Текст книги "Ганза. Книга 1"

Автор книги: Антон Требунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Антон Юрьевич Требунский
Ганза. Книга 1

От автора

Сразу же о главном – это не исторический роман. Когда я начинал писать его, то планировал нечто на стыке альтернативной истории и фэнтэзи. А что из этого получилось?.. Судить не мне.

Почему же этот роман не исторический, ведь в книге встречаются знакомые читателю с детства географические названия: Испания, Священная Римская империя, Швеция или Англия? Хотя, если это профессиональный читатель фэнтэзи, то ничего знакомого для него в этих названиях может и не быть.

Мир, описанный в книге – далеко не привычная нам Европа начала XVII века. В числе прочих действующих лиц встречаются маги, а один из главных героев упоминает о том, как в начале своей солдатской карьеры охотился на оборотня. Тем более не стоит удивляться тому, что Новый Свет так и не был открыт, а Ганзейский союз не агонизирует, распадаясь, как ему полагается в XV–XVI веках, а властвует на Севере Европы.

Несомненно, реальные исторические лица, фигурирующие в романе, поданы в моей интерпретации. Так, как я представляю себе их самих, их образ жизни, характер, даже манеру выражаться. Поэтому не стоит пытаться найти десять отличий между настоящим Густавом Адольфом и тем блистательным полководцем, который действует на страницах книги. Это просто не тот Густав Адольф. Это Густав Адольф, каким он мне видится, как и весь XVII век романа, мой XVII век.

Другая, не менее важная причина, по которой этот роман никак нельзя считать историческим – его герои не обитатели XVII века. Их образ мыслей в той или иной мере привычен и понятен нам, людям XX века, равно как их речь и поступки.

У читателя, наверное, возникает вопрос: а о чем тогда эта книга? Зачем писать о людях нашего века, прикрывшись декорациями века XVII?

Это роман о Государствах. Об огромных общественных машинах, которые живут своей собственной жизнью. Живут согласно своей собственной судьбе, заранее предопределенной и неизменной. Неизменной настолько, что никакие попытки людей не способны заставить эту машину свернуть с проложенного пути, перейти на новый. Кто бы это не был – одинокий авантюрист или монарх, все его потуги на реальное управление государством тщетны. Рано или поздно машина вернется на свою колею и произойдет то, что ей предписано судьбой, законом его, государства, развития.

Этот век и Священная римская империя идеально подходят для рассказа о таких машинах – век непрерывных войн, век окончательной победы капитализма. Век, когда конфликты между правителями, между людьми, перерастают в противостояние государств и систем, когда победа той или иной стороны уже не зависит от человека, а только от неумолимых законов исторического развития.

И за внешним, авантюрно-приключенческим покровом, виден совершенно другой пласт повествования – борьба героев за то, чтобы возыметь власть над судьбой своей и судьбой государства, в котором они живут, самим определять ее и принимать решения. Успешно ли, тщетно ли?

Пролог

На пути из Тебриза в Москву. 3 сентября, 1512 AD.

На ночь посольство остановилось в открытом поле. Несколько недель пути оставалось еще до стольной Москвы, где давно уже ждали возвращения князя Алексея Васильевича, назначенного набольшим послом к шаху персидскому.

Служилые люди разводили огонь и таскали от ручья воду – готовили ужин. Благо персы снабдили провизией от души, на два таких посольства хватит, даже простым людишкам диковинных персидских харчей перепадало. Сами послы – князь Алексей Васильевич, князь Юрий Медведин, еще несколько юношей, отпрысков лучших боярских семей – собрались в богатом шатре. До сих пор обменивались впечатлениями от поездки. Молодые вспоминали каждый свое, перебивали друг друга, сбивчиво рассказывали истории, безбожно перевирая и приукрашивая их. Набольший посол сидел задумавшись, будто и не мешал ему шум вокруг.

Князь Алексей Васильевич Холмский возвращался в стольную Москву довольным. Давняя мечта государей русских – монопольная торговля с Персией – стала наконец реальностью. И стала во многом благодаря его, Алексея Васильевича, стараниям.

