Текст книги "Код бикини (СИ)"

Автор книги: Антон Гейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Именно от него Грета узнала о предстоящем в Берлине наборе в варьете Фридрихштадтпаласт. Разговор произошел в гримерке театра оперетты, которую Грета делила с двумя другими актрисами. Коган явился с тяжеленным букетом белых махровых гвоздик, распространявших запах свежей выпечки.

– Гретхен, ты сегодня была хороша, как никогда, – заявил он с порога.

Девушки, не стесняясь администратора, переодевались и смывали грим.

– Спасибо, Фимчик, – отозвалась Грета, не оборачиваясь. – Поставь эту прелесть в графин.

Сидя перед зеркалом, она сосредоточенно отклеивала ресницы – пушистые, как принесенные гвоздики.

– Ты даже не взглянула на 'эту прелесть', – проворчал Коган.

– Не будь занудой, – Грета, открыв от напряжения рот, целилась пинцетом в угол глаза.

– Да ладно. Но имей в виду, что тобой восхищаются далеко не все.

– Что-о?! – Грета от удивления опустила пинцет и обернулась к поклоннику. – И кому же я не нравлюсь?

– Да не то что не нравишься... – замялся Ефим. – Но есть мнение, что твоя игра выглядит как-то не по-нашему, не по-советски. Слишком по-западному, что ли...

– Много ты со своим начальством понимаешь в Западе, – Грета насмешливо дернула щекой и отвернулась к зеркалу. Девушки хихикнули.

– Думаешь, ты одна во всей Москве заграничные картинки разглядываешь? – Коган кивнул в сторону трюмо с торчащим из ящичка пестрым журналом, добытым мной у одной из клиенток.

Грета сердито захлопнула ящичек.

– А ты думаешь, можно заставить зрителя аплодировать стоя и орать 'браво' без этих журналов, без нарядов, без хорошей косметики? Напялив трусы от фабрики 'Большевичка', напудрившись 'Красным маком' и надушившись 'Красной Москвой'? – Грета крутанулась на стуле и в упор уставилась на Когана. На ее глазу повисла не до конца отклеенная ресница, придавая лицу жутковатое выражение.

– Причем тут трусы? – удивился Коган. – Их ведь все равно не видно.

– Это твоим старперам-начальникам ни хуя не видно, – у Греты уже тогда появилось пристрастие к крепким выражениям, особенно в минуты нервного подъема. – А зритель, он и под платьем все видит. Я уже не говорю о том, что женщина в хорошем белье и чувствует себя иначе, и двигается по-другому. И все это передается публике.

– Ладно, не расходись. Я, собственно, об этом и хотел с тобой поговорить.

– О чем? О трусах?

Девушки снова захихикали. Коган поморщился.

– Милые дамы, могу я побеседовать с нашей звездой наедине?

– Само собой, – развела руками одна из них. – Для серьезных разговоров лучше гримерки места не найти. Не в бане же беседовать...

Девушки исчезли за дверью.

– Послушай, Гретхен...

Коган попытался было расхаживать взад-вперед, но в тесной гримерке это оказалось невозможно. Он зацепил хлипкую ножку трюмо, отчего стеклянные флаконы, разбрасывая блики, повалились друг на друга. Фима раздраженно опустился на колченогую табуретку.

– В общем, так. Я много раз слышал, как ты восхищаешься этими двухметровыми девками из Фридрихштадтпаласт. И я понимаю, чем они тебе нравятся: всякими там блестками, султанами, хвостами, голыми спинами и вздернутыми задницами, короче всем этим западным шиком...

– Нашел тоже западный шик, – презрительно скривилась Грета. – Видел бы ты настоящее западное варьете в Гамбурге, Париже, Лас Вегасе...

– Прекрати, – оборвал ее Коган. – Не считай всех вокруг идиотами. Этих журналов, – он снова кивнул на закрытый ящичек, – я больше твоего насмотрелся. Но нам до них не дотянуться – как до Луны...

– Вот именно. А американцы на Луну вот-вот полетят...

– Не перебивай. Запад нам в любом случае не пример. А ГДР – наш друг по социалистическому лагерю...

– Тогда уж, скорее, подруга...

