Текст книги "Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную (СИ)"

Автор книги: Арина Лунная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 14

Джонатан

Я наблюдаю за Амелией. За тем, как ее изящные руки с такой нежностью и аккуратностью меняют повязку моему брату-мерзавцу. Как она обрабатывает его рану.

И не могу понять, как я не замечал этой черты ее характера все это время.

Брат постепенно восстанавливается. Драконья кровь бурлит в его венах, запуская процессы восстановления, но без нее… без ее помощи он давно был бы уже не жилец. И я не знаю даже, хорошо это или плохо.

Вот только в мои планы не входила его смерть, но глядя на Амелию. На то, как она заботится о нем, я невольно начинаю сожалеть, что не подумал об этом раньше.

– Выйди, – ледяной голос Амелии возвращает в реальность. Ее слова как вода в бурной реке посреди зимы. Холодные, заставляющие напрягаться каждую клеточку тела.

– Ты меня прогоняешь?

– А на что ещё это похоже?

– Я не уйду отсюда без своего брата.

– Тогда жди где угодно, но не здесь. Я тебе не доверяю. Кто знает, может, я выйду из палаты и ты завершишь начатое? – шипит она. – Тем более я не хочу тебя видеть после того, как ты… – она не договаривает. Отводит взгляд в сторону. Видно, что борется с собой.

Хочу ей возразить, рассказать, что произошло, но не могу. Потому что сам ещё не до конца разобрался во всем.

– И что ты мне предлагаешь?

– Можешь вернуться завтра и проведать его.

– Исключено.

– Тогда жди на улице. Или тебя и этот вариант не устроит?

Ох, как же она злится! В этом лунном свете ее кожа переливается, а глаза сияют, делая взгляд куда более пронзительным.

– Я буду ждать на улице. Но как только он придет в себя и наберется сил, я заберу его и мы уйдем. Пока что уйдем, Амелия. Но я вернусь и мы поговорим.

– Нам не о чем разговаривать.

– Время покажет, Амелия.

Размашистым шагом покидаю палату своего брата и выхожу в ночную мглу. Холодный дождь, который стучал за окном минуту назад, теперь стекает по моему лицу, смешиваясь с горечью поражения.

Я стою посреди заброшенного сада, окруженного почерневшими от времени оградами, и чувствую, как капли проникают под воротник моего камзола, оставляя ледяные дорожки на коже.

Ночь вокруг настолько темна, что даже мои драконьи глаза с трудом различают очертания старых яблонь, чьи ветви скрипят на ветру, будто насмехаются надо мной.

– Черт возьми! Поверить не могу, что послушался Амелию и вышел на улицу в столь омерзительную погоду, – бормочу я, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

Горячее дыхание вырывается из легких белыми клубами пара, растворяющимися в сыром ночном воздухе. Я оборачиваюсь к фасаду больницы. К этому ветхому, но удивительно гордому зданию, которое теперь стало ее убежищем. Окна второго этажа темны, но на первом… там, в угловом окне, едва заметно шевельнулась штора, и я успел заметить тусклый свет свечи на окне.

Она наблюдает за мной.

Амелия.

Моя Амелия, которая всего несколько минут назад выставила меня за дверь с холодным: «Я не хочу тебя видеть». Та самая девушка, которая раньше краснела при моем появлении и опускала глаза, когда я к ней обращался. Теперь она стоит за толщей стекла и старого дерева, наблюдая, как я, наследник рода Риваль, топчусь под дождем у ее порога.

И что самое удивительное. Это вызывает во мне странное восхищение. Ее уверенность, которая появилась так неожиданно. Ее сталь в голосе. Ее бесстрашный взгляд.

Я закрываю глаза, позволяя дождю омывать лицо, и вспоминаю, как она только что перевязывала рану моего брата. Ее пальцы, обычно такие неуверенные за чайным столом, двигались с поразительной точностью. Каждое движение было выверенным, каждое прикосновение аккуратным, но твердым. Она даже не осознавала, как менялся ее голос, когда она отдавала призраку женщины в переднике распоряжения – низкий, спокойный, полный той внутренней силы голос, который я раньше в ней не замечал.

