Текст книги "У нас все хорошо"

Автор книги: Арно Гайгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Фрау Лёви уверяет, что они только переждут весну, а потом начнется война.

Он кивает с задумчивым выражением лица, хотя и находит эту оценку событий несколько преувеличенной. Правда, накануне, во время встречи в Ратцерсдорфе, он сказал то, что повторяет сейчас:

– Похоже, они на это способны.

А про себя добавляет:

– Да защитит нас небо.

– Лёви уезжают к старшей дочери в Лондон. Они ищут покупателя для своего дома. По слухам, интерес проявил какой-то родственник Паулы Вессели[23]23
  Паула Вессели (1907–2000) – популярная австрийская актриса театра и кино.


[Закрыть].

Рихард протянул руку под шезлонг за газетой:

– Надеюсь, что окружение останется таким же солидным, как и сейчас. Любопытно, кто здесь поселится.

Притеснения судетских немцев, так это называется, продолжаются. Политическое затишье в Венгрии не следует расценивать как результат благодатного влияния беспечного летнего воздуха. Торжественное открытие Геббельсом выставки Германского радиовещания в Берлине – величайшая из имевших до сих пор место демонстрация достижений в области радиовещания; хотят стать сильнейшей радиовещательной державой мира. Сан-Жан-де-Луз: якобы каталонский комитет большевиков провел заседание министров; подробная информация о военном положении в Каталонии; национальным летчикам удалось успешно разбомбить позиции испанских большевиков. Витторио Муссолини, сын дуче, находится в поездке по Германии с целью ознакомления со страной. Спад жары в Австрии: после неоднократно поднимавшейся выше 30 градусов температуры с запада медленно надвигается область пониженного атмосферного давления, в Вене безоблачно, около 28 градусов. Список дешевых товаров массового потребления пополнился новым важным артикулом – спичками. Зальцбург, премьера «Свадьбы Фигаро», Эцио Пинца исполняет свои напутствующие Керубино на ратные подвиги куплеты [24]24
  «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…» – ария Фигаро из оперы В. А. Моцарта «Свадьба Фигаро».


[Закрыть] «Non più andrai» (farfallone amoroso, notte e giorno dintorno girando), в оркестре и на сцене вдруг гаснет…

На этом Рихард прерывает чтение, потому что в ворота въезжает «штейр» с открытым верхом. Машина разворачивается и, скрипя галькой, останавливается перед автомобильчиком Отто. Из машины выходит Кробат, сокурсник Рихарда, которого он не видел уже много лет. На нем немецкий мундир и соответственно прилизанные волосы с прической на пробор. А Рихард? С взъерошенными со сна волосами и капитанской кепкой на макушке, в простой рубашке и стоптанных парусиновых туфлях. Идя навстречу Кробату и вдыхая теплый запах травы и пыльной гальки, он решает попросить Альму купить ему такие же новые туфли, лучше сразу две пары.

– Мне сказали, я найду вас дома.

Кробат говорит немного с прононсом, на венский манер, что напоминает Рихарду о том, как они вместе ездили к любителям природы с научными степенями и Кробат нанимался поработать тренером по бегу на коньках в Хоймаркте[25]25
  «Сенной рынок» (нем.) – район Вены, где находится открытый стадион.


[Закрыть], чтобы немного поправить свое довольно скудное финансовое положение. Тогда Кробат отставал во всем, человек с ничего не значащим лицом, к которому Рихард всегда относился немного с презрением. Но, глядя на него сейчас, он вынужден признать, что его собеседник, несмотря на всю свою угловатость, выглядит живее и на несколько лет моложе, чем он сам.

А тогда они разве не были на «ты»?

– Надеюсь, не помешал? – спрашивает Кробат.

– Извольте. Чем могу быть полезен?

Как бы проверяя прочность отношений, он кладет Кробату руку на плечо, ощущая ладонью искусственное плечико униформы. После нескольких реверансов в сторону Альмы Кробат поворачивается к Рихарду и просит поговорить с ним с глазу на глаз.

– Что-то важное? – спрашивает Альма, скрестив руки на груди и упрямо не двигаясь с места.

– Да ничего особенного, – говорит Кробат. Но звучит все ровно наоборот.

– Пожалуйста, позаботься, чтобы нам не мешали. И пусть Фрида принесет кофе.

