Текст книги "Операция "Ловец Теней" (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Пограничник. Том 8: Операция «Ловец Теней»

Глава 1

– Только тронь, – сказал черноволосый, пригрозив Уткину пальцем, – только попробуй…

Ну я, собственно говоря, и попробовал. Я тут же схватил старшего лейтенанта за выставленную руку, заломил ее, одновременно пнул под колено. Офицер рухнул на землю.

– Берем их! – крикнул я, когда оказался на спине черноволосого.

Уткин среагировал быстро. Он обхватил шею белобрысого могучей рукой и просто завалил его на землю, как ребенка.

Остальные погранцы налетели, стали вытаскивать из кобур офицеров их пистолеты.

– Ах ты… Ах да ты даже не поймешь, во что ввязываешься… – шипел подо мной черноволосый.

Его фуражка упала в пыль, обнажив блестящую от черных волос голову.

– Все, боец! Ты у меня на губе сидеть будешь! Под трибунал пойдешь!

– Молчите, – сказал я сурово, – не усугубляйте свою ситуацию.

– Кто тут усугубляет, так это ты! – прорычал черноволосый, а потом принялся плеваться земляной пылью, попавшей ему в рот и нос.

– Всех! Ть-фу! Всех пересажаю! Все будете у меня на нарах сидеть! – не унимался старший лейтенант.

А вот рыжий лейтенант был гораздо спокойнее. Он не бушевал и даже почти не сопротивлялся погранцам. Казалось, просто принял свою судьбу и все. Он спокойно лежал на земле, пока Матузный вязал ему руки за спиной.

– Тихо ты, Ваня… – заговорил он вдруг, – пусть свое дело делают. Не нагнетай.

– Это я-то нагнетаю⁈ Это они нагнетают! Вот что они делают! – кричал черноволосый, которого назвали Ваней, – ни черта вы не знаете, погранцы! Только под ногами путаетесь! В земле копаетесь!

Слова старшего лейтенанта просто кричали о том, насколько уязвлена его офицерская гордость. Причем вел он себя так, будто с документами у него был не просто полный, а полнейший порядок.

Возмущение его было настолько искренним, настолько убедительным, что у Матузного и у Малюги, который вязал ему руки, в глазах даже заплясало сомнение.

– Когда во всем этом деле разберутся, вы у меня на губу пойдете! Все вчетвером! – орал старший лейтенант.

Я вздохнул. Опустился к нему и негромко проговорил:

– Молчите. Говорить будете, только когда спросят.

– Ах ты… – стиснул зубы старлей.

– Ваня… – остановил его лейтенант, – послушай сержанта.

Старлей резко обернулся к своему приятелю. Уставился ему в лицо злобным взглядом.

– Хватит, – сказал ему белобрысый. – Мы уже попались. А ведь я предупреждал, что торопиться не надо.

Старлей глубоко дыша, возмущенно приоткрыл рот. Приоткрыл так, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Он только отвернулся от лейтенанта и сухо сплюнул. Принялся бормотать что-то невнятное.

Некоторое время нам потребовалось на то, чтобы обыскать обоих. У лейтенантов при себе и правда не было никаких документов. Мы изъяли два пистолета, две авторучки, пустую тетрадь и исписанный блокнот. Почерк в нем оказался размашистым и неразборчивым. Почти врачебным.

Во время всего обыска белобрысый лейтенант молчал. Черноволосый, напротив, постоянно огрызался. Отпускал пограничникам колкости и злобно обещал им печальную расплату, когда «там разберутся».

Я видел, как молодые погранцы все сильнее нервничают от слов старлея. Все сильнее напрягаются. Становятся злее. Создавалось такое впечатление, будто бы он намеренно их провоцировал. Будто бы понимал, что арест мы совершили по всем правилам. Совершили настолько четко, что и придраться не к чему.

А старлей очень хотел придраться. И потому сам пытался создать такой повод. Надеялся, что кто-нибудь из погранцов сорвется.

