Текст книги "Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную (СИ)"

Автор книги: Арина Лунная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 37

Амелия

Я перебираю высушенные стебли зверобоя на кухонном столе, но пальцы не слушаются, рассыпая жёлтые соцветия по грубой древесине. В ушах до сих пор гулко отдаётся топот копыт.

Джонатан уехал несколько часов назад, лицо его было каменной маской, скрывающей бурю. Он поехал к ней. К Эмме. А я осталась здесь с призраками и тревогой, что скребётся под сердцем, острее любой физической боли.

Альберт бесшумно парит у печи, его прозрачные брови сведены в беспокойную черту.

– Не стоит так волноваться, дитя мое. Он дракон, в конце концов. Справится.

– Именно поэтому я и волнуюсь, – бормочу я, с силой растирая сухие листья в ступке. – Я видела, каким он может быть, когда считает, что прав.

Кот, развалившись на подоконнике, громко облизывается.

– А ты как хотела? Он не котёнок, чтобы мурлыкать и тереться о ноги. Он буря. Ты это знала, когда соглашалась выйти за него.

– Я не соглашалась! – почти кричу я, и звонкий и нервный звук собственного голоса, заставляет меня вздрогнуть. Я глубоко вдыхаю, пытаясь унять дрожь в руках. – И… он не буря. Не вся. В нём есть и что-то другое.

«Что-то другое» – это тёплая, твёрдая рука, что держала меня, когда я чуть ли не падала с лошади. Это голос, тихий и надтреснутый, говорящий: «я верю тебе». Это взгляд, полный такой уязвимой надежды, когда он просил меня о зелье.

Внезапно снаружи доносится громкий стук в ворота, а за ним слышатся приглушенные голоса и быстрые шаги. Сердце замирает, а затем начинает бешено колотиться. Это он.

Я выбегаю в коридор как раз в тот момент, когда распахивается входная дверь. На пороге стоит Джонатан. Он не кричит, не ломает стены. Он стоит неподвижно, но от него исходит такая концентрация холодной энергии, что воздух в прихожей кажется гуще. Его глаза находят меня, и в них нет ни капли той мягкости, что была утром. Только сталь и лед.

– Амелия, – его голос не гром, а низкий гул подземного толчка. – Нам нужно поговорить.

Он проходит внутрь, и я замечаю, как Марфа испуганно уплывает в стену, а кот сворачивается клубком, притворяясь спящим. Даже призраки чувствуют исходящую от него силу.

Мы снова спускаемся в подвал. Он не садится, он стоит, прислонившись к стеллажу, скрестив руки на груди, и смотрит на меня. Серафим вальяжно развалился на старом деревянном стуле, который кажется еще чуть чуть и не выдержит его веса.

– Она подтвердила, – говорит он без предисловий. – Всё, о чём говорил Серафим. Правда. Она ищет «Сердце Пламени».

От этих слов по спине пробегает ледяной холод. Так значит, это не бред моего раненого сознания? Не плод больного воображения Серафима?

– Я… я ничего не знаю о каком-то сердце, – слышу я свой собственный растерянный шёпот. – Бабушка никогда… она ничего не говорила.

– Но она что-то оставила, – настаивает он. Его взгляд тяжёлый, неумолимый. – Книгу. Эту больницу. Ты ключ, Амелия. Ты должна что-то помнить. Что-то, что кажется незначительным.

Я безнадёжно качаю головой, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слёзы от бессилия. Я роюсь в памяти, в обрывках детских воспоминаний. Прогулки с бабушкой по саду. Её руки, пахнущие травами. Тихие напевы у камина. Но никаких «сердец». Никаких артефактов.

– Ничего, – выдыхаю я. – Прости.

Откуда-то сверху доносится настойчивый, нервный стук в дверь. Мы с Джонатаном одновременно вздрагиваем. Он хмурится.

– Кто это?

– Не знаю, – я поднимаюсь по лестнице, чувствуя странное облегчение от этого перерыва. Любое вторжение из внешнего мира сейчас желанно. Необходимо, чтобы хоть немного развеять это напряжение.