– Черт побери! – снова вырывается у меня, но теперь уже с оттенком гордости.

Кто бы мог подумать, что под этой скромной оболочкой скрывалась такая решимость? Та самая девушка, которая боялась перечить отцу даже в мелочах, теперь запросто выставляет меня, Джонатана Риваля, на ночной холод.

Я делаю шаг вперед, и мои сапоги с хлюпом погружаются в размокшую землю. Где-то в кустах шуршит еж, испуганный моим присутствием. Ветер приносит запах мокрой листвы и далекого дыма.

Я снова поднимаю взгляд к тому окну. Штора уже не шевелится, но я знаю, что она все еще там. Я могу почувствовать ее взгляд, будто легкое прикосновение перышка к моей коже. И мне внезапно до боли хочется увидеть ее лицо. Не то холодное, отвергающее, каким оно было сегодня, а то, настоящее, с теплыми карими глазами, в которых когда-то отражалось…

– Нет! – резко обрываю собственные мысли, с силой выдыхая. Не время для сентиментальностей. Особенно сейчас, когда мой брат лежит там внутри с отравленной раной, а в воздухе витает столько несказанных слов и нераскрытых тайн.

Я машинально касаюсь красной отметины на шее. Подарка от ее «драгоценной» сестрицы в ту ночь. Кожа под пальцами горит, будто это пятно свежее, а не оставленное всего несколько дней назад. Отвращение поднимается по пищеводу горьким комком. Мы еще поговорим об этом. Обязательно. Но не сейчас.

Сейчас я должен оставаться здесь. Под этим проклятым дождем, в этом заброшенном саду. Потому что, несмотря на все ее «уходи», я не могу просто взять и уйти. Не тогда, когда она там, внутри, такая сильная и такая уязвимая одновременно. Не тогда, когда мой брат, мой проклятый, ненавистный, любимый брат, лежит на грани жизни и смерти.

Я делаю вид, что не замечаю ее взгляда в окне, и медленно прохаживаюсь перед больницей, стараясь не обращать внимания на воду, затекающую за воротник. Пусть думает, что я просто жду, когда Серафим окрепнет, чтобы забрать его. Пусть верит, что я здесь только из-за брата.

Но она ошибается. Я здесь не только из-за него, но и из-за нее. Всегда был. Всегда буду.

Даже если сейчас она ненавидит меня. Даже если эти стены между нами кажутся непреодолимыми. Даже если…

Внезапно в окне мелькает движение. На мгновение я вижу ее силуэт. Прямой, гордый, не такой хрупкий, как раньше. Затем штора резко дергается, и окно снова становится темным.

Я не могу сдержать улыбку. Да, она изменилась. Стала сильнее. Жестче. Но в этом порыве, в этом внезапном движении шторы я увидел ту самую Амелию, которая когда-то роняла книги при моем появлении. Ту самую, которая прятала улыбку за рукавом платья, когда я рассказывал глупые истории.

Она все еще там. Просто теперь защищается. И я не могу ее винить за это.

Я поворачиваюсь спиной к больнице и делаю несколько шагов в сторону старой беседки, крыша которой давно обрушилась. Мне нужно дать ей пространство. Нужно, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Пусть думает, что я ушел.

Но я останусь здесь. В этом саду. Под этим проклятым дождем. Потому что, в конце концов, драконы известны своим терпением.

А ради нее я готов ждать целую вечность.

Глава 15

Амелия

Я прижимаюсь к холодной стене, чувствуя, как шершавая штукатурка впивается в ладонь. За окном продолжает лить дождь. Тяжелые капли стучат по подоконнику, словно настойчивые пальцы невидимого гостя. А он… он все еще стоит там. Неподвижный, как каменное изваяние, с дождевыми потоками, стекающими по его лицу.

Несколько шагов, и он скрывается в беседке. В той, у которой нет ни сантиметра целой крыши.