– Не слушать его, – приказал я тогда наряду, – всем делать свое дело.

Когда из колокола, что висел недалеко, на столбе связи, донесся трубный вой, я понял – нас вызывает застава.

Я отправил Уткина связаться с нашими. Когда он вернулся, сказал:

– Поступил приказ этих двоих доставить на заставу. Тревожная группа выдвинулась. Нам приказано охранять нарушителей.

– Тоже мне… – зло усмехнулся черноволосый старлей, – нарушители…

– Молчите, – холодно сказал я ему, а потом обратился к Уткину: – Добро. Слушай мою команду: всем сохранять спокойствие и бдительность. Ждем тревожку.

И тревожная группа Черепанова, и мой наряд прибыли на заставу в тяжелом молчании. Все были мрачными, словно грозовые тучи. Не менее угрюмым оставался и черноволосый лейтенант, который отказался сказать нам имя и фамилию, когда его пытались об этом спросить.

А вот белобрысый вел себя иначе. Хотя он тоже отказался представляться:

– У начальника своего спросите, – только и ответил он беззлобно.

Тем не менее лейтенант, казалось, оставался совершенно безразличным ко всему, что произошло. Не выражал он ни гнева, как его «коллега», ни какого-либо страха, ни, тем более, раскаяния. Короче, видно было, что оба офицера совершенно не чувствовали за собой никакой вины.

Уже на подъезде мы увидели у ворот заставы чужой УАЗик. Видимо, кто-то приехал из отряда. Это обстоятельство меня насторожило.

Когда шишига заехала во двор, офицеры нас уже встречали. Я нахмурился, когда увидел, что у ступеней заставы стоят Таран и… начальник отряда подполковник Давыдов. Собственной персоной.

Шишига замерла во дворе, и мы принялись выгружаться. Стали вытягивать из кузова наших нарушителей границы. Подвели их к офицерам.

Черепанов, как старший по званию и командир тревожки, отрапортовал Тарану о произошедшем.

Я глянул на начальника. Взгляд его на одно единственное мгновение скакнул на меня. И показался мне странным. Таран быстро спрятал глаза – просто глянул обратно на чеканившего доклад Черепанова.

Но я успел заметить кое-что странное – Таран явно был растерян. Удивлен. Я бы даже сказал, чем-то ошарашен. Это обстоятельство насторожило меня еще сильнее.

Тем временем я почувствовал на себе еще один взгляд. Понял, что это смотрит на меня Давыдов.

Подполковник, в отличие от Тарана, взгляда от меня не прятал. И в его глазах читалось кое-что другое – какое-то… странное чувство вины? Но за что? За какое такое деяние Давыдов ощущал себя виноватым перед нами?

Таран выслушал доклад Черепанова. Глянул на Давыдова.

Тот вздохнул. А потом вдруг обратился к пойманным нами лейтенантам.

– Я правильно понимаю: старший лейтенант Лазарев и лейтенант Вакулин?

– Так точно, – самодовольно, с ухмылкой, сказал Лазарев.

– Так точно, – проговорил Вакулин ровным тоном.

Начальник отряда больше ничего у них не спросил. Ничего им не сказал. Он только вновь глянул на Тарана. Во взгляде созрел немой приказ. И Таран ему подчинился:

– Освободить им руки, – сказал Таран жестко. – И верните личное оружие.

На миг во дворе заставы повисла гнетущая тишина. Пограничники принялись удивленно, но украдкой, переглядываться.

Черепанов нахмурился. Открыл было рот, но ничего не сказал.

– Есть какие-то вопросы? – спросил Таран, тщательно пряча от меня взгляд.

Он явно боялся на меня посмотреть. Что-то, по какой-то совершенно непонятной причине тяготило старшего лейтенанта. А еще мне было решительно непонятно, что вообще происходит.

И тогда я принял решение разобраться во всем. Найти способ, чтобы понять, какая такая игра тут ведется. Что это за загадочные офицеры-нарушители?