При этом Рихард пытается угадать, что послужило причиной его визита, имеет ли он какое-либо отношение к вчерашней встрече в Ратцерсдорфе. Он пристально смотрит на Кробата, чего тому, собственно, нужно. Самое правильное было бы поменьше говорить, насколько это получится. Он старается казаться спокойным. Ни в коем случае не выдавать свою неуверенность. Он входит в крытую беседку, там со стороны веранды стоит летний столик, даже с букетом цветов, входит слишком напряженно, весь натянутый, как струна, движения деревянные, плечи прямые, словно демонстрирует свою выправку. Мужчины садятся. Рихард надеется, что Кробат для начала поговорит на отвлеченные темы, вспомнит пару историй из студенческой жизни, а уж потом приступит к сути разговора. Но после обмена короткими репликами по поводу Отто, которого они прогоняют из беседки (как похож мальчуган на Рихарда, вот на чем держатся семьи и т. д.), и несколькими словами на интересующие их общие темы (как принципиально и насколько к лучшему изменилась обстановка в стране за последние недели), Кробат переходит к главному пункту разговора: поданный в суд иск против охранно-страховой компании выглядит по меньшей мере смешно, если учитывать внешние обстоятельства дела. Потому как, продолжает Кробат:

– Тогда все попадут под колесо истории.

Перед командировкой через знакомого адвоката Рихард напомнил охранно-страховой компании, что пора уже произвести выплату по возмещению убытков. В случае задержки сроков им будет грозить новый иск, который, по мнению Кробата, ни в коем случае не следует подавать.

– А почему смешно? – спрашивает Рихард. – Эта компания по круглосуточной охране и возмещению понесенных за время охраны убытков действовала с помощью всяческих ухищрений, пыталась увильнуть от выплаты суммы убытков или вообще не реагировала на запросы. Согласно договору о возмещении ущерба, если не достигнута обоюдная договоренность, сумма должна быть взыскана в судебном порядке в течение шести месяцев. Именно этот шаг и сделан. Я считаю это нормальным процессуальным актом, принимая во внимание поступившие сигналы, что эта охранно-страховая компания собирается использовать все возможности, чтобы увильнуть от выплаты возмещения убытков.

Кробат пять минут читает Рихарду лекцию о грядущих судьбоносных переменах, об охватившей город эйфории и о том, что поведение Рихарда бросает неблагоприятную тень на его политические установки.

Когда, перейдя к резюме, Кробат делает намеки, что готов объяснить еще раз все сначала, декларируя при этом, что жертвы требуются сейчас от каждого, Рихард осторожно произносит:

– Я и не подозревал, что этот вопрос носит политический характер.

– Вот тут вы на ложном пути, – возражает Кробат с невозмутимостью, от которой веет уверенностью, что Рихарду с ним лучше не спорить.

Рихард прислушивается к приближающемуся сзади тихому скольжению сандалий по газону. Это Фрида, она принесла кофе и чашу с малиной. Отодвигая в сторону вазу с цветами, Фрида перегибается через плечо Рихарда. Он чувствует нажим ее упругой груди и воспринимает это как скрытое напоминание о минувшей ночи. Отклонившись чуть в сторону, Фрида расставляет чашки и розетки с особой медлительностью движений, что Рихард тоже относит на свой счет. Он нюхает хорошо знакомый запах духов, ее тела, издающего более сильный запах, чем малина на столе. Кробат тоже пялится на девушку, и Рихарду приходит вдруг в голову, что на Фриде надета как раз часть того выцветшего белья, которое косвенно является предметом их разговора. Кое-что из пострадавших в тот день вещей Альма принесла домой с тем расчетом, чтобы, если дело дойдет до судебного разбирательства, их можно было предъявить в качестве доказательства.

Пока Фрида разливает кофе, Рихард вспоминает отдельные связующие моменты: 12 и 13 марта, в субботу и воскресенье, немецкие войска вошли в Австрию, именно в те дни в магазине белья родителей Альмы, которым она заведует, выставленные в витрине в большом количестве образцы потеряли на ярком солнце свой товарный вид. Приставленный к магазину полицейский от охранно-страховой компании предпочел размахивать флагом на въезде в город, празднуя свое новое гражданство, вместо того чтобы выполнять возложенные на него обязанности.

Он говорит:

– Невозможно отрицать того, что охранника на посту не было.