– И долго ты ещё будешь смотреть за тем, как он мерзнет на улице? – кот запрыгивает на подоконник, и его хвост бьет меня по руке.

Я вздрагиваю, но не отрываю взгляда от окна.

– Он заслужил это, – мой голос звучит резче, чем я планировала. – Мало того, что этот мерзавец предал меня, так ещё и чуть не убил собственного брата.

Но даже когда эти слова срываются с моих губ, в груди что-то щемит. Глупое, непослушное сердце, которое, кажется, совсем забыло, как он стоял в той беседке с Эммой. Его руки на ее талии. Ее смех. Их переплетенные пальцы…

Кот устало вздыхает и сворачивается клубочком на подоконнике, закрывая единственный целый глаз.

– Если бы тебе было на него наплевать, ты бы не пряталась. Да и сомневаюсь, что ты бы прогнала его из больницы, – бросает он, не глядя на меня.

Я резко отворачиваюсь, чувствуя, как по щекам разливается жар.

– Я больше не люблю его. Предательство не прощают. Тем более он сотворил это в день нашей свадьбы. С моей сестрой.

– Ох, люди, – кот зевает, демонстративно показывая острые клыки. – Вы такие смешные. Всегда говорите, а потом думаете.

– А ты, как я посмотрю, умудренный опытом? – не выдерживаю я, сжимая кулаки.

– Милая Амелия, не слушай его. Он ничего не смыслит в любви, – выплывая из стены, говорит доктор Альберт, поправляя свое вечно спадающее пенсне. – Его единственной целью в жизни всегда было сытно поесть и удобно поспать. Откуда ему знать, что ты чувствуешь? – его прозрачная рука пытается лечь мне на плечо, но проходит насквозь, и он сникает, глядя на свои бесплотные пальцы.

Я возвращаю взгляд в окно. Джонатан все еще там. Не шевелится. Дождь уже промочил его насквозь, но он словно не замечает этого. Как статуя. Как тот самый дракон из камня, что стоит в саду Ривалей.

– А вас… предавали? – неожиданно спрашиваю я, не отрывая глаз от его фигуры.

Альберт вздыхает, и его призрачное тело колеблется, как пламя свечи.

– Предавали, конечно, куда ж без этого? Жизнь – штука сложная, и никогда не знаешь, где она треснет по швам. Но тебе стоит держать свои эмоции при себе.

Я наконец отворачиваюсь от окна.

– Что вы имеете в виду?

– Эта больница, – доктор делает широкий жест рукой, – она не совсем простая. Она видела столько магии, что сама невольно стала обладать ею. А твои эмоции… она чувствует их и реагирует. Поэтому ты должна научиться их контролировать, иначе она начнет впитывать эмоции пациентов, и мы погрузимся в настоящий хаос. Кто-то должен быть сильнее остальных и держать все под контролем.

Я моргаю, пытаясь осмыслить его слова. За моей спиной кот внезапно оживляется.

– О чем вы там опять бормочете? Альберт, прекрати пугать нашу сиделку и…

– Она не сиделка. Если ты не заметил, то она не так давно спасла того бедного юношу!

– Один раз не считается. Может, это была случайность и прошу заметить, что не такой уж он и живой.

– Несносный зверь! – выкрикивает Альберт, слегка топнув ногой, но от этого движения нет никакого шума. Даже остатки пыли на полу не сдвинулись ни на сантиметр. – Лучше принеси Амелии книгу.

– Какую еще книгу⁈ Думаете, ей захотелось почитать в столь поздний час? – кот выгибает спину, и его шерсть встает дыбом.

– Ту самую.

– Ту самую⁈ – кот вдруг замирает, его единственный глаз расширяется. – Ты уверен?

Альберт кивает, и его прозрачные очки скользят по носу:

– Да. Она должна научиться ладить с больницей до того, как здесь станет многолюдно. А что-то мне подсказывает, что так и будет.

Кот исчезает в темноте коридора с неожиданной для его ленивой натуры скоростью. Я остаюсь стоять у окна, украдкой бросая взгляды на Джонатана. Он теперь прислонился к старой яблоне, скрестив руки на груди. Даже промокший до нитки, он выглядит… величественным. Как будто дождь – это просто досадная помеха, не стоящая его внимания.