– Никак нет, – выдохнул наконец Черепанов. Обернулся к погранцам. – Вы слышали приказ? Выполнять.

Матузный с Уткиным освободили загадочным лейтенантам руки.

Белобрысый, которого назвали Лазаревым, глянул на меня. А потом беззвучно, одними только губами, кое-что мне сказал.

Я смог прочитать по губам.

«Я же говорил» – означала его беззвучная речь.

– Товарищи офицеры, и вы, товарищ подполковник, – сказал Таран, – прошу, пройдемте в канцелярию, чтобы поскорее уладить это дело.

– Да че за чертовщина тут творится? – прошептал Малюга, наблюдая за тем, как лейтенанты всходят по ступеням Шамабада. – Какого черта? У них же с собой ни пропуска, ни удостоверения личности!

– Не знаю, – сказал я холодно, – но я обязательно это выясню.

– Саша, ты? – спросил Таран. – Входи, не стесняйся.

Я прошел в канцелярию.

В кабинете было темно. Светила лишь настольная лампа, которую включил Таран. Сам начальник заставы сидел за столом в мрачной задумчивости.

Времени заходило девять часов вечера.

И начальник отряда Давыдов, и «залетные офицеры» уехали с заставы ближе к вечеру.

Никто не знал, о чем они разговаривали в канцелярии. Таран приказал Пуганькову и Ковалеву выйти. Предусмотрительно закрыл форточки и окна.

Офицеры разговаривали с начальником заставы долго. Не меньше полутора часов они просидели в кабинете. А потом уехали. Без объяснения причин. Без какой бы то ни было отчетности.

Мой наряд даже не попросили дать объяснений по поводу случившегося. Только гробовое молчание было ответом и мне, и тем пограничникам, которые тоже недоумевали, что же сегодня произошло.

– Я полагаю… – Таран, откинувшись на спинку стула, поигрывал авторучкой, – ты хотел поговорить со мной о том, что сегодня случилось.

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

Таран поджал губы. Покивал.

– Ну присаживайся.

Я привычным делом взял стул у стены. Поставил перед столом Тарана.

Лицо начальника заставы под светом настольной лампы казалось бледно-желтым. Тени падали ему под глаза. От этого Таран походил на живого мертвеца.

– По-хорошему, я не должен отвечать тебе на вопросы, – сказал Таран. – Не должен ни словом обмолвиться о том, что за «неуставщина» сегодня тут у нас произошла.

Я молчал. Просто ждал, когда же Таран выговорится.

– Но знаешь что? – сказал он после недолгой паузы. – К черту. Тебе я расскажу. Только пообещай, что пока что оставишь все, что услышишь, в секрете.

– Обещаю, товарищ старший лейтенант.

– Можно просто Толя, – сказал вдруг Таран.

– Хорошо, Толя. – Не моргнул я и глазом.

Таран покивал.

– Я… Знаешь что, Саша? – начал он, повременив несколько мгновений. – Я всегда считал бойцов с Шамабада своими младшими товарищами. Вроде младших братьев. Преданных, но иногда бестолковых. Шкодных. Таких, за которыми глаз да глаз нужен.

Таран повесил вдруг голову. Ручка, которой он поигрывал, замерла в пальцах старлея.

– Но ты – другое дело. Пусть ты и младше меня, но с определенного момента я стал воспринимать тебя как равного. Как еще одного брата, что приглядывает за остальными. За младшими. Такого, что тоже, как и я, не дает им набедокурить.

Он замолчал. Потом сглотнул и продолжил:

– Ведь это ты, Саша, помог мне с моим братом. Помог мне понять, как к нему относиться, – Таран вздохнул. – До того как я с тобой познакомился, до того как ты меня выручил, я ж в Афган рапорт за рапортом писал. Просился «За речку». А потом понял… Что тут мое место. Что здесь я нужнее. И вот уже несколько месяцев Давыдов от меня никаких рапортов не видел.

Таран слабо улыбнулся и только сейчас решился посмотреть на меня.