На пороге стоит женщина. Лет сорока, в потрёпанном, но чистом платье, с лицом, исчерченным морщинами и усталостью. Она прижимает к груди замотанный в тряпку свёрток. Ребёнка. Малыш тихо хнычет.

– Простите за беспокойство, – её голос дрожит. – Говорят, здесь… здесь помогает лекарыня. Моя девочка… у неё жар, кашель, дышать тяжело…

В её глазах такая бездонная надежда и такой же бездонный страх, что вся моя собственная суета мгновенно кажется мелкой и незначительной.

– Проходите в больницу, – говорю я, отступая и указывая ей на вход, а сама иду вслед за ней. – Джонатан, прошу, принесите горячей воды и чистых тряпок. Серафим, в дальней палате есть травы. Срочно. Неси все, что там есть.

Они смотрят на меня с нескрываемым изумлением, будто я предложила им сплясать джигу. На их лицах читается ясная мысль:

«Сейчас? Когда на кону судьба мира?»

– Сейчас же, – говорю я твёрже, и в моём голосе звучат нотки, которые я сама от себя никогда не слышала. Нотки хозяйки этого места.

Они молча разворачиваются и расходятся в разные стороны.

Я завожу женщину в палату. Оказывается её зовут Лира. Укладываю ребёнка на кровать, осторожно разворачиваю. Девочка, лет трёх, вся горит, губы синеватые. Я прикладываю ладонь ко лбу, и знакомое покалывание бежит по коже. Моя магия, та самая, что была оружием и загадкой, теперь мягко струится наружу, подчиняясь старому, как мир, инстинкту лечить.

Я беру принесенные Серафимом травы и готовлю отхаркивающий отвар из тимьяна и мать-и-мачехи, шепча слова из бабушкиной книги. Воздух вокруг моих рук слабо светится. Лира смотрит на это с суеверным страхом, но не отходит от постели дочери.

Джонатан возвращается с водой и тряпками. Он молча ставит всё на тумбочку и отступает в угол, наблюдая за моими действиями. Его присутствие большое, неуместное здесь, но он не мешает.

Проходит час. Два. Жар у девочки постепенно спадает, дыхание становится ровнее. Она засыпает глубоким, исцеляющим сном. Лира опускается на колени у кровати и плачет. Беззвучно, от облегчения.

– Спасибо, лекарыня, – вытирает она слёзы оборванным рукавом. – Только у меня… у меня нечем заплатить. Мы с мужем потеряли дом после паводка, живём сейчас в сарае… Я готова работать. Кем угодно. Убирать, стирать…

Я смотрю на её измождённое лицо, на спящего ребёнка, и что-то сжимается у меня внутри. Эта женщина, её беда… вот она, настоящая, простая и ужасающая. Рядом с ней все «Сердца Пламени» и драконьи интриги кажутся чем-то далёким и почти нереальным.

– Оставайтесь здесь. Вы, ваш ребенок. Если хотите, то и ваш муж, – говорю я, и решение приходит само собой, ясное и неоспоримое. – Здесь есть комната. Будете помогать по хозяйству. Платить мне вам нечем, но зато у вас будет кров и еда. У нас здесь не отель, но достаточно спокойно.

Лира смотрит на меня, и в её глазах зажигается такой свет, что моё собственное сердце сжимается от щемящей боли. Простая человеческая благодарность.

– Спасибо… Спасибо! – она целует край моего платья. – Вы… вы как она. Старая целительница. Лаврейн.

Я замираю. Джонатан в углу резко выпрямляется. Серафим делает шаг вперед.

– Вы… вы знали мою бабушку? – не веря своим ушам, спрашиваю я.

Лира кивает, усаживаясь на край стула рядом с кроватью дочери.

– Моя бабушка, Флора, работала здесь медсестрой, когда больница ещё работала. Когда сюда приезжали люди со всего света за помощью. Она часто рассказывала о госпоже Лаврейн. Говорила, что у неё был дар. Не только лечить. Она могла… усмирять огонь, она была одним целым с этой больницей. А еще она говорила, что старуха хранила тут, какую-то свою большую тайну. Что-то очень ценное. Говорила, будто бы старуха прятала «Сердце Пламени».

