимосу в тундре. Справедливость, однако.

– На небесах понятно, там близко к Богу, – пробурчал я, – но почему в земной жизни равновесия нет? Почему одни получают всё: и деньги, и семью большую, и возможности, а другим с гулькин нос? Или нужно обязательно помереть, чтобы справедливости дождаться?