Текст книги "Ганза. Книга 1"

Автор книги: Антон Требунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

VIII

Если бы я не относился так хорошо к Себастьяну, я бы ненавидел его!

После происшествия в доме мэтра Якобсона, черт бы побрал старого алхимика вместе со всей городской стражей Амстердама, отправляться к очередному приятелю Себастьяна – по меньшей мере безумие.

Однако фон Вормсвирген уверял нас с Альбертом в преданности своего друга, капитана одного из кораблей голландской Ост-Индской компании, с такой искренностью, что нельзя было ему отказать. Если Себастьян чего-то хочет, он обязательно этого добьется.

Мы поднялись на второй этаж трактира, где знакомый фон Вормсвиргена снимал комнату. Себастьян постучал в дверь.

– К черту! – кто бы там ни был за дверью, он явно не хотел нам открывать.

Лицо Себастьяна расплылось в радостной улыбке:

– Открывай, Ганс, это фон Вормсвирген!

Спустя пару секунд дверь распахнулась и нашим взорам предстал этот самый друг. Небрежно одетый – грязь и заплаты – опоясанный ремнем с двумя пистолетами, он лыбился, глядя на фон Вормсвиргена, обнажая желтые гнилые зубы.

– Господин граф? В такое-то время? – я вполне мог понять его удивление: на улице была полночь и добрым гражданам Амстердама указом магистрата запрещено было даже высовывать нос в темноту улиц. Отстранив человека, Себастьян прошел в комнату. Мы последовали за ним.

В комнате не было ничего, на чем стоило бы задержать взгляд. Кровать с грязным тюфяком, хромоногий шкаф в углу и стол с несколькими табуретами, запачканными остатками еды и вина. Единственным источником света служил огарок свечи, близкий к скорой и неминуемой кончине. Пара пустых винных бутылей дополняла интерьер.

– Не обращайте внимания на вид его жилища, – заметил фон Вормсвирген. – Ганс Гопфер не слишком-то заботиться о своей внешности и о том, как выглядит комната, давшая ему приют.

«Мы заметили», – мысленно ответствовал я.

Капитан Гопфер жестом предложил нам рассесться по табуретам, а сам развалился на кровати. Этот человек производил странное впечатление: внешняя запущенность – что, впрочем, неудивительно для простолюдина – сочеталась в нем с знанием цены себе. Его внимательный взгляд был привязан к Себастьяну.

– Нас интересует кое-что случившееся здесь, в Амстердаме, – обратился к нему фон Вормсвирген.

– Я помню о долге, – Ганс качнул головой, лицо его помрачнело. Он снял пистолеты и отложил их в сторону.

– Ганзейский двор. Он сейчас пуст. Что там произошло?

Капитан резко поднялся с тюфяка и подошел к раскрытому окну. Свет огарка отбросил его огромную тень на мощеную улицу. Ганс постоял там немного, затем резко развернулся к нам:

– А вы не преувеличиваете мой долг, ваша милость? – бросил он Себастьяну.

– Ну-ну! Ты его до конца жизни не оплатишь! – рассмеялся в ответ фон Вормсвирген. Капитан опустил глаза, секундой раньше пылавшие гневом.

Иногда я поражаюсь Себастьяну – способность свести на пользу себе любой конфликт. Будучи на его месте, я бы не сдержался и убил Гопфера.

Хозяин этой убогой каморки вновь уселся на кровать, сцепив перед собой руки замком и потупив взор. Фон Вормсвирген выжидающе смотрел на него. Альберт изучал потолок, я держал руку на рукояти меча. Молчание грозило затянуться надолго.

– Это произошло две недели назад, – заговорил наконец Ганс. – Я был там…

Себастьян тяжело вздохнул, жестом удерживая нас на местах:

– Ну?!

– Вечером предыдущего дня я и еще двое гвардейцев из роты капитана Гогворста навестили поставщика вин для посольства Ганзы. После недолгого спора он согласился вместо обещанного бургундского вина – которое, он кстати, покупает с кораблей Ост-Индской компании – передать ганзейцам наше вино. Нет, не яд. Какое-то снадобье, приготовленное этим проклятым чернокнижником, – он истово перекрестился три раза.

– Чернокнижником? – выразил интерес к рассказу Альберт.

– Это адово исчадье потом, когда мы вошли в подворье, творило свои богомерзкие…

– По порядку! Рассказывай все так, как было! – оборвал его Себастьян.