Князь был сыном Василия Даниловича Холмского, прославленного многими победами воеводы, служившего еще отцу нынешнего государя, Ивану Васильевичу. Когда на престол государства московского взошел Василий Иванович, молодой Алексей быстро добился дружбы царской и стал одним из государевых любимцев. Призванием Холмского стало посольское дело – ездил Алексей Васильевич и в данемаркское королевство, и в священную германскую кесарию, и к туркам-османам, уж на что те совсем нехристи.

Теперь же посольство возвращалось из Тебриза. Исмаил, шах персидский, любезно принял послов из далекой Москвы в своей столице. После долгих обменов любезностями князь Алексей Васильевич высказал наконец то, ради чего и затеивалось это посольство. Согласился с ним Исмаил – отношения Персии с Османской империей оставляли желать лучшего. Селим Явуз, Жестокий, воцарился недавно в Истанбуле, силой заставив своего отца отказаться от трона. Не за горами для Исмаила новая война с турками. Ищет поэтому персидский шах новые торговые пути, которыми будут поступать к нему деньги, так необходимые для ведения грядущей войны.

А русские купцы готовы платить золотом за персидские товары, одно только плохо – не пойдут товары дальше Московского царства. Нет у государей московских выходов к морю, кроме Новгорода. Но и тот не всем устраивает: есть конечно смельчаки, готовые везти товары персидские за море к немцам, свеям, англичанам, да не построишь торговлю на таких одиночках. Вот если бы купцы сами приплывали в Новгород, тогда с них и пошлину взять можно, и деньги свои в новгородских постоялых дворах да рынках оставят – все государству московскому на пользу.

Но нет желающих плавать за персидскими товарами в Новгород – купцы Венеции и Генуи торгуют с Персией, а то и с самими османами. Их торговые связи давно налажены, их все знают. А у Московского государства одна Ганза была, да и с той покойный государь Иван Васильевич отношения испортил, поссорился с немцами.

Теперь настанут новые времена, поток персидских товаров, текущий через империю османов иссякнет. И торговые компании Италии будут задыхаться, как рыба, выброшенная на берег. Так возродится древняя торговая слава Гардарики.

Великий Шелковый Путь из Китая и Персии изогнулся совсем неожиданным образом, круто забрав на север.

Священная Римская империя германской нации, пригород Любека. 27 мая, 1513 AD.

– Посланец! Дорогу!

Всадник с трудом пробивал себе дорогу между бегущими вперед кнехтами. Вдали, в самом городе, громыхнули пушки – один из воинов упал, убитый наповал ядром. Дым от горящих домов застилал глаза, не позволяя разглядеть, как разворачивается битва у стен Любека. Новые и новые имперские отряды стремились проникнуть в город сквозь часть разрушенной стены.

Наемники со всех стран христианского мира, да городское ополчение – вот все, что Ганзейский торговый союз, ослабленный экономическим кризисом, мог противопоставить закаленному в битве со швейцарцами войску Максимилиана.

Осада продолжалась второй месяц. Взять город измором не было возможности: ганзейский флот подвозил в Любек – столицу торгового союза – продовольствие и новые войска, препятствовал попыткам овладеть городом с моря. Пригород давно был разграблен, и теперь имперским войскам самим приходилось страдать от нехватки продовольствия, болезней и вылазок противника. В рядах осаждающих зрело недовольство, но именно сейчас Господь проявил свою волю – была пробита брешь в стене и около сотни пехотинцев уже сражались в городе, медленно тесня врага.

Гонец придержал лошадь рядом с закованным в черные латы всадником. Император Священной Римской империи германской нации Максимилиан I поднял забрало салада, обнажив покрытое копотью лицо. В клубах дыма он смотрелся посланником Ада, ступившим на Землю, чтобы забрать души грешников с собой.

– Ну?!