– Ты многое поменял на Шамабаде. Не знаю, как. Не знаю, откуда у тебя эти силы, но все же поменял. И я тебе за это благодарен.

– Ты говоришь так, Толя, – сказал я, – будто прощаешься.

Таран застыл на миг без движения. Сильно, до бела поджал губы. А потом кивнул.

– Начальник отряда приезжал, чтоб кое о чем мне рассказать. А еще, чтобы сообщить – меня переводят, – начальник заставы поднял на меня взгляд. – Повышают в звании и переводят.

– Тут надо бы поздравить, – сказал я мрачновато, – но кажется, ты, товарищ старший лейтенант, и не рад этому вовсе.

Таран ничего на это мое замечание не ответил. Зато сказал другое:

– Я покидаю Шамабад. У вас будет новый начальник заставы. И ты, Саша, уже успел с ним познакомиться.

Глава 2

– Это, который, с черными волосами? Как там его? – спросил я.

Таран не ответил сразу. Он на несколько мгновений уставился на ручку, которой сначала поигрывал, а потом прекратил.

Теперь ручка снова заплясала в пальцах начальника заставы.

– Старший лейтенант Лазарев Иван Петрович, – кивнул Таран, – его приказом начальника отряда переводят на Шамабад.

– А что это они там терлись с его дружком? Что делали на границе, без документов? И почему ты приказал их отпустить?

Этому вопросу Таран не удивился. Да только я видел по взгляду старшего лейтенанта, что он не хочет отвечать. Вернее даже не так. Он не не хочет. Он не может.

– Я знал, что ты спросишь об этом, – Таран вздохнул. – Знаю, что в сущности, только за этим ты и пришел. Чтобы узнать, что это, мать вашу, такое было.

Таран замолчал. Отложил ручку и сплел пальцы на животе. В глаза мне начальник заставы смотреть не спешил. То ли он и правда задумался о чем-то и оттого глядел вправо, то ли он просто не хотел на меня смотреть. Не хотел, потому что понимал – я жду от него правду. Да только он не может мне дать ее. По крайней мере в полном объеме.

– Да, Толя, – нарушил я тишину, когда она слишком уж подзатянулась.

Таран покивал.

– Я не могу сказать, Саша. Я подписал кое-какие секретные документы о том, что не могу разглашать подробностей.

Я удивился, но не выдал своей реакции Тарану. Раз он сам сказал мне о подписке о неразглашении, значит, он не может сказать. Но может намекнуть. Намекнуть, что в сущности все далеко не так просто, как может показаться.

– А кроме того, – продолжал он, – я пообещал Давыдову, что буду молчать. Даже не так. Поклялся честью мундира. И пусть за разглашение сведений мне грозит статья, все же важнее для меня клятва.

– Честь или собственные бойцы, – сказал я, – вижу, ты сделал свой выбор, Толя.

Тарана, казалось, такой мой ответ обидел. Он на миг вскинул брови, но тут же взял себя в руки.

– Если бы ты знал всю полноту картины, ты бы меня понял. И что-то мне подсказывает – что поступил бы так же.

– И почему же ты так решил? – спросил я.

Таран тяжело вздохнул.

– Я хорошо знаю личный состав заставы. Не сказать, что хорошо, но все же неплохо знаю тебя. Ты человек, знающий простую истину, которая для нас, военных людей, очевидна – важнее человеческой жизни может быть только одно – две человеческие жизни.

Таран глубоко вздохнул.

– Знай ты то, что знаю я, ты бы понял, почему я поступил так, как поступил. Почему мне пришлось отпустить этих лейтенантов.

– По-твоему, личный состав Шамабада должен рискнуть жизнями, чтобы сотни тысяч остались в безопасности.

– Остались живы, – кивнул Таран. – Ведь для этого пограничные войска и предназначены, ведь так? Мы стоим у рубежей Родины, чтобы за нашими плечами обычные советские люди могли жить спокойно. В этом отношении ничего не меняется.