– Он все еще там? – спрашивает Альберт, следуя за моим взглядом.

Я киваю, не в силах отвернуться. В груди снова возникает это глупое, щемящее чувство. Я ненавижу его. Ненавижу за то, что он сделал. За то, что он заставил меня чувствовать. Но когда вижу, как капли дождя скатываются по его щеке, мне вдруг хочется…

– Милая, – Альберт прерывает мои мысли, – ты должна понять. Любовь – это не светлячок, которого можно поймать и выпустить по желанию. Она не исчезает по команде.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

– Но он…

– Он поступил ужасно. Я с тобой согласен, но посмотри на него сейчас, – доктор указывает в окно. – Он стоит под дождем, не пытаясь укрыться, не пытаясь войти без разрешения. Разве это поведение человека, которому все равно?

Я закрываю глаза, чувствуя, как к глазам подступают предательские слезы.

– Почему это должно меня волновать?

«Потому что ты все еще любишь его», – шепчет мне сердце.

Потому что ни одна измена не может убить чувство, которое жило в тебе годами, за считанные дни.

– И вообще, он здесь только потому, что ему нужен его брат.

– Конечно-конечно. Брат, которого он мог забрать у тебя и силой, – смеется Альберт.

В этот момент возвращается кот, неся в зубах огромный фолиант в кожаном переплете. Он с грохотом бросает книгу на стол, поднимая облако пыли.

– Вот, – фыркает он. – Готов поспорить, что ты даже не сможешь ее открыть.

Я подхожу к столу и осторожно касаюсь обложки. Кожа теплая под пальцами, будто живая. На мгновение мне кажется, что книга… пульсирует.

– Что это? – спрашиваю я, чувствуя странное покалывание в кончиках пальцев.

Альберт улыбается своей призрачной улыбкой.

– Твой первый урок. И, возможно, ключ к пониманию того, что происходит между тобой и больницей.

Я бросаю последний взгляд в окно. Джонатан все еще там. И я не знаю, что страшнее. То, что он может уйти… или то, что он может остаться.

Глава 16

Амелия

Я стою перед древним фолиантом, положив ладони на его потрескавшуюся кожаную обложку. Книга холодная под пальцами. Тяжелая, будто налитая свинцом, и от нее исходит слабый запах старого пергамента и чего-то еще. Может быть, сушеных трав, а может, и крови. Мои пальцы скользят по замысловатым узорам на переплете, и я замечаю, как они странно переливаются при свете керосиновой лампы.

– Ну что, готова признать свое поражение? – кот лениво облизывает лапу, устроившись рядом на столе. Его единственный желтый глаз сверкает насмешливо в полумраке комнаты. – Может, попробуешь плюнуть на нее? Или потанцевать с бубном вокруг? Я слышал, это помогает в особо запущенных случаях.

Я игнорирую его колкости и снова пробую приподнять массивную обложку, чувствуя, как напрягаются мышцы предплечья. Книга не поддается, будто намертво срослась своими пожелтевшими страницами.

Издалека доносится слабый стон Серафима. Его состояние ухудшается с каждой минутой. Как бы я ни старалась оказать ему помощь, но его рана ведет себя довольно странно.

Альберт парит рядом, его прозрачные пальцы нервно теребят края сюртука.

– Амелия, сосредоточься. Ты должна почувствовать связь с книгой, а не просто пытаться открыть ее физически, – его голос дрожит от волнения, и пенсне постоянно сползает с носа.

Я закрываю глаза, пытаясь уловить то неуловимое ощущение, которое возникало, когда больница отвечала на мои эмоции. Но в голове только обрывки мыслей.

Джонатан под дождем, черные прожилки на коже Серафима, насмешливый взгляд кота…

– Браво, – кот аплодирует лапой. – Лучшее шоу сезона на звание самой запущенной магии.

