Текст книги "Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную (СИ)"

Автор книги: Арина Лунная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 26

Амелия

Топот копыт затихает, и наступает звенящая от напряжения тишина. Я стою, зарывшись пальцами босых ног в холодную землю, и смотрю на всадников. Трое стоят впереди, а остальные человек десять позади них.

Сердце делает болезненный кувырок в груди и замирает.

Джонатан. Он стоит во главе всех этих всадников и смотрит на меня.

– Амелия!

Он соскакивает с коня так стремительно, что, кажется, не коснётся земли. Его лицо бледное, искажённое гримасой, которую я не могу прочитать – то ли ужас, то ли ярость. Он не останавливается, не говорит ни слова. Просто стремительно преодолевает расстояние между нами, и его руки, сильные, твёрдые, хватают меня за плечи.

– Джонатан, что… – я не успеваю договорить.

Он вертит меня, осматривает со всех сторон, его пальцы впиваются в мои руки, скользят по спине, будто ищут рану, будто проверяя, цела ли я. Его дыхание сбившееся, прерывистое. За его спиной стражники спрыгивают с коней, их клинки с лязгом выходят из ножен, они окружают нас плотным кольцом, вглядываясь в тени больницы, но он, кажется, не замечает ничего и никого, кроме меня.

– Ты… ты в порядке? – его голос звучит хрипло и сдавленно. – Ты точно в порядке? Ничего не беспокоит? Нигде не болит? Амелия, скажи мне правду!

Я отшатываюсь, наконец вырываясь из его цепких рук. Шок сменяется лёгкой паникой и полным недоумением.

– Я в порядке! – выдыхаю я, потирая плечо, где точно останутся следы от его пальцев. – Что ты тут делаешь? Что это вообще такое? Кто все эти люди?

Он отвечает не сразу. Его грудь тяжело вздымается. Он смотрит на меня так, будто видит призрака. Потом его взгляд скользит по моему лицу, по моему старому платью, по босым ногам, и в его глазах что-то меняется. Словно паника отступает, уступая место холодной, спокойной ярости.

– Давай зайдем внутрь, – говорит он твёрдо, и его голос снова обретает привычные командные нотки. – Здесь холодно. Ты можешь простудиться.

Он не спрашивает, не ждёт разрешения. Он просто берёт меня под локоть, и на этот раз его касания намного осторожнее.

– Джонатан, – шепчу я, но он уже ведёт меня к входу, а его стражники остаются снаружи, заняв оборонительные позиции.

Внутри пахнет овсянкой и дымом. Он оглядывает прихожую, его взгляд цепляется за опрокинутое ведро, за тряпку на полу. Это все следы моей утренней суеты. Он ведёт меня на кухню, усаживает на стул у потухшей печи. Сам наливает воду в чайник, находит заварку, его движения резкие, точные, но я вижу, как, несмотря на всю эту напускную уверенность, его пальцы слегка дрожат.

– Я…я думал, что ты мертва, – говорит он наконец, ставя передо мной чашку с дымящимся чаем, но при этом избегая смотреть на меня.

Осторожно касаюсь горячей чашки и поднимаю на него растерянный взгляд. Горячий напиток обжигает пальцы, но я не чувствую боли.

– Что? Я мертва?

– До нас дошли слухи, – он поворачивается ко мне, и в его глазах снова мелькает тот самый дикий ужас. – Сегодня утром. Нам сообщили, что на больницу напали. Что ты… что ты смертельно ранена. Что твоё тело…

Он не может договорить. Вместо этого он снова хватает мою руку, и сжимает её так сильно, что ноют кости. Его ладонь горячая, почти обжигающая.

– Откуда ты знаешь? – шепчу я, и у меня пересыхает в горле. Ледяная полоса страха пробегает по спине. – Кто отправил эту весть?

– Гонец. Он примчался на рассвете. Сказал, что твоя семья уже скорбит по тебе, – его голос становится низким, опасным. – Я был так шокирован… а потом… я не помню, что было потом. Я просто собрал небольшое войско и рванул сюда.

Мысли в голове путаются, складываясь в ужасную картину.

– Моя сестра… она была так уверена, что меня убьют, что сказала об этом, не дождавшись известий? Или… – я поднимаю на него взгляд, – испугалась, что я выживу, и решила действовать на опережение? Сказать тебе, что я мертва, чтобы ты… чтобы ты даже не думал искать меня? Чтобы ты оставил меня здесь умирать на самом деле? – Кто сказал эту весть гонцу? – мои пальцы сжимают его руку еще сильнее. – Эмма? Моя сестра? Она что-то знает?