– Опоенные его зельем, ганзейцы не могли даже сопротивляться. Нас было всего четверо. Колдун сказал, что этого хватит. Мы убили двух часовых, затем открыли ворота и вошли туда. Чернокнижник приказал собрать всех спящих людей и отвезти их в фургоне в рощу за городской стеной. Там он нарисовал на земле какие-то круги и начал свое дело. Мы должны были уйти, но решили остаться и посмотреть, что он собирается делать. Лучше бы мы оставили это место и сразу бы направились в город.

– Он по одному касался их, говорил какие-то слова, – Ганса передернуло. – Затем будил их. Ганзейцы, даже проснувшиеся, казались нам спящими: они медленно двигались, словно рыбы. Колдун достал нож и взрезал им по очереди брюхо. Потом погружал руки в их внутренности и что-то шептал, словно беседуя с мертвыми. Я слышал, чернокнижники ценой своей души могут такое.

Альберт подался вперед, слушая рассказ Ганса. Он специалист по магии, и любая деталь из описания происходящего могла навести его на след или рассказать об этом чародее.

– Закончив свое дело… – капитан опять передернул плечами и перекрестился. – Закончив свое дело, колдун облил их своей очередной смесью и поджег. Они сгорели все, без остатка, непогребенными. Мы следовали за чернокнижником до одного из домов в пригороде, куда он вошел и где остался ночевать. Потом мы разошлись по домам, обещав друг другу молчать об увиденном: господин Лодекин, думаю, сурово бы обошелся со мной, узнай о том, чему мы были свидетелями.

Мы молчали, оставаясь под впечатлением рассказа Ганса. Себастьян коротко расспросил Ганса как добраться до того дома, куда вошел чародей.

– Некромантия, – тихо проговорил Альберт.

Черная магия оставалась под запретом Рима даже после папских булл 1553 и 1579 годов, когда были разрешены целительская магия, алхимия и еще несколько других относительно безобидных видов чародейского ремесла. К сожалению в странах, покинувших лоно католической церкви, подобные случаи применения запрещенной магии случались нередко. Карающая длань господня и святая инквизиция почти не разделили здесь свое стадо на агнцев и козлищ. Как истинно верующий католик, я считал это серьезным упущением со стороны Бога.

– Что за чернокнижник? Как он выглядел? – Альберт начал задавать вопросы. Ганс вопросительно глянул на Себастьяна, тот утвердительно кивнул, разрешая ему отвечать.

– Высокий такой. Худой, словно голодал долго. Русые волосы, длинные, до плеч, – капитан показал рукой, насколько они длинные. – Лицо перекошено на одну сторону, словно смеется всегда левой половиной лица. Глаза острые, бегающие, как у крысы… Вот и все, вроде.

– Одет он во что был? Приметы какие-нибудь особенные?

– Приметы, приметы… Говорил с выговором своим таким, иностранец наверное. А одет, одет был сначала в рясу, как монахи носят, только без креста. Потом в красную переоделся, когда свое дело за городом делать начал, – Ганс перекрестился, охваченный искренним возмущением поступками мага.

Мне это показалось забавным – я еле сдержал смешок – этот еретик, лютеранин, считает себя вправе рассуждать о добре и зле!

– Никакой фантазии! – фыркнул Альберт. – Всегда одно и то же: тощий, бледное лицо, красная роба, черная роба, полночь, пентаграмма, мертвецы. Был у меня в университете преподаватель, так тот даже список составил, как отличить некроманта от любого другого мага.

Мы не разделяли его веселья – задание грозило затянуться во времени.

– Ты еще что-нибудь знаешь об этом маге? Откуда он, кому служит? – накинулся на Ганса с расспросами Себастьян.

Голландец неопределенно пожал плечами:

– Да нет…

– Расскажи, – голос Альберта был ласковым, как у кота, пытающегося уговорить мышь саму прийти к нему и не бегать более по всему дому. – Расскажи нам, что знаешь и тебе станет легче. Господь простит тебе твои грехи и простит грехи твоих товарищей. Ты спасешь не только себя, но и еще двух людей: достаточный залог, чтобы пройти в царствие небесное. Расскажи нам все.

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение его слов. Фон Вормсвирген, улыбаясь и довольно качая головой, смотрел на капитана Гопфера. Очередной фокус Альберта! Без которых, впрочем, порой нам пришлось бы туго. Чего стоит одна та штука с городской стражей в доме мэтра Якобсона!

Ганс, ссутулившись, в очередной раз передернул плечами и заговорил.