– Ты говоришь очевидные вещи, Толя, – сказал я, – а я спросил тебя совершенно о другом.

– Понимаю, – Таран покивал. – Но больше сказать не могу. Хотя…

Он задумался. Думал долго. Глаза его остекленели. Взгляд будто бы провалился внутрь себя. Внутрь разума начальника заставы.

Я не мешал ему. Только терпеливо ждал, когда же Таран, наконец, скажет свое слово.

– Я не могу тебе сказать все прямо, – покачал головой Таран, – но ты парень умный. Умнее многих. И если приложишь достаточно усилий – сможешь догадаться сам, в чем тут дело…

Он осекся. Поджал губы, пристально глядя мне прямо в глаза.

– Но кое-какую подсказку я могу тебе дать. Могу сказать две вещи: первая – все, что будет на Шамабаде после прихода Лазарева – все это во благо. Даже несмотря на то, как это выглядит со стороны. Несмотря на то, как к этому будешь относиться ты и остальные парни с Шамабада.

Я нахмурился. Но вновь ничего не ответил.

– И второе… – сказал Таран и замолчал, как бы подбирая слова. Подумав так несколько мгновений, он, наконец, продолжил.

И то, что он сказал мне, показалось бы человеку, совершенно непричастному, каким-то бредом. А может быть, шифром.

– Засада, – начал он, – ловушка, Шамабад…

Взгляд его стал жестче и холоднее. Напряженнее. Он стал таким, будто начальник заставы не перечислял мне странные, на первый взгляд никак не связанные друг с другом по смыслу слова, а шел босыми ногами по стеклу. Будто каждую секунду он рисковал упасть и погибнуть.

– … компас, камень… – Толя насупил брови, – … призраки, пересмешник.

Я не нарушил молчания. Не отвел от глаз Тарана своего взгляда. Я просто сидел и быстро соображал. Переваривал информацию, что только что смог дать мне Таран.

– Это все, Саша, – наконец сказал он, – но даже о том, что я тебе сейчас сказал, ты должен молчать. От этого зависит моя жизнь.

– Я буду молчать, – повременив, ответил я. – А еще докопаюсь сам. И никто не узнает, что ты дал наводку. Спасибо.

Таран ничего не ответил, но кивнул. Потом снова, в неведомо какой раз вздохнул.

– Я понимаю… – продолжил Таран, – что подобное слышать от меня странно, но скажу вот что, мои последние слова тебе сегодня: я всегда радел за то, чтобы наши парни стояли друг за друга. Чтобы офицеры стояли за солдат, а солдаты за офицеров. И пусть не всегда так получалось, но… я так обучен. Так воспитан в училище. И для меня это – суть всей службы.

– Но? – тихо, но решительно спросил я.

Таран сглотнул. А потом продолжил:

– Но сейчас дело другое. Сейчас ты всегда должен держать в голове, что, чтобы ни решил Лазарев – он прав. Так надо. Надо, потому что две жизни важнее одной. Надо, даже если это может показаться несправедливым к тебе или к парням. Надо, даже если это кого-то заденет. Выбьет из колеи. И…

Он замолчал, собираясь с силами.

– И?

– Я понимаю, что многого прошу, но хочу, чтобы ты пообещал, что так и будет, Саша.

Я вздохнул. А потом встал.

Казалось, скрежет, с которым отъехал мой стул, когда я поднялся, чуть было не заставил Тарана вздрогнуть. И тем не менее он не вздрогнул. Выдержал.

– Я всегда считал и считаю, – начал я, – что мои принципы загонят меня в могилу. Рано или поздно…

«Однажды так уже случилось, – подумалось мне, – в тот самый день, когда я попал сюда, в восьмидесятые».

– Но иначе я не могу. Не могу изменять себе. И если мне придется защищать моих бойцов от кого бы то ни было, я стану защищать. Две жизни действительно важнее одной, Толя. Но это не значит, что та жизнь, которой придется пожертвовать, чтобы спасти других, – не имеет значения. И уж точно значение имеет ее честь.

