Текст книги "Код бикини (СИ)"

Автор книги: Антон Гейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Впрочем, мимолетная гонорея была лишь незначительным побочным эффектом генеральской деятельности. В целом же она была чрезвычайно успешной как в карьерном отношении, так и в плане роста личного благосостояния.

Так продолжалось до сорок восьмого года. К тому времени процесс очищения Восточной Германии от проклятого нацистского наследия был в целом завершен. Попросту говоря, вывозить было практически больше нечего, и в Кремле было решено всенародным волеизъявлением немецких рабочих и крестьян создать новое независимое государство – Германскую Демократическую Республику. Генерал понимал, что самые жирные блюда пира победителей уже съедены и планировал свою последнюю, самую важную поездку. Три года он с помощью Иванько свозил и отправлял с женой в основном громоздкие предметы. Но главные его приобретения до сих пор находились в одному ему ведомых тайниках. Там хранились вещи значительно более компактные и в той же степени более ценные.

Генералу неожиданно пригодились уроки угнетавшего его в юности ювелира. Теперь К., прочесывая со своей свитой музеи, хранилища и дома отдельных недобитых фашистов мог сходу оценить и чистоту драгоценных камней, и правильность их огранки, и сложность ювелирного исполнения. Ему хватило ума пренебрегать массивными золотыми украшениями: громоздкими брошами, вульгарными дутыми браслетами и тяжелыми кулонами. Такие вещи доставались его челяди, а для себя К. оставлял чистейшей воды бриллианты, рассыпающие снопы разноцветных лучей, ограненные в виде широких зонтиков темно-розовые рубины, плоские прозрачные изумруды, наполненные до краев глубокой синевой сапфиры. Ему удалось собрать коллекцию ценностей, способную поразить самого взыскательного знатока. Его учитель и хозяин, будь он до сих пор жив, несомненно гордился бы талантливым учеником.

Как опытный конспиратор, К. хранил свои сокровища в разных местах по всей советской оккупационной зоне. Расположение тайников (про себя генерал называл их 'схронами') было отмечено особым шифром на специальной крупномасштабной карте, которую К. постоянно носил с собой или хранил в сейфе. О сокровищах знал только он один. Генерал понимал, что пир победителей заканчивается, и его в любой момент могут перевести в какой-нибудь Усть-Каменогорск. Наступало время вскрывать схроны, собирать ценности и быть готовым к скорому возвращению на советскую родину. Подготовку предстояло провести лично, не доверяя ни жене, ни Иванько, ни, тем более, прислуге...

Глава III. Последний подвиг генерала К.

– Тут-то и произошла эта история с катапультами, – Сима, опершись о руку Алика, поудобнее устроилась на подушках. – К тому времени мы с Груней были двадцатидвухлетними дылдами и уже никак не походили на воспитанниц. Генерал оформил нас вольнонаемными, хотя на самом деле мы исполняли обязанности прислуги.

В Варнемюнде еще во время войны немцы начали производить первые в мире авиационные кресла для катапультирования. Генералу К. было поручено изучить секретную новинку, по возможности провести ее испытания и дать заключение: надо ли ее в целости и сохранности доставить в КБ Микояна и причислить к выдающимся изобретениям советских конструкторов или, как обычно, разобрать к чертовой матери налаженное производство на отдельные станки и отправить их на социалистическую родину для дальнейшего укрепления ее обороноспособности.

Поручение было дано генералу в лучших большевистских традициях, а именно – назначить руководить делом человека, который не разбирался в нем ни ухом, ни рылом. Генерал до этого занимался исключительно штабной работой и за всю войну летал самолетом лишь однажды, большую часть полета блюя в солдатский котелок под осуждающим взглядом второго пилота. Тем не менее К. с энтузиазмом взялся за дело.

Первая часть операции прошла без сучка, без задоринки. Генерал затребовал из московского 'почтового ящика' бригаду авиационных спецов и поручил Иванько обеспечить их всем необходимым. Софья Вениаминовна в очередной раз отбыла на советскую родину с партией незаконно захваченного фашистами имущества. Сам же К. – впервые без ординарца и шофера – отбыл на 'хорьхе' в главную свою поездку.

