Текст книги "Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную (СИ)"

Автор книги: Арина Лунная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 18

Амелия

Я просыпаюсь от острой боли в шее. Глаза слипаются, всё тело ноет, будто меня переехало стадо разъярённых быков. Пытаюсь пошевелить онемевшей рукой, но она не слушается. Кажется, я всю ночь просидела, скрючившись на этом проклятом стуле и уткнувшись головой в край кровати.

– Батюшки, Амелия, что здесь стряслось?

Вздрагиваю от внезапного голоса. Альберт стоит посреди палаты, округлив глаза при виде разгрома. Осколки склянок, разбросанные бинты, опрокинутый стол…

– А вы не помните?

Он осторожно переступает через осколки, глядя на меня с беспокойством.

– Ну, я это… та книга, а потом его крылья и… Все дело в книге! – выкрикивает он.

– Тише вы! – шиплю я, потирая затекшую шею. – Наш пациент уже спит.

Опускаюсь на колени, все еще чувствуя легкое покалывание в руках, и принимаюсь собирать осколки склянок, которые ночью снес своими крыльями Серафим.

Марта появляется в дверях и сразу хватается за голову:

– Амелия, милая, оставь! Я уберу.

– Всё в порядке, я уберу.

– Не утруждайся. Ты же у нас теперь целительница! – гордо выдает она. – А уборку оставь на таких, как я.

Её тёплые руки мягко отстраняют меня от осколков. Альберт нервно потирает лоб, потом поправляет пенсне.

– Амелия, ты это… э-э-э… прости. Просто он как растопырил свои крылья, так я и потерял связь с реальностью.

– Будто она у тебя есть, – раздаётся бархатный голос из-за спины.

Обернувшись, вижу кота, вальяжно входящего в палату. Его единственный уцелевший глаз косится в сторону Альберта с холодным любопытством.

– Прекрати! Я еще вполне…жив!

– Да-да. Расскажи это кому-нибудь другому. Амелия, скажи лучше, зачем ты оставила этого предателя в больнице? – кот запрыгивает на подоконник и его хвост нервно подёргивается, когда он поворачивается в сторону выхода. – Нам без него что ли проблем мало?

Я сжимаю кулаки, чувствуя странное волнение в груди.

– Если бы не он, то я, возможно, не дожила бы до утра!

– А это ещё почему? – кот начинает тщательно вылизывать лапу, делая вид, что не замечает моего гнева.

– А ты не видишь⁈ – мои ноздри раздуваются, голос дрожит от ярости. – Он…

Марта прерывает меня, мягко положив руку на плечо.

– Успокойся, дитя. Всё уже позади.

– Ты права. Просто кто-то предпочитает растворяться в воздухе при любом шуме, вместо того, чтобы помочь!

– Это был инстинкт самосохранения, – фыркает кот. – Хотя откуда тебе знать, что это такое? Ты же у нас бесстрашная. Вон, всех, кого не лень, притаскиваешь в свое убежище.

– А ну умолкни! – кричит Альберт, с укором глядя на кота, но тот лишь разворачивается мордой к окну.

Марта принимается убирать палату, а я возвращаюсь к Серафиму. Его дыхание ровное, но лоб покрыт испариной. Его пальцы неожиданно дёргаются, веки вздрагивают…

– Он просыпается, – шепчу я, мгновенно проверяя его пульс.

Серафим открывает глаза, и в них полная дезориентация. Он пытается подняться, но тут же падает обратно, хватаясь за голову.

– Как ты? – спрашиваю, подкладывая ему под спину подушку. – Как твое самочувствие?

Он молча кивает, затем нерешительно касается своей раны. Его брови взлетают вверх.

– Она… не болит. Что ты сделала?

– Не болит? – откидываю в сторону тонкую простынь, которой укрыла его ночью.

Снимаю повязку и изумляюсь. Края раны стали ровными, потемнения окончательно ушли. Кажется, что рана начала заживать сама по себе.

– Я ее… вылечила? – неуверенно пожимаю плечами, но краем глаза замечаю книгу на подоконнике. Она закрылась после того, как я обработала его рану тем раствором. Значит… значит она правда помогает излечить любые раны.

Кот, не оборачиваясь, осторожно отодвигает её лапой подальше, словно прячет.