– Они согласны принять все пункты предыдущего ультиматума, государь. Просят, чтобы вы прекратили штурм и отвели войска. Купцы уже прислал четырех заложников, которые находятся в вашем лагере. Если вы согласитесь, то Совет Ганзы направит послов для обсуждения условий мира.

Ветер принес из города новый клуб дыма. Раздалось дружное Максимилиан и империя! рвущееся из тысяч солдатских глоток – над одной из башен взвился австрийский флаг с черным орлом и двумя переплетенными вензелями М. Определенно, столица Ганзы пала.

Ворота обрушились – отряд кнехтов пробился сквозь брешь в стенах внутрь города к ним и сумел открыть. Туда немедленно ворвался цвет имперской рыцарской конницы, более двух сотен рыцарей. Тяжелый кулак стальной лавины смял немногих живых наемников и пытавшихся организовать оборону горожан. Всадники помчались дальше, разъезжаясь по улицам Любека. За ними следовали пехотинцы, довершая разгром противника.

– Господь вновь даровал мне победу! – заключил Максимилиан I, снимая латные перчатки и крестясь. – Пусть еще минут десять город будет их, затем проскачешь по командирам всех отрядов и сообщишь мой приказ: прекратить грабежи и отступить в лагерь.

– Слушаюсь, государь.

Император удовлетворенно улыбался, глядя как вспыхивают огни новых пожаров в городе. В том городе, который еще полвека назад был центром политической и экономической жизни всей Северной Европы, от Английского королевства до земель Ливонского ордена. В прошлом году Ганза отказала Максимилиану в деньгах на новую войну со швейцарцами. Сегодня купцам придется заплатить за все, унижаясь на коленях перед ним и выпрашивая мира.

Посланник терпеливо ждал, изредка прикладываясь к фляжке-ангстеру. Ему не было дела до переговоров с Ганзой и заключения мира. Он только лишь жалел, что не был сейчас в городе, где мог бы снять золотую фибулу с плаща подвернувшегося под руку богатого любекца, поймать и затащить в сарай молодую деваху или просто сунуть в мешок церковную утварь из какой-нибудь часовни.

Вслед за войсками в город медленно и с опаской пробирался весь тот сброд, что обычно следует за армией – шлюхи, слуги, нищие, монахи. Каждый из них надеялся отщипнуть кусочек от добычи, которую рвал сейчас своим клювом имперский орел.

Наконец Максимилиан щелкнул пальцами. Гонец пришпорил лошадь, откинул в сторону пустую флягу и вскоре от него остался только клич «Посланник! Дорогу!», доносившийся из мешанины рыцарей, пеших кнехтов, арбалетчиков и прочих воинов, которые врывались в город через ворота.

Священная Римская империя германской нации, Любек. 8 июня, 1513 AD.

Люди шумели – устраивались поудобнее, переговаривались друг с другом, спорили или заключали договоры. Все лавки в зале были заняты, опоздавшим доставались места у стены. Начиналось заседание Совета Ганзы.

– Все прибыли? – зычный голос Генриха Гурцера, любекского главы.

– Все! – нестройно донеслось из доброй сотни глоток собравшихся в зале.

– Совет начат! – объявил Генрих Гурцер, ударив жезлом о стол, за котором сидел.

Двери, ведущие в залу, захлопнули. Снаружи их охранял десяток кнехтов, состоящих на службе у торгового союза.

Любекский глава по традиции возглавлял Совет, на который съезжались представители от всех городов, входящих в Ганзу – их было восемь десятков, не меньше – а также самые богатые из купцов этих городов. Они принимали решения о политике торгового союза, объявляли войну и заключали мир. Между ними не было единства, редкое собрание обходилось без раздоров и словесных перепалок различных партий, доходивших иногда до драки.

С самого момента своего возникновения Ганза была политической силой, равной многим государствам Европы, а подчас кое в чем и превосходившей их. Безраздельная власть в Балтийском и Северном морях, господство флота Союза на перекрестии торговых путей – вот ключи к могуществу Ганзы. Пушнина и зерно с востока, металлы из Дании и Швеции, ремесленные изделия из империи и Франции, все это проходило через ганзейские подворья, где каждый товар учитывался и отправлялся именно туда, где приносил бы наибольшую выгоду Союзу.