Таран стиснул зубы. Я понял это, потому что заметил, как заиграли желваки на его лице.

– Мне кажется, ты меня не понял, Саша…

– Я тебя прекрасно понял, – возразил я. – И благодарен за то, что ты дал мне наводки. Но теперь только я сам буду решать, что делать с этой информацией.

Пока я говорил Тарану эти слова, начальник заставы не отрывал от меня своего взгляда. Он смотрел пристально, сочувственно, словно брат. В глазах его читалось бессилие, понимание того, что меня не остановить, что бы он ни сказал. Но в них не было никаких сомнений. И для меня именно это стало главным.

– Ну что ж, – сказал Таран немного погодя. – Я знал, что ты можешь так сказать.

– Хорошо. Значит, ты и правда меня немного знаешь.

Начальник заставы кивнул.

– Если ты правда поймешь, что тут происходит, то изменишь свое мнение, Саша.

– Посмотрим, – сказал я беззлобно. – Ладно, бывай, товарищ старший лейтенант.

– Бывай, Саша.

Я надел фуражку, которую все это время держал на коленях, а потом пошел к выходу из канцелярии.

– Саша, – остановил меня Таран.

Я обернулся.

– Совсем забыл сказать тебе еще кое-что. Кое-что важное.

– Слушаю.

Таран подался вперед. Лицо его, которое казалось мне уставшим, стало снова сосредоточенным и строгим, как на службе.

– Начальник отряда просил меня кое-что передать тебе. Тебе и твоим парням.

Таран замолчал, ожидая от меня какого-то слова. Какого-то ответа. Его не было. Тогда он продолжил:

– Давыдов объявил вам благодарность. Я к ней присоединяюсь.

– Благодарность?

– Так точно, – кивнул начальник заставы. Потом едва заметно улыбнулся. – За бдительность и отлично проведенное задержание. Не каждый наряд решится взять офицеров. Если даже они без документов.

Я тоже улыбнулся.

– Горжусь вами, – сказал Таран. – Лазарев, правда, настаивал на том, чтобы вас наказали, но Давыдов не стал этого делать. Отверг все его обвинения.

– Справедливо, – кивнул я.

– Я тоже так думаю. Ну теперь все. Теперь можешь идти.

Я ничего не ответил начальнику заставы. Кивнув, вышел вон из кабинета.

В сушилке, как ни странно, было сухо. А еще прохладно. Летом ее редко протапливали. Затхлый, плохо двигающийся воздух неприятно щекотал нос. Застарелые запахи сохшей здесь когда-то кожи, ХБ, мокрой шерсти и сукна смешались в один общий тяжелый дух.

Уличного освещения, то есть окон, тут не было. Только тускловатые лампочки освещали это небольшое помещение. Бельевые веревки и полки для сушки сапог отбрасывали под этим светом причудливые тени на бетонный пол.

– Черт знает что на Тарана нашло после вот этой новости, что он уходит, – сказал Матузный как-то обиженно, – мы, значит, это офицерье борзое ловили, вязали, а он их – того! Отпускать!

– А как ему было иначе? – низким баском спросил Уткин, – как ему еще поступать, раз уж Лазарева этого поставят теперь вместо Тарана?

Первое стрелковое отделение, как я и просил, в полном составе собралось сегодня в сушилке. Редкой удачей было, что никто не был в нарядах. Некоторым в скором времени, кому-то в очень скором, предстояло идти на границу. Другие буквально недавно вернулись.

В стрелковом отделении было одиннадцать человек, включая Мартынова. После ухода демобилизованных и моего перевода в это отделение нас осталось шестеро.

Кто-то уехал домой, кого-то перебросили во второе.

Вышло так, что отделение оказалось «молодое». Настоящим «стариком», даже сверхсрочником был здесь только Алим Канджиев.