– Значит… я могу уйти? – Серафим оглядывается, и я прекрасно понимаю, кого он ищет.

– Он в коридоре, – отвечаю, чувствуя, как щёки предательски розовеют. Воспоминания о ночи всплывают перед глазами. Джонатан, мокрый, измождённый…

– Я уже здесь и прекрасно слышал, о чем вы говорили.

Голос раздаётся из дверного проёма, заставляя меня вздрогнуть. Джонатан стоит, опираясь о косяк, и его взгляд настоящая буря.

– Амелия, – он делает шаг вперёд, и в его голосе звучит сталь. – Ты возвращаешься с нами.

– Нет. Я остаюсь здесь и не вижу смысла в том, чтобы продолжать обсуждать это.

Я разворачиваюсь в его сторону и вкладываю в свой взгляд всю свою решимость.

– Это не обсуждается. Ты должна вернуться. Серафим выздоравливает, а значит…

Я чувствую, как гнев поднимается по спине горячей волной.

– О, значит, теперь ты решаешь за меня? – перебиваю его, даже не думая отступать.

Мои руки сами собой упираются в бока. Я вижу, как его глаза сужаются, когда он замечает этот жест.

– Ты не понимаешь, в какой опасности находишься!

– Я прекрасно понимаю!

Он делает резкое движение, пытаясь схватить меня за руку, но лозы на стенах внезапно оживают, хлестко ударяя его по запястьям.

– Амелия, прекрати это! – он трясёт покрасневшей рукой, а я с трудом сдерживаю улыбку.

– Я сказала, что не уйду! – мой голос звенит в тишине палаты. – Я могу помочь людям. Должна помогать. Могу спасти…

– Спасти всех невозможно! – он перебивает меня, сжимая кулаки так, что костяшки белеют.

Я чувствую, как мои ноздри раздуваются.

– Нет ничего невозможного, Джонатан.

– Одного желания недостаточно!

– Как показала жизнь, – говорю я, медленно выдыхая, – недостаточно и одной любви.

В воздухе повисает тяжёлая пауза. Он знает, к чему я клоню. Знает, что причинил мне боль.

– Всегда есть что-то ещё, Джонатан, – продолжаю я, глядя ему прямо в глаза. – Расчёт, например. Не так ли?

– Амелия! – его голос звучит как предупреждение.

– Что? Разве я не права?

Он делает шаг вперёд, и теперь между нами меньше метра. Я вижу, как дрожит его челюсть, как темнеют глаза.

– Нет, – он говорит сквозь зубы. – И я тебе это докажу.

– Как? Опять обманом? Или новым предательством?

Его лицо искажает гримаса боли, но он быстро берёт себя в руки.

– Ты не понимаешь, с чем играешь. Он… – Джонатан кивает в сторону Серафима, – не стоит твоей заботы.

– А кто стоит? Ты? – я не могу сдержать горькую усмешку.

– Я хотя бы не…

– Не что? Не лгал мне? Не предавал? – мои пальцы сами собой сжимаются в кулаки.

– Я никогда не предавал тебя! – его голос гремит, заставляя Серафима вздрогнуть на кровати.

– Тогда почему я оказалась здесь? – развожу руками, указывая на разруху вокруг. – Почему мне пришлось начинать всё с нуля в свой самый счастливый день в жизни?

Он вдруг замолкает, его взгляд скользит по моему лицу, по моим рукам, по моей позе, такой же боевой, как и у него.

– Ты изменилась, – наконец произносит он тихо.

– Да, – киваю я. – И это уже не исправить.

Мы стоим, словно два клинка, скрещенные в смертельном поединке. Он твёрдый, несгибаемый. Я гибкая, неуступчивая, готовая дать отпор. И ни один из нас не сделает шаг назад.

Серафим слабо кашляет, нарушая напряжённое молчание.

– Может… я всё же уйду?

– Нет! – выкрикиваем мы одновременно, даже не глядя в его сторону.

Кот наигранно лениво фыркает на подоконнике.

– Ну вот, теперь у нас два упрямых осла вместо одного.

Марта вздыхает, продолжая собирать осколки.

– Молодёжь… Всё через драму.

Но мы уже не слышим их. Мы заперты в своём противостоянии, в этой странной войне, где оба одновременно и нападающие, и защитники.