А Кробат:

– Можно ли упрекать его в том, что он распознал историческое значение момента, как этого, впрочем, следовало ожидать от каждого.

Какое-то время Рихард смотрит вслед степенно удаляющейся Фриде, потом искоса на Кробата. Он считает, что не обязан следовать изворотам его причудливой логики.

– Надеюсь, из этого не вытекает правило, что можно пренебрегать своими обязанностями. А если да, то тогда эта охранно-страховая компания должна воздать сторицей своему человеку за понимание исторического момента и возместить клиенту понесенный ущерб согласно правилам приличия.

В прошлом году лишь после долгих колебаний Альма продлила договор с этой компанией, в работе которой то и дело выявлялась халатность, а причиненный ущерб никогда не возмещался. Высокую стоимость услуг своей компании в сравнении с другими предложениями ответственный инспектор объяснял тем, что в случае понесенного убытка клиент имеет дело с фирмой, которая надежно и ответственно относится к взятым на себя обязательствам. Упомянутый инспектор, господин Больдог, знал о прошлых недочетах в работе компании и торжественно заверил, что подобное больше никогда не повторится и что в противном случае следует обращаться непосредственно к нему. На том и порешили.

О невыполнении охранником своих обязанностей было доложено, равно как и о факте, что в указанные дни ярко светило солнце, что даже охранностраховая компания никак не может оспорить, поскольку об этом сообщалось в газетах и кинохронике. Правда, при первой реакции на иск утверждалось, что солнечный свет в середине марта не имеет еще достаточной силы, чтобы причинить означенный ущерб. Как будто господам неизвестно, что для некоторых товаров достаточно четверти часа прямых солнечных лучей, чтобы обесцветить краски. При этом не играет никакой роли, насколько выцвела вещь, в книге учета убыток фиксируется одинаково. Все эти аргументы были приведены неоднократно, однако эксперт страховой компании, то есть заинтересованной стороны, решил спорные вопросы не в пользу Альмы. Независимую экспертизу никто не заказывал, потому что это, как пытались их убедить, слишком дорогое удовольствие, так что за полгода было только потеряно время.

Но теперь Рихард, кажется, понимает, что приведенные им объяснения ничто по сравнению с политическими аргументами Кробата, будь он хоть тысячу раз прав: чистое безрассудство, которое мало кого интересует.

У Рихарда ходит кадык. Он говорит:

– И куда же обращаться за возмещением убытков?

– Можно? – спрашивает Кробат, кивая. Он пододвигает к себе бронзовую пепельницу и закуривает.

– Подумайте о собственной выгоде, о том, что при стремительно растущем спросе благодаря явному большинству мужского населения города и деньгам, пущенным в оборот, у вас больше не будет конкуренции. Вы не поверите, как многое стало возможным, о чем еще несколько недель назад просто нельзя было мечтать. Как быстро выстраивается будущее.

– О будущем сейчас только и говорят, причем не иначе как с восторгом.

– И правильно, скажу я вам.

Мужчины смотрят друг на друга в упор. Через пару секунд Рихард упирается подбородком в воротник, подавленно внимает речам Кробата, а потом, сам не зная почему, думает о том, что, заводя семью, он хотел, чтобы наступили такие времена, когда никаких перемен больше не будет. Быстрая прокрутка кадров назад: опись товара отпадает сама собой; волнения и перевороты на протяжении всей его непредсказуемой жизни и новая форма государственного устройства и правления каждые пять лет; новые деньги; новые названия улиц; новые формы обращения и приветствий. Один сплошной хаос. По окончании детства спокойных периодов как таковых не было вовсе или – крайне редко, и все настолько запутано, что он даже не может определенно сказать, до какого момента он отмотал бы время назад, если бы мог.

Он слышит, как Кробат говорит:

– Да забудьте вы это белье.

Забыть это белье, причем совершенно безболезненно, как вода забывает иногда замерзнуть. Может, и время способно забывать течь своим чередом?

На секунду Рихарду привиделся остов мира, словно скелет умирающего человека. Он чувствует, насколько все бессмысленно и нереально и что когда-нибудь и он умрет. Мысль – как заноза в голове.

А больше всего его угнетает, что он умрет не австрийцем.

– Если я вас правильно понимаю, то перед лицом будущего, на которое работаете вы и ваши соратники по партии, все свои личные интересы я должен отодвинуть на задний план.