– Прекрати паясничать! – Коган вскочил с табуретки. – Я весь этот разговор затеял исключительно для тебя. Молчи и слушай. Из идеологического отдела ЦК поступила директива развивать культурные связи со странами народной демократии. В форме обмена. Организовывать поездки фольклорных ансамблей, театральных коллективов, киношных групп... И получается, что у нас в культурном плане есть все, кроме таких вот варьете, вроде Фридрихштадтпаласт. Нужно этот пробел восполнить. И по жанру к варьете ближе всего стоит оперетта...

– А чего им вдруг понадобилось пробелы заполнять? – уже заинтересованно спросила Грета. – Это же идеологически чуждое нам искусство. Даже и не искусство вовсе, а разврат сплошной...

– Сейчас на сталинские времена, – громко сказал Коган, глядя куда-то вверх. – Руководство ведет страну по пути культурного развития. Искусство соцреализма должно быть созвучно эпохе...

Коган приблизил губы к Гретиному уху с ярко-красной клипсой на мочке и быстро прошептал:

– Перестань нести чушь, если не хочешь неприятностей. Переодевайся и выходи. Жду тебя у служебного входа.

Коган привел Грету в маленькую кондитерскую на Пушкинской.

– Когда ты уже повзрослеешь, – ворчал он, исподтишка любуясь Гретиным профилем с дымящейся чашкой у губ. – Надо же думать, что, кому и где ты говоришь...

– А чего ради ты меня воспитываешь?

– Для твоего же блага...

– Да ладно. Всякий старается сам для себя. Только со мной ты зря время теряешь.

– Это мы еще посмотрим. Вот скажи – тебе какие мужики нравятся? Красавчики вроде Жана Марэ из 'Фантомаса'?

– Внешность значения не имеет. Главное, чтобы не языком болтал, а дело делал.

– Тогда мои шансы весьма велики, – довольно улыбнулся Ефим. – Вот слушай. Директива из ЦК на самом деле существует – 'развивать современные виды эстрадного искусства'. Слово 'ревю' этим старперам не выговорить, да и вообще оно из вражеского лексикона. Но имеется в виду именно это: чтобы были красивые, холеные девки, хорошие костюмы, профессионально поставленные танцы...

– А-а, так они хотят развести очередной блядский питомник для

номенклатуры? – разочарованно протянула Грета. – Им что, ансамбля 'Березка' мало?

– Прекрати уже, Гретхен, – поморщился Коган. – Помолчи, послушай. 'Березка' – ансамбль народных танцев. А тут речь идет о современных. Наши козлы и носороги из культотдела хотят идти в ногу со временем. И нечего ехидничать над тем, как они это делают. Наше дело – найти в этом свой интерес. Так вот, сообщаю главное: на прошлой неделе они связались с гэдээровским телевизионным балетом, и те обещали взять на годичную стажировку нескольких наших танцовщиц. Первый этап конкурса пройдет у нас, а окончательно отбирать немцы будут сами – у себя во Фридрихштадтпаласт. Смекаешь?

– Ты хочешь сказать, что у меня есть шансы?

– Конечно! Ты же дочь героя войны полковника Сыромятина...

– А как я танцую, их, конечно же, не ебет! – Грета надменно прищурилась и со стуком поставила чашку на столик.

Несколько посетителей оглянулись в ее сторону.

– Тише! Что за дурацкая привычка материться? Какая тебе разница? Главное – пройти смотр у нас, а уж там-то немцы будут выбирать без учета родословной. И тут тебе все карты в руки. С твоей профессиональной подготовкой считай, что стажировка у тебя в кармане. Ну как? – Коган с самодовольной миной откинулся на спинку стула.

– Отпад... – протянула Грета, сразу потеряв ернический тон. Застывшая в руке чашка с золотым ободком отражалась в ее широко

распахнутых глазах.

– Ну что, мои шансы повышаются?

– Повышаются, – серьезно ответила Грета. – Но до дела еще далеко. Не очень-то во все это верится.

– А вот увидишь! – Коган влюбленно глядел на Грету. – Таки очень скоро увидишь...

Грета вернулась домой в сильном возбуждении. Я с первого взгляда поняла, что произошло что-то очень важное. Не дав ей раскрыть рот, я приложила палец к губам, сняла с вешалки плащ и указала подбородком на дверь.