И я не знаю, чем это закончится. Но отступать не собираюсь.

Глава 19

Амелия

Солнечный свет, пробивающийся сквозь пыльные окна, рисует на полу длинные полосы. Я иду по коридору, чувствуя на спине его взгляд. Джонатан. Он уже неделю как тень следует за мной, но больше не пытается навязать разговор. Между все еще нами искрит и каждый взгляд, каждое случайное прикосновение оставляет на коже жгучий след.

Я заворачиваю в палату. Серафим сидит на кровати, осторожно разминая плечо. Его движения все еще скованы, но уже не такие осторожные, как в первые дни.

– Подай бинт, – сухо говорю я, не глядя в сторону двери, но прекрасно зная, что Джонатан там.

Тишина.

Разворачиваюсь и вижу его – высокого, статного, с привычно сжатыми губами. Он стоит, скрестив руки на груди, и его взгляд… Боже, этот взгляд! В нем столько скрытых эмоций, что мне приходится сделать усилие, чтобы не отвернуться первой.

– Ты все равно стоишь без дела, Джонатан, – звучит резче, чем я планировала.

Он медленно, слишком медленно протягивает руку к полке, берет рулон бинтов и протягивает мне. Наши пальцы едва соприкасаются при передаче, и по моей спине пробегает странная дрожь. Не то от раздражения, не то от чего-то другого, в чем я не готова признаться даже самой себе.

Серафим наблюдает за нами с едва сдерживаемой усмешкой.

– Амелия, а ты всегда была такой… странной? – он ухмыляется.

Я нарочно нажимаю на край его раны, заставляя его шипеть.

– Ой, прости. Нечаянно получилось, – говорю я самым сладким голосом, какой только могу изобразить.

За моей спиной раздается глухой звук – это Джонатан сжал кулаки так сильно, что хрустнули костяшки. Я чувствую, как воздух вокруг нас становится гуще, насыщеннее. Он не говорит ничего, но напряжение между нами можно резать ножом.

Кот, развалившийся на подоконнике, лениво приоткрывает один глаз.

– О-о, какая трогательная сценка! Рыцарь в сияющих доспехах ревнует к собственному брату.

– Кот, замолчи! – бросаю я, разворачивая новый бинт.

– Только представь, – продолжает кот, не обращая внимания на мои слова, – если бы он еще и словами умел выражать свои чувства, как нормальные люди, а не просто ходил за тобой, как мрачная статуя. Хотя… – он делает паузу для драматического эффекта, – возможно, он просто боится, что если откроет рот, то начнет либо кричать, либо… признаваться в чем-то сокровенном.

Джонатан бросает на кота взгляд, от которого даже мне становится не по себе. Но кот только зевает, демонстративно показывая острые клыки, и переворачивается на другой бок, продолжая греться на солнце.

Альберт появляется в дверях, как всегда неожиданно. Его лицо напряжено. Он оглядывает нас всех, словно оценивая степень безумия в комнате, затем осторожно подходит к Джонатану.

– Поговорим? – его голос звучит необычно серьезно.

Тот молча кивает, и они выходят в коридор. Я делаю вид, что полностью поглощена перевязкой, но мои уши буквально напрягаются, пытаясь уловить каждый звук из-за двери.

– Ты не выглядишь счастливым, – тихо говорит Альберт.

– Я не для этого здесь, – отвечает Джонатан, и в его голосе звучит такая усталость, что у меня невольно сжимается сердце.

– Тогда для чего?

Пауза затягивается так долго, что я уже думаю, не ушли ли они. Но затем слышу:

– Я… не узнаю ее, – голос Джонатана звучит глухо, почти сдавленно, словно он говорит сквозь какую-то преграду. – Она другая. Совсем другая. Та Амелия, которую я знал, давно бы сдалась. Простила. Сделала вид, что ничего не было, но эта…

– А ты думал, она останется прежней? После всего, что произошло?

– Нет. Но я… – он обрывается, и снова наступает тишина.

– Сожалеешь? – мягко, но настойчиво спрашивает Альберт.

Сердце вдруг начинает стучать так громко, что мне кажется, его слышно даже через стену. Я задерживаю дыхание.

– Да.