– Но вы можете пойти на то, чтобы подкорректировать ваши взгляды. Вы талантливый человек. И, принимая во внимание ваши способности, у вас есть на это все основания.

– Сейчас почти для всего легко найти все основания, – говорит Рихард.

Кробат откашливается, придвигает стул поближе к столу и пробует малину.

– Не так-то легко найти дом, у которого все четыре стороны смотрят на юг.

Трава растет, ставни выцветают, черепица крошится с наветренной стороны.

– А у вашей супруги должна появиться жгучая потребность переехать со своим магазинчиком куда-нибудь в более скромное место, если, конечно, это удастся сделать, не производя чрезмерных затрат. Сегодня даже внешняя форма аризации[26]26
  Передача в собственность арийца имущества, ранее принадлежавшего еврею.


[Закрыть] больше никого не заботит.

Рихард лихорадочно пытается найти ни к чему не обязывающий и в то же время не индифферентный ответ. Он говорит:

– Это означало бы, одной витриной больше…

Он соскребает что-то твердое с крышки стола, машинально отправляет себе в рот. И только потом соображает, что это мог быть мушиный помет. Он уже раскусил его зубами, а потому резко хватает чашку с кофе и прополаскивает рот одним большим глотком. Он не в состоянии помочь себе, его заботы и тревоги растут выше головы и превосходят его силы.

Из дома слышатся размеренные звуки флейты Альмы – звучащие каждый в отдельности или плотными пассажами, они разливаются в желто-зеленом воздухе. А еще раздается лязг цепей и скрип веток груши под тяжестью качающегося Отто.

Когда Кробат вновь заводит речь о будущем и мечтает с задранным вверх подбородком о том, как будут проводиться силовые акции, Рихард откидывается назад, словно так ему лучше видно. Он пытается еще раз все взвесить, а главное, обдумать все основания, сбалансировать, так сказать, аргументы Кробата с предложенной ему дилеммой и найти таким образом приемлемое решение: ясно одно, мало надежды на то, что коварная регулярность политических переворотов в будущем прекратится, ибо «партайгеноссен» Кробата не продержатся и нескольких недель, а коль скоро так, то, вероятно, разумнее найти с новыми господами общий язык и вести себя по отношению к ним лояльно, что было бы только естественно. Он, доктор Рихард Штерк, не тот человек, который мыслит себя вне времени и эпохи, он заслуживает немного покоя, так он считает.

Кробат, словно идя в ногу с мыслями Рихарда (как в строю, нога к ноге), тоже апеллирует к благоразумию Рихарда, иначе тот в противном случае может вляпаться в аферу.

– Вы поступили бы правильно, если бы перестали относиться к этому легкомысленно.

– А я этого как раз и не делаю.

– И вам нужен добрый совет.

Но поскольку Рихард не отличается особым чутьем, он сомневается. И поэтому предпочитает обсудить все с Альмой. Если бы суметь правильно подойти к этому вопросу. Если бы знать, что будет дальше и в каком направлении развиваться. Это совсем не просто – оценить обстановку и выработать свою позицию, притом что желаемые условия жизни в данном предложении не рассматриваются.

Кробат предостерегает:

– Иначе однажды наступит раскаяние, и не то чтобы вероятно, а совершенно определенно.

– Хорошо, я приму это к сведению, – соглашается Рихард, произнося это максимально нормальным тоном, на какой только способен. Но уже в следующее мгновение он думает: черта с два! Что касается отклонений от нормы, интимные отношения со служанкой довели его до предельных границ нагрузки. А если сейчас он поддастся еще и на этот соблазн… Если возросшая клиентура борделей, а с ними и потребность в нижнем белье могут принести ему утешение и забвение, то проще вырыть в саду яму, залить ее водой и барахтаться у всех на виду в этой грязи. Хватит с него! Он думает, что, если бы вступление войск состоялось на две недели раньше, он никогда не связался бы со служанкой, это точно. У него нет таланта к неупорядоченному образу жизни, и этот талант ни с того ни с сего ниоткуда не появится, у него уж точно нет, так ему представляется. А теперь ему надо как можно скорее покончить с тем, чего и начинать не нужно было.