Еще в нем состояли Уткин, Матузный, Солодов, Малюга и, конечно, я. Вот и все отделение. Тем не менее мы ждали пополнения. Ждали того, что завтра на заставу прибудут новые люди. Новые бойцы окажутся приписаны к нашему первому стрелковому.

Когда я зашел в сушилку, все были уже в сборе и даже не закончили своих обсуждений касательно произошедшего.

– Да ладно с ними, с этими офицерами, – сказал Солодов хмуро, – вас че, не волнует совсем, что Таран уходит, а этого Лазаренко… Или как там его?..

– Лазарева, – напомнил Алим, поправлявший перевязь загипсованной руки на шее.

– Да все равно, как там его! – возмутился Солодов, – вам все равно, что эдакая змеюка теперь будет у нас тут командовать?

– Угу… У него рожа кирпича просит… – промычал Уткин.

– А что сделаешь? – вздохнул Алим. – Начальство так сказало, значит так надо.

– Душманы изжить нас не смогли, так этот старлейчик точно изживет, – прогундосил Матузный, сидя на деревянной лавке у стены.

– Что-то вы тут совсем нюни распустили, – улыбнулся я.

– Да какие нюни? – Матузный сухо сплюнул. – Возмущает меня, что Таран нас так запросто кидает на этого Лазарева!

– Ты к Тарану не лезь, – нахмурился Малюга. – Таран тут причем? Ему сказали – перевод. Значит перевод. Приказ такой! Он же не сам перевестись решил! Если б мог, он бы с нами до последнего!

– Если б был до последнего, – немного обиженно сказал Матузный, – тогда бы отказался!

– Откажешься тут, когда начальник отряда сам к тебе приезжает… – пробурчал Солодов.

– А ты давай, Тарана не оправдывай! – сказал Матузный, – и ты, Малюга, не оправдывай! У нас принято один за всех!

– А ты на Тарана не наговаривай! – насупился Малюга.

– А я и не наговариваю! Я по делу!

– Ага… По делу. Просто так ты языком мелешь!

– Братцы, давайте харэ, – сказал им Уткин, но пограничники уже завелись.

– Вот если б я на месте Тарана был… – сказал было Матузный, но не закончил.

Никто так и не узнал, что бы сделал Матузный, окажись он на месте начальника заставы. Не узнал, потому что я остановил этот балаган.

– Мужики, я вас не затем тут собрал, чтоб вы как бабы базарные голосили.

Пограничники притихли, сидя на лавках, все как один уставились на меня.

– Так Таран… – с каким-то оправданием в тоне начал было Матузный.

– Таран или не Таран, – снова прервал его я. – Это уже вопрос пройденый. Переводят его и точка. Нечего тут обсуждать. От того, что вы языками мелите, это не изменится. Нам остается только служить в новых условиях. Понятно?

– Вот именно об этом, – начал Канджиев, поудобнее устраиваясь в уголке, – я все время вам и говорил, братцы. А вы – одно спорить да спорить.

Никто не ответил Алиму. Матузный только глянул на него с укором, но тоже промолчал.

– А условия, меж тем, изменятся. Таран тут по-своему рулил, и Лазарев рулить по-своему будет, – продолжал я. – И, как вы понимаете, после того, что было вчера, у нас служба с новым старлеем будет не сахар. Да только и это уже вопрос решенный. Сделанного не воротишь.

– Вот я тоже думаю, – начал Матузный, оборачиваясь к своему другу Солодову, – я тоже думаю, что не надо было их задерживать. Верно, ведь говорю?

Солодов было кивнул, но осекся, когда я сказал:

– А я так не считаю. Если все отмотать назад, я бы, и зная наперед, как все выйдет, снова задержал бы эту сладкую парочку.

Солодов, кажется, даже устыдился, когда услышал мои слова. Матузный недовольно вздохнул, но промолчал.

– Но я собрал вас всех тут по другому поводу, – проговорил я. – Собрал, потому что Витя Мартынов меня попросил.