Это простое слово падает, как камень, в тихую воду, вызывая во мне целую бурю противоречивых чувств. Не думая, я выхожу в коридор.

– Значит, сожалеешь? – мой голос звучит резче, чем я планировала.

Джонатан резко оборачивается, и в его глазах мелькает что-то дикое, почти животное. Но через секунду он снова непроницаем, как каменная стена.

– Я хочу, чтобы ты вернулась в замок, – говорит он, и в его голосе появляются нотки, которые я не слышала уже давно. – Там мы сможем поговорить… нормально.

– Нет.

– Амелия… – он делает шаг вперед, и я вижу, как его рука непроизвольно тянется ко мне, но останавливается на полпути.

Альберт неожиданно встает между нами, его обычно добродушное лицо сейчас серьезно, как никогда.

– Прекрати, Джонатан. Силой ничего не решить.

– Она не понимает…

– Она понимает лучше, чем ты думаешь, – перебивает Альберт. – Она сама должна захотеть уйти. Иначе больница… Мы не справимся без нее.

Он замолкает, но я чувствую, о чем он не договаривает.

– Иначе больница навредит ей? Или тебе? – он поднимает подбородок. Смотрит на меня, и в его взгляде – буря.

– Нам надо во всем разобраться.

– Нет, – мой ответ все так же тверд.

– Тогда и я не уйду.

Я фыркаю, скрещивая руки на груди.

– О чем ты вообще говоришь? Со дня на день твой брат окончательно придет в себя, и ты…

– И я останусь, – перебивает он. – Даже если ты хочешь меня прогнать.

Мы смотрим друг на друга – два упрямца, два раненых зверя.

Кот, проходя мимо и как бы невзначай бросает:

– Ну что, кто-нибудь заплачет первым, или будем ждать следующей катастрофы? Могу предложить пару вариантов, как ускорить процесс…

Но на этот раз его язвительные комментарии остаются без ответа. Потому что между нами не просто слова. Не просто обиды и недоверие.

Между нами – целая жизнь, которая могла бы быть… и та, что есть сейчас. И никто из нас не знает, можно ли перекинуть мост через эту пропасть.

Глава 20

Амелия

Воздух не только густой и влажный, но и пропитанный запахом влажной земли, гниющих листьев и горьковатой полыни. Холодный ветерок щиплет кожу, но я лишь злее впиваюсь пальцами в колючие стебли сорняков. Каждый вырванный с корнем репейник, каждый срезанный пырей для меня как маленькая победа над хаосом, что царит вокруг и внутри меня.

Физическая боль проще, понятнее душевной. Руки давно онемели от напряжения и колючек, спина ноет, но я не останавливаюсь. Это мой бунт. Мой способ доказать самой себе, что я всё еще что-то могу контролировать в этой безумной жизни.

Внезапно моей спины касается что-то невероятно теплое и мягкое. Я вздрагиваю, оборачиваюсь, уже ожидая увидеть Марту с ее вечным ворчанием и заботой.

Но надо мной нависает он.

Джонатан.

Он стоит сзади, накидывая на мои окоченевшие плечи тяжелый шерстяной плед. Его пальцы – такие большие, такие неожиданно нежные – на мгновение задерживаются на моей напряженной спине, и это простое прикосновение отзывается странным теплом где-то глубоко внутри, заставляя сердце бешено стучать вопреки моей воле.

– Вечера уже холодные, – произносит он глуховато, отводя взгляд, словно пойманный на чем-то запретном. – Ты простудишься.

Рукава его рубахи закатаны до локтя, и я замечаю, как его руки слегка дрожат от холода. Без лишних слов он склоняется над зарослями лопуха, почти в мой рост, и одной мощной точной тягой вырывает его с корнем, отбросив в сторону.

Он работает молча, сосредоточенно, мышцы на его спине и плечах играют под тонкой тканью рубашки. Он сражается с сорняками так же яростно, как когда-то сражался на турнирах. Как сражался когда-то за меня с моей гордостью и неуверенностью в своем выборе. С тем же сосредоточенным напряжением, той же безжалостной эффективностью.

Тишина между нами становится густой, тяжелой, наполненной всем тем, что осталось невысказанным. Звук нашего дыхания, шелест листьев под ногами, далекий крик ночной птицы – всё это лишь подчеркивает напряженное молчание.