– Подвал! – вырывается у меня, и я тут же хватаю со стола маленький ржавый ключик, который почему-то лежал прямо передо мной. Не задумываясь, выбегаю в коридор, услышав за спиной возмущенное мяуканье кота:

– Эй! Куда это ты собралась? Дождь же на улице!

Но я уже мчусь по длинному коридору, мои босые ноги шлепают по холодным половицам. Сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется из груди. Дождь хлещет по лицу, когда я выскакиваю наружу, мгновенно промокая до нитки. Ветер воет, как раненый зверь, растрепывая мои волосы и заставляя глаза слезиться.

И тут я вижу его. Джонатан. Он все еще стоит под старой яблоней, неподвижный, как статуя. Дождь стекает по его лицу, но он даже не моргает. Наши взгляды встречаются на мгновение. В его золотых глазах я читаю что-то неуловимое, какую-то смесь боли и решимости. Я резко отворачиваюсь и толкаю каменную глыбу, где скрывается едва заметный замок.

Ключ входит туго, и мне приходится приложить все силы, чтобы провернуть его. С противным металлическим скрипом люк наконец открывается, выпуская волну затхлого воздуха, пахнущего плесенью, травами и чем-то еще, чем-то живым, пульсирующим, почти осязаемым.

Дрожащими руками я зажигаю свечу, которую Марфа сунула мне в руки перед выходом. Пламя колеблется, отбрасывая дрожащие тени на стены подвала. Свет выхватывает из темноты стеллажи с банками, где в мутной жидкости плавают странные коренья, старую ступку, покрытую блестящим налетом, и массивный дубовый ящик с множеством выдвижных отделений.

– Записи… они должны быть здесь… – шепчу я себе, начиная лихорадочно перебирать содержимое ящиков. Пальцы скользят по пожелтевшим пергаментам, некоторые из них рассыпаются от прикосновения, пока мое внимание не привлекает маленький клочок бумаги с дрожащим почерком: «Кровь Леврейн – ключ от всего. Книга откроется, если…»

Остальное стерто временем, но этого достаточно. Я хватаю бумагу и бегу обратно, чувствуя, как дождь смешивается со слезами на моем лице. Сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется из груди.

– Я нашла! – врываюсь я в палату, но Альберт тут же шикает на меня, указывая на бледного, как полотно Серафима. Его дыхание поверхностное, а по венам уже ползут черные прожилки.

Не теряя ни секунды, я подбегаю к книге, разворачиваю смятый пергамент и, не задумываясь, прикусываю палец. Капля крови падает на кожаную обложку…

И происходит чудо.

Книга вспыхивает золотым светом, таким ярким, что мне приходится зажмуриться. Через секунду я снова открываю глаза, страницы сами листаются, пока не останавливаются на нужном месте: «Спасение отравленного».

Кот подпрыгивает на месте, его шерсть встает дыбом:

– Что это было⁈ Я триста лет живу в этой больнице и никогда не видел ничего подобного!

Альберт смотрит на меня с гордостью и каким-то странным облегчением.

– Ты справилась, дитя. Я знал, что у тебя получится.

– Я только открыла ее, – шепчу я, уже вчитываясь в пожелтевшие страницы. Но кот не унимается.

– Ты же не собираешься следовать тому, что там написано? Это же может быть опасно! – его голос неожиданно потерял всю свою привычную иронию.

Я поворачиваюсь к нему, чувствуя, как в груди закипает что-то горячее и твердое.

– А что ты предлагаешь? Оставить его умирать? Ты же видишь, что того, что мы сделали недостаточно. Это дает лишь временный эффект.

– А если от этого рецепта он умрет быстрее? Ты готова взять на себя такую ответственность? – кот нервно бьет хвостом по столу.

Альберт вмешивается, указывая на Серафима.

– Он умрет в любом случае, если мы не поможем. Посмотри на него! Какой смысл оттягивать, если, используя книгу, мы можем хотя бы попытаться ему помочь?

Действительно. Альберт прав. Состояние пациента ухудшается на глазах. Его пальцы судорожно сжимают простыню, а на лбу выступают капли холодного пота. Но кот не сдается.

