Текст книги "Операция "Ловец Теней" (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

В доме повисла леденящая, я бы даже сказал, гнетущая тишина. Тишина, которая, казалось, никогда не могла бы зародиться здесь, в этом уютном и безопасном месте. Казалось бы безопасном.

Абдула побледнел. Лицо его стало каменным. Глаза – обеспокоенными. Хозяин дома принялся подниматься. С трудом, опираясь на собственное колено, он встал. Затекший после долгого сидения на полу, торопливо и неловко зашагал к двери.

Мальчишка Карим застыл на месте. Деревянная ложка застыла в его руках без всякого движения. Вся напускная взрослость, которую пытался демонстрировать мне мальчик, без остатка испарилась прочь. Карим съежился. Черты его лица смягчились, стали совсем детскими.

Мариам тут же встала. Быстро, но тихо ушла в женскую комнату. Но я видел, как она застыла за занавеской. Прислушалась.

Я насторожился. Молчал, а еще наблюдал за всеми в доме. Наблюдал, оценивал их реакции. Делал выводы. И выводы были тревожными – от старейшины никто не ждал добрых вестей.

Абдула, тем временем, открыл дверь. Вышел на улицу. Стал уважительно и тихо здороваться с пришедшими на пушту.

Я украдкой глянул в дверной проем. Самого старейшины я не видел. Зато видел двух крепких молодцов, стоявших рядом с гостем. Видимо, это родственники уважаемого старейшины. Может, внуки. Может – племянники. И по совместительству, его телохранители. А еще – подкулачники. Если, конечно, нужно.

А потом я увидел и самого старца. Абдула проводил его в свой дом. Крепкие парни же остались ждать снаружи.

– Давай поведем разговор на русском языке, – сказал вдруг Малик Захир с едва уловимым акцентом. – Невежливо будет, если твои гости не поймут нашего разговора. Ведь так?

– Так, уважаемый Малик Захир, – едва заметно поклонился старейшине Абдула.

Старейшина был стариком лет семидесяти. Невысокий, согбенный и сухонький, он носил чистые белые, и казалось бы совсем новые халат с тюрбаном.

У старика было треугольное, морщинистое лицо, длинная седая борода, а еще светловатые глаза. Хоть и выцветшие от старости, они оказались проницательными и очень внимательными. Старик улыбался. Выглядел он крайне доброжелательным и приветливым. Вернее, выглядел бы, если бы не эти его внимательные глаза.

Я заметил, что двое «молодцев» встали по обе стороны двери, словно охрана. Старейшина же принялся осматривать всех в мужской комнате. Его проницательный взгляд оценивающе задержался на мне. Потом старик снова посмотрел на Абдулу.

– Я слышал, у тебя гости, сын мой? – спросил он вежливо. – Раненые советские воины, попавшие в беду.

– Да, уважаемый, – проговорил Абдула тихо. Его голос едва заметно дрожал. – Мы с сыном нашли их на берегу реки, когда искали сбежавших овец.

Я не спешил ничего говорить. Только смотрел на старейшину. К слову, старик это заметил. Взгляд его иногда скакал от меня к Абдуле.

А вот мальчишка Карим не отваживался взглянуть на старика. Он смиренно склонил голову, уставившись на хлебную лепешку и переминая в пальцах ложку.

– Я пришел сюда почти сразу, когда освободился, – сказал Малик. – Направился узнать, как у тебя, твоей семьи и твоих гостей дела.

– Все хорошо, уважаемый Малик Захир, – снова поклонился Абдула. – Моим гостям ничего не угрожает. Я поделился с ними всем, чем мог поделиться. И кровом, и пищей.

Малик Захир улыбнулся.

– Ты хороший человек, Абдула Рашид. Да благословит тебя, твой дом и твою семью Аллах.

Не ответив, Абдула поклонился.

– И все же… – Взгляд старика снова остановился на мне, – кишлак беспокоится о твоих гостях. Все ли у них хорошо? Не нужен ли им врач?

Предложение казалось вежливым и добрым. Вернее, оно показалось бы таковым невнимательному человеку. Я же сразу понял – старейшина пришел показать свою власть. Пришел сказать, что они знают. Они контролируют. Что ничего не ускользнет от их чутких ушей и внимательных глаз. Судя по испарине, выступившей на лбу Абдулы, он тоже понял намек старейшины верно.