Операция продолжала успешно развиваться. Генерал лично объехал свои схроны и откопал сокровища. Мы поняли это позже, когда военный следователь при нас нашел в багажнике генеральского 'хорьха' саперную лопатку с налипшей на ней глиной и сухой хвоей. Этот идиот повертел лопатку в холеных руках и брезгливо выбросил ее, как не заслуживающую внимания.

– Какой следователь? – недоуменно спросил Алик. – Откуда вообще взялись все эти подробности?

– Заткнись и слушай, – поморщилась Сима...

После отъезда генерала Иванько выбрал из сложенного в гараже конфискованного добра отрез зеленого сукна и отправился на 'виллисе' в Эльменхорст, где стояла ближайшая советская военная часть. Там он обменял сукно у знакомого повара на несколько банок тушенки и два черствых хлебных кирпича. Диетический набор был увенчан алюминиевой канистрой с казенным спиртом. Выделенные на питание спецов деньги оставались нетронутыми. Мысленно похвалив себя за оборотистость, ординарец отправился на аэродром, где немцы во время войны испытывали катапульты. Вскоре приземлился трофейный 'фокке-вульф' с московскими спецами. Иванько подвез их к нужному ангару, выдал импровизированный паек и, не теряя времени, отбыл в Росток к очередной связисточке.

На следующий день генерал вернулся из поездки. С довольным лицом, в грязной шинели и сапогах он быстро занес в гараж какой-то сверток. Затем вызвал к себе Иванько.

– Спецов встретил?

– Так точно, товарищ генерал. Бригада специалистов из КБ общего машиностроения прибыла в количестве двух человек. Обеспечены всем необходимым для работы и быта.

– Включая баб? – ухмыльнулся К.

Настроение его было радужным.

– Ну что вы, товарищ генерал, – потупился ординарец. – После того случая...

– Перестань, – поморщился К. – Питанием спецов обеспечил?

– Так точно. Как говорили древние, феци яуод потуи, фациант мелиора потентес – я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше. Все свежее, с рынка. Кровяная колбаска, сырок, деревенский творожок, копченая форелька, редисочка хрустящая, молодая картошечка, хлебушек еще теплый...

– Прекрати, – рявкнул генерал, сглотнув слюну.

– Есть прекратить, товарищ генерал. Спецы свежим питанием обеспечены. Пусть чувствуют себя настоящими победителями вермахта, а не вшивыми работниками тыла, хоть и со спецпайком.

– Ну и как они там? – строго спросил генерал. – Соответствуют?

– Да вроде маракуют помаленьку, товарищ генерал, – ответил Иванько, растягивая губы в шкодливой улыбке.

– Тогда поехали смотреть, – нахмурился генерал, словно предвидя недоброе.

Однако неясные предчувствия не могли испортить ему хорошее настроение. Он с аппетитом поел, выпил двести граммов водки, рассказал пару скабрезных анекдотов...

– Ей-богу, я ничего не понимаю, – сказал Алик. – Откуда ты все это знаешь?

Вместо ответа Сима достала из-под локтя твердую парчовую подушку и с размаху хлестнула Алика по физиономии. Молодой человек отпрыгнул от кровати и обиженно опустился в кресло.

– Пока К. ел, мы с Груней почистили ему шинель и сапоги, – продолжила Сима. – Через полчаса он вместе с ординарцем отправился на аэродром.

Что было дальше, мы узнали уже в основном от этого кобеля Иванько. Рассказывая, он все время дрожал и пил спирт, пил и дрожал. Так его, трясущегося, в одних кальсонах и забрали – он никак не мог одеться, не попадал руками в рукава и ногами в штанины. Тогда они с мясом сорвали погоны с его гимнастерки и швырнули ее вслед за ним в 'виллис'. Ей-богу, мне даже жалко его стало, хоть и был он окончательным сукиным сыном. Вот что он рассказал нам с Груней, пока еще был вменяемым...

Генерал с ординарцем приехали на аэродром и отыскали нужный ангар.

– А где же самолет? – недоуменно спросил К. – Они что, катапульту в помещении испытывают?

Иванько пожал плечами и откатил перед генералом незапертую воротину. В полумраке капонира под низким сводчатым потолком из толстого, на случай бомбежки, ноздреватого бетона стоял новенький 'хейнкель' цвета молодой травы. Фонарь был откинут. В кабине никого не было.