– Чернокнижник из Кельна. В прошлом году я пил с капитаном «Распутной Жозефины», он раньше служил в гвардейской роте Вебера. Так он целых полгода провел в империи, охраняя этого чернокнижника. Другого мага у нас нет. Имя у него – не то Йефраимус, не то Вальдемар. Не помню… – голландец прижал кулаки к вискам, словно защищаясь от головной боли.

– Себастьян, не будешь ли ты так любезен, чтобы попросить своего приятеля, раз он ничего не знает об этом чернокнижнике, отнести весточку на корабль Батиста Камбеа? – громкий голос Альберта взрезал одеяло тишины, заставив нас всех обратить взгляды на него.

Ганс потряс головой, недоуменно смотря на нас – так всегда бывает, если окажешься под властью чар. Я однажды испытал на себе подобное и прекрасно помню ощущение растерянности и непонимания, охватившее меня.

Написав записку, Альберт протянул ее фон Вормсвиргену. Себастьян молча прочитал ее, согласно кивнул и свернул конвертом. Разогрев на пламени свечи воск, извлеченный из необъятных карманов нашего мага, он запечатал письмо своим перстнем:

– Отдашь лично Батисту Камбеа, капитану «Толстой Кэтти». Понял? – Ганс согласно кивнул. – Завтра утром, как только встанешь с тюфяка!

Спустившись по лестнице, мы вышли из трактира на укутанную мраком улицу амстердамского пригорода. Прошли немного – топот шагов разносился над мостовой – и свернули в переулок.

Пригород спал, ни в одном из окон не горел свет, а улицы были пусты, как трактир в стороне от торгового тракта. Откуда-то издалека, может быть даже из самого города, донеслись яростные крики, которые вскоре стихли. Возможно, там в темной подворотне грабили сейчас зажиточного амстердамца или разъяренный любовник расправлялся с мужем своей возлюбленной, который застал их вместе.

– Что было в записке? – поинтересовался я, недовольный тем, что мои спутники не соизволили спросить моего мнения или хотя бы познакомить меня с ее содержанием.

– «Можете покидать порт. Мы возвращаемся по суше», – по памяти повторил Альберт.

– В Кельн? – похоже, задание распространялось еще и в пространстве.

– Сначала в тот дом, что нам описал Ганс. Если мы там не застигнем этого мага, то найдем трактир, где переночуем. Утром добудем себе лошадей и в империю.

– Чародей – это обычно кладезь информации, – глубокомысленно заметил Себастьян. – А этот вдобавок может вывести нас к истинным причинам такого зловещего нападения на ганзейское подворье.

Мы ничего ему не ответили – это и так было понятно всем троим.

Дом в пригороде конечно же оказался пустым. Утром мы купили четырех лошадей у трактирщика и направились в Кельн.

IX

Красивый, как и в молодости – все отмечали это – государь всея Руси, Федор Борисович Годунов, изволил печалиться после приема свейского посла.

Опочивальня царя была пуста, разве что две старые суки, государевы приятельницы по детским играм, смиренно лежали в углу, ожидая когда Федор Борисович вспомнит о них и подзовет к себе.

Лицо государя, когда тот внезапно отрывался от трапезы, омрачалось тяжелыми думами. Кто бы мог подумать, что наследие батюшкино будет таким тяжелым для сына, требующим принятия решений, ответственности. Решений, каждое из которых может погубить и государство, и самого сына.

Два дня назад в столицу прибыло посольство от свейского короля Густава. Всего час, как покинул царскую опочивальню посол, а государь московский уже весь был мучим терзаниями. Передав положенные приветствия от свейского брата Густава Адольфа, посол напомнил о договоре, который заключил его король с батюшкой нынешнего московского государя, Борисом Феодоровичем Годуновым. Тем самым договором, который Федор так опрометчиво продлил при своем помазании на царствование.

Тогда казалось – когда еще будет мир в свейском королевстве. Густав II Адольф ни на минуту не прекращал боевых действий: с Речью ли Посполитой, с Кристианом Данемаркским. А так нужны были Федору поддержка и признание соседей московского царства. Тем более, что государство польско-литовское, как всегда, на земли московские зарилось. Сигизмундовы люди среди черни русской слухи дрянные распространяли, после смерти Бориса Феодоровича сразу все плохое припомнилось. И царевич Дмитрий, и бесконечные Ливонские войны. Все, что нашли. А чего не нашли, сами придумали. Хорошо хоть вовремя были на корню пресечены очередные попытки Сигизмундовы чернь на бунт поднять. Он таких попыток не прекращал еще с самого правления отца его, Бориса. Благо, мятежник главный – некий монах-расстрига Гришка, объявивший себя чудом спасшимся царевичем Дмитрием – еще при батюшке был пойман и головы лишен.