В глазах пограничников заблестело любопытство. Кто-то, например Алим, уставился на меня, словно ребенок на мультик. Матузный с Солодовым даже нахмурились. Видимо, не зная, что ожидать.

– А все потому, что Витя хотел вам кое-что сказать, братцы, – я, все это время стоявший у входа, уселся на лавку рядом с Малюгой. – Сам он не успел. Знаете же, дембеля хоть и ждешь, а телеграмма все равно приходит, когда не ожидаешь. Вот и не успел он сказать вам, что хотел. Потому попросил меня.

Никто не перебивал меня. Никто ни о чем не спрашивал. Все терпеливо ждали, что же я скажу дальше.

– А между тем Мартынов хотел сказать вам вот что, – продолжал я. – Он сказал, что Шамабад – это не просто точка на карте, а наш Дом, который мы построили потом, кровью и взаимовыручкой. Он просил нас хранить этот дух. Не давать этому месту стать просто службой. Просил держаться друг за друга, как братья. Помнить тех, кто был до нас. Смотреть за молодыми. Чтобы мы дали им понять, за что тут дерутся и умирают – не только за приказ, не только за Родину, но и за этот клочок земли, который стал роднее, чем родной порог.

Погранцы слушали внимательно. Никто не решался вставить хоть слово. Казалось, они старались уловить каждое слово, ведь за ними стоял не кто-нибудь, а человек и командир, которого эти люди уважали. Который в равной степени смело ходил с ними и в наряды, и в бой.

– Но знаете, что мне Витя сказал передать вам главного? – спросил я, не ожидая, в общем-то, ответа от парней. – Он сказал – стоять друг за друга горой. Ведь Шамабад стоит, пока стоят люди, кто его защищает. И сейчас идут времена, когда всем должно быть за одно.

Когда я закончил, в сушилке повисла тишина. Погранцы сидели на лавках и смотрели на меня так, будто бы я должен был продолжить свою речь. Да только я передал им все слова, что хотел.

– Шамабад стоит, – внезапно и очень тихо проговорил Алим Канджиев, сидя от меня дальше всех.

Слова его звучали так, будто бы он дал нам обещание. Обещание в том, что Шамабад выстоит, что бы ни случилось.

– Стоит, – согласился вдруг Вася Уткин.

– Шамабад стоит, – кивнул ему Матузный.

– Шамабад стоит, – сказал Солодов тихо.

– Стоит наша застава, и будет стоять, – Матузный даже встал с места, – вопреки всему. Даже вопреки тому, что какой-то до жути вредный офицеришка будет тут свои законы устраивать! А мы все равно будем по-старому! По-тарановски!

– Ну!

– Верно говорит!

– Так и будет!

Я слушал, как бойцы первого отделения обещают держаться друг друга. Защищать друг друга, чтобы ни случилось, и перед лицом любого, кто попытается им навредить.

Слушал и понимал, что Таран вчера вечером просил у меня совершенно противоположного – не сопротивляться. Просил принять эти новые изменения, которые придут вместе с новым начальником. Ведь он считал. Нет, он «знал», что, что бы ни случилось, все будет делаться «на благо».

А еще я понимал, что Мартынов, старший сержант, что вчера покинул заставу, завещал своим бойцам совсем другое. Он завещал им защищать друг друга, несмотря ни на что. Понимал, что бойцы, доказавшие это единство делом уже давно, сегодня подкрепили свои намерения еще и словом. Понимал, как капитально противоречат друг другу последние заветы старшего лейтенанта Тарана и старшего сержанта Мартынова.

«Шамабад вновь ждут сложные времена», – подумалось мне.

Ведь раньше, что бы ни случилось, Шамабад оставался единым перед лицом трудностей и опасности. А сейчас, казалось мне, что станет он разделяться. Разделяться внутри себя.

А это всегда самое страшное, когда дом внутри себя разделяется.

«Ничего, сдюжу, – промелькнула у меня в голове мысль. – Сдюжу, потому что знаю, какую сторону мне надлежит принять. Знаю, что делать, чтобы дом наш устоял».