На улице Горького моросил дождь. Я раскрыла зонт, и Грета возбужденно прижалась к моему боку. Все было в точности так же, как семь лет назад, когда августовским вечером шестьдесят первого Груня горячим шепотом уговаривала меня согласиться на авантюру с Иванько. Теперь я выслушивала план ее дочери – наивный и вдохновенный. Здесь была и нелегальная вылазка из ГДР на Запад, и устройство тайника для хранения клада, и способы его вывоза в Москву.

– Когда ты едешь? – спросила я наконец.

– Погоди, мы же еще не обсудили мой план. Он тебе нравится?

– План абсолютно безумный. Ты погубишь себя, как твоя мать. Но тебе, как и ей, возражать бесполезно.

– Почему безумный? – нахмурилась Грета. – Отличненько все сходится. Вот смотри...

– Дело не в деталях, – перебила я ее. – Если даже удастся добраться до камней, то нужно быть сумасшедшим, чтобы тащить их сюда. Это прямое самоубийство. В этой стране нельзя быть богатым безнаказанно.

– Прямо афоризм, – Грета насмешливо покачала головой. -

Только почему-то богачей вокруг пруд пруди, – девушка повела рукой в сторону сверкающих в облаках водяной пыли витрин и мчащихся по цветным неоновым лужам автомобилей, – и никто их не трогает.

– Ты не путай, – вздохнула я. – У нас нельзя быть просто богатым. Здесь нужно быть частью системы, ее колесиком, которое крутится на ее благо...

– Симочка, ну не занудствуй, – поморщилась Грета.

– ... а такие как твоя мать и ты, – продолжала я упрямо, – это палки в эти самые колесики. Индивидуалистки хреновы. Но колесико-то из закаленной стали сделано, и палку деревянную переломит, как спичку. Будешь высовываться – система тебя мигом в порошок сотрет. Я думаю, твоя мать это четко поняла в последние минуты жизни, перед тем как на колючку рвануть. Поняла – и рванула.

– Вот увидишь, все будет хорошо, – отмахнулась Грета. -

Приеду к немцам, обживусь, осмотрюсь и что-нибудь придумаю. Если меня вообще возьмут. Не отсеют на отборе здесь или там...

– Возьмут, – ответила я убежденно. – Здесь по анкете, как дочь героя войны, а там – как классную плясунью.

– Вы что, сговорились? – удивилась Грета.

– С кем?

– Да с Коганом. Он мне тоже все про анкету толковал.

– А ты давно его знаешь? Чего это он добрый такой?

– Давно! – засмеялась Грета. – Какая же ты подозрительная, Симочка. Это в тебе твое лагерное прошлое говорит. А сейчас совсем другие времена...

– Времена другие, только страна та же самая.

– Да если бы он один такой был! – воскликнула Грета. – Они ж табунами за кулисы ходят – все эти ловкачи, цеховики и ответственные работники. И у каждого букет, масляные глазки, слюнявые губы и оттопыренные штаны...

Девушка захохотала, стреляя облачками пара в насыщенный влагой воздух.

– Он, по крайней мере, из своих, хоть и администратор. В общем, не беспокойся, Симуля. Отбор назначен на понедельник, тогда все и узнаем. Может, я вообще ни в какую Германию не попаду...

Отбор состоялся в оперетте, на родной сцене. Театр пустовал, труппа собиралась на гастроли. Члены комиссии сидели за длинным столом, поставленным прямо на авансцене, отбрасывая в свете рампы многоголовую тень. Тени залегали и в складках их суровых, всеведающих лиц. На зеленом сукне стояли графины с водой, от дуновения вентилятора шевелились стопки бумаг. Казалось, здесь происходит не просмотр танцевальных номеров, а прогон спектакля 'Заседание парткома'.

Впрочем, слово 'просмотр' не имело прямого отношения к происходящему на сцене. Пока девушки показывали свои номера, заседавшие, сутулясь из-за падающего сзади света, изучали служебные бумаги. Искрилась рассыпанная по пиджачным плечам перхоть. Когда после очередного выступления смолкала музыка, в зале вместо привычных аплодисментов наступала неестественная тишина, нарушаемая лишь скрипом перьев. Очередная кандидатка, переминаясь с ноги на ногу, стояла на месте до тех пор, пока председатель комиссии не отправлял ее за кулисы повелительным жестом прокуренного пальца.