Двести лет власть Ганзы простиралась на всю торговлю в Северной Европе. Двести лет не иссякали ручьи золота и серебра, наполнявшие сундуки купцов Союза. Но времена, когда возможно было легко обогатиться в хаосе мелких государств, из которых складывался тогда весь христианский мир, закончились. Наступал новый век – окрепла королевская власть, объединив свои земли, а подчас и соседские; давно уже ушли в небытие прежние торговые и социальные отношения.

Испания и Священная Римская империя, Англия и Франция, Дания и Швеция – новые соперники в схватке за богатство, за торговлю, за море. Истощенная постоянной борьбой за выживание, теряющая города один за другим, Ганза угасала, как угасал и век, ее породивший.

– Сначала о договоре с императором! – прокричал кто-то из зала, кажется представитель от Ростока. Купеческий патрициат его города, которому тоже угрожала осада войсками Максимилиана I, был крайне заинтересован в установлении с воинственным монархом дружественных отношений.

– Нет! О торговле с Московией! – коверкая непривычные немецкие слова, возразил купец из Бергена. Намечалась очередная свара.

– О договоре с императором!

– О торговле с Московским царством!

Присутствующие в зале начали делится на две группы, готовясь к схватке с противниками. В ход могли пойти лавки, жезлы, посохи – все что угодно. Генрих Гурцер жестом подал знак семерым здоровякам-любекцам, дежурившим в зале специально для таких случаев.

– Первым будет обсуждаться вопрос о Московии, – заявил он после того, как в зале вновь восстановился порядок. Купцы из Бергена одобрительно зашумели.

– В конце прошлого года Московское царство заключило торговый договор с персидским шахом. Согласно ему, все товары из Персии должны будут идти напрямую через Московию, то есть в обход Оттоманской империи. Это соглашение ослабляет позиции средиземноморских торговых компании и дает нам возможность возродиться в прежнем блеске, ибо мы являемся единственными посредниками между Московским царством и всей прочей Европой. В конец апреля этого года был подписан договор с Василием III, государем Московии. По нему, никакие иные купцы, помимо ганзейских, не имеют права на покупку или продажу восточных товаров в Новгороде и Пскове.

– Благодаря такому дару, ниспосланному нам самим Господом, мы поспешили заключить мир с Максимилианом I, обязуясь помогать ему ныне и в будущем товарами и золотом. Именно за счет этого соглашения Ганза достигнет былого величия, и даже большего – опираясь на империю, на войско императора, на его близость с Римом.

Генрих Гурцер продолжал свою речь, рассказывая о готовящихся договорах с Английским, Французским, Испанским королевствами. Он уже знал, какой станет новая Ганза, кто и как будет ею управлять, и намеревался в самом ближайшем будущем приступить к осуществлению своих планов.

1624 год
I

Птиц было множество, они тучей вились над лесом. Видно что-то вспугнуло их и заставило подняться в воздух, оставив гнезда. Отсюда не было слышно, но любой наблюдатель мог представить себе разноголосый испуганный птичий гвалт. Но ни в деревне, ни в полях не было ни одного внимательного наблюдателя. Не было даже ни одного человека, кто просто бы повернул голову в сторону леса. Лишь деревенский дурачок, который неизвестно зачем выбрался за взрослыми в поле – наверное, невмоготу стало терпеть насмешки и издевательства стоявших в деревне солдат – поглядел на стаи птиц и разразился писклявым смехом. Он хотел что-то сказать по этому поводу, но большой шмель, усевшийся на цветок клевера, отвлек его внимание, и недоумок напрочь забыл обо всем, что волновало его мгновение назад.