Генерал, сопровождаемый ординарцем, обошел самолет и обнаружил сидящих на корточках спецов. Стена перед ними до самого пола была испещрена начертанными мелом математическими символами. Один из них – худой очкастый блондин – развивал выкладки, перейдя со стены на бетонный пол. Второй – волосатый и кряжистый – невнятно, но с заметной иронией комментировал написанное первым витиеватым матерком. На вошедших они не обратили никакого внимания.

– Мужики, вы чем тут занимаетесь? – негромко спросил генерал.

Ответа не последовало. Иванько приблизился к волосатому и рявкнул ему прямо в мохнатое ухо:

– Отвечай, падла, когда с тобой генерал разговаривает!

Волосатый отпрянул, поморщился и продолжил свое невнятное бормотание. Ординарец повернулся к очкастому, вырвал у него мел и швырнул его в серую бугристую стену капонира. Осколки мела с дробным треском срикошетили по фюзеляжу самолета. Блондин близоруко сощурился на испачканные мелом пальцы и растерянно поднял глаза на Иванько. Тот раздраженно отошел к стене и повернул выключатель. Под лучом прожектора засияли плоскости самолета, заиграли бликами разложенные на полу хромированные инструменты, матово засветилась стоявшая в углу алюминиевая канистра. Иванько поддал канистру ногой, она гулко ударилась о стену и, будучи совершенно пустой, легко запрыгала по бетонному полу.

Спецы с трудом поднялись на ноги, и тут только генерал увидел что они оба мертвецки пьяны.

– Ты кого мне привез?! – гневно вращая глазами, закричал К., поворачиваясь к ординарцу. В тесном капонире его голос прозвучал громовым раскатом.

– Дык ведь кого прислали, того и привез, товарищ генерал... – попятился Иванько. – Кадровик сказал – классные спецы,

теоретики катапультирования, морально устойчивы...

– На хрена мне твои теоретики! – продолжал неистовствовать генерал. – Срать я хотел на их моральную устойчивость! Мне нужно запустить катапульту и доложить об этом руководству страны, понял ты, ебаришко позорное?!

– Виноват, товарищ генерал, – пробормотал Иванько. – Эрраре хуманум эст. Человеку свойственно ошибаться...

Но генерал не внял благородной латыни нерадивого ординарца. Он схватил блондина за ворот и закричал ему в самое ухо:

– Ты знаешь, как запустить это долбаное кресло, теоретик хренов?!

Очкастый отшатнулся, дернул шеей, икнул и поник головой. Генерал швырнул его на сложенный в углу брезент и повернулся к волосатому:

– А ты знаешь?! Отвечай, гнида, а то застрелю!

Волосатый взмахнул руками и пробормотал:

– Если тв... тв... твердотопливный ус-скоритель ак-ктивировать...

После этого он уставился оловянными глазами на сияющую в блеске прожектора пуговицу на генеральском кителе и замолк.

Взбешенный К. отвесил ему классического гвардейского 'леща', и волосатый полетел в угол вслед за напарником.

– Погоди же, с-сука, ты у меня за все ответишь, – процедил генерал, медленно подходя к Иванько. Тот попятился к стене.

Наступая на ординарца, К. зацепился сапогом за стоявшую у плоскости самолета стремянку и остановился. Прямо перед ним на уровне глаз блестел стеклами фонарь кабины пилота и чернела спинка пресловутого кресла-катапульты. Злоба с новой силой охватила генерала. Так изумительно гладко, так фантастически удачно был проведен этот день, быть может, главный день в его жизни, с такой легкостью осуществлялся его тщательно разработанный план, а эти мудаки...

Прервав собственные мысли, генерал резким движением пододвинул к себе стремянку, отдуваясь, влез в кабину и уселся в кресло пилота. Иванько, не решаясь подать голос, опасливо наблюдал издали.