Коган оказался прав. В списке отобранных для поездки в ГДР танцовщиц первым номером значилась Г. Сыромятина.

– Ты лучшая! – крикнул с порога гримерки Фима, почти невидимый из-за шевелящегося букета роз.

– Я знаю, – высокомерно откликнулась Грета, не отрываясь от зеркала. – Не думай, что ты сообщил мне нечто новое. Поставь цветы в вазу.

– Ну что, мои шансы повышаются?

– В общем, да, – Грета не смогла сдержать улыбки. – Но чего-то все равно не хватает.

– Я знаю, чего именно, – торжествующе подмигнул Коган. – Более того, я уже решил и эту проблему!

– Ты о чем? – девушка промокнула лицо салфеткой и повернулась к Ефиму.

– Не скажу. Ты как-то чересчур легко относишься к моим благодеяниям. А мне хотелось бы каких-то гарантий...

– Еще чего! – возмутилась Грета. – Гарантий ему подавай. Между прочим, я тебе ничего не обещала.

– Конечно, – с горечью сказал Коган, – чего стоит уже оказанная услуга...

– Ты эти свои еврейские штучки брось, – смягчилась Грета. – Услуга за услугу, баш на баш, дашь на дашь... Не успеешь оглянуться, как у тебя в должниках окажешься. Так какую же ты проблему решил, Фимуля?

– Так и быть, скажу, – вздохнул Коган. – Только повтори, что мои шансы повышаются.

– Повышаются! – в нетерпении закричала Грета. – Говори уже, наконец, не тяни кота за яйца.

– Удивительная ты девушка, – поморщился Фима. – При такой ангельской внешности материшься, как сапожник.

– Яйца – не мат, – отрезала Грета. – Но если ты сию минуту не расколешься, я тебя таким семиэтажным обложу, что час будешь стоять, обтекать.

– Ну, хорошо, – Фима отошел на два шага назад и сделал эффектную, по его мнению, паузу. – Я пробил для тебя место сопровождающего.

– Какого еще сопровождающего?

– Что-то вроде помощницы в поездке. С нашей стороны в договоре это называется 'куратор', а с немецкой – 'импрессарио'. На самом деле, импрессарио для всей группы буду я, а ты можешь взять с собой помощницу. Выбирай кого хочешь...

– Я хочу Симу! – взвизгнула Грета. – Можно мне взять свою тетушку?

– Первый раз слышу, что у тебя есть тетя.

– Она мне больше, чем тетя. Она мне маму заменила, когда ее не стало...

– А отчего умерла мама?

– Утонула. Во время круиза по Волге, – твердо ответила Грета. – Но сейчас не об этом. Так я могу взять Симу?

– Бери, если хочешь, – пожал плечами Коган. – Надеюсь, у нее нет проблем с законом...

– На случай проблем существуешь ты, – вкрадчиво сказала Грета.

Она вплотную подошла к Когану и, глядя ему в глаза, запустила наманикюренные пальцы в его кучерявую шевелюру. Фима задрожал и потянулся к ней губами. Девушка наклонилась и быстро клюнула его в небритую щеку.

– И это все... – разочарованно протянул Ефим.

– Пока все, Фимочка, – Грета с довольной улыбкой потрепала его по волосам и отстранилась. – Но ты настойчивый, как я погляжу. Твои шансы и впрямь повышаются...

Грета оделась и переулками вприпрыжку побежала на Тверскую.

Я сидела дома и переваривала новость, рассказанную мне в то утро под страшным секретом одной из клиенток. Оказывается, у Светы Аллилуевой умер очередной муж – индиец, и она повезла его хоронить в Индию. Там она окончательно поняла, что больше не хочет жить в родном отечестве, о чем и сообщила советскому послу в Индии. Тот, конечно, велел ей немедленно возвращаться в Москву, но она в тот же день явилась в американское посольство в Дели, попросила политического убежища и, разумеется, его получила. Дочь величайшего из тиранов стала диссиденткой – это было неслыханной иронией истории! В Америке она опубликовала свои письма к любовнику Андрею Синявскому, известному писателю и тоже диссиденту. Роман 'Двадцать писем другу', повествующий о жизни сталинского окружения, стал сенсацией на Западе и вызвал закономерный скандал в Кремле. Но лично меня поразило равнодушие, с которым встретила его советская публика – уже в перестройку, когда книга стала доступной каждому. Это страшное повествование не вызвало никаких эмоций у нашего свободолюбивого народа. Как, впрочем, и 'Один день Ивана Денисовича' Солежницына, и 'Колымские рассказы' Шаламова...