Рано умер Борис, пусть и прожил жизнь долгую, а все мало ему казалось. Не прошло и двух лет, как московской победой завершились Ливонские войны, занемог и слег батюшка. Сколько знахарей и лекарей не собирали, все бестолку – отошел вскорости, неделю промучавшись.

Злые языки говорили – немцы отравили Бориса, за то, что тот орден Ливонский с навозом смешал и их земли раздал боярам приближенным. Кто на Ганзу наговаривал, кто на кесаря германского.

А теперь людишки доносят – спокойствие воцарилось в землях свейских. Будто подписал Густав мир с Речью Посполитой и готовится к новой войне, с Фердинандом Габсбургом, правителем священной германской кесарии.

А раз так, если в самом деле начнется война, придется исполнять условия договора, объявить войну Сигизмунду, королю польскому и литовскому.

Объявить войну Сигизмунду, значит вступить в открытое противостояние с Ганзой, торговля с которой давно уже является главным источником дохода царской казны. А что делать дальше, с кем торговать, если Союз объявит блокаду московских портов, будет топить торговые суда в Балтийском море? С другой стороны, договор… Французское и Английское королевства гарантом выполнения условий выступают.

Тяжелые мысли беспокоили государя всея Руси.

Федор словно предугадал то, что должно было произойти и недовольно поморщился. Так и случилось – двери опочивальни распахнулись настежь.

– День добрый, любезная сестричка, – язвительно произнес государь.

– День добрый, любезный братец, – улыбнулась в ответ Ксения. За ее спиной в проеме двери виднелись смущенные стрельцы, которым Федор строго воспретил кого-либо пускать к нему. Да разве остановишь сестру государеву? Она, как в Москве говорят, рыцаря немецкого с бронею съест за милую душу, не подавится. Любит народ Ксению Борисовну, оттого и шутит. Благо, сама царевна позволяет, сама смеется своею белозубой улыбкой.

Ксения, улыбаясь, смотрела на брата, наклонив голову, затем повернулась к стрельцам, толпившимся в дверях, сурово взглянула на них и притопнула ногой. Двери тут же закрылись и брат с сестрой остались в полном одиночестве.

– Посол свейский у меня был, сестрица, – сокрушенно произнес Федор. – Про договор о помощи говорил, напоминал, что я делать должен, если Густав кесарю германскому войну объявит.

– Известно что, – перебила государя Ксения. – Сам же, братец, договор и продлевал, помнить должен – Речь Посполитую нам необходимо удержать от помощи кесарю, свои войска на нее двинуть.

Нам обидой резануло государев слух, будто и не он царь всея Руси, а вместе с сестрой Московским государством правит.

Самой большой обидой Федора была Ксения. Жаль не умерла, пока дитем малым была. А теперь уже ничего и не поделаешь… Любит ее народ, больше государя своего любит. И случись с ней что – быстро вспомнят царевича Дмитрия, все грехи отцовские Федору припомнят. Нельзя сестру трогать, даже словом обидеть и то боязно.

Завидно царю было, завидовал воле ее – вот уж кому на самом деле мужиком родится надо было, на трон отцовский сесть – и боялся ее. Не раз Ксения уже поперек воли брата вставала, говорила, что думала, и знал Федор, что молчаливая поддержка боярская не за ним, за царевной.

И на кой черт батюшка ей столько позволял, к себе приблизил, наукам да грамоте разной обучил. А Ксения учится любила и хотела. Уж на что Федор ученым был, отец средств на образование не жалел, а не любил в споры вступать с сестрой. Проигрывать не желал.

Тем более Ксения рядом с батюшкой все время была, смотрела, как отец государством управляет, и запоминала, училась. Научилась, на беду Федору.

– И что же мне, с Ганзой теперь порвать? – искренне удивился брат. – Откуда же тогда деньги брать буду? Без торговли казна опустеет.

– Самим торговать пора, – решительно возразила Ксения. – Без Ганзы проживем, любезный братец. Немцы, сам знаешь, кому угодно глотку грызть готовы, лишь бы нам, кроме как с ними, торговать не с кем было бы. Сами в Новгороде, да в Ливонии товары задешево покупают, у себя втридорога продают. А подумаешь, если бы московские купцы сами товары бы возили за море или выбирать могли, с кем торговать, с кем нет, так тошно становится.