Иссиня-черная ворона, прилетевшая из стаи вьющихся над лесом птиц, уселась на край крыши одного из домов, громко хлопая крыльями. Сделав несколько шагов и устроившись поудобнее, она склонила голову набок – как это обычно делают вороны – и застыла, внимательно глядя на мир одним глазом. Какой-то шум со стороны леса встревожил ее, и она встрепенулась, словно сбрасывая оцепенение. Потом пару раз громко каркнула и, сорвавшись с крыши, улетела к полям.

Сиплое карканье птицы разбудило Ганса, который спал, привалившись спиной к стене одного из домов. Того самого, на который уселась только что улетевшая ворона. Молодой человек потянулся, хрустнул при этом плотной кожаной курткой, в которой спал, и поднялся на ноги.

Ганс помянул нехорошим словом разбудившую его ворону и огляделся. Деревня была пуста, потому как все ее мужское население было сейчас на полях. Лишь со стороны кузницы доносился мерный стук молота, хорошо еще, что почти неслышный. Почти из всех печных труб шел дым, жены крестьян готовили обед. Теперь им придется готовить в двойном размере – вчера добавились новые рты.

Подразделение Армана Бонгарда было одним из тех маленьких волонтерских отрядов, что составляли большую часть армии Католической лиги. Сам граф Бонгард был некогда важным лицом в штабе Максимилиана Баварского, но за какие-то прегрешения был отправлен на границу с отрядом из семидесяти двух пехотинцев-пикинеров, которых завербовал на свои собственные деньги. В его разношерстном отряде можно было найти кого угодно. Ветеранов, прошедших сражения с курфюрстами-протестантами. Молодых баварских горожан, которые поступили на службу, будучи опоенными вербовщиками, или искавших в армии славы, денег и возможности помародерствовать.

Умыв лицо холодной водой, молодой баварец подошел к забору и потянулся, долго зевая. Достав из-за пазухи краюху черствого хлеба, Ганс оперся на забор и начал меланхолично ее жевать, запивая водой из кувшина. Согревающийся утренний воздух, привычный с рождения запах деревенского двора: навоз, помои, скотина – все это привело молодого баварца в хорошее настроение. Доев хлеб, он начал насвистывать простенькую походную песню их отряда. На строчке «Пехота выставляй свои пики вперед, нас с победой домой Бавария ждет!» Ганс запнулся. Что-то смутило его и он выпрямился, пытаясь разобраться, что за звук привлек его внимание.

С полей доносились неразборчивые, испуганные крики крестьян!

Ворвавшись в хату, Ганс полез под огромный деревянный стол, за которым каждый вечер собиралась на ужин деревенская семья. Кажется именно туда он забросил кирасу, так надоевшую после полумесячного пешего перехода. Крестьянка, сыну которой принадлежал дом, недовольно забормотала. Она стояла у лавки рядом с печью и замешивала тесто. С оглушительным чихом – старуха испуганно вздрогнула и перекрестилась – баварец вылез из-под стола. В руках он сжимал латный нагрудник. Одним движением Ганс одел его через голову. Даже не пытаясь протереть слезящиеся от пыли глаза, он начал затягивать ремешки доспеха на себе, попутно пытаясь разбудить поселенного вместе с ним второго солдата:

– Проснись, Петер! Вставай же! Ну, вставай! – Ганс справился с кирасой и пнул сослуживца ногой. Тот недовольно проворчал что-то о тупости новобранцев и перевернулся на другой бок. Одев на голову морион, баварец выбежал из хаты, крикнув старухе:

– Разбуди его! – та, поняв, что надвигается нечто серьезное, заголосила.

Двор встретил Ганса тишиной. На улице деревни не было ни одного человека, не было даже кур и свиней, словно животные почувствовали то, что не могли заметить люди, и затаились, боясь грядущей беды. Солнце светило по-прежнему ярко, но теперь лучи его не были такими теплыми и родными – все вокруг, казалось, затихло. Ганс подхватил пику и вдохнул всей грудью, готовясь как можно громче закричать.

Тишина взорвалась ему навстречу криками на незнакомом баварцу языке, стуком копыт и звоном оружия. Приоткрытые ворота распахнулись и в деревню влетели дюжины две всадников.