Но я опять отвлеклась. В тот день Грета ворвалась в квартиру как ракета.

– Сима, мы едем! – громогласно объявила она с порога.

– Куда едем? – механически спросила я, не отрываясь от кальки с кельтским узором.

– В Германию, в Берлин!

– Берлин теперь не совсем Германия. Сейчас это всего лишь гэдээр... – бормотала я, погруженная в затейливое переплетение линий.

– Симуля, очнись! – Грета с размаху села на кальку. – Нас ждут великие дела!

– Ты прошла конкурс? – дошло до меня наконец.

– Еще как! Все, как Фима обещал. Ну и ты была права, конечно. И самое главное – ты тоже едешь!

– Я? В каком качестве?

– Как моя сопровождающая. Я теперь важная персона, и мне полагается импрессарио.

– Это тоже Фима устроил?

– Конечно. Он же влюблен в меня по уши. Готов сделать для меня все что угодно.

– Какой-то он подозрительно добрый...

– Симочка, не занудствуй! Опять в тебе лагерное прошлое восстает?

– Я и без всякого лагерного прошлого знаю, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

– Господи, ну какой еще сыр. Я же всю жизнь танцую! Сколько я пахала... Может мне, в конце концов, по заслугам воздаться?

Я опустила лицо к кальке и продолжила копировать орнамент. За весь вечер мы больше не произнесли ни слова. Две новости – о бегстве Аллилуевой и о грядущей поездке в Берлин сплетались как линии в кельтском узоре, рождая множество предчувствий. Даже несмотря на гибель Груни, контракт с нечистой силой продолжал действовать.

Глава XII. Ворота из ниоткуда в никуда.

Наш поезд прибыл в Берлин, на вокзал Фридрихштрассе утром

двадцать второго августа шестьдесят восьмого года. Нас встретил прилетевший самолетом Коган. Он, как всегда, был с букетом – в его руке пламенели алые гвоздики – символ солидарности немецких коммунистов.

– Так вы и есть тот самый добрый волшебник Фима? – я заглянула в его черные блестящие глаза. Он ответил мне простодушной улыбкой.

– Рад познакомиться с тетушкой Греты. Бог даст – станем родственниками.

– Вы что же, собираетесь сделать ей предложение?

– Предложение я ей сделал давно. Она пока не ответила, но говорит, что мои шансы повышаются.

– Повышаться они могут до бесконечности, – беспечно сказала Грета. – Этим шансы на победу отличаются от самой победы. Хватит об этом. Где наша гостиница?

– На Эбертштрассе. Пять минут езды отсюда. Машина ждет.

– А если пешком? Хочется размяться после поезда.

– Понимаю, – улыбнулся Коган. – Для балерины, как для акулы жизнь – это движение.

Шофер забрал наши чемоданы, и мы налегке двинулись вверх по Фридрихштрассе. У меня подкашивались ноги. Этой дорогой мы с Груней шли семь лет назад, надеясь через Тиргартен попасть в Западный Берлин.

Мы свернули на Унтер-ден-Линден – финишную прямую Груниной жизни. Над перспективой аллеи плыла громада Бранденбургских ворот. Ноги отказывались идти. Я споткнулась, сделала вид, что подвернула лодыжку и тяжело опустилась на ближайшую скамейку.

– Кажется вы были правы, Ефим, – произнесла я с вымученной улыбкой, – нам нужно было ехать, а не идти.

– Поймать такси? – Грета испуганно смотрела на меня. – Фима...

Коган сделал шаг к краю тротуара.

– Нет, ничего, я дойду...

Грета внезапно все поняла и опустилась рядом со мной на скамейку.

– Вызвать врача? – забегал вокруг Коган. – Они здесь мигом приезжают.

– Не надо, – твердо ответила Грета. – Сейчас все пройдет.