В общих чертах у него даже возникла идея, как действовать дальше: абсолютно не важно, какое решение пробьет в последний момент страховая компания (а пробивать ей придется, я даже допускаю, что будет приведено компетентное доказательство, что в означенные дни солнце в столице вообще не светило), он вынет свои деньги из дела и вынудит таким образом Регистрационную палату аннулировать в реестре торговых фирм запись о нем. Доктор Кранц из земельного арбитражного суда в долгу перед ним, так что Рихард может рассчитывать на скорейшее завершение дела. Он отдает себе отчет в том, что Альме эта новость не понравится, но ее мать вечно озабочена проблемами ухода за своим мужем, чем и объясняется полная занятость Альмы в магазине, просто беда какая-то. Зато, если в будущем Альма будет сидеть дома, служанка и вовсе не понадобится. Это вполне устраивает Рихарда. И тогда все быстро встанет на свои места. А все, что было, канет в прошлое, став ему наукой.

Он делает глубокий вдох. Мысль о том, что, по крайней мере, дома опять все будет спокойно, кажется ему даже реальней, чем он сначала об этом подумал, он полностью поглощен ею в данный момент. Кробат делает последний глоток кофе. Рихард порывается налить еще, но Кробат, прикрыв чашку рукой, отказывается от предложения под предлогом, что ему пора. Кробат напряженно смотрит в сад, и Рихард прослеживает его взгляд. Темная вишня, за ней увешанная плодами груша, на которой неподвижно висят качели, пятнистые в солнечном свете. А дальше – стена, а за ней соседи, которые собираются переехать в Лондон.

И только посмотрев еще раз, Рихард понимает, что Кробат сосредоточился на Отто. Мальчуган уверенно вышагивает по кромке стены, бог знает, как его опять туда занесло. Заметив, что мужчины наблюдают за ним, Отто кричит:

– Они застелили весь газон коврами.

Широко расставленными глазами, унаследованными от матери, Отто еще раз смотрит на соседский участок, потом оборачивается и кричит:

– А по деревьям развесили занавески и ковры поменьше.

Он смеется в их сторону.

Рихард кричит в ответ:

– Смотри, как бы выбивалка для ковров не прошлась по тебе.

Семенящими шажками Отто бежит по кромке стены, зыркая глазами по сторонам, – форпост того, что Кробат называет будущим. Для Отто и Ингрид все то, что не приемлет Рихард, станет нормой. Ингрид просто не будет знать ничего другого, ей поведение отца будет казаться когда-нибудь странностями старого и разочаровавшегося человека, для которого прошлогодний снег символизирует золотые времена, как для одноногого отца Рихарда его не существующая больше нога – поля сражений в Галиции.

– Ваш мальчик производит впечатление счастливого ребенка, – говорит Кробат.

Потом неожиданно, выдержав паузу:

– Берегите его.

Рихард в нерешительности, как реагировать на это и что ответить. Лучше промолчать.

Кробат встает. Направляясь к машине, он благодарит Рихарда за потраченное на него время, говорит, как приятно было повидаться вновь, передает наилучшие приветы госпоже супруге – и: хайль Гитлер!

И пока Рихард подыскивает подходящие слова для прощания, Кробат уезжает. Делая медленный выдох, Рихард ждет, когда «штейр» вырулит на улицу, потом стоит, подавленный, нерешительный, уперев руки в боки, тупо смотрит на пустые ворота, где в течение еще нескольких секунд серый дым выхлопной трубы загазовывает воздух. Потом отворачивается от площадки и окидывает взглядом раскинувшийся перед ним в царственном спокойствии сад, нигде ни души. Отто, по-видимому, принял мудрое решение и слез со стены или идет по ней за домом.

Рихард зовет его.

Никакого ответа.

Рихард считает, что Отто был и есть сопляк. Его уже давно занимает вопрос, не идет ли детям во вред, что Альмы по полдня нет дома, и чем больше он об этом думает, тем гениальнее кажется ему идея расстаться с магазином. Своего места он уж как-нибудь не лишится, нет, а если все же… да нет, хотя от них… ах, да что там, ясно, от них всего можно ждать. Слава богу, он богатый человек, и как только он разделается с этой историей и избавится от магазина, он сможет держаться в тени, и ничего не произойдет. Не высовываться почем зря, а то, чего он не знает о городском электрохозяйстве, того и знать необязательно. Талантливый человек, это даже Кробат заметил. Держаться незаметно. Перед Альмой он оправдается: на него оказывают давление сверху. Он думает, что доводов будет более чем достаточно. А потом: покончить с этим магазином, положить конец собственной неуверенности в торговых делах, никаких больше споров с поставщиками по поводу прочности бумаги для фирменных пакетов, которые все время рвутся, или неприятностей с декоратором витрины, мало того, что не приходит с утра, как договаривались, является в самый разгар дня, мешает всем и еще требует прибавки.