– Не знаю, – он медленно качает головой, пытаясь осмыслить весь этот ужас.

– Джонатан… Моя сестра. Она должна была все знать.

Он хмурится, отводя взгляд.

– Она что-то говорила, но я уже не слушал её. Я… я даже не видел её. Я просто сорвался с места и поскакал.

Он снова смотрит на меня, и в его глазах читается та самая уязвимость, которую я видела лишь мельком.

– Амелия, ты правда в порядке? Что случилось прошлой ночью?

Я делаю глоток чая. Он горький, обжигающий. Я смотрю на него и начинаю рассказывать. Кратко, сбивчиво. О пациенте. О тенях. О том, как они исчезли. О том, как исчез он. О имени Эммы, вырвавшемся у него в крике. Я не говорю о своей магии. Только о фактах.

Джонатан слушает, не перебивая. Его лицо становится всё мраморнее, всё холоднее. Когда я заканчиваю, он медленно поднимается.

– Твоя сестра. Она не остановится.

– Я знаю, – выдыхаю я.

– Ты не можешь оставаться здесь одна, Амелия.

– Если ты опять скажешь, что я должна уехать с тобой, то лучше уходи, – говорю я тихо, опуская глаза в чашку. – Просто уходи, Джонатан. Вернись к ней. К своей жизни. Скажи ей, чтобы она оставила меня в покое. Чтобы не беспокоила меня. Я не претендую ни на тебя, ни на титул вашего рода.

Он не двигается, но я чувствую его взгляд на себе.

– Она желает тебя так же, как и ты её, – я поднимаю на него глаза, и мой голос дрожит от нахлынувших эмоций. – Иди к ней!

Я почти кричу последние слова. Он замирает, а потом медленно, очень медленно поднимает на меня взгляд. Его глаза, как два куска зимнего льда.

– Я никогда не желал её, Амелия, – говорит он тихо, но так, что каждое слово отдаётся в тишине кухни, как удар колокола. – Никогда.

Глава 27

Амелия

Тишина в столовой после его слов становится оглушительной. Даже кот где-то притих. Я смотрю на него, на этого человека, который только что перевернул всё с ног на голову, и не могу издать ни звука. Слова застревают в горле колючим комом.

Сначала накатывает волна чистой, беспримесной ярости. Она знакомая, как старый друг, и гораздо проще, чем тот винегрет из эмоций, что клокочет внутри.

– Не лги мне! – вырывается у меня. Голос хриплый, сдавленный. – Я видела все собственными глазами! Видела ее довольное лицо! Видела твою растерянность! Я слышала каждое слово, которое ты тогда сказал! «Ты мне не нужна». «Ты никто». Это был твой голос, Джонатан. Или хочешь сказать, что мне показалось?

Он не отводит взгляда. Его глаза, обычно такие холодные и недоступные, сейчас полны чего-то сложного и ранимого.

– Я знаю, что ты слышала, – говорит он тихо, и каждый его звук дается с видимым усилием. – Я помню каждое свое слово в тот день, Амелия. Каждое. До последней запятой. Это… невыносимо помнить. Но ты… ты не знаешь и половины того, что было до. Что привело к этим словам.

Мои пальцы впиваются в дерево стола так, что суставы белеют.

– Тогда расскажи! – голос срывается на крик, в котором звенит вся моя наболевшая обида. – Просветите меня, ваша светлость! Что же такого невероятного случилось, что оправдывает твой поступок? Что за волшебная причина заставила тебя разбить мое сердце, унизить меня в самый счастливый день и вышвырнуть из твоей жизни, как надоевшую ветошь?

Он делает глубокий, шумный вдох, будто готовится нырнуть в ледяную воду. Его плечи обычно такие прямые, сутулятся.

– Эмма… Накануне, она попросила меня зайти, – начинает он медленно, с трудом подбирая слова. – Сказала, что хочет показать подарок для тебя. Какое-то фамильное украшение на свадьбу. Я вошел в ее комнату… – он замолкает, взгляд становится отсутствующим. – Я помню, как в нос ударил странный, слишком густой и сладкий запах духов. Не ее обычный аромат. А потом… потом все поплыло. Края зрения помутнели. Я очнулся только на утро, на ее кровати. Раздетый. Рядом с ней. С синяками на шее, которых я не оставлял. С ощущением… липкой, тошнотворной грязи. И с одной единственной мыслью, которая отравляла меня: «я только что предал тебя». Самым низким способом.