– Здравия желаю, уважаемый Малик Захир, – сказал я.

Абдула аж вздрогнул, услышав мой голос. Обернулся. Мальчишка Карим уставился на меня с настоящим изумлением во взгляде.

Старейшина улыбнулся. Едва заметно поклонился.

– Меня зовут Александр Селихов. И я уверяю вас – мы с другом не собираемся надолго обременять кишлак своим присутствием. Как только раны позволят нам крепко держаться на ногах – мы уйдем.

Старейшина снова мне улыбнулся.

– И тебе я желаю здравствовать, молодой шурави, – сказал он вежливо. – Уверяю тебя, ни твое присутствие, ни присутствие твоего товарища, ни капли не обременяют нас. Мы всегда рады приветствовать в нашем кишлаке славных воинов-интернационалистов.

Старик говорил медленно и вкрадчиво. Проговаривал каждое слово так, будто опасался, что их смысл хоть на малую долю может ускользнуть от слушателей.

– Все же, – сказал старик после секундного раздумия, – мы в долгу перед Советской Армией…

Старик глянул на меня, и его тускловатые глаза вдруг блеснули чем-то… Что сложно было определить. То ли это… заинтересованность? То ли простое любопытство? А может быть… корыстный интерес?

Несомненно, старик был мудр. А еще хитер. Хитер настолько, что мастерски скрывал свои эмоции. Играл ими так, что даже мне, достаточно наблюдательному человеку, совсем не просто было определить его настроение.

… Советские воины, – продолжал он, когда этот странный блеск в его глазах, возникший лишь на долю мгновения, сменился открытой добродушностью, – Советские воины помогли нам. Избавили нас от злостной банды душманов, поселившейся в этих местах.

На несколько мгновений мы с Абдулой встретились взглядами. В глазах хозяина дома читалось какое-то странное смятение. А еще страх. Я уже давно понял, что Абдула боится этого старика. Но теперь этот страх настолько сильно проявлялся в глазах мужчины, что скрыть его он уже был не в силах.

– Я благодарен вам за заботу, уважаемый старейшина, – сказал я со спокойной твердостью, – уважаю ваше стремление помочь нам с товарищем. Но все же, этого не требуется.

– Что ж, – старик улыбнулся. – Так тому и быть, молодой шурави. Если такова твоя воля.

Потом старейшина обратился к Абдуле.

– А где же товарищ этого славного юноши?

Абдула побледнел еще сильнее. Сглотнул.

– У нас… У нас небольшое жилище, уважаемый Малик Захир. Ты видишь это сам. Мы живем втроем, и даже так нам бывает тесно долгими вечерами. А теперь у нас двое раненых. Потому… – Он осекся. Нервно засопел. – Потому второго шурави нам пришлось положить в женской комнате.

Старик некоторое время смотрел на Абдулу. Лицо старейшины оставалось бесстрастным. Взгляд – глубоким и проницательным.

– Я понимаю, уважаемый Абдула, – сказал Малик Захир, – что ты долгое время жил в городе. В городе, где добрые нравы и традиции предков быстро истлевают под ношей разгульной городской жизни. И все же… И все же ты должен понимать – времена нынче тревожные, Абдула. Змеи заползают даже в самые чистые дома. Недобрые глаза смотрят. Нужно быть осторожным. Ради безопасности… всех, кто живет в кишлаке.

С этими словами взгляд древнего старика на мгновение скользнул по мне, но потом Малик Захир снова заглянул в глаза Абдуле.

– Ты же знаешь, сын мой, обычаи. Женская половина… священна, – продолжил Малик, – Посторонний мужчина там… это искра в сухой траве. Огонь может спалить весь кишлак.

– Уверяю тебя, уважаемый Малик Захир, – поклонился Абдула. Причем голову он опустил ниже и почтительнее, чем обычно, – я никогда не желал кого-то оскорбить. Никогда не выражал неуважения к традициям. Но… Но вы сами видите, что поступить таким образом меня вынудила необходимость.

Старейшина молчал. Во взгляде его не было никакого укора. Не было даже несмотря на то, какие слова он сейчас говорил перепуганному до смерти Абдуле.