Федор промолчал.

– Надо свою торговлю укреплять, не от немцев зависеть. Ради чего батюшка наш Ливонию войной взял? Уж не чтоб боярам седобородым земли новые раздать, да победами прославится. Он-то понимал, как торговле русской пути новые нужны.

Упоминание об отце еще больше разозлило Федора, который сидел, мрачно уставившись в пол и разглядывая узорные плиты.

– Пусть лучше Густав кесарю войну объявит, войска в следующем году двинет, – сказал он наконец. – Там и посмотрим, нужно ли договор соблюдать. Если не сумеет свейский король немцев одолеть, выгонят его из кесарии как собаку, тогда послов в Бремен направим, что, мол, Густав не брат нам более и договор с ним мы чтить не намерены. А если победа за свеями будет, тогда и войска двигать можно, благо засиделись без достойного дела.

Ксения, ожидавшая от брата большей решительности, смотрела на него с неприязнью. Отец не раз говорил, что не все время коню по одной дороге скакать. Иногда и новый путь выбирать приходится. Эти слова накрепко запали в ее душу, не раз помогая в решении тех дел, о которых Федор даже помыслить боялся, не то что взяться за них. Только брат не всегда уступал сестре, иногда – все чаще и чаще – вспыхивал протестом, отмахивался от ее советов и поступал по своему. Может, конечно, и на благо царству московскому, да только Ксения так не считала.

А уж в таком деле сидеть и ждать, пока не определится победитель, вообще грешно. Так и проспать все на свете недолго, можно упустить свою удачу.

– Слыхала, сестрица, стрельцы того дня опять бунт учинили, хорошо боярские людишки помогли. Митрополит Кирилл речь им говорил, уважения ко мне требовал.

– А они? – Ксения не подала вида, что обрадовалась такому повороту разговора.

– А они серебра требовали. Пришлось откупиться, – Федор помолчал. – Вот, не было бы торговли с немцами, откуда серебро взял бы? То-то.

Кабы знал государь Федор Борисович о том, кто бунту настоящим зачинщиком был; знал бы если о том, что каждый вечер встречаются Ксения с митрополитом Кириллом, чтобы о политике государевой беседы вести. О том, что привозят тем боярам, которые Ксению больше других поддерживают, серебро иностранное. О том, что давно сестра его свои собственные войска собирает. Не поздоровилось бы царевне.

Но не знает государь, а потому спит спокойно.

X

Хрясть!

Медный кубок сплющился от удара о дверь. Человек, метнувший его, несколько секунд постоял, удовлетворенно смотрел на стекающее по доскам на пол темно-красное вино. Затем резко развернулся – лицо его перекосилось от злости – и ударом ноги опрокинул маленький столик в центре комнаты, уставленный бутылками с вином и пустыми тарелками.

К вину на полу добавились жир и небрежно обглоданные кости. Глиняные тарелки подпрыгнули в воздух и, звякнув, разбились, разлетевшись по доскам мелкими осколками. Грязь, покрывающая пол, стала приятного глазу желто-красно-глиняного оттенка.

– Вина! – проорал осипшим голосом человек, оглядывая утварь в поисках новых жертв. – Еще вина!

Дверь раскрылась. В проеме возник невысокий, коренастый мужчина в камзоле коричневой замши, сжимающий в руке меч. Оглядев внимательным взглядом комнату, он усмехнулся себе в бороду. При его появлении первый человек словно бы сжался, ссохся, съежился и теперь затравленно смотрел на вновь прибывшего:

– Еще вина! – прохрипел он.

– И это все, что беспокоит нашего будущего короля? – участливым тоном, которым разговаривают с ребенком, спросил второй.

Собеседник закивал:

– Да, мое величество желает вина! Не того рейнвейна, которым вы меня поите, а лучшего вина, которым торгует ваша чертова Ганза! – голос его был капризным и действительно, больше подходил ребенку, нежели взрослому человеку. – Когда я стану королем…

– Когда ты станешь королем, второе пришествие Христа уже станет историей! – неожиданно взорвался вспышкой ярости вошедший.

Он с силой вогнал меч в ножны и уселся в кресло, стоявшее нетронутым в углу.

– Ваша проклятая Ганза лишила меня трона! – гневно проговорил первый.