Все кавалеристы были в стальных кирасах, поверх которых были прикреплены наплечники. Руки и ноги их также защищали латы. Стальные воротники под шлемами почти полностью скрывали лица. Всадники сжимали в руках обнаженные мечи. Клинок одного из кавалеристов, облаченного в наиболее богатые доспехи, был уже обагрен кровью. Каждый из них имел при себе пару пистолетов.

Всадники проскакали до маленькой площади в центре деревни. Гансу, стоявшему посреди одного из дворов, казалось, что всадники скачут прямо на него – еще мгновение и они сомнут его, собьют лошадьми и конские копыта растопчут тело молодого баварца. Только тогда пехотинец смог закричать.

Одновременно с криком Ганса, навстречу кавалеристам из деревенских домов хлынули люди – наспех вооруженные пикинеры. Немногие из них успели хотя бы одеть шлемы, не говоря уже о доспехах. Им предстояло дорого заплатить за свою небрежность.

«Датчане! – только сейчас Ганс осознал, что происходит. – По эту сторону границы!»

Высыпавший на улицу отряд Бонгарда не мог противостоять кавалеристам – главным оружием пикинеров был строй, ощетинившийся копьями, как стальной еж. В поединке один на один победа в девяти случаях из десяти принадлежала всаднику. Тем паче, что датчане напали внезапно, и неразбериха, охватившая деревню, была им только на руку.

Грянули пистолетные выстрелы – несколько пикинеров упали, выронив оружие. Жалкий нагрудник плохой ковки не мог остановить пулю, выпущенную почти в упор.

Покрепче ухватив пику, Ганс кинулся вперед. В голове его кричала, повторяясь и повторяясь, одна и та же мысль: «Господи, пусть я останусь в живых! Господи, пусть я останусь в живых! Господи…»

Бой на площади превратился в мешанину отдельных стычек. В одном месте пикинеры-ветераны вчетвером окружили всадника. Кавалерист зарубил одного из противников, прежде чем убитая лошадь повалилась и он упал на землю. В упавшего тотчас вонзились острия трех пик, выискивая незащищенные доспехами участки тела. Датчанин, чувствуя приближение смерти, жутко кричал.

Но далеко не везде бой разворачивался так успешно для баварцев. Основную массу пехотинцев датчане расстреляли из пистолетов, прежде чем те успели хотя бы добежать до них. Оставшихся пикинеров, пытающихся покинуть деревню, всадники настигали сейчас и убивали. Обычно им на это хватало одного удара мечом. Это не был поединок с равным, где приходилось бы использовать все мастерство, чтобы нанести удар самому и уйти от удара противника. Новобранцы – большая часть отряда – не знали даже в какое место сочленения лат нужно бить, чтобы пробить доспех и нанести серьезную рану противнику. А отряд, напавший на деревню, состоял из дворян, которых с детства обучали одному только делу – воевать.

Пока Ганс бежал к месту боя, полдюжины датчан окружили тех трех ветеранов и еще нескольких прибившихся к ним пехотинцев. Конские тела закрыли от баварца схватку, он видел лишь вздымающиеся клинки кавалеристов и исчезающие из виду, одно за другим, острия пик.

Большего Ганс не успел увидеть – перед ним высилась громадина всадника. Датчанин находился спиной к пехотинцу, сжимая в руке обнаженный меч. У копыт его лошади лежали тела двух малознакомых Гансу пикинеров. Закричав, баварец ткнул его острием пики, пытаясь попасть в подмышку, которая менее всего была защищена доспехом.

Всадник заорал что-то. Ганс не знал датского, поэтому ударил еще раз. Кавалерист начал разворачивать лошадь – острие трехметровой пехотной пики угодило ему в шлем. Датчанин сильно пошатнулся, но удержался в седле. Ремешок под подбородком порвался и морион слетел с головы всадника. Баварец увидел лицо противника: длинные русые волосы сбегали по его плечам, узкое, вытянутое лицо с хищным, орлиным носом – лицо человека благородного происхождения. Обычное крестьянское смущение при виде дворянина охватило Ганса, ему захотелось привычно склонить голову, упереть глаза в землю, но он стряхнул с себя это оцепенение – перед ним был не дворянин, а враг, человек, желавший его убить. Мгновения для датчанина оказалось достаточно – он расхохотался, готовясь опустить клинок.