Я слушаю, и картина в моей голове начинает трещать по швам, перекраиваться, образуя новый, ужасающий узор.

– Она все подстроила, – продолжает он, и в его тихом голосе проскальзывает сталь. – Рассчитала каждый шаг. Чтобы я оттолкнул тебя. Чтобы ты возненавидела меня. И я… – он сжимает переносицу, и я вижу, как дрожит его рука, – я, величайший идиот, который пошел у нее на поводу. Я подумал… – голос срывается, – что если ты возненавидишь меня, если я сам оттолкну тебя, сделаю это так жестоко, что ты вычеркнешь меня из сердца… то ты уедешь. Найдешь кого-то лучше. Достойнее. Не такого падшего. А я… – он смотрит на меня, и в его взгляде читается пустота, – я просто исчезну. До тех пора пока сам не разберусь во всем случившемся. И это… это будет меньшим злом. Чем быть рядом с тобой и каждым своим взглядом напоминать тебе о том предательстве. Я хотел, найти причину, доказательства, того что все было подстроено, но даже если все действительно так, то это не снимает с меня вины за случившееся. Я все еще тот, кто предал тебя, пусть даже не по своей воле, но… Я виноват, Амелия и не скрываю этого.

Он делает шаг вперед, его руки хватают меня за плечи, но не грубо, а твердо, почти отчаянно, притягивая к себе. Я упираюсь ладонями в его грудь, чувствуя под пальцами мышцы и бешеный стук его сердца.

– Я думал, что смогу забыть тебя, – его шепот обжигает кожу. – Думал, что долг, честь… все это окажется сильнее. Но я не смог, Амелия. Не смог оставить тебя, – его голос окончательно срывается. – Потому что я люблю тебя! Всегда любил! Только тебя! И от того, что я сам оттолкнул тебя, мне не стало ничуть не легче. Я понял, что натворил, и это знание чуть не свело меня с ума!

Я задыхаюсь. От его близости. От запаха его кожи и чего-то неуловимо родного. От эмоций, что бьют от него волной. Его слова крутятся в голове, сталкиваясь с болью, обидой, с той пропастью, что я вырыла между нами.

Сердце разрывается. Оно кричит, требует поверить, простить, забыть все и рухнуть в его объятия. Оно помнит его смех, его прикосновения, то, как его глаза светились, когда он смотрел на меня.

Но разум яростно сопротивляется. Он шепчет о предательстве, о той боли, что не отпускала все эти дни. О ночах, когда я плакала здесь, в этой больнице, чувствуя себя разбитой и никому не нужной. Он напоминает, как легко слова слетают с губ, когда боишься потерять.

– Нет… – это сдавленный стон. – Нет, Джонатан, нет…

Я отталкиваю его. Силой отчаяния и страха снова быть обманутой. Он отпускает меня, отступает, и на его лице появляется не только боль, но и понимание. Он будто ожидал этого.

– Я не могу, – шепчу я, отворачиваясь к окну, чтобы не видеть его глаза. Пальцы впиваются в холодный каменный подоконник. – Я хочу… Боже, как я хочу поверить тебе. Но не могу. Между нами слишком много лжи. Слишком много боли. Я не знаю, кто ты сейчас. И кто я после всего этого.

Я смотрю в окно, не видя ничего. Во дворе, за оградой, замерли его стражники. Неподвижные, как изваяния. Они плотным кольцом окружили больницу, превратили мое убежище в осажденную крепость.

– Забери своих людей, Джонатан, – говорю я тихо, глядя на темнеющий лес. Голос ровный, почти бесстрастный. – Это не темница. Здесь не надо никого сторожить. Я не просила защиты.

– Амелия… – он делает шаг ко мне.

– Я сказала, забери их.

– Тебе грозит опасность, – его голос твердый, без компромиссов. – Реальная. От твоей сестры. Она не простит. Не отступит. Она будет добиваться своего, и нападение на тебя прошлой ночью – прямое тому доказательство. И поэтому пока ты здесь, стражи тоже будут здесь. Я не уйду. И они не уйдут. Это не обсуждается.

Я резко оборачиваюсь. Слезы наконец выступают на глазах.

– Ты что, не понимаешь? – голос дрожит. – Я не могу думать, не могу дышать, когда ты здесь! Каждый твой взгляд – это напоминание! Каждое твое слово – пытка! Ты хочешь защитить меня или замучить до смерти?