Некоторое время К. разглядывал многочисленные приборы, а затем принялся решительно дергать за все рычаги и нажимать на все кнопки подряд. Очевидно, генеральская интуиция оказалась выше научных знаний секретных спецов. Как впоследствии утверждали эксперты, генералу удалось то, чего никак не получалось у теоретиков из московского 'почтового ящика'. Случайная, а точнее вдохновенная комбинация включенных кнопок, сдвинутых рычагов и нажатых педалей вдруг сработала как долгожданное бинго игрового автомата, когда аппетитные вишенки под мелодичный звон неожиданно выстраиваются в ряд и слышится веселый частый стук падающих монет. С той лишь разницей, что генеральским выигрышем оказался не денежный приз, а пресловутая активация твердотопливного ускорителя кресла-катапульты, на необходимости которой прозорливо настаивал волосатый спец. В полном соответствии с замыслом немецких инженеров под полом кабины зашипел сжатый воздух, сработала пружина и мгновенно включившиеся ускорители с огромной силой выбросили кресло вместе с генералом через открытый фонарь. Расстояние до потолка капонира не превышало полутора метров, поэтому исторический полет генерала был крайне недолгим.

Наблюдавший сцену Иванько все понял за секунду до развязки. Из-под самолета стремительно вырвались две газовые струи, и тут же ординарец услышал звук, напоминающий падение гнилой тыквы на брусчатую мостовую.

Спустя полчаса из ростокской комендатуры прибыло дежурное отделение. Солдаты в новеньких гимнастерках и начищенных сапогах, тихо матерясь, без особого тщания собрали то немногое, что осталось от генерала в брезентовую сумку. В отдельный пакет сложили погнутые от удара о бетонный потолок ордена. Так их и несли потом за гробом К. на атласных подушечках – 'обожженные в боях', как впоследствии написала 'Красная Звезда'.

Глава IV. Сокровища поверженного Рейха.

Мила и Алик ошеломленно молчали. Сима размяла новую сигаретку и не спеша закурила.

– Это был поворотный день в нашей с Груней жизни. К дому подкатил комендантский 'виллис', и солдаты вывели из него дрожащего, почти невменяемого Иванько. Мордатый капитан из комендатуры коротко сообщил нам, что генерал пал смертью храбрых при выполнении воинского долга и велел держать язык за зубами. Впрочем, поделиться новостью мы все равно ни с кем не могли, поскольку нас вместе с Иванько заперли в гараже и тут же начали обыск. Оставшийся без хозяина ординарец, дрожа и всхлипывая, рассказал нам с Груней о последнем полете генерала К. Затем он поднялся на цыпочки, нашарил на стеллаже с инструментами армейскую фляжку в брезентовом чехле и надолго припал к ней губами. Оторвавшись наконец от алюминиевого горлышка, он обвел нас просветленным взглядом, непослушными пальцами завинтил крышечку и положил фляжку на полку. Затем он аккуратно расстелил волосатую шинель на бетонном полу и разделся до бязевой рубахи и кальсон, словно собираясь лечь в постель. В этот момент силы окончательно оставили его, и он тяжело рухнул на пол рядом с шинелью.

Каким бы ни был Иванько гнусным мерзавцем и отпетым кобелем, в ту минуту он был для нас товарищем по несчастью, и мы по-бабьи пожалели его. Не в силах приподнять отъевшегося за три послевоенных года ординарца, мы перекатили тяжелое, как жернов, бесчувственное тело на шинель и прикрыли его полой в лучших традициях военно-патриотической литературы, воспевающей романтику походной жизни. Правда, шинель эта не была прожжена у костров или пробита осколками в боях, а лишь недавно получена у интенданта и была теплой и приятно волосатой на ощупь.

Судя по доносящимся до нас звукам, обыск шел нешуточный. На чердаке слышались шаги, в доме хлопали двери, гулко сдвигалась мебель, раздавался деревянный треск – вероятно поднимали половицы. Через несколько часов нас с Груней перевели в комнату прислуги и снова заперли. По комнате с открытыми настежь окнами летал пух из вспоротой перины, валялись перевернутые стулья и разбросанные вещи.