Осенний сезон для них уже не начнется (если все получится), а что останется после быстрой распродажи, можно будет незаметно отдать представителям Нижнеавстрийского крестьянского союза, возможно, вместо обещанных в Ратцерсдорфе денег, таким образом, Рихард сделает кое-что полезное для семей арестованных соратников. Служанку он уволит (да, так), а Альме, напротив, увеличит в качестве компенсации сумму расходов на хозяйство и два раза в год деньги на обновление гардероба, одновременно надо будет выяснить у доктора Лёви, можно ли выделить пасеку из общей массы продаваемого имущества. Таким образом, Альма удовлетворит давнишние требования своего отца и к тому же заимеет свой собственный обетованный уголок. Так, во всяком случае, Рихард себе это представляет.

Ингрид ковыляет по четырем ступенькам веранды вниз, выпущенная на волю, как только Кробат уехал. С детской серьезностью, широко раскрыв глаза, она смотрит на отца, а проходящая мимо кошка трется о ее левую ногу. Через минуту Ингрид нагибается, все время повторяя имя кошки, пытается поднять ее за передние лапы, но добивается лишь того, что кошка вытягивается и становится ростом с ребенка, кошка соприкасается с землей лишь двумя тонкими задними лапами.

Глядишь, и Рихард скоро почувствует твердую почву под ногами. Может, сквозь ожидаемые возможности проступят очертания будущих констелляций, гораздо больше соответствующих желаниям и таланту Рихарда, нежели те, что сейчас. Соображения по поводу постоянно меняющейся политической обстановки, как ему кажется, имеют прямое отношение к этой надежде (может, конечно, он совершает ошибку всей своей жизни), равно как и его соображения относительно магазина белья и Фриды. Ему ясно, мир будет и дальше претерпевать изменения в той или иной степени. И хотя в общем и целом кажется неправдоподобным, что желаемые обстоятельства начнут именно в этот момент претворяться в жизнь, сам он останется таким, какой есть, и будет ждать случайной гармонии с пока еще совершенно неясным будущим.

Должен, обязан, мог бы.

Он вслушивается в звуки за каменной стеной. Издалека слышна теперь уже почти каждый вечер духовая музыка, рожки, тромбоны и контрабасы. А в перерывах глухие удары со стрельбища. На минуту он задумывается о Фриде, о том, что скоро она опять окажется в своей темной комнатушке, будет лежать и вдыхать запахи утиных болот родной деревни, так хорошо знакомой ей с детства. Рихарду уже сейчас немного не хватает не самых белоснежных, немного грубоватых простыней в комнате Фриды, где он спал когда-то ребенком. Но мгновение спустя и это все выглядит иначе: воспоминания последних дней, отрезки жизненного пути, отмеченные поразительной несостоятельностью, уже завтра, к величайшему счастью, не будут иметь к нему никакого отношения.

С воинственными криками индейца из-за угла выбегает Отто и направляется к Ингрид с кошкой, угрожающе пританцовывая вокруг них. Кошка вырывается из рук Ингрид и большими прыжками уносится прочь. Ингрид настороженно выпячивает губы и сдвигает брови, точь-в-точь как это делает Альма. Отто продолжает вопить и танцевать на месте.

– Отто, прекрати, – резко и строго говорит Рихард.

Взмахом руки он подзывает мальчишку и отвешивает ему оплеуху. Он убежден, что Отто это не повредит и немного дисциплины ему не помешает.

– Нечего бегать по стене, и убери свой автомобиль на место.

В задумчивой медлительности мимо летят пчелы.

Блуждают солнечные блики.

Раскачиваются тяжелые головки цветов.

В воздухе пахнет средством для чистки ковров.

Ангел-хранитель застыл без движения.

Ветер постепенно сдувает краски с окружающего мира.

На дворе трава, на траве дрова…

И как еще долго все это не канет в вечность?

Рихард исходит из того, как долго он будет все это помнить.