– Могу ли я посмотреть на этого несчастного шурави, что лежит в женской комнате? – спросил Малик Захир с добротой в голосе.

– Сожалею, уважаемый старейшина, – поспешил я ответить, – его ранение тяжелее моего. Потому сейчас он спит. Чем меньше его беспокоить, тем быстрее он встанет на ноги. Тем быстрее мы сможем покинуть ваш кишлак.

Старейшина снова наградил меня взглядом, который казался безразличным, но потом сделался мягким и теплым.

– Конечно, молодой шурави. Если на то будет твоя воля. И все же… – Он обратился к Абдуле, – и все же… это искра в сухой траве, сын мой. Искра в сухой траве… Огонь может спалить весь кишлак. Подумай об этом. Подумай о своей семье.

Абдула, казалось, находился на пике своего напряжения. Он закрыл глаза и молча покивал. Потом добавил:

– К-конечно, уважаемый Малик Захир. Я подумаю над вашими словами.

Я не выдал своих эмоций. Не выдал, хотя понимал – старейшина открыто угрожает Абдуле. Открыто и совершенно бессовестно. А еще – внезапно. Все же, как бы тщательно старик ни «шифровался», он наконец выдал себя.

Тогда я припомнил «соседей», о которых упомянула Мариам в нашем с ней разговоре. Было совершенно ясно – старейшина недоволен тем, что шурави в его кишлаке. Недоволен, что Абдула позволяет себе нарушать сложившийся веками уклад жизни. И теперь одно обстоятельство наложилось на другое.

Что ж… Чуйка подсказывает, что это место не такое уж и безопасное и уютное, как думалось мне в первые часы, проведенные здесь.

– Если дело в этом, уважаемый старейшина, – нахмурился я, – то мы уйдем немедленно, чтобы не доставлять никому хлопот.

– О нет, молодой шурави, – старик даже замахал рукой, – закон гостеприимства обязывает нас заботиться о любом госте, посетившем наше жилище. Но… Вы должны понять – у нас много соседей. И мы должны поддерживать с ними дружбу ради всеобщего процветания. Должны торговать и сами быть им добрыми соседями.

Он состроил озабоченную мину и вздохнул.

– Но все же, к сожалению, не все наши соседи столь же дружелюбно относятся к шурави. А вести в этих краях разлетаются быстро. Потому, молодой шурави, не воспринимай мои слова превратно. Я лишь желаю добра и процветания всем людям, кто ходит под небом. И нам, и вам тоже.

Я не ответил старику. Выдержал его потяжелевший взгляд. Тогда он снова обратился к Абдуле:

– Может, твоим гостям было бы… спокойнее… под защитой старейшин? Мы найдем им место в мужском доме. Безопасное место.

Абдула было открыл рот, но я его опередил:

– Уверяю вас, старейшина Малик Захир, и мы, и вы находитесь в полной безопасности.

Старик повернулся ко мне. На миг он сузил глаза, но тут же очень спокойно спросил:

– О чем ты, друг мой?

– Мы уйдем сами, как только сможем, – покачал я головой. – Но если выйдет так, что пребывание наше тут затянется, за нами придут.

Старик молчал. Лицо его снова ничего не выражало.

– Начальство знает, где мы, – продолжал я. – Знает, где нас искать, и что скоро мы должны вернуться. Но если этого не произойдет, к нам вышлют помощь. Ваш кишлак будет под защитой Советской Армии. Не думаю, что кто-то из «соседей» решится высказать вам свое недовольство.

Мало того, что старик перепортит мне все мои планы своим вмешательством, так он еще и явно что-то задумал. Его практически прямая угроза Абдуле, его настойчивость – все его поведение говорило мне об этом.

Да еще и это его предложение «взять под защиту советских солдат» казалось мне слишком уж подозрительным.

Нужно отделаться от старого Малика как можно быстрее. А еще быстро покинуть дом Абдулы, чтобы не доставить ему неприятностей. Но сейчас, в эту минуту, я могу только выиграть немного времени. Потому и решил навешать аксакалу той же лапши, что и Хану.

– Советские солдаты уйдут, – сказал Малик Захир. – А соседи останутся.

– Вот именно, – согласился я. – Советские солдаты уйдут. И мы уйдем. И не будем заставлять многоуважаемого Абдулу нарушать ваши традиции, которые мы несомненно уважаем.