Его лицо дрогнуло. В глазах мелькнула растерянность, боль, а затем – решимость.

– Я выбираю между твоей жизнью и твоим комфортом, Амелия. И я выбираю твою жизнь. Даже если ты возненавидишь меня за это еще сильнее. Ненавидь. Это твое право. Но я останусь. Даже если ты будешь прогонять меня каждую секунду. Я не сдвинусь с этого места. И тебе придется к этому привыкнуть.

Глава 28

Амелия

Я отворачиваюсь от него, от этого взгляда, полного боли и решимости одновременно, и выхожу из кухни. Мои шаги гулко отдаются в пустых коридорах, словно подчеркивая мое одиночество в этих стенах, которые вдруг снова стали чужими.

Я иду, не видя ничего перед собой, пока не упираюсь в стену своей палаты. Дверь со скрипом закрывается за мной, и я прижимаюсь лбом к прохладной деревянной поверхности, пытаясь унять дрожь в коленях и бешеный стук сердца. Воздух в комнате кажется спертым, пахнет пылью и травами, которые я сушила на подоконнике. Запах дома. И он теперь испорченный.

Снаружи доносится приглушенный, но четкий звук команд, топот копыт, лязг оружия. Это его люди занимают позиции вокруг больницы. Они методично превращают мое убежище, мой труд, мою новую жизнь в осажденную крепость. В тюрьму, стражником которой стал он сам.

– Он сказал, что любит тебя, – раздается позади меня тихий, почти невесомый голос Альберта, нарушая тягостное молчание.

Я вздрагиваю, не ожидавшая этого вторжения.

– Сказать и сделать – очень разные вещи, Альберт, – огрызаюсь я, срывая с себя испачканный землей и травой фартук и швыряя его в угол. Он падает бесформенной кучей. – Он уже однажды блестяще продемонстрировал, на что способен его язык и где находятся его истинные чувства. Он предал меня. Оттолкнул. Сделал все, чтобы я возненавидела его.

– Люди, особенно молодые и наивные, иногда совершают чудовищные глупости от страха или ложного чувства долга, – философски замечает кот, грациозно запрыгивая на подоконник и усаживаясь в позе сфинкса. Его один зеленый глаз светится в полумраке. – А мужчины… у большинства из них мозги и вовсе расположены существенно ниже пояса. Это известный медицинский факт, кстати.

Я игнорирую их обоих, с силой проводя ладонью по лицу, будто пытаясь стереть с себя следы этой тяжелой беседы. Дрожащими пальцами чиркаю огнивом, и зажигаю свечу на прикроватном столике. Пламя колеблется, отбрасывая на стены прыгающие, уродливые тени. В каждой из них мне чудится угроза. Тень Эммы. Тень тех ночных тварей. Тень его вины.

Ночь проходит в тревожной, прерывистой дремоте. Я ворочаюсь на жесткой кровати, прислушиваясь к каждому шороху за дверью, к каждому скрипу половицы в старом здании.

То мне кажется, что я слышу тяжелые, уверенные шаги Джонатана прямо под своей дверью. То мерещится, что в саду, в лунном свете, мелькают те самые черные, бесформенные тени.

Один раз я вскакиваю с кровати с колотящимся сердцем, уверенная, что вижу в окне искаженное лицо одного из слуг Эммы, но это оказывается лишь игрой света и тени от факелов его стражников, патрулирующих периметр.

Под утро, совершенно измотанная, я все же проваливаюсь в короткий, тяжелый, полный кошмаров сон. И я снова вижу его. Тот день. Только теперь картина иная, дополненная его сегодняшними словами. Я вижу, как Эмма, с притворно-невинной улыбкой, подливает что-то из маленького флакона в его бокал с вином.

Вижу, как он, доверчивый, выпивает все до последней капли, как его взгляд становится мутным, а ноги заплетаются, когда он уходит с ней по коридору. И я вижу, как она оборачивается через плечо и бросает на меня взгляд хищницы, полный торжества и презрения.

Я просыпаюсь с резким, сдавленным криком, в леденящем холодном поту. Грудь тяжело вздымается. За окном – предрассветная серо-сизая мгла. Тишина. Но не мирная, а зловещая, гнетущая, словно перед бурей.

Сердце не унимается. Я накидываю на плечи шерстяной платок, не в силах согреть внезапно продрогшее тело и на цыпочках выхожу в коридор. Больница замерла в этом призрачном часу, но само здание, кажется, дышит напряжением, будто впитало в себя тревогу ночи.