– Но если что-то пойдет не так, его смерть будет на твоей совести!

– Ты уже говорил, что он должен умереть, но он все еще жив, – парирую я, чувствуя, как во мне растет какая-то новая, незнакомая уверенность.

– Это абсурд! – фыркает кот, но я уже не слушаю.

– Это шанс, – твердо говорю я и поворачиваюсь к Альберту. – Готовьте травы. Мы будем его лечить.

Кот плюхается на стол, драматично закатывая глаза.

– Ну все. Теперь мы точно все умрем.

Но я уже не обращаю внимания на его ворчание. Мои пальцы скользят по страницам древнего фолианта, выискивая нужные ингредиенты. Где-то на задворках сознания я понимаю, что стою на пороге чего-то важного, чего-то, что изменит все. Но сейчас есть только одно, что действительно важно – жизнь, висящая на волоске. И я сделаю все, чтобы ее спасти.

Потому что, нравится это коту или нет…

Это моя больница. И мои правила.

Глава 17

Джонатан

Я стою под ледяными струями дождя, уже не чувствуя холода. Вода просачивается за воротник, стекает по спине, затекает в сапоги. Но это ничего. Я привык к дискомфорту. Гораздо больнее другое. То, как она взглянула на меня минуту назад. Мельком. Мимоходом. Как на чужого.

– Амелия… – ее имя само сорвалось с моих губ, когда она выбежала из больницы. Надежда вспыхнула в груди ярким пламенем. Может быть, ко мне? Может, передумала? Может, поняла, что перегнула палку и решила вернуть меня?

Но нет. Она лишь наклонилась к старому камню у беседки, подняла что-то маленькое и блестящее и тут же скрылась обратно. Ее взгляд скользнул по мне. Растерянный, отстраненный, но все же… Она увидела меня. Это уже что-то.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Дождь на моем лице заставляет морщиться. Смахивать раздражающие капли.

– Черт возьми, – бормочу я, стирая влагу с лица грубым движением.

Она вскочила так же неожиданно, как и скрылась в этом… подвале. В ее руках клочок пергамента. Пожелтевший, потрескавшийся, но она прижимает его к себе с такой силой, будто в нем ее спасение.

В окнах мелькают тени. Что-то падает с грохотом. Я вздрагиваю всем телом, делаю неосознанный шаг вперед, но останавливаюсь. Она сама сказала мне: «уходить». Она не хочет меня видеть. Я должен уважать ее решение, даже если оно разрывает мою душу.

До меня доносится какой-то шум, следом возня, а потом…

Ее крик. Пронзительный. Испуганный. Настоящий.

Мое тело реагирует раньше сознания. Я бегу к ней, не думая, не рассуждая. Ноги сами несут меня к двери, которая… распахивается передо мной сама, будто ждала.

– Что за…? – не успеваю я закончить мысль, как оказываюсь внутри.

Хаос. Абсолютный хаос.

Только что чистая палата выглядит так, будто через нее пронесся ураган. Повсюду разбросаны бинты, некоторые из них пропитаны чем-то темным и зловонным. Склянки разбиты, их содержимое смешалось в странные узоры на деревянном полу. Воздух густой от запахов горьких трав, эфирных масел и чего-то металлического.

И он. Серафим. Мой брат.

Он стоит у окна, его спина напряжена, а за спиной… за спиной у него крылья. Все еще слабые, надломленные, но настоящие, огромные, переливающиеся в тусклом свете. Его грудная клетка тяжело вздымается, глаза мутные, невидящие. Он не понимает, где находится, кто перед ним и что происходит.

Амелия напротив него. Ее руки вытянуты вперед, пальцы дрожат, но в позе читается невероятная решимость. Она будто пытается удержать невидимую стену между ними.

– Серафим! – мой голос звучит громче, намного резче, чем я планировал.

Он медленно поворачивает голову. Его взгляд скользит по мне, но я не уверен, что он меня узнает.