Дверь распахнулась, и к нам вошла плотная крашеная блондинка с треугольничками в красных петлицах, явно копирующая стиль Марлен Дитрих. Похлопывая плетеным кожаным хлыстиком по лаковому сапожку, она приказала нам раздеться догола. Мы стянули одежду и, дрожа от холода, стояли перед ней, прикрываясь руками сверху и снизу. Последовала команда 'руки опустить!', и не успели мы повиноваться, как хлыст со свистом обжег Грунино плечо, оставив вспухшую красную полосу. Груня взвизгнула, и мы поспешно опустили руки. Далее последовали процедуры, впоследствии многократно повторенные со мной во время шмонов на любимой родине, а именно: наклоны, раздвигание ягодиц и приседания в расчете на то, что из наших интимных отверстий при этом вывалятся пароли, коды, явки, адреса иностранных резидентов и прочие ценные сведения, неминуемо означающие для проводящего обыск военнослужащего благодарность в приказе и внеочередной отпуск.

Из нас с Груней в этот раз (как, забегая вперед, и при последующих обысках) ничего не выпало. Марлен с недовольной миной наманикюренными пальчиками прошлась по швам наших трусов и лифчиков и велела нам одеваться. Побрезговав оскверненным бельем, мы кое-как натянули платья на голое тело.

После обыска мордатый капитан выпустил нас из комнаты и велел не покидать дома. В гараже он брезгливо переступил через спящего Иванько и погрузился в машину. Как я уже сказала, двое солдат после безуспешных попыток натянуть на Иванько одежду забросили его в кузов в одних кальсонах. Перед самым отъездом, когда уже заурчал мотор, один из солдат по приказу мордатого капитана нехотя вернулся, перетряхнул шинель пьяного ординарца и обшарил карманы.

Дом был разгромлен. В каждой комнате был вскрыт пол, стены в поисках тайника истыканы специальными щупами, все вещи измяты – очевидно был прощупан каждый шов. Побродив в прострации по дому, мы с Груней нашли рассыпанные по полу сигареты, каждая из которых была переломлена пополам. Мы вернулись в гараж и дружно задымили этими половинками, постепенно приходя в себя.

Шинель Иванько по-прежнему лежала на бетонном полу. Во сне

ее хозяин обмочился, так что вокруг нее образовалась порядочная лужа. Стараясь не дышать носом, мы с Груней взялись за углы шинели и повесили ее просушиться на гаражные ворота.

На освободившемся месте, прямо посреди лужи темнел четкий контур круглого, размером с шапку, люка.

С минуту мы ошеломленно смотрели на люк. Я видела, как от ударов пульса вздрагивает под платьем лишенная лифчика Грунина грудь. Мы поглядели друг дружке прямо в глаза, нет даже глубже – прямо в душу, которую мы в ту минуту заложили лично черту. Как я позже поняла, этот долгий взгляд был нашей молчаливой сделкой с нечистым – более прочной, чем любые бумажные договоры, скрепленные самыми важными печатями. Наш контракт был заключен не на веленевой бумаге с золотым обрезом, а на обоссанном бетонном полу с темнеющим контуром люка, напоминающим по форме дьяволово копыто. Наконец наши взгляды разошлись – негласный договор был заключен, и нам оставалось лишь действовать. Как во сне я нашла на стеллаже с инструментами широкую стамеску и поддела крышку люка. В открывшемся углублении лежал сверток из желтоватой бязи. Груня дрожащими пальцами развернула грубую ткань, и мы увидели объемистый кисет из сыромятной кожи и круглую жестяную коробку из-под печенья. На празднично раскрашенной крышке пухлые краснощекие дети весело играли в снежки.

Несомненно, покойный генерал, чей эпителий намертво въелся в поры бетонного потолка капонира, не собирался использовать этот тайник вплоть до очередной поездки на любимую родину. Наверняка у него было место понадежнее неподалеку от дома. Однако прихотливой судьбой ему было предначертано совершить главный и единственный подвиг в своей жизни (запущенная им катапульта была впоследствии использована в советских МиГах), так что завершающая часть операции по вывозу ценностей не была реализована. Иванько же, как верный пес-ординарец, хотя и невольно, закрыл временный тайник своим проспиртованным телом.