Несколько минут мы просидели на скамейке, разглядывая темную громаду Бранденбургских ворот с развевающимся над каменной квадригой знаменем. Молот и циркуль на флаге делали его похожим на вымпел средневекового ремесленного цеха. Между колоннами серела Стена, полукругом огибавшая колоннаду позади ворот и отделявшая ее от Тиргартена. Стена поменьше была воздвигнута и перед самими воротами, так что подойти к ним вплотную было невозможно ни с какой стороны. Картина поражала своим величественным абсурдом – огромные ворота были с обеих сторон огорожены бетонным забором. В них нельзя было войти и из них нельзя было выйти. Это были ворота из ниоткуда в никуда.

Наконец я смогла идти дальше. Ворота, плененные Стеной, надвигались на нас, как символ эпохи. Благородные черты пропилей афинского Акрополя, некогда вдохновившие архитектора Карла фон Гонтарда, были намертво зажаты серым бетоном победителей.

Грета подошла вплотную к стене и бережно положила подаренный Коганом букет. Маячивший неподалеку полицейский запрещающе замахал рукой и побежал к ней, доставая на ходу никелированный свисток.

– Здесь нельзя! – громко зашептал Коган. – Подними сейчас же!

Грета презрительно посмотрела на него и не спеша подняла цветы. Когда полицейскому оставалось преодолеть десяток метров, она швырнула букет через стену. Гвоздики кровавыми брызгами взлетели над стеной и скрылись из виду.

– Was ist los? – подбегая, гаркнул запыхавшийся полицай. – Was soll es bedeuten?

– Daß ich so traurig bin? – насмешливо продолжила Грета затверженную еще в школе строфу из 'Лесного царя'. – Ruhig, Herr Polizist. Wir sind gerade aus Moskau.

Полицейский озадаченно остановился и опустил свисток.

– Не надо его дразнить, – испуганно зашептал Коган. – Нам не нужны неприятности.

– Не волнуйтесь, Ефим, – вмешалась я и добавила по-немецки: – Господин полицейский, приехав в Берлин из Москвы, мы первым делом решили возложить цветы к Бранденбургским воротам в память погибших советских воинов – освободителей. Вы что-то имеете против?

– Нет, мадам, – полицейский снял фуражку с высокой тульей и вытер вспотевший лоб. – Но к стене цветы возлагать не разрешается.

– Поэтому мы и перебросили их поближе к воротам.

Полицейский угрюмо козырнул и отошел. Коган перевел дух. Грета стояла со сжатыми кулаками.

– Расслабься, все обошлось, – тронул ее за локоть Коган.

– Обошлось, – механически кивнула Грета. – Но твои шансы понизились.

Через полчаса, оставшись наедине со мной в гостиничном номере, Грета перестала сдерживаться.

– Я не думала, что мне придется отплясывать чуть ли не на могиле матери! Какого черта мы вообще сюда приехали? – кричала она, расхаживая из угла в угол. При каждом повороте казалось, что она вспорхнет, как вспугнутая птица.

– Ты же сама все это затеяла вместе со своим Коганом, – пожала я плечами. – Откажись от выступления. Можешь ты в конце концов заболеть? Сядем в поезд и уедем обратно. Можно даже чемоданы не распаковывать...

– Ну уж нет, – Грета остановилась посреди комнаты. – Не дождутся, сволочи. Я им покажу...

– Не сомневаюсь, – кивнула я. – Осталось только дожить до завтрашнего утра...

Наутро Грета выступила блестяще. Вчерашняя вспышка не прошла даром. Во время ее танца со сцены летели почти осязаемые сгустки энергии. В ложах сидели сановного вида мужчины в штатском и несколько генералов в форме армий ГДР, Советского Союза и Чехословакии. Переговаривались, в основном, по-русски. Грету они проводили восторженными аплодисментами.

В гримерной я набросила на разгоряченную Грету халат и на минуту прижалась к ней щекой. Девушка усталой птицей примостилась в кресле. В дверь постучали.

– Если это Фима, – Грета раздраженно повела плечами, – скажи ему, чтобы оставил цветы за дверью. Если не хочет получить букетом по роже.

Вошел возбужденный Коган.

– Ты почему без цветов? – нахмурилась Грета.

– Не успел. Хотел скорее сообщить новости. Официально

результаты объявят вечером на банкете, но мне уже сказали, что контракт у тебя в кармане.