У меня перехватывает дыхание. Я чувствую, как взгляд Джонатана впивается в меня.

– Сердце Пламени? – переспрашиваю я, боясь спугнуть этот миг. – Вы уверены?

– Да, – Лира понижает голос, словно боясь, что её услышат стены. – Говорила, это такая штука, древняя. Вроде артефакта. Он даёт власть над самым что ни на есть настоящим огнём. Но только тому, кто его… истинный хозяин. Кому он подчинится. А всех остальных он спалит дотла. Бабушка говорила, что госпожа Лаврейн спрятала его, чтобы он не попал в дурные руки. А куда не знала. Она говорила, что старуха никому не доверяла.

Она умолкает, устало вытирая лицо. Её история рассказана. Просто как семейное предание. Как сказка, которую рассказывают у очага.

Я смотрю на Джонатана. Его лицо ничего не выражает, но я вижу бурю в его золотых глазах. Легенда подтвердилась. Из уст простой женщины, чья бабушка когда-то мыла полы в этих коридорах и меняла повязки.

– Спасибо вам, Лира, – говорю я, и мой голос звучит ровно. – Отдохните. Вы в безопасности.

Я выхожу из палаты. Джонатан следует за мной. Мы останавливаемся в пустом коридоре.

– Истинный хозяин, – тихо повторяет он слова Лиры. – «Даёт власть над огнём». И твоя сестра готова убить за это.

Я смотрю на свои руки. Руки, которые только что лечили ребёнка. Руки, которые могут светиться и, как оказалось, могут усмирять пламя. Бабушка знала. Она всё знала. И она оставила это мне. Не моей сестре, а мне.

– Значит, это правда. Не легенда, – шепчу я. – И это здесь.

Джонатан смотрит на меня, и в его взгляде уже нет нетерпения. Есть решимость.

– Тогда мы найдём это первыми. И решим, что с этим делать. Вместе.

Я киваю и впервые чувствую не страх, а странное, растущее чувство ответственности. Это моё наследие. Моя больница. Моя тайна. И моё решение.

Глава 38

Амелия

Слова Лиры все еще горят в ушах, как тлеющие угольки. «Сердце Огня». Не абстрактный артефакт из легенд, а реальность, спрятанная где-то здесь, в стенах, которые стали мне домом. И я – ключ. Последняя Лаврейн.

Воздух в подвале густой, пропитанный запахом старой бумаги, сушеных трав и чего-то еще. Остротой пробужденной магии и напряженным молчанием, висящим между тремя нами. Вернее, четырьмя, если считать кота, который умывается на ступеньках с видом полного безразличия ко всем «глупостям двуногих».

Я сижу за столом, передо мной распахнутый фолиант. Страницы испещрены не только знакомыми рецептами, но и сложными схемами, кругами с непонятными символами, которые я всегда пропускала, считая их теоретическими изысками или аллегорическими картинками.

Джонатан стоит по другую сторону стола, его могучая фигура кажется еще более массивной в тесноте подвала. Он смотрит на книгу, затем на меня, его золотые глаза горят холодным огнем решимости.

А между нами Серафим. Он прислонился к стеллажу с банками, его бледное лицо освещено мерцающим светом магической лампы, которую я сумела зажечь своей магией. Он не пытается подойти ближе, не пытается взять книгу. Он просто смотрит.

– Семь печатей, – произносит он наконец, и его голос, обычно полный яда или насмешки, теперь звучит ровно и деловито. – Классическая защита высшего порядка. Твоя бабушка. Она использовала их.

– С чего ты так решил? Откуда ты вообще все это знаешь?

– Вот это, – его указательный палец ложится на узор на полях. – Я уже видел такое. Я много изучал эти легенды и давно подозревал, что рождены они не на пустом месте.

– И ты знаешь, что это? – спрашиваю я, и мой голос звучит хрипло от волнения.

– Я знаю теорию, – поправляет он. – Каждая печать это не просто замок. Это испытание. Испытание для тех, кто ищет то, что защищено. Они проверяют не силу, а… качества. Те самые, которые необходимы хранителю.