Старик мне ничего не ответил. Он только молчал. Молчал долго. А еще все это время пристально смотрел мне в глаза.

– Ну что ж, – наконец сказал он. – Если на то ваша воля, молодой шурави, то видит Аллах, так тому и быть. Я буду молиться Всевышнему, чтобы он послал вам здоровья. Чтобы ваши раны как можно быстрее затянулись, а ноги окрепли. Ибо мы всегда рады гостям и привыкли молиться за них. Ибо старые обычаи призывают нас всегда оставаться радушными хозяевами. Не бегите. Не торопитесь. Наш кишлак будет вашим пристанищем столько, сколько потребуется.

Старик говорил с напускным добродушием. И все же суховатые нотки едва уловимого недовольства проскальзывали в его голосе. Я их уловил. Судя по обеспокоенному лицу Абдулы – он тоже.

– Я благодарю вас, – с не менее напускным добродушием сказал я. – Желаю вам здоровья и долголетия, уважаемый старейшина.

– Иншаллах, – слегка поклонился Малик Захир. Потом он повернулся к Абдуле и сказал ему: – Уже поздно, сын мой. А у меня еще есть дела. Потому я должен идти. От всего моего сердца прими мои глубочайшие извинения в том, что в такой трудный час побеспокоил тебя. А еще в том, что не нашел времени отужинать с тобой по твоему приглашению.

– Ничего страшного, уважаемый старейшина, – Абдула поклонился почтительнее и глубже, – ты почтил мой дом визитом. Это честь для меня.

– Спокойной ночи, дорогой Абдула.

С этими словами старик медленной, немного валкой походкой отправился к выходу. Абдула поспешил его проводить. На ходу сказал:

– И тебе, уважаемый Малик Захир.

Вместе они исчезли за дверью. Я видел, как крепкие родственнички старика покинули свой пост и встали по обе руки от Малика. Абдула раскланился ему, прощаясь на пушту. Старик только кивнул. А потом неторопливо отправился по своим делам. Абдула последовал за ним, чтобы проводить старейшину со двора.

Я посмотрел на Карима. Мальчик все еще был бледен. Из-за занавески опасливо выглянула Мариам.

К этому моменту вернулся и Абдула. Он выглядел уставшим. Уставшим настолько, будто только что закончил многокилометровый марш. Старик с трудом закрыл входную дверь. С тревогой на лице посмотрел на меня.

– Ты боишься его, – сказал я Абдуле, – боишься этого старика. Ведь так?

Абдула не ответил. Он с усилием сглотнул. А потом медленно покивал головой.

* * *

– Они не согласились, ведь так, дедушка? – спросил Ясин, зло оглядываясь на скромный домик Абдулы Рашида. – Шурави не пойдут с нами?

Ясин – невысокий и коренастый, постоянно дергался. По старой привычке пожимал сбитыми, крепкими кулаками.

Второй внук Малика – Насим молчал. Высокий, костлявый, словно скелет, но все равно крупный мужчина молча сопровождал своего дедушку. Он походил на безмолвного и послушного стража, тенью ходившего по пятам за старейшиной.

– Нет, Ясин. Не пойдут, – проговорил Малик Захир хрипловатым, усталым голосом.

– Выходит… Выходит, мы ходили к Абдуле зря? А я говорил тебе! Говорил, позволь мне самому поговорить с Абдулой! Этот старик – трус! Я бы быстро убедил его выдворить шурави со двора! Тогда им бы ничего не осталось, как…

– Нет, Ясин, – возразил Малик спокойно, – не зря. Я посмотрел на шурави своими глазами. По крайней мере на одного из них. А еще – поговорил с ним. И скажу тебе…

Малик остановился. Его внуки тоже замерли рядом со стариком.

– … Скажу тебе, что молодой шурави не испугается тебя, Ясин. И теперь будет защищать Абдулу, если придется.

Ясин неприятно скривил губы.

– Ты же знаешь, дедушка. Во всех кишлаках округи нет мужчины, кто бы осмелился меня…

– Этот осмелится, – вздохнул старейшина. – Еще как осмелится. И тебе, любимый мой внук, точно с ним не совладать.

Ясин нервно выдохнул. От того его широкий, плоский нос сделался еще крупнее.