– Это те мордатые в зале так решили?

– Гретхен, что за тон, – поморщился Коган. – Это ответственные люди из министерства культуры ГДР.

– А почему в зале было столько вояк? Да еще с шитыми погонами и лампасами? Война с Америкой начинается?

– Грета, не болтай, – Коган понизил голос и оглянулся на дверь. – Вчера в Праге войска Варшавского Договора подавили выступление чешских националистов. Сейчас везде много военных. Но все уже позади.

– О господи, – вырвалось у меня. – То Будапешт, то Прага. Кто следующий?

– Послушайте, давайте не будем в это лезть хотя бы сегодня. Кстати, от этих вояк есть конкретная польза. Нам на весь день выделили шикарный лимузин с шофером. Можем ехать куда хотим. Поехали кататься!

Коган с надеждой смотрел на Грету. Та пожала плечами.

'Шикарным лимузином' оказался военный уазик, правда новенький и идеально чистый. Мы с Гретой забрались на заднее сиденье, покрытое малиновым плюшем. Лицо шофера – сорокалетнего рябого старшины показалось мне знакомым.

– Скажите, вы давно в Германии служите?

– Да уж, почитай, двадцать годов. Не припомнили меня? Я-то вас сразу признал.

– Это вы нас в сорок восьмом в Берлин везли из Варнемюнде? – вспомнила я наконец.

– Я самый, – расплылся в улыбке рябой. – Выглядите вундерщён. А напарница ваша вообще не изменилась. Чудеса, да и только...

– Вы ведь, кажется, тогда майора Бельского возили?

– Так точно. Я и сейчас его вожу. Только он уже не майор, а генерал-майор.

– Стало быть, он тоже здесь?

– Натюрлих. Только вчера из Праги прибыли. Дали там прикурить наши танкисты чешским нацикам...

– Как же вам удалось двадцать лет здесь прослужить и на родные просторы не загреметь? – вмешалась Грета.

– Бельскому спасибо – добрейшей души человек. А так пришлось бы на родине месить г... – шофер запнулся, – глину в общем месить в селах родной Рязанщины.

– Помню-помню, – мне стало вдруг весело. – Вы еще жаловались, что здесь бензин продать некому.

– Сейчас-то с этим попроще, – лицо шофера разгладилось. – Здешний народ быстро к новой жизни привыкает. И то сказать, нечего из себя, извините, целок строить. Вон какую войнищу вероломно развязали, а канистру левого бензина, видишь ли, западло купить у работяги-водителя за трудовые марки. Тем более, я ж цены не ломлю, как капиталист какой-нибудь или даже государственная соцзаправка. Вот и потянулся народ за дешевым топливом, куда они на хрен денутся... Так что с клиентурой у меня теперь полный орднунг. И вообще, в странах народной демократии чувствуешь себя уже как дома. Сбросили с себя иго фашистское, к нашей культуре на глазах приобщаются...

Откровения рябого шофера прервало появление Когана.

– Можем ехать! – провозгласил он, возбужденно потирая ладони. – Давай сначала вокруг Фридрихштадтпаласта, – велел он шоферу.

– Яволь, – ответил шофер, выруливая на Эбертштрассе. – В паласт этот наш комсостав частенько наведывается. Там такие фройляйн отплясывают – взглянешь и остолбенеешь. Это вам не села Рязанщины...

Мы покатались по центру Берлина, то и дело натыкаясь на серую бетонную стену, наглухо перерезавшую когда-то оживленные улицы. Впрочем, в нескольких местах были устроены пропускные пункты со шлагбаумами. Возле них разгуливали солдаты с оружием.

– А в Западном Берлине вам доводилось бывать? – внезапно спросила Грета.

– А как же, – спокойно ответил шофер. – Генерала частенько туда на всякие совещания вызывают. У нас и пропуск постоянный имеется... – шофер похожим на сардельку пальцем ткнул в цветной картонный прямоугольник на лобовом стекле. – Хотите, прямо сейчас на ту сторону скатаем? Гэдэровские вояки и без пропуска перед генеральской машиной шлагбаум подымут. Кому охота приключения искать на ж... В смысле, лишних проблем никто не желает.

– Это нам ни к чему, – быстро сказал Коган. – И на этой стороне есть что посмотреть.