Джонатан хмурится. В его взгляде видно скепсис, но у нас нет другого выбора.

– Испытания? И с чем же они по-твоему связаны?

Серафим указывает длинным пальцем на первый символ в круге. Стилизованное изображение двух переплетенных рук.

– Печать доверия. Без него нельзя даже прикоснуться к двери, за которой скрыто остальное.

Затем его палец скользит к следующему символу. Пылающее сердце, пронзенное мечом.

– Мужество. Потому что то, что внутри, может испугать. Третий символ – весы в идеальном равновесии. Справедливость. Сила не должна служить злу. Четвертый – раскрытый свиток. Знания. Чтобы понимать, с чем имеешь дело. Пятый – дерево с мощными корнями. Преданность. Вера в свое дело и тех, кого защищаешь. Шестой – росток, пробивающийся сквозь камень. Надежда. Даже в самой темной ночи. И седьмой…седьмой символ просто пустой круг.

– Что это? – не удерживаюсь я.

Серафим на мгновение задумывается.

– Истинность, – говорит он. – Подлинность намерений. Печать, которую нельзя обмануть. Она откроется только тогда, когда все остальные будут сняты, и только перед тем, кто прошел все испытания без самообмана.

Я смотрю на эти символы, и у меня перехватывает дыхание. Это не просто заклинания. Это… моральный кодекс. Завещание бабушки, вплетенное в саму защиту артефакта.

– И как мы их снимем? – спрашивает Джонатан. Его практичный ум сразу переходит к действию.

– Думаю, ключ в тебе, – Серафим смотрит на меня. – И, возможно, в вас обоих. Артефакт был разделен между родами. Логично предположить, что и испытания должны пройти оба наследника.

Он подходит ближе, и осторожно, почти с благоговением, проводит пальцем по странице.

– Смотри. Каждая печать активируется не заклинанием, а… действием. Поступком. Верным выбором в верный момент. Первая… – он смотрит на Джонатана, затем на меня. – Доверие. Вы должны доказать, что доверяете друг другу. Безоговорочно. Прямо сейчас.

Мы с Джонатаном смотрим друг на друга. Воздух сгущается. Слишком многое произошло между нами. Слишком много ран, слишком много невысказанных обид. Доверие? Мы только-только начали выстраивать его заново, и оно все еще хрупкое, как первый лед.

– Как? – тихо спрашиваю я.

– Могу предположить, что это зеркальное заклинание, – говорит Серафим. – Очень старое, очень простое и очень опасное. Оно создает ментальную связь между двумя людьми. Краткую. Но в этот момент вы будете беззащитны друг перед другом. Вы сможете почувствовать… все. Страхи. Сомнения. Боль. Если хоть у одного из вас будет хоть капля неискренности или желания закрыться заклинание не сработает. А может, и сработает, но вывернет ваши души наизнанку.

Джонатан не колеблется ни секунды.

– Я готов.

Я смотрю на него и вижу в его глазах ту самую решимость, что была, когда он пил зелье воспоминаний. Он снова доверяет мне свою душу. Свою память. На этот раз и свою сущность.

И я понимаю, что тоже хочу этого. Не только ради артефакта. Хочу доказать ему. И себе. Что мы можем. Что я ему верю.

– Я тоже, – выдыхаю я.

Серафим кивает, и в его глазах я впервые вижу нечто, отдаленно напоминающее уважение.

– Тогда встаньте друг напротив друга. Возьмитесь за руки.

Мы делаем, как он говорит. Рука Джонатана большая, сильная, его пальцы смыкаются вокруг моих с такой осторожной твердостью, что по моей спине пробегают мурашки. Его кожа горячая.

– Закройте глаза, – командует Серафим. – Дышите в одном ритме. Представьте… мост. Мост из света между вами. И отпустите все. Все стены. Все защиты.

Я закрываю глаза. Сначала ничего. Только тепло его рук. Потом я начинаю чувствовать его дыхание. Оно совпадает с моим. Вдох. Выдох. И тогда я чувствую… больше.