– Так что? Значит, все зря? Аллах подкинул нам такую возможность, а мы ей не воспользуемся⁈

Малик Захир тепло улыбнулся своему внуку.

– Тише, Ясин. Не кричи. Наберись терпения и…

– Я могу набраться, – покачал головой молодой Ясин, – но ты же и сам знаешь, дедушка, что Шахин – не терпеливый человек. Крайне не терпеливый. И если не будет добычи – он уйдет. А уйдет – мы ничего не получим!

Малик Захир терпеливо выдержал импульсивный порыв внука. Потом наградил его таким суровым взглядом, что вспыльчивый Ясин будто бы скукожился. Внук был на две головы выше старого Малика. Но теперь, под властным взглядом старика, он казался маленьким и незначительным.

– Наберись терпения, мой любимый внук, – продолжил Малик. – То, что не удалось нам, сделает за нас кишлак. И тогда Шахин получит своих шурави. А мы – свою долю.

Глава 20

В маленьком доме Абдулы стало тихо. Мариам застыла во входе в женскую часть дома. Мальчишка Карим уставился на меня, совсем по-детски округлив глаза.

Старый Абдула молчал. Молчал и смотрел на меня.

– Почему? – спросил я, когда решил, что молчание наше затянулось.

На лице Абдулы заиграли желваки. Он почти до бела сжал свои крупные обветренные губы. Потом вдруг позвал:

– Карим…

– Да, отец? – Мальчишка тут же встал из-за стола.

– Проверь сарай. Посмотри, все ли засовы на месте.

Мальчик, не сказав ни слова. Кивнул, но несколько нехотя. Потом направился к выходу из дому. Прежде чем уйти, бросил на меня мимолетный и очень озадаченный взгляд.

– Мариам, – как только за спиной Карима захлопнулась дверь, сказал Абдула. – Проверь нашего раненого гостя. Не требуется ли ему чего.

Девушка тоже ничего не сказала отцу. Только кивнула и собралась было вернуться в женскую, но я ее остановил.

– Лучше не стоит, – сказал я, заглядывая Абдуле в глаза.

Мариам замешкалась. Абдула ничего мне не сказал. Ничего не возразил. Он только смотрел в ответ.

– Убери со стола, Мариам, – после недолгого молчания проговорил, наконец, Абдула.

Мариам не издала ни звука. На этот раз даже не кивнула. Она только направилась к столу.

– Саша… – кратко бросил Абдула и направился в женскую комнату.

Обернувшись, он позвал меня за собой.

Мы вошли.

Тарик Хан, казалось, спал, лежа на спине и свесил прикрытую покрывалом руку. Он не выказывал совершенно никакой внешней активности. Сложно было сказать – притворяется этот человек или же и правда спит. Его ужин оказался нетронутым. Чашка с фасолью, прикрытая лепешкой, мирно стояла у «изголовья» его настила.

«Должно быть, рука его жутко затекла, – подумал я. – Ну ничего. Пускай помучается».

Абдула отошел к окошку. Уставился наружу, стараясь проглядеть бычий пузырь и темноту вечера, что была за ним. Здесь, в женской, стояла полутьма. Свет давала лишь небольшая коптилка, представлявшая собой миску с жиром и промасленной щепой.

Она стояла в углу и неравномерно освещала комнату. Освещала так, что стена с окном оказывалась почти в полной тени.

– Подойди, прошу, – сказал Абдула тихо.

Я приблизился.

Абдула помолчал еще немного. Помолчал, как бы решаясь заговорить. Потом, наконец, начал:

– Малик Захир… Не простой человек. Он тот, кому лучше не переходить дорогу.

Я молчал, не перебивал. Только смотрел на старого пастуха. Тот, будто бы не решался взглянуть на меня. Он ссутулился, немного опустил голову.

– Я всегда рад помочь гостям. Рад помочь вам, советским солдатам, – продолжал Абдула. – Советские люди много сделали для меня в жизни. От них я слышал и получал только хорошее.

Старик наконец поднял взгляд. Посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд этот был странным. Не таким, каким бывал обычно у этого человека. Не было в нем теплоты или задумчивой мечтательности, делавшей глаза Абдулы какими-то стеклянными. Зато в них была решимость. А еще – страх. И последнего оказалось намного больше.