– Нет, отчего же, – Грета упрямо наклонила голову. – Это было бы очень интересно.

– Ни к чему, – умоляюще повторил Фима. – Ей-богу, ни к чему.

– Фимчик, твои шансы и так вчера понизились, – усмехнулась Грета. – А сегодня, похоже, и вовсе завянут на корню...

– Вот, кстати, КПП, – притормозил шофер. – Чекпойнт Чарли

называется. – Историческое место! Здесь в августе шестьдесят первого, когда стенку начали ставить, такое было!

Грета вздрогнула.

– Наши и американские танки на этой самой Фридрихштрассе лоб в лоб друг против друга всю ночь стояли, – продолжал шофер. – Чуть по новой война не началась. Ну что, едем?

– Едем, – покорно отозвался Коган.

На КПП дежурный офицер с плетеными погонами мельком взглянул на пропуск и кивнул водителю – проезжай. Красно-белый шлагбаум взмыл вверх, освобождая путь.

– Когда с генералом еду, так этот ферфлюхтер честь отдает, – проворчал шофер, минуя КПП. – А водиле, что ж, и кивка хватит. Но с другой стороны, кто его сюда поставил эту полосатую палку охранять? Вот такие, как я, простые рязанские мужики, победившие коричневую чуму. Так что чует кошка, чью мясу съела... Они думали, раз война кончилась, так с них и взятки гладки. И можно к буржуям запросто шастать, хоть пешком, хоть на метре. Не-ет, милые, хренушки вашей дунюшке. Вот вам стеночка серенькая с колючкой поверху, вот вам будочка со шлагбаумом, вот вам солдатики с трехлинейками оптическими... А все равно прут, суки, через стену, хоть их и шпокают пачками, – рябой удивленно покрутил головой. – Подкопы роют тут и там, чисто крысы. Все им свободы мало. Съездили бы посмотреть, как победители живут в селах Рязанщины...

Мы во все глаза разглядывали перспективу открывшейся за КПП Фридрихштрассе. Уходя от центра города она сужалась, но к западу от Стены непостижимым образом приобретала солидный, респектабельный вид, избавленный от советского налета, который с каждым послевоенным годом все прочнее ложился на восточную часть столицы поверженного рейха.

– Куда дальше рулить? – спросил водитель. – Скоро упремся, кончается Фридрихштрасса.

– Пока прямо, – я лихорадочно пыталась сориентироваться среди новых построек. – Еще немного...

– Вот она и кончилась, – шофер уменьшил скорость до предела. – Тут слева еврейский музей, говорят, до войны был, – продолжил он экскурсию. – Музей-то Гитлер прикрыл, а с евреями не успел управиться. Вот они по старой памяти здесь и кучкуются. Банки пооткрывали, магазины. Шайзе... – водитель покосился на кучерявую шевелюру Когана.

– Знаете, мне надоело в машине сидеть, – заявила я, совместив, наконец, в памяти послевоенные берлинские руины и вновь отстроенные улицы. – Хочется воздухом подышать.

– Давайте немного погуляем, – поддержала меня Грета. – Я и вправду, как акула – могу дышать только когда двигаюсь.

И встретив умоляющий взгляд Когана, добавила капризно:

– В конце концов, я сегодня именинница, и вся эта поездка -

мой подарок.

Шофер остановил машину у небольшого сквера. Противоположная сторона улицы была застроена новыми многоэтажными зданиями, по тротуарам двигался служилый люд, выделялись яркие вывески ресторанов. Блестел толстыми стеклянными дверями уходящий в полумрак просторный пассаж. У входа висела табличка с названиями компаний и магазинов, населяющих галерею. В середине списка значилось: 'Schweizerische Bankgesellschaft (SBG), 1862'. Мои колени мелко задрожали. В чувство меня привел громкий смех Греты.

– Ты чего так распереживался, Фимчик? Подумаешь, на триста метров углубились во вражеский тыл. Зато какие тут шикарные магазины – один на другом! Какое белье в витринах, ты только погляди, Фимуля, если не боишься случайной эрекции! Настоящее, немецкое, довоенного качества. Не то что в вашей паршивой гэдээр. Я уже не говорю про села Рязанщины, где живут победители рейха. Вот только, сука, ни одной западной марки у победителей нет...