Волна страха. За себя. Только это не я. Это он. Его чувства.

Белая, обжигающая ярость при виде повозки. Чувство полнейшей, всепоглощающей беспомощности, когда он держит мое тело на руках. Глухая, ноющая боль где-то глубоко внутри, постоянный спутник с того дня в беседке. И… надежда. Крошечный, хрупкий росток, пробивающийся сквозь пепел вины. Надежда.

Эти чувства принадлежат ему. Они обрушиваются на меня волной, обжигающие и нефильтрованные. И я понимаю, что делаю то же самое. Я отпускаю свои.

Леденящий ужас в повозке. Горечь предательства, острое, как нож. Боль от его слов в саду. Страх снова довериться. И… тепло. Тепло, которое я всегда чувствовала рядом с ним, даже когда ненавидела. Воспоминание о его улыбке. О его руках на моей талии во время танца. О том, как он смотрел на меня тогда, словно я единственная звезда в его небе.

Наши эмоции сталкиваются, переплетаются, не борясь, а сливаясь. Его боль встречает мою. Его надежда подпитывает мою. И в этот момент между нами нет лжи. Нет прошлого. Есть только сейчас. И доверие. Хрупкое, новое, но настоящее.

Я чувствую, как по нашим сцепленным рукам пробегает разряд. Не боли, а… энергии. Чистой, сияющей.

Я открываю глаза. Джонатан смотрит на меня, и его глаза сияют. Не драконьим золотым огнем, а чем-то более мягким, более человечным. Он все видел. Все чувствовал.

– Посмотри, – тихо говорит Серафим.

Я опускаю взгляд на книгу. Первый символ в виде переплетенных рук мягко светится, а затем медленно гаснет, словно чернила растворяются на пергаменте.

Печать Доверия снята.

Мы одновременно отпускаем руки. Между нами повисает новое молчание. Глубокое, полное понимания.

– Одна снята, – говорит Джонатан, его голос низкий и немного хриплый. – Осталось шесть, – он отводит взгляд в сторону и кажется, я понимаю что он чувствует…

Серафим смотрит на нас, и на его губах играет редкая, не язвительная улыбка.

– Самый сложный шаг вы уже сделали, – говорит он. – Остальные… должны быть не легче. Но теперь вы знаете, как это работает.

Я смотрю на исчезнувший символ, затем на Джонатана. И впервые за долгое время я чувствую не тяжесть ожиданий, а странную, окрыляющую уверенность. Мы справимся. Мы должны.

Глава 39

Амелия

Тишина после ритуала висит в подвале иной, не напряженной, а глубокой, наполненной пониманием, что теперь вибрирует в воздухе между нами, как натянутая струна. Я все еще чувствую эхо его эмоций в своей груди. Ту острую, жгучую боль, которую он носит в себе все это время. И под ней ту самую хрупкую надежду, что теперь становится и моей.

– Осталось шесть, – произносит Джонатан, и его голос, низкий и хриплый, звучит не как констатация факта, а как клятва.

Внезапно он поворачивается к Серафиму. Его золотые глаза, еще секунду назад мягкие, снова становятся острыми, как лезвие.

– Ты знал. Еще до того, как мы начали. Ты знал, что первая печать – это доверие.

Серафим, все еще стоит прислонившись к стеллажу, и медленно выдыхает. Его насмешливая маска не возвращается.

– Я предполагал. Логика бабушки Амелии, точно так же, как и логика нашего рода, была… прозрачна в своей сложности. Она прячет артефакт не от воров, а от недостойных. Что проверяет достоинство лучше, чем способность доверять тому, кого ты предал, и прощать того, кто предал тебя?

– Почему ты не говорил нам об этом ранее? – в голосе Джонатана снова звучит стальной отзвук, но теперь в нем нет ярости. Только требование правды.

– Потому что, братец, – Серафим отталкивается от стеллажа и делает шаг вперед, – если бы я сказал: «Вам нужно безоговорочно доверять друг другу», ты бы стал пытаться. Ты бы надел маску доверия, как надеваешь доспехи. А она, – он кивает в мою сторону, – почуяла бы фальшь. Это должно было случиться естественно. Или не случиться вовсе.