– Но? – спросил я.

– Но моя семья всегда будет для меня самым главным, Саша, – сказал он. – Самым важным в жизни. И сейчас, видит Бог, я чувствую, что над нашими головами сгустились тучи.

– Я понимаю, – сказал я, не поведя и бровью. – Понимаю, Абдула.

Старик снова поджал губы. Устало засопел.

– Я обещаю, что отведу от вас беду, – сказал я несколько тише. А потом глянул на Тарика Хана.

Пакистанец казался мирно спящим. Даже слишком мирно. Лицо его побледнело и осунулось. Если бы не равномерно и едва заметно вздымавшееся покрывало на его груди, можно было бы подумать, что он мертв.

– Спасибо, Саша, – на выдохе пробормотал Абдула.

Я видел, как он боится за свою семью. Видел, как хочет защитить ее. А еще видел, насколько стыдно ему говорить мне такие слова. Насколько стыдно делать такие намеки. И все же я и правда понимал старого пастуха. Понимал и даже не думал держать зла.

– Что в нем такого? – спросил я, когда мы немного помолчали. – Что такого в этом старике, что ты боишься его?

Абдула нахмурился.

– Он… Он очень уважаемый человек в кишлаке и…

– Страха в твоих глазах было гораздо больше, чем уважения, – сказал я.

Абдула даже вздрогнул, услышав эти мои слова. Правдивые слова. Вздрогнул так, как вздрагивают, когда слышат печальную правду, от которой всеми силами стараются оградиться.

– Не думаю, что эти его родственники могут нагнать на тебя такой жути, – сказал я. – Нет… Только не они… Тут что-то другое.

Абдула поднял взгляд к беленому потолку. Почему-то сощурился, словно от солнца. Он недолго помолчал, моргая так, будто пытался что-то высмотреть на стене, над окошком. Я понимал – он думает. Думает, стоит ли мне рассказывать. Взвешивает все за и против.

Старик все же решился. Но заговорил он при этом тихо, почти шепотом. Будто бы каждая стена в доме могла его услышать.

– Несколько лет назад, – начал он, – у Малика Захира случилась ссора с одним мужчиной из нашего кишлака. Звали того мужчину Бехзад, и он был землевладелец. В его владении были пастбища и плодородная земля. И поссорился он с нашим старейшиной из-за одного плодородного участка у реки. Малик Захир упорно уговаривал Бехзада продать этот участок, но Бехзад не хотел.

Абдула замолчал и сглотнул. Потом облизал пересохшие губы.

– А потом?

– А потом, – продолжил он, – Бехзад пропал. Его не было три дня, пока пастухи не нашли его тело в одном из ущелий. Он погиб.

Старик снова прервался. Видно было, что ему совсем не просто рассказывать эту историю. Что ему страшно. Я не торопил.

– Бехзад умер не просто так, – заговорил наконец Абдула. – Его пытали перед смертью. А потом застрелили, как собаку. У Бехзада осталась молодая жена по имени Зейнаб и двое малолетних детей.

Абдула опустил взгляд от стены. Глянул, наконец, на меня.

– И Зейнаб очень быстро избавилась от той земли. Продала ее старейшине. Без мужа ей было тяжело справляться и с остальной землей. Потому постепенно Зейнаб избавилась и от остальных участков.

– И все их она продала старейшине Захиру, – догадался я.

Абдула кивнул.

– Да. Но Захир платил мало. Совсем мало. И совсем скоро бедная Зейнаб оказалась на пороге нищеты. Раньше она помогала мужу обрабатывать овечью шерсть, которую он продавал на рынке, в кишлаке, не так далеко отсюда. Но без мужа она перестала этим заниматься. Теперь у нее едва получается прокормить себя и своих детей. А вскорости, когда зерно, которым ей платил Малик, и вовсе кончится, она и ее дети станут голодать.

– Убийство Бехзада – дело рук старейшины? – Тихо спросил я.

Абдула не заговорил, но утвердительно покивал.

– Все знают это, – сказал он, – но все молчат. Знают, что Малик Захир плотно спелся с Ахмадом Шахидом – главарем душманской банды, что гнездилась в горах неподалеку. Люди говорят, овцы, которыми владел Бехзад, достались Ахмаду.