Наконец он нарушает его, не поднимая глаз, продолжая выдергивать сорняки с какой-то одержимостью.

– Прости, – его голос низкий, хриплый от напряжения. – За сегодня. За то, что накричал. Я был неправ.

Я не отвечаю, продолжая механически дергать осот, но ярость уже покидает меня, сменяясь странной, щемящей усталостью. Джонатан. Собственной персоной. Извинился? Я не ослушалась? Или прямо сейчас на нас упадет небо?

– Перемирие? – предлагает он после долгой паузы, и в его голосе впервые звучит неуверенность. – Хотя бы… на время. Пока Серафим не встанет на ноги.

Я останавливаюсь, выпрямляю спину, чувствуя, как ноют мышцы. Смотрю на него. Лунный свет серебрит его профиль, делая резкие, гордые черты лица менее суровыми, а тени под глазами более глубокими.

– Не думай, что если я согласна, то это значит, что я тебе всё простила, – предупреждаю я, и мой голос звучит хрипло от холода и усталости. – Не думай, что я забыла. Небольшое перемирие. Только пока твой брат не поправится. Всего пару дней. Не больше.

Он кивает, и в его глазах мелькает что-то похожее на болезненное облегчение.

– Хорошо. Пара дней, – он делает еще несколько мощных движений, очищая землю. – Позволь мне помочь тебе здесь. Взамен… поговори со мной. Хотя бы выслушай. Есть вещи, которые ты должна знать.

Он молчит. Я вижу, как он старательно подбирает слова, и по спине внезапно пробегают мурашки.

Он собирается сказать что-то важное. Что-то, что долго скрывал. Он поворачивается ко мне, его глаза в сумерках кажутся почти черными, бездонными, и в них читается такая мука, что мне становится физически больно.

– Амелия, я… в тот день… – начинает он снова, и его голос дрожит. – Я никогда бы не… я бы скорее…

– Амелия! Ты должна это увидеть! Немедленно! – в наш разговор с перепуганными глазами вмешивается Альберт. Он возникает буквально из ниоткуда. Встает между нами. Его прозрачная грудь ходит ходуном.

Мое сердце ухает в пятки. Серафим? С ним что-то случилось? Я бросаю взгляд на Джонатана. На его лице застыла смесь досады, разочарования и тревоги. Что-то важное обрывается, не успев начаться. Я срываюсь с места и бегу вслед за Альбертом, небрежно натягивая на плечи сползающий плед, чувствуя, как за спиной тяжелый взгляд Джонатана жжет меня.

Мы несемся по темным, холодным коридорам, наши шаги гулко отдаются под сводами. Альберт останавливается у одной из дальних палат. В той части больницы, где я еще даже не начинала уборку, где все еще царят пыль и забвение. Он распахивает скрипучую дверь и отступает в сторону, жестом приглашая меня войти.

– И что? – выдыхаю я, заглядывая внутрь. Палата пуста, если не считать слоя пыли, паутины и разбросанного медицинского хлама. – Альберт, я устала, это не время для шуток.

– Смотри внимательнее, – шепчет он, и в его голосе звучит благоговейное восхищение. – Смотри!

И я вижу. В воздухе, в лучах лунного света, падающего из разбитого окна, танцуют крошечные искорки. Серебристые, голубоватые, они вьются в причудливом вальсе, вспыхивая и затухая, словно живые существа.

Я делаю шаг внутрь.

Они струятся, переливаются, наполняя пространство тихим, мелодичным гудением. И тянутся ко мне, окружая, притягиваясь, как железные опилки к магниту.

Я медленно поднимаю руку, и искры собираются вокруг ладони, образуя сияющее, пульсирующее облако. От него исходит легкое покалывание, похожее на статическое электричество, но в тысячу раз приятнее и живее.

Это… магия. Чистая, необузданная, дикая. И я чувствую, потому что я стала ее эпицентром. Она рождается из меня, из моего дыхания, из биения моего сердца, из самой моей сущности. Она часть меня, которую я никогда не знала.

За моей спиной слышится тяжелый, почти болезненный вздох. Я не оборачиваюсь, но знаю – это Джонатан. Я чувствую его присутствие каждой клеточкой своей кожи.