Кто-то рассказывал Гансу, что когда человека убивают, время для него тянется медленно-медленно, просто ползет улиткой. Все это обернулось ложью – баварец не успел ничего сделать.

Когда меч уже рванулся к баварцу, датчанин дернулся – рядом прозвучал хлопок мушкета. Вздрогнул ожидающий смерти Ганс. Кавалерист медленно сполз с лошади, так и не завершив удар.

Кинув взгляд в ту сторону откуда стреляли, баварец увидел Фрица – слугу Бонгарда – стоящего на крыльце дома старосты, сжимая в руках мушкет. Мальчишка неподвижно глядел на убитого им всадника, удивленный тем, что попал. Ганс хотел крикнул, чтобы Фриц убегал прочь из деревни, но опоздал. Один из всадников поднял пистолет и выстрелил, почти не целясь. Пуля отбросила мальчишку внутрь хаты, на крыше которой уже занимался огонь.

Баварец бросился к следующему кавалеристу. Он был теперь целиком охвачен схваткой, не осознавая того, что из этой деревни ему уже не удастся уйти живым.

На площади еще продолжался бой – дюжина пехотинцев во главе с самим Бонгардом продолжали отбиваться от датчан. Нападающие разделились на две группы: половина их атаковала баварцев, остальные перезаряжали пистолеты, стоя поодаль от места схватки. Остатку баварского отряда удалось убить двоих кавалеристов, заплатив за это шестью своими смертями, прежде чем остальные всадники расстреляли их из пистолетов.

Один из датчан, случайно обернувшись, заметил бегущего на него Ганса и сунул в кобуру, притороченную к седлу, разряженный пистолет. Ганс выставил перед собой пику, готовый встретить кавалериста. Только сейчас, неподвижно стоя в ожидании, он обнаружил, насколько устал и испуган. Его всего трясло, баварец боялся выронить пику или нанести неточный, слабый удар.

Датчанин медленно двинул лошадь вперед. Он держал оружие готовым равно как к обороне, так и к защите. Сегодня Ганс уже видел как клинок меча рассекает древко пики, оставляя пехотинца с бесполезным обрубком в руке, беззащитной жертвой для кавалериста. Остальные датчане не двигаясь, смотрели на Ганса и его противника, негромко смеясь и переговариваясь на своем языке.

Баварец пытался крепче сжать пику. Всадник неумолимо приближался. Гансу уже было отчетливо видно его лицо под морионом – датчанин усмехался, уверенный в своей победе.

Глаза в самый последний момент выдали кавалериста – он бросил быстрый взгляд поверх головы Ганса. Баварец попытался оглянуться, чтобы узнать что там сзади, когда волной звука налетел неслышимый до этого из-за стука крови в ушах топот копыт. Что-то тяжелое обрушилось сзади на шлем пикинера, выбивая землю из-под его ног. Мир вокруг баварца завертелся и погас.

Спина и бока жутко ныли, казалось нет ничего на свете, что заставило бы Ганса пошевелиться. Но именно боль привела баварца в чувство, он открыл глаза. Удар по голове тут же дал о себе знать – в глазах все плыло, а череп собирался расколоться на части.

– Я жив! Господи, я жив! – пересохшие губы отказывались слушаться, и Ганс буквально пропихнул сквозь них эти слова.

Его схватили за руки – баварец не видел кто, он с трудом различал лишь смутные фигуры – и грубо подняли на ноги. В глазах прояснилось, и он вроде бы разглядел знакомых ему людей – Петера, капитана Бонгарда, Фрица, которые помогали ему.