Груня споро завернула кисет и коробку в кусок бязи, приладила на место крышку тайника, и мы быстро покинули гараж. В нашей комнате мы тщательно задернули шторы и забрались с головой под одеяло. Я наощупь сняла с коробки крышку, а Груня включила маленький потайной фонарик. Мгновенно сноп разноцветных искр заставил нас зажмуриться. Груня выключила фонарь, и мы осторожно открыли глаза. Ничтожного света, проникавшего сквозь плотные шторы и одеяло было вполне достаточно, чтобы лежащие грудой в коробке камни ожили и налились до краев глубинным огнем. Как зачарованные, смотрели мы на пробегавшие по полированным граням цветные сполохи, на вспыхивающие на ребрах и остриях световые иглы. Камни впитывали слабый рассеянный свет до последнего лучика и сгущали его в своей сердцевине, не выпуская из хитроумной оптической ловушки выверенных опытными ювелирами углов отражения.

Камней было много; несомненно, перед нами было колоссальное состояние. Под ними, на дне коробки были уложены пачки тысячедолларовых банкнот с надписью 'Reichsbank' на бандероли. Очевидно, демилитаризационная деятельность генерала не оставляла без внимания и банковские хранилища поверженного рейха. На фоне бриллиантов и изумрудов, баснословная ценность которых подкреплялась их колдовской красотой, деньги выглядели их невзрачным, условным эквивалентом.

Я закрыла крышку, погасив волшебное сияние. Груня в прострации включила и снова выключила фонарик. С минуту мы ошеломленно лежали под одеялом, а затем нас неудержимо повлекло друг к дружке. Белья на нас не было, мы мгновенно стянули платья и сплелись телами. После этого много раз – в счастливые или горестные моменты жизни – похоть завладевала всем моим существом. Человечьей натуре нет дела до природы охвативших его чувств, важна только их острота. Настоящим апогеем радостных или горестных переживаний может быть только оргазм, поскольку никакие эмоции не сравнятся с ним по силе выражения, по мощи благотворного опустошения. Попутно я поняла, что талант любить – это дар божий, не зависящий ни от интеллекта, ни от воспитания. Груня, которую я тогда считала едва отесанной деревенщиной, любила изысканно и вдохновенно.

Никогда в жизни, ни с одним мужчиной, не говоря уже о случайных подругах-ковырялках в Потьминском лагере, у меня не было таких глубоких, полуобморочных оргазмов. Хотя, вообще говоря, тогда с Груней мы занимались не любовью; каждая из нас неистово ласкала не подругу, а свою неслыханную удачу, свою будущую яркую, богатую жизнь.

Упоенные блеском камней и благородной серо-зеленой патиной долларов, мы не сразу вспомнили про тяжелый кожаный кисет. В нем оказалось двенадцать похожих на маленькие гробики банковских золотых слитков. На каждом стояло клеймо в виде орла, держащего в когтях свастику, и было отчеканено 'Reichsbank 1 KILO Feingold 999.96'. Мы отупело смотрели на тяжело мерцающий в свете фонарика металл. Это было уже чересчур.

– Это что же – двенадцать кило золота? – прошептала Груня покусанными в недавней страсти губами.

– Выходит так, – кивнула я. – Только камни все равно дороже. В тысячу раз дороже.

Придя в себя, мы, как были голые, сели в кровати и стали соображать, что делать со свалившимся на нас счастьем. И чем больше мы думали, тем призрачней становилось наше богатство. Мы могли полюбоваться им, пощупать руками, но обратить его в новую счастливую жизнь представлялось задачей неимоверной сложности. Полномочиями перевозить грузы без досмотра обладал только покойный генерал.

Вся надежда была на Софью Вениаминовну, возвращения которой мы ждали со дня на день. Мы предполагали, что теперь нас вместе с ней отправят назад в Москву, а до этого ценности надо было где-то спрятать. Нас в любой момент могли заново обыскать, и держать при себе даже один камушек было бы очевидным самоубийством. Требовался надежный временный тайник.

Ранним утром мы осторожно вышли из дома и, стараясь не хрустеть гравием дорожки, зашагали к морю. В километре от виллы между песчаными дюнами темнела разбитая береговая батарея. Похоже, союзники утюжили ее авиацией не один день. Повсюду валялись бетонные глыбы, торчала арматура, ржавели остатки орудий. Кроны корабельных сосен были срезаны осколками. Над мертвыми стволами у самой кромки воды возвышалась заброшенная, чудом уцелевшая наблюдательная вышка. Путь преграждала натянутая на уровне колен колючая проволока. Груня напружинилась как кошка и бесстрашно сиганула на колючку, давя ее, словно гадюку, обутыми в трофейные сапожки крепкими ногами. Ржавая проволока лопнула и зазмеилась по опавшим листьям.