Я крадусь к большому арочному окну в конце коридора, выходящему во внутренний двор и на главные ворота.

И вижу его.

Джонатан. Он стоит у самых ворот, опираясь на эфес длинного меча, воткнутого острием в землю. Он не в своих парадных доспехах, а лишь в потертой дорожной куртке, накинутой на рубашку. Его поза выдает крайнюю усталость. Плечи слегка ссутулены, голова опущена, но спина по-прежнему прямая, как струна. Он не спит. Он стоит на страже. Лично. Как простой часовой.

Один из его стражников, молодой парень в начищенной кирасе, подходит к нему и что-то говорит, почтительно склонив голову. Наверное, предлагает сменить его, отдохнуть. Джонатан лишь медленно, почти незаметно качает головой, не отрывая пристального взгляда от темноты, что таится за оградой, за пределами круга света от факелов.

Что-то сжимается у меня внутри, в самой глубине груди. Острая, колкая боль. Это ненависть? Нет, слишком сложно и горько для простой ненависти. Это что-то другое. Что-то теплое, предательски теплое, и одновременно колючее, как иглы морского ежа. Жалость? Нет, не жалость. Нечто большее.

– Он действительно боится за тебя, деточка, – тихо, как шелест страниц, шепчет Альберт, появляясь рядом со мной в виде легкого, мерцающего свечения. – Смотри, как он замер. Он впитал в себя всю ночь, каждый ее звук. Он – щит между тобой и миром, который сам же и разрушил.

Я не отвечаю. Слова застревают в горле. Я просто стою в холодной предрассветной темноте коридора и смотрю на него. На этого гордого, надменного человека, который в один день разрушил мою жизнь, а теперь, спустя время, пытается выстроить вокруг нее неприступную стену. Который говорит о любви с болью в глазах, но окружает меня не заботой, а кольцом вооруженных людей.

Когда первые лучи солнца, робкие и холодные, начинают окрашивать восточное небо в бледно-розовые и сиреневые тона, я отхожу от окна. В груди – полный хаос из обид, сомнений, страха и этой предательской искорки чего-то, что я боялась назвать. Но в этом хаосе, как росток сквозь брусчатку, рождается крошечное, хрупкое, но твердое решение.

Я поворачиваюсь и иду на кухню. Мои шаги теперь увереннее. Я механически развожу огонь в печи, с удовольствием чувствуя тепло на замерзших пальцах. Ставлю медный чайник с водой. И когда насыпаю заварку в старый, потрескавшийся заварочный чайник, моя рука на секунду замирает. Затем я сознательно, почти ритуально, кладу в него не одну, а две щепотки чая. Вторую – за него. За того, кто стоит на холоде, охраняя мой сон, который он же и испортил.

Это не прощение. Нет. Это просто чай. Но для меня в этом жесте – целая вселенная.

Глава 29

Амелия

Я стою у печи и смотрю, как пар от кипятка поднимается к потолку, образуя причудливые клубы. Руки все еще дрожат, но уже не от страха, а от странного, нервного возбуждения. Заварочный чайник в моих руках кажется невероятно тяжелым. Эти две щепотки чая словно граница, которую я переступаю. Обратного пути, кажется, уже не будет.

Я слышу скрип двери за своей спиной, но не оборачиваюсь. Каждый нерв в моем теле напряжен, будто ожидает выстрела. Шаги тяжелые, усталые, и они принадлежат ему. Джонатану. Он останавливается на пороге кухни. Я чувствую его взгляд на своей спине.

– Я… не помешаю? – его голос хриплый, будто он всю ночь не произносил ни слова.

Молча разливаю чай по двум глиняным кружкам. Горячий пар щиплет кожу. Я протягиваю одну кружку ему, стараясь избегать смотреть в глаза, потому что еще не готова. Не знаю, как себя теперь вести. Все так смешалось в последнее время. Если во время побега с собственной свадьбы я была уверена, что все сделала правильно, то сейчас… в этой глуши. В этой далекой больнице, окутанной тайнами, я совершенно не знаю, что делать.

– Спасибо, – он берет кружку так осторожно, словно это хрупкий лед. Его пальцы слегка задевают мои. От этого прикосновения по спине пробегают мурашки.

Он делает глоток. Я слышу, как он обжигается, но сдерживает шипение. Глупый. Всегда такой нетерпеливый.