– Какого трона?! Кем ты был?! Принц Магнус, кузен Кристиана. Кузен, а не брат или сын! Ты бы никогда не дождался трона! – голосом, полным сарказма, возразил второй.

– По крайней мере, я жил как подобает жить особе королевской крови. А не в этой конуре, в которой стыдно держать даже собак! И где меня поят ослиной мочой, вместо вина, достойного принца!

Второй встал и открыл ставни окна, отгораживающего прутьями решетки комнату от внешнего мира. Солнечные лучи упали на пол – в комнате на мгновение посветлело. Затем облака скрыли солнце и вновь воцарился сумрак. Человек вернулся в кресло.

– Ты помнишь, как все было? – спросил второй.

– Однажды ко мне пришел ваш посланник и предложил заключить сделку. Я должен был возглавить восстание против Кристиана. Дворяне, уставшие от его бесконечных войн, должны были присоединиться к мятежу. Я согласился…

Второй незаметно улыбнулся, пряча усмешку в усы.

– Это было два года назад. Войска нескольких купленных вами дворян с севера империи, три роты ганзейских мушкетеров и отряды датского дворянства – вот все, чем я располагал. Благодаря внезапности и деньгам Ганзы, Копенгаген оказался в наших руках. Кристиан бежал в Стокгольм, к Густаву Адольфу. Я правил четыре месяца. Честно говоря, я просто четыре месяца сидел на троне. За меня правили советники из вашего Союза, указывавшие, что, когда и как мне делать. Меня же выставляли как куклу перед дворянами на балах, перед послами на приемах. И рядом всегда был этот незаметный мастер Боль, решавший все государственные дела.

Второй человек расхохотался:

– А чего ты хотел?! Почему же еще Ганза позволила тебе сидеть на троне Датского королевства! Безвольный, жалкий монарх – вот все, в чем мы нуждались.

Принц Магнус молча проглотил насмешку, пухлые губы его сжались в полоску – он полностью предался воспоминаниям:

– А потом Кристиан вернулся. С армией Густава и лояльными ему дворянами. Внезапно оказалось, что те, кто сначала поддерживал меня, недовольны правлением Ганзы в их государстве. Им опять понадобился король, который будет вести войны, раздавать деньги и захваченные земли. Войска нанятых имперских дворян были разбиты, ваши хваленые роты погрузились на корабли и исчезли в море. Копенгаген продержался полтора месяца исключительно благодаря тому, что горожане желали того, чтобы их город состоял в Ганзе. Потом однажды ночью в моих покоях появился этот ваш колдун – Штейнман – который незаметно для Кристиана вывез меня в империю, в Бремен. И вот уже два года я сижу в этой комнате, забыв о развлечениях, о королевстве, обо всем! И все эта ваша проклятая мечта о ганзейском государстве! Почему оно понадобилось вам именно в Дании?! Чем вам не подошла империя, которая и так почти ваша?!

– Наша?! Дурак! – пробормотал почти про себя второй, который точно знал, почему вечно раздираемая мятежами и религиозными войнами Священная Римская империя германской нации не может принадлежать Союзу.

– Знаешь, кто были твои настоящие враги? – спросил он, наклоняясь ближе к принцу.

– Король Кристиан и Густав Шведский! – не задумываясь ответил Магнус.

– Англия и республика Соединенных Провинций. Им не нужна сильная Ганза, им не нужно государство Союза в Европе. Они боятся нашего возвышения. Именно они наняли тогда, в 1622 году, Густава Адольфа для реставрации Кристиана. Кстати, ты знаешь, что твой дядя сейчас здесь, в империи. Получив деньги из рук Англии, он разбил армию Католической лиги и взял Киль. И намеревается идти с войском к Бремену, чтобы осадить и его.

Было видно, как побледнел принц. Рука, державшая полупустой кубок, затряслась. Пришлось взять его второй, чтобы унять дрожь:

– Здесь? Осадить Бремен? – даже голос его был растерянным и полным страха.

– Ну, ну! Не стоит так пугаться! – второй звонко расхохотался, наслаждаясь ужасом принца. – Он не выполнит того, что обещал своим нанимателям. Надорвется!

И рассмеялся снова.

Затем, опираясь на подлокотники, встал из кресла:

– До следующей встречи, Магнус, принц датский, – человек направился к двери. – Возможно, скоро ты и станешь королем.

Когда он почти уже вышел из комнаты, принц окликнул его:

– Прикажи принести еще вина, мастер Дункель. И приведи какую-нибудь девку!

Человек кивнул и закрыл за собой дверь.