Поплутав между дюнами, мы спустились по обомшелым бетонным ступеням в каземат. Одна из его стен лопнула, вероятно при взрыве авиабомбы, образовав широкую трещину. Мы втиснули в нее укутанную в бязь коробку с драгоценностями и завернутый в брезент кисет с золотом, завалили все песком и выбрались из каземата.

В пустынных дюнах посвистывал ветер, с шорохом осыпался крупный песок. Берег был пустынным, и только вдалеке, дымя трубами, к порту подходила темная громада крейсера. Поминутно оглядываясь, мы быстро вернулись домой.

Издали мы увидели стоящий у дома 'виллис' военного коменданта Варнемюнде майора Бельского. Комендант в идеально выглаженном френче и надраенных до зеркального глянца сапогах стоял посреди двора, раздраженно теребя белые перчатки. Перевалившись через борт, из кузова выбрался Иванько в измятой гимнастерке и галифе с белесыми разводами. Он тщетно пытался принять стойку 'смирно' и дрожащей рукой судорожно нашаривал крючок на жеваном воротничке.

– Я все понимаю, – брезгливо морщась, отчитывал Бельский похмельного генеральского ординарца, – сейчас не сорок пятый год, и никто не требует от вас фронтовой дисциплины. Но и вы поймите, какую миссию возложила на нас сама история. Мы должны нести свет цивилизации и культуры вчерашним нацистским варварам. Мы должны увлечь их своим примером в светлое коммунистическое будущее. В нас все должно быть прекрасно: и опрятный внешний вид, и чистое обмундирование, и высокий идейно-политический уровень. Я уже не говорю об уважении к памяти геройски погибшего генерала К., вашего шефа...

Заслышав шорох гравия, комендант повернулся к нам с Груней.

– Вот, Иванько, берите пример, – продолжил он, приветствуя нас кивком, – обычные девушки, не знакомые с воинской дисциплиной, начинают утро с прогулки на свежем воздухе. А вы, старлей...

Переведя глаза на страдающее, перекошенное лицо Иванько, комендант умолк.

– В общем, все в сборе, – подытожил он и сдул с рукава несуществующую пылинку. – Слушай мою команду. Старшему лейтенанту Иванько поручается доставка праха павшего смертью храбрых генерала К. на социалистическую родину. Вместе с ним в распоряжение хозяйственного управления московского военного гарнизона откомандировываются вольнонаемные Серафима Невельская и Агриппина Сивашова. Даю три часа на сборы. Перед убытием ваш багаж проверят. Не исключен и личный досмотр. Так что не берите лишнего, только свои собственные вещи. Отправитесь морем из Варнемюнде. В порту вас подберет трофейный броненосец 'Гессен'. Пойдете непосредственно в Ленинград. Вопросы есть?

Мы стояли, не в силах произнести ни слова. Наконец Груня вымолвила:

– А как же Софья Вениаминовна? Разве она не вернется за вещами? За нами?

– Не вернется, – понизив голос, ответил комендант. – Софья Вениаминовна осуждена Особым совещанием за связь с еврейскими националистами. Раскрыт крупный заговор с участием жен видных военачальников. Приедете в Москву – все узнаете из газет. И не пытайтесь с ней связаться – это в ваших же интересах. Еще вопросы?

– А почему морем, товарищ майор? – разлепил пересохшие губы Иванько.

– Железные дороги на Берлин блокированы. И не только на Берлин... – нехотя ответил комендант. – В общем, поезда сейчас ходят плохо. А прах героя надо доставить как можно скорее. По естественным причинам.

– А что случилось с железкой-то? – удивилась Груня. – Полотно по весне размыло?

– Наши дорогие союзнички гадят! – раздраженно повысил голос Бельский. – Объединяют свои оккупационные зоны, строят заводы, в общем помогают недобитым врагам восстанавливать фашистское логово. Даже банки заработали. Капиталистическим упырям по обе стороны океана вновь не терпится напиться крови немецких рабочих. И это вместо того, чтобы продолжить исторически справедливое взимание репараций вплоть до полной ликвидации нацистской империи... Все, хватит вопросов.