Амелия вздрагивает, ее глаза такие знакомые, такие родные сейчас широко раскрыты.

– Джонатан… ты… как… – она не может собраться с мыслями.

Я оглядываюсь по сторонам. Где чертов кот? Альберт? Почему она одна? Почему никого нет, когда Амелии требуется помощь?

Мой брат делает неуверенный шаг вперед, в глазах пылает ярость.

Моя рука сама по себе тянется к мечу. Старому фамильному клинку, который не раз спасал мою жизнь.

Амелия вдруг оказывается между нами. Ее пальцы сжимают мою руку на рукояти меча с неожиданной силой.

– Он болен, – ее голос дрожит, но в нем есть сталь. – Он не хочет быть таким. Он борется.

Я чувствую, как ее пальцы… такие маленькие, такие теплые, сжимают мои.

– Он опасен, – отвечаю, глядя в ее карие глаза. – Для себя. Для тебя. Для всех.

– Я вижу, но это лишнее, – она смотрит на мою промокшую одежду, на дрожащие руки. – Джонатан, не смей…

Я выдыхаю, ослабляя хватку. Меч остается в ножнах.

Серафим делает еще один шаг. Его крылья расправляются, взгляд становится осмысленнее, но в нем читается что-то дикое. Как у загнанного зверя.

– Брат, – говорю я тихо, медленно, будто разговариваю с пугливым животным. – Ты помнишь, как мы прятались в саду от наставников? Как ты украл тот пирог с кухни, а мы делили его пополам, сидя на старом дубе? – его крылья слегка дрожат. В глазах мелькает что-то знакомое. – Помнишь, как ты клялся, что никогда не станешь таким как отец? Что будешь лучше?

Глаза Серафима медленно фокусируются. Он смотрит на меня. Действительно смотрит, не куда-то сквозь, а именно на меня.

– Ты… ненавидишь меня, – его голос хриплый, будто скрипят ржавые петли.

Я качаю головой.

– Нет. Я пытался тебя спасти. Даже когда ты предал нас всех. Даже когда…

Амелия смотрит на меня, и в ее взгляде что-то меняется. Что-то тает. Я вижу это, но сейчас не время.

Серафим закрывает глаза. Его крылья медленно складываются, превращаясь обратно в тень, а затем и вовсе исчезая. Он падает на колени, его тело сотрясает дрожь.

Амелия тут же бросается к нему, подхватывая под руку, несмотря на его слабые протесты.

– Легче, легче… Все хорошо. Ты в безопасности.

Я смотрю на нее и не узнаю. Где та робкая девушка, которая краснела при моем появлении? Эта женщина сильная, решительная, уверенная в каждом движении…

– Помоги мне уложить его, – говорит она, и я тут же подхожу, беря брата под мышки. Его тело обжигающе горячее даже через одежду.

Мы укладываем Серафима на кушетку, и я замечаю, как Амелия проверяет его пульс, закатывает рукав, осматривает вены. Профессионально. Уверенно.

– Он стабилизируется. Я обработала его рану, – говорит она наконец. – Но ему нужен покой.

Я киваю, отходя к двери.

– Я… Я пойду.

Она не останавливает меня. Но в ее взгляде я читаю что-то новое. Что-то, чего не было еще час назад.

Я выхожу в коридор. Дождь за окном прекратился, но моя одежда все еще мокрая. Она прилипла к телу ледяной коркой. Я прислоняюсь к стене, чувствуя, как силы покидают меня. Медленно сползаю вниз, пока не оказываюсь сидящим на полу.

Зубы стучат, руки дрожат. Слабость накатывает волной. Веки становятся тяжелыми, неподъемными.

Кажется, что прошло всего одно мгновение, как что-то мягкое и теплое ложится на мои плечи. Плед? Пальто? Неважно. Становится легче. Теплее.

Я пытаюсь открыть глаза, увидеть ее, но не могу. Слишком устал. Слишком измотан.

Последнее, что слышу перед тем, как провалиться в темноту – ее шепот:

– Поспи. Утром у тебя снова появятся силы, чтобы спорить со мной.