– Амелия, – звучит его низкий, напряженный голос. В нем слышится тревога, страх и что-то еще… боль? – Тебе еще рано. Это… опасно.

Что-то внутри меня начинает бунтовать против этих слов, против этого тона. Тона, которым он вновь пытается меня остановить. Контролировать. Гнев, обида, разочарование – всё это смешивается в один клубок и рвется наружу. Резко развернувшись, я бросаю в его сторону весь клубок эмоций – и тот самый сияющий шар энергии, что вился у моей ладони, вырывается вперед со свистящим звуком, оставляя за собой светящийся шлейф.

Время замедляется. Я успеваю заметить, как глаза Джонатана расширяются от шока и… чего-то еще. Его рука взмывает быстрее молнии, и он ловко ловит летящий в его лицо сгусток магии буквально в сантиметре от своего носа.

Энергия трепещет в его сжатой ладони, как пойманная птица, освещая его напряженное, бледное лицо мерцающим синим светом, и с глухим шипением гаснет, словно он поглотил ее, впитал в себя.

Я застываю, с ужасом глядя на свою руку, потом на него. Я едва не покалечила его… силой, о которой даже не подозревала… я могла…

Тишину разрывает довольный, бархатный смех кота.

– У-у-у, – муркает он, и его зеленый глаз сверкает в полумраке. – Вот теперь-то и начнется самое интересное. Поздравляю, моя дорогая. Похоже, ты проснулась. И у кого-то появились очень большие проблемы.

Он бросает многозначительный взгляд на Джонатана, который всё ещё стоит, сжимая и разжимая онемевшую ладонь, с невыразимым взглядом, устремленным на меня.

Глава 21

Джонатан

Я стою перед ней, чувствуя себя полным идиотом. Утреннее солнце уже припекает вовсю, а я тут, в этой богом забытой больнице, пытаюсь найти слова, которые она наверняка не захочет слушать.

– Чем я могу помочь? – звучит глупо и наивно, но больше ничего в голову не приходит.

Она даже не поворачивается ко мне полностью, лишь бросает короткий взгляд через плечо. В её глазах – усталость и стена, которую я сам же и возвел своими поступками.

– Крыша на беседке протекает, – говорит она сухо, указывая в сторону сада. – Если у тебя так много свободного времени и желания быть полезным – займись ею.

Я смотрю на указанную беседку. Она старая, покосившаяся, и на её крыше, нет ни одного живого места. И я это знаю. Потому что все еще помню как стоял там в ливень в надежде спастись от дождя, но не помогло.

Амелия смотрит на меня с вызовом. Это не просьба о помощи. Это испытание. Отказ. Насмешка. Но я киваю.

– Хорошо. Сделаю.

И вот я уже здесь, на этой самой крыше. Доски под ногами скрипят и прогибаются так, что, кажется, вот-вот развалятся. Руки, привыкшие к весу меча и пергамента, неуклюже орудуют молотком. Я чувствую себя нелепо. Лорд Джонатан Риваль, наследник древнего рода, чинит дырявую кровлю. Но я терплю. Я готов терпеть что угодно, лишь бы быть рядом. Лишь бы видеть её. Даже если её взгляд колючий, как ёж, а каждое слово обжигает хуже огня.

Она подаёт мне черепицу, стараясь не касаться моих пальцев. Когда наши руки почти соприкасаются, она дёргает свою назад, будто от огня. От меня.

– Амелия, нам нужно поговорить о вчерашнем, – начинаю я, и голос звучит хрипло, предательски, выдавая напряжение. – Ты должна понять…

– Я ничего не должна, – она перебивает меня, с силой вкладывая мне в руки еще несколько гвоздей. – Особенно тебе. Условия нашего «перемирия» не включали нравоучений.

– Это не нравоучения! Это вопрос безопасности! Твоей же безопасности! – я не сдерживаю напора, и она вздрагивает, отшатываясь.

И тут всё происходит разом. От ее резкого движения кусок ржавого железа срывается с конька и с грохотом летит вниз. А воздух… воздух снова начинает трепетать. От ее испуга или раздражения – не знаю. Но вокруг ее сжатых кулаков вспыхивают те самые голубоватые искры. Они мечутся слепо, хаотично. Одна – рикошетом от старого стекла – летит прямо в неё.