– Значит, именно поэтому ты говорил о магии? О том, что Джонатану нужна лишь она. Что он хочет отнять ее у меня.

– Разве это не сработало? Ты отстранилась. Позволила себе подойти ко всему с холодной головой и сейчас готова пройти все испытания.

Он прав. Если бы я знала, что это испытание, я бы закрылась. Я бы анализировала каждое свое чувство, пытаясь соответствовать критериям.

– Вторая печать, – говорю я, меняя тему разговора, чтобы вернуть нас к цели.

Я провожу пальцем по следующему символу – пылающему сердцу, пронзенному мечом.

– Мужество. Что оно означает? Нам нужно ждать очередного нападения?

Серафим подходит к столу и внимательно изучает символ.

– Мужество… редко бывает громким. Чаще всего оно тихое. Это не про отсутствие страха, а про действие вопреки ему, – он поднимает на меня взгляд. – Я думаю, оно связано с принятием. Принятием своей силы. Своей судьбы. И… последствий.

Как будто в ответ на его слова, воздух в подвале снова меняется. Тепло, оставшееся после ритуала доверия, вдруг сменяется легким, почти неощутимым холодком.

И тогда я чувствую ее.

Тихую, настойчивую пульсацию. Она исходит не от книги и не от стен. Она исходит от меня. От моей сущности. Теплая, живая энергия, что пробудилась во время ритуала, теперь клубится внутри, натыкаясь на невидимую преграду. Преграду страха.

Я боюсь этой силы. Боюсь ее масштаба, своей неумелости, той ответственности, что она на меня возлагает. Боюсь, что не оправдаю доверия бабушки.

– Амелия? – Джонатан касается моего плеча, и я вздрагиваю. Он смотрит на меня с тревогой. – Что-то не так?

– Она… здесь, – шепчу я, прижимая руку к груди. – Вторая печать. Она не снаружи. Она во мне.

Серафим внимательно наблюдает за мной.

– Мужество принять себя, – говорит он тихо. – Не ту, кем ты была. А ту, кем становишься. Целительница. Хранительница. Носительница силы, которой нельзя управлять через страх. Только через… смирение.

«Смирение» – это слово обжигает меня. Оно не означает слабость. Оно означает принятие. Признание, что эта сила часть меня.

Я закрываю глаза, пытаясь унять дрожь в коленях. Снова чувствую эхо его эмоций. Его веру в меня. Она такая прочная, такая несокрушимая.

«Прими это, – шепчет что-то внутри. – Это твой дар. Твое наследие. Ты не можешь контролировать его, пока относишься к нему с опаской».

Я делаю глубокий вдох. Вместо того, чтобы пытаться сдержать энергию, я… отпускаю ее. Позволяю ей течь сквозь меня. Представляю ее не как дикого зверя, а как реку. Мою реку.

Тепло вырывается наружу с новой силой, но на этот раз оно воспринимается мной не как слепой взрыв. Это ровный, мощный поток. Он заполняет подвал мягким золотистым сиянием. В его свете пылинки на стеллажах искрятся, а засохшие травы в банках будто вздыхают полной грудью.

Я открываю глаза и смотрю на свои руки. Они не горят ослепительным пламенем. Они просто светятся изнутри ровным, умиротворяющим светом. Страх уходит. Остается только уверенность. И сила.

Я опускаю взгляд на книгу. Символ пылающего сердца медленно тускнеет и тает на пергаменте. Джонатан не говорит ни слова. Он просто смотрит на меня, и в его взгляде столько гордости и восхищения, что у меня перехватывает дыхание.

Серафим тихо смеется, коротко, беззлобно.

– Две из семи. Вы движетесь быстрее, чем я ожидал, – его взгляд становится серьезным. – Но не расслабляйтесь. Следующая будет справедливость. А она, как известно, слепа. И безжалостна к тем, кто считает себя правым.

Он поворачивается и направляется к лестнице, оставляя нас вдвоем в сияющем подвале, с новым испытанием, уже поджидающим нас впереди.