Комендант махнул рукой, дверца 'виллиса' открылась, и к нам приблизился рябой шофер с металлическим чемоданчиком, крышка которого была привинчена блестящими фигурными ручками.

– Прах оставьте пока в погребе, – приказал комендант. – Через два часа я лично отправлю вас в порт.

'Виллис', прохрустев гравием, скрылся за воротами. Иванько прекратил попытки застегнуть крючок воротничка. С трудом сохраняя равновесие, он перешагнул через чемодан с прахом и сунул голову под струю воды из колонки. Через минуту он вынырнул со страдальческим выражением лица.

– Не помогает ни хрена! – выкрикнул он со слезой в голосе. Симилиа симилибус, блядь, курантур. Лечи подобное подобным. А подобного-то и нетути!

Иванько достал пустую фляжку, потряс ею в воздухе и швырнул в кусты. Колени его подкосились, и он бессильно опустился на чемодан с прахом.

Груня подмигнула мне и подошла к Иванько.

– Слышь, милок, – произнесла она не слыханным мной раньше, ласковым голосом и положила руку ему на голову. – Ты успокойся, погоди чуток.

Иванько всхлипнул и поник плечами. Груня птицей метнулась в дом и тут же вернулась со стаканом водки и соленым огурцом на вилке.

– На-ка, милый, выпей да отдохни, – певуче приговаривала она, пока Иванько, запрокинув голову и судорожно двигая кадыком, звучно заглатывал лекарство. – Ты поспи, родной, приди в себя, а вещички твои мы соберем, упакуем в лучшем виде...

Она взяла его под руку и увела в дом. Я нервно ходила по хрустящей дорожке до ворот и обратно. Груни не было около получаса.

– Никак засыпать не хотел, – прошептала она, вернувшись. – Пришлось ему сказку рассказать...

Мы выбрались из дома и с оглядкой заспешили к разбитой батарее. Через несколько минут над дюнами показалась знакомая вышка. И тут мы остановились, как вкопанные, не веря своим глазам – на вышке из угла в угол крошечной площадки прохаживался часовой с карабином на плече.

– Что же это такое, – горестно прошептала Груня. – Ведь еще час назад здесь никого не было.

– Это из-за блокады, о которой Бельский говорил, – сообразила я. – Значит, трубами дымил тот самый 'Гессен', когда мы клад прятали. Ах ты ж черт. Думай, Грунька, думай...

С минуту мы тихо совещались, сдвинув головы. Издали

слышались мерные шаги часового. Затем я с решительным вздохом расправила плечи и двинулась вперед, огибая дюну. Груня следила за мной, прячась за бетонной глыбой. Не глядя в сторону часового, я вышла на поляну, не торопясь сняла платье, под которым все еще не было белья, расстелила его на сухом бугорке и улеглась на живот. Несколько минут я 'загорала', опершись на локти, болтала ногами и кусала травинку, слушая гулкие удары сердца. Шаги на вышке стихли. Помедлив еще немного, я прикрыла веки и перевернулась на спину. Сквозь ресницы я видела, как часовой, перегнувшись через перила, с раскрытым ртом пялился на меня во все глаза. Потом он выпрямился, судорожно рванул висящий на шее бинокль и принялся разглядывать отдельные части моего покрытого мурашками тела. Боковым зрением я видела, как Груня метнулась и исчезла за круглым песчаным боком дюны. Тишину солнечного дня нарушал только легкий плеск волн и стрекот кузнечиков. От налетевшего порыва ветра тонко скрипнула дверь каземата. Часовой вздрогнул и повернул голову в сторону батареи. Сдерживаясь изо всех сил чтобы не вскочить и не убежать, я поерзала задницей и чихнула – раз и другой. Часовой снова повернулся ко мне, и я медленно, как раковина створки, развела колени. Часовой подрегулировал резкость и снова наставил на меня бинокль. Ветер подул сильнее, и дверь каземата внятно стукнула. Часовой вздрогнул и обернулся. Тогда я, отчаянно сохраняя плавность движений, положила ладонь между ног и пошевелила пальчиками, словно пробуя клавиши рояля. Часовой, забыв обо всем на свете, снова перегнулся через перила и намертво приник к окулярам.