– Ахмаду? – спросил я. – Это его банду разгромила Советская Армия?

– Да, – кивнул Абдула. – Колонна проходила по дороге, что пролегает над кишлаком. Бандиты Шахида напали, но получили отпор. Советские солдаты уничтожили всех.

Старый пастух поджал губы. От этого ноздри его широкого носа раздулись еще сильнее. Он немного нервно засопел.

– Но поговаривают, что сам Ахмад Шахид остался жив. И новая банда появилась в этих местах. Пусть они сидят теперь дальше от нашего кишлака, а численность их меньше… Но люди поговаривают, что их по-прежнему возглавляет Шахид. А Малик Захир, – Абдула бросил на меня беспокойный взгляд, – А Малик Захир до сих пор сношается с ним.

Я снова глянул на Тарика Хана. Предводитель призраков пошевелился, заворочался. Перевернулся на спину. Но глаз не открыл. Я понимал – он не спит. Он слушает. Внимательно слушает. А еще – мотает на ус все, что, по его мнению, может быть полезным хитрому Призраку.

– Почему, по-твоему, мы стали интересны старейшине? – спросил я. – Из-за ненависти к советам?

– Нет, – покачал головой Абдула, – Малик Захир всегда был притворно вежлив и доброжелателен к советским воинам.

– А что тогда? – кивнул я Абдуле вопросительно.

Абдула ответил не сразу. Несколько мгновений он как-то странно помялся. Но потом все же сказал:

– Знаешь, чем занимался Ахмад Шахид? – спросил он. – Знаешь, чем он больше всего любил промышлять?

Я промолчал, только вопросительно взглянул на Абдулу.

– Он любил похищать людей и требовать за них выкуп. Он не гнушался никем, ни пастухом, ни зажиточным хлеборобом. Но больше всего… – Глаза Абдулы блеснули тайным беспокойством, которое старик так неумело пытался от меня скрыть: – Но больше всего Ахмад любил похищать советских солдат, Саша. Любил, потому что СССР хорошо платит за своих. Особенно за офицеров.

Когда Абдула закончил, в женской комнате снова повисла тишина. Все, кто был тут, молчали. Даже Мариам в соседней комнате, гудевшая вначале посудой, притихла. Она или вышла, или слушала наши с Абдулой разговоры.

Тогда я подался к старику. Тихим, едва уловимым шепотом, таким, который бы не смог прорезать тишину женской, заговорил:

– Мы уйдем завтра, Абдула. Уйдем днем. И сделаем это так, чтобы все в кишлаке видели, что мы покинули твой дом. По собственной воле.

Старик свел брови домиком. Потом обернулся на спящего на первый взгляд Тарика Хана. Затем снова посмотрел на меня.

Во взгляде его стоял немой вопрос:

«А как же он? Как же твой товарищ? Ведь он еще совсем не может ходить сам!»

– А это, – ответил я на этот безсловный вопрос, – это уже моя забота, Абдула.

Всю ночь я не смыкал глаз. Я слушал, наблюдал. Оставался бдительным.

Уж чему и учат в равной степени и Война, и Граница, так это бороться со сном. Оставаться начеку, не смыкая глаз.

Пусть я понимал, что завтра для запланированного мне понадобятся силы, но нельзя было допустить, чтобы Хан решился на какую-нибудь глупость этой ночью.

Наручники при желании его не удержат, я понимал это. Понимал, потому что видел, как его люди с относительной легкостью избавлялись от браслетов в горах. Стоило ожидать, что и Тарик Хан может поступить подобным образом.

И все же он не поступил. Я слышал, как он ворочался. Слышал, как шелестел одеялом. А еще ждал приглушенного, едва слышимого звука шагов. Его не было.

Несколько раз за ночь я поднимался, чтобы посмотреть, на месте ли Тарик. Не сбежал ли он, оставив вместо себя скат верблюжьего одеяла, прикрытый лоскутным пледом. Но нет, предводитель призраков ждал. Возможно, он был просто слаб. А может быть, надеялся, что его люди придут быстрее моих. И Призрак вряд ли представлял, насколько он прав.

Абдула с сыном ушли еще до рассвета. А Мариам поднялась еще раньше, чтобы собрать своим родным еды в дорогу. Когда Карим с Абдулой ушли, она осталась хлопотать по кухне.