– Спасибо, родненькие. Спасибо, господин Бонгард, – Ганс не переставая шептал слова благодарности спасшим его товарищам.

Издевательский смех и говор на непонятном языке был ему ответом. Фигуры сослуживцев и капитана развеялись, и первое, что баварец увидел, было лицо склонившегося к нему человека. Черты лица были знакомы пикинеру, но откуда, он сказать не мог. Человек в левой руке держал снятый шлем, правой он приподнял за подбородок голову баварца, повернул ее налево, направо, удовлетворенно хмыкнул и отрывисто что-то сказал на своем наречии.

Ганса потащили куда-то. Ноги он волочил по земле, благо держали его крепко. Попытавшись приподнять голову самостоятельно, он увидел как его выносят из горящей деревни. Баварца волокли еще немного, но куда, он больше не смотрел – вновь опустил взор и лишь наблюдал, как под ним проносится земля. Спустя несколько минут тащившие его кавалеристы остановились и отошли в сторону, брезгливо отряхивая руки. Ганс с трудом устоял на ногах, чувствуя как его всего выворачивает наизнанку.

Рядом с ним стояли другие пережившие бойню пикинеры. Их оказалось всего четверо, одним из них был Петер. Капитана Бонгарда среди них не было. Чуть поодаль стояли жители горящей сейчас деревни. Тихо шепчась, они переговаривались друг с другом. Какая-то женщина в глубине толпы громко причитала и плакала. Ганс услышал слова молитвы и отыскал взглядом того, кто ее читал – шульц, староста деревни, покрытый спекшеюся кровью, стоял отдельно от других крестьян.

Глава кавалеристов, тот, что осматривал Ганса, встал перед пленными, все еще держа в руках шлем, и заговорил на ломанном немецком:

– Кто командующий этого сброда? – он ткнул пальцем в пятерых выживших пехотинцев.

Молчание. Затихли даже кузнечики, что до этого не умолкая стрекотали в траве.

– Кто есть офицер?! – рявкнул датчанин. Голос его сделался злобным, и Ганс вспомнил, где он видел кавалериста. Это был тот самый всадник, который первым ворвался в деревню во главе рейтарского отряда.

– Капитан Арман Бонгард. Он убит… господин офицер, – голос прозвучал из-за спины Ганса и он обернулся. Отвечал один из пикинеров, кажется его звали Николаус. У него была глубокая рана на руке, сейчас перевязанная грязной тряпицей. Было видно, что из нее успело вытечь много крови – рукав рубахи пехотинца был насквозь пропитан ею. Да и сейчас красная струйка медленно сочилась из-под повязки, сбегая по руке и собираясь в лужицу у ноги ветерана.

– Сколько вас было? – задал новый вопрос датчанин. Он что-то прикинул в уме и теперь был обрадован результатами.

– Семь десятков, господин офицер – ответил тот же пехотинец, поморщившись от боли.

Кавалерист засмеялся и окинул веселым взглядом два десятка своих всадников, стоявших полукольцом вокруг толпы поселян:

– Где стоят ближайшие отряды Лиги? Другие?

Пикинер, говоривший до этого, опустил взгляд и пожал плечами. Остальные трое со страхом смотрели на датчанина, ожидая вспышки ярости.

Офицер молчал, продолжая глядеть на пленных из-под бровей. Невдалеке полыхала деревня, вся охваченная пламенем, и отсветы пожара сверкали в серых глазах датского офицера.

– В Разендорфе, вроде, стояли, – радостно пискнул мальчишечий голос из толпы крестьян. – Да еще в этом, как его, в Веркрюфте. Только там не пехота, там конные стоят…

Мальчишка умолк, когда кто-то из взрослых отвесил ему затрещину и заставил замолчать.

Датчанин отдал приказ на датском языке одному из всадников, тот пришпорил лошадь и помчался во весь опор к лесу. Сам офицер, медленно – было в этом что-то торжественное – взобрался на своего коня и одел морион. Пленные пикинеры и крестьяне притихли, смотря ему вслед.