Я двигаюсь, не думая. Тело срабатывает быстрее разума. Рывок вперед – между ней и смертоносной искрой. Рука устремляется навстречу сгустку дикой магии. Острая, обжигающая боль, когда я ловлю ее и гашу в своём кулаке. Рука тут же немеет. Я стою перед ней, заслонив её собой, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

Тишина. Она смотрит то на мой сжатый кулак, то на моё лицо. В её глазах – шок.

– Видишь? – шиплю я, разжимая онемевшие пальцы. На ладони краснеет свежий ожог. – Это опасно. Ты должна научиться управлять магией, прежде чем кого-нибудь убьёшь. Или убьют тебя.

– Я помогу.

Мы оба вздрагиваем. Серафим стоит внизу, прислонившись к стене, со своей надменной улыбкой, что всегда выводит меня из себя.

– Свали! – вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать. Тупая, дикая ревность кольнула под рёбра.

– Джонатан, прекрати! – Амелия шагает к краю крыши, ее лицо вспыхивает. – Серафим, ты правда поможешь?

– Конечно, – он улыбается именно ей, и мне хочется стереть с его лица эту улыбку. – Я кое-что понимаю в неконтролируемых силах.

– Амелия, нет! – пытаюсь, чтобы голос звучал как сталь, но выходит только какое-то нелепое отчаяние. – Он не тот, кто…

– А ты тот? – она бросает на меня взгляд, полный такого ледяного презрения, что я отступаю. – Тот, кто научит? Как научил меня доверию? Или верности?

Она спускается вниз, к моему брату. Я остаюсь стоять на крыше, сжимая окровавленную ладонь, и смотрю, как он что-то говорит ей тихо, наклонясь. Как она кивает, все еще бледная от испуга, но уже с интересом в глазах.

Я слежу за ними весь день, пока он «обучает» ее контролю над магией. Смотрю, как он показывает ей жесты, объясняет что-то. Вижу, как он морщится от боли и прячет это. Его рана ещё даёт о себе знать. А я схожу с ума от ревности. Да, я признаю это. Я ревную её к нему. К его лёгкости, к его знанию.

– Ревность – такое уродливое чувство для столь прекрасного лорда, – раздаётся у моих ног. Кот растягивается на солнышке и принимается умываться.

Я не сдерживаюсь. Без мысли замахиваюсь рукой в его сторону. Он вздрагивает и с недовольным фырканьем кубарем летит вниз.

– Прямо напугал! Я призрак, бестолковщина! Меня не сбросишь, меня нужно изгонять.

Позже, когда стемнело, я застаю Серафима одного в палате. Он сидит на подоконнике.

– Доволен? – встаю в дверном проеме. – Устраиваешь представления? Играешь в доброго учителя? Ради чего? Вывернуть мне душу наизнанку?

Он медленно оборачивается. Его улыбка ядовита.

– Боишься конкуренции, братец? Вдруг я окажусь лучше тебя?

– Заткнись.

– А когда спал с её сестрой, не боялся конкуренции? – его голос тише, но каждое слово – как яд.

– Ты ничего не знаешь! – рывком оказываюсь перед ним.

– Я знаю правду, Джонатан. Ты сам мне рассказал о том, как вернулся из ее покоев.

– Это ничего не доказывает!

Замахиваюсь. Он инстинктивно прикрывает лицо. Но в этот миг я слышу тихие, узнаваемые шаги. Её шаги.

Замираю. Рука застывает в воздухе. Вижу в стекле свое искаженное яростью лицо. Отступаю. Опускаю руку.

Не хочу, чтобы она видела меня таким. Не хочу ее разочарования. Даже сейчас. Особенно сейчас.

– Джонатан, поторопись во всем разобраться, пока не стало слишком поздно.

– О чем это ты? – чуть ли не рычу, но старательно скрываю свое состояние.

– О том, что после случившегося в день вашей свадьбы, у меня есть все шансы на то, чтобы…

– Серафим! – взрываюсь, чувствуя, как магия начинает пульсировать в венах.

– Я тебя предупредил, а дальше дело за тобой.

Серафим медленно отступает, понимающе ухмыляется и уходит, оставив меня одного с моей яростью и болью.