– Амелия, нам нужно…

– Я не хочу говорить, – перебиваю я, наконец, поворачиваясь к нему. Вижу его уставшее лицо, темные круги под глазами, следы ночной влаги на куртке. – Не сейчас. Просто… выпей свой чай.

Мы стоим в напряженном молчании, разделенные всего парой шагов, но чувствуется, будто между нами пролегает пропасть. Я смотрю в свою кружку, будто в темном чае, могу разглядеть ответы на все вопросы.

– Твои люди голодны, – говорю я наконец, потому что тишина становится невыносимой. – У меня есть вчерашний хлеб. И немного сыра. Я могу его раздать.

Он смотрит на меня с неожиданным удивлением, будто я предложила им всем золотые слитки, а не скромный перекус.

– Ты не должна…

– Я не из милосердия, – обрываю его. – Просто не хочу, чтобы они падали в обморок от голода на моем дворе. Это испортит мою еще такую шаткую репутацию. Сам подумай. Кто пойдет в больницу, где люди валятся в обморок прямо во дворе?

Уголки его губ слегка приподнимаются. Кажется, он чуть улыбнулся. Это знакомое выражение лица, которое я так долго не видела, заставляет что-то внутри меня сжаться.

– Как прикажешь, – он кивает, и в его голосе слышится тень прежней, легкой почтительности, с которой он всегда обращался ко мне до… до всего этого.

Я направляюсь к кладовой за случайно найденными мной припасами. Джонатан следует за мной, держа свою кружку, словно скипетр. Мы движемся по коридору, и наше отражение в пыльном оконном стекле кажется призраком той пары, которой мы могли бы быть.

В кладовой беру единственную головку сыра. Возвращаюсь на кухню, разрезаю, раскладываю на тарелки. Добавляю ко всему этому несколько ломтей хлеба и выхожу на улицу.

Раздаю еду стражникам под пристальным взглядом Джонатана. Они берут ее с почтительным кивком, бросая на меня любопытные взгляды. Сейчас они видят не ту сумасшедшую сбежавшую невесту, о которой, наверное, ходили слухи, а простую женщину. Женщину с хлебом и сыром.

Я возвращаюсь на кухню. Джонатан не отстает от меня ни на метр, все еще сжимая в руках кружку с остатками чая.

– Сегодня приедет повозка с провизией из деревни. Я дал распоряжение закупить и привезти все необходимое для проживания здесь, – говорит он, больше, чтобы заполнить тишину.

– Мне нужно будет принять ее?

– Я отправлю с тобой двух своих людей, – сразу же говорит он. – Для безопасности. Посмотри, что еще нужно привезти, и я дам распоряжение.

На этот раз я не спорю. Просто киваю. Потому что страх от той ночи еще свеж, и тень Эммы слишком реальна.

Он ставит пустую кружку на стол. Звук кажется невероятно громким.

– Спасибо за чай, – говорит он тихо. – И… за все остальное.

Он поворачивается, чтобы уйти, но я останавливаю его.

– Джонатан.

Он замирает.

– Ты действительно всю ночь простоял на ногах?

Он оборачивается. В его усталых глазах читается что-то похожее на стыд.

– Да.

– Иди поспи, – говорю я, и в моем голосе слышна неожиданная мягкость, которую я сама от себя не ожидала. – Ты бесполезен, если уставший, – беру себя в руки.

Он смотрит на меня долгим, изучающим взглядом. Будто пытается разгадать скрытый смысл в моих словах. Потом кивает.

– Как прикажешь.

Он уходит. Я остаюсь одна на кухне с двумя пустыми кружками. Одна моя. Другая его. Между ними на столе лежит невидимая нить. Хрупкая, как паутинка. Но она есть.

Кот запрыгивает на стол и начинает вылизывать свою лапу.

– Ну что, – говорит он, прерывая свое занятие. – Скажешь, что тебе все равно?

– Не скажу. Я хочу найти причину, по которой моя сестра решила избавиться от меня.

– Разве это не очевидно? Ей по душе твой жених.

– Это я понимаю, но должно же быть что-то еще. Ради чего она хотела от меня избавиться? Может быть, есть что-то, о чем я еще не знаю? Может, то, что скрывала моя бабушка в том подвале… может, именно это и есть настоящая причина ее ненависти ко мне?

– И что думаешь делать?

– Искать.

– Что?

– Пока не знаю, но чувствую, что это должно быть здесь. В этой больнице.