С рассветом поднялся и я. Девушка предложила мне нехитрый завтрак – лепешку с козьим молоком. И когда Мариам хотела уже отправиться на улицу, я ее остановил.

– Мариам, – позвал я.

Мариам, готовившаяся встать с паласа у моего ложа, замешкалась, удивленная и смущенная моим окликом. Опустилась обратно.

– Да?

– А где мои вещи? Они должны были уже давно высохнуть.

– Да, конечно! – Мариам улыбнулась, но тут же в смущении подавила улыбку. – Я сейчас принесу.

Она принялась вставать, и я поднялся за ней.

– Давай я схожу с тобой.

– Не нужно, Саша, – сказала она заботливо. – Отдыхай. Я принесу.

– Скажи, а вещи моего друга там же, где и мои?

Она, уже направившаяся было к выходу, вдруг замерла. Обернулась. Глянула на меня с каким-то недоумением.

– Ну… да…

– Все вещи?

Когда я переоделся в свою форму одежды, Мариам показала мне одежду Тарика. Импортный камуфляжный костюм висел на бельевой веревке во дворе, словно какие-то кальсоны.

– Это все его вещи? – спросил я, провожая взглядом какого-то косящегося на меня незнакомого афганца, шедшего по неширокой улице кишлака.

– Нет, – покачала она головой, немного погодя.

– А было что-то еще?

Не ответив, девушка кивнула.

Через пять минут, проверив, как там Тарик Хан, я уже сидел за столиком. Смотрел, как Мариам разворачивает большое полотенце. Как моим глазам открываются нехитрые вещички Тарика Хана. По крайней мере те, что не остались в Пяндже, когда мы рухнули в воду.

А было там немного: импортный компас, миниатюрный фотоаппарат, какая-то записная книжка, чернила в которой размазались от речной воды, свисток, маленький бинокль, наручные часы на тряпичном ремешке, а еще пистолет.

Причем последний первым бросился мне в глаза. Это была черная, крупная «Беретта» М92.

Мариам уселась напротив меня. Тоже принялась рассматривать нехитрые пожитки, оставшиеся при Хане после встречи с Пянджем.

Книжицу и фотоаппарат я сразу переложил в свой подсумок. А потом взял пистолет.

Мариам тут же уставилась на меня как завороженная. В глазах ее блеснул страх.

– Не бойся, – сказал я, проверяя пустой магазин пистолета, – я не причиню тебе вреда. Обещаю.

Девушка, оказавшаяся словно бы в каком-то ступоре, медленно покивала.

– Наверное… Наверное, я посмотрю, как там твой друг, – сказала она нервно и принялась вставать. – Может, он хочет пить или есть.

– Не стоит ходить к нему одной, – сказал я тихо.

Девушка снова замерла на месте.

– Почему?

– Потому что он мне не друг, Мариам, – сказал я и слегка оттянул затворный кожух пистолета.

В стволе оставался один последний патрон.

Девушка изумленно выпучила на меня глаза.

– Ч-что?

– Этот человек, – продолжил я, – его зовут Тарик Хан. Он из пакистанского спецназа. Вернее, командир пакистанского спецназа. И он мой враг.

От удивления Мариам даже отстранилась, отодвинулась от стола, не сводя с меня изумленного взгляда.

– Это опасный человек, – продолжил я. – Но я сделал все, что мог, чтобы он не навредил вам. Но сегодня, сейчас, мы с ним уйдем из вашего дома. Уйдем навсегда.

Девушка в недоумении нахмурилась.

– Но вы же… Но ты еще слаб… – сказала она внезапно.

Признаюсь, меня это удивило. Однако по укоренившейся давно привычке я не выдал своих чувств. Странно было понимать, что даже осознав, что она и ее семья приютила непримиримых врагов, один из которых не остановится ни перед чем, чтобы спастись, Мариам оставалась заботливой.

Одни люди в момент осознания опасности впадают в ступор. Другие – бегут. Третьи будут драться. Но я не так уж часто в своей жизни встречал человека, а тем более женщину, кто в момент опасности в первую очередь думает о заботе. О том, как ей позаботиться о других.

– Тянуть больше нельзя, – сказал я, поднимаясь, – к тому же я обещал твоему отцу.