Текст книги "Последний маг Империи (СИ)"

Автор книги: Антон Щегулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Последний маг Империи

Глава 1
Тайное письмо

Началось моё утро с письма от поклонницы из знатного рода. Звали её Лизой, а написала она довольно эмоциональное письмо.

' Дорогой, Павел Андреевич, даме моего положения подобное не дозволено. Поэтому никому не сообщайте об этом письме, молю.

Но тяжело сдержаться после такого званого ужина. Вы были любезны, приятны в общении, обходительны, а самое главное ― искренни и откровенны со мной.

Я это очень ценю.

Ко всему прочему вы прошли войну! Стрелком. Это безумно опасно и впечатляет. Я даже представить не могла, как страшно пройти через подобное.

При этом вы полны сил, уверенности и игривого блеска в глазах. Я подумала, что вы лукавите, но потом вы показали этот ужасный шрам на вашей руке…

Спасибо вам за этот вечер, надеюсь, вы ещё порадуете нас своим визитом?

С симпатией, Елизавета Водопьянова'.

С симпатией? Сильно. Я улыбнулся кончиком губ.

Скукотища. Таких писем на неделе я получаю по две, три штуки. Тем не менее, читать приятно. Они действительно жаждут моего общества. Проблема во мне. Я желаю оказаться в их обществе далеко не всегда.

Впрочем, иногда томные вечера полезно скрасить. Тогда я отвечал на одно из подобных писем.

Как выглядели дамы, я плохо запоминал, поэтому приходилось ориентироваться по почерку. Самые страстные и любвеобильные, как правило, имели совершенно дурной почерк, напоминающий танец пьяной козы.

А отличницы хорошистки, конечно, нежны и приятны, но не более того.

Я бросил бумагу в сторону, она плавно приземлилась на пол. Софья потом подберёт и сложит аккуратно в стопочку.

И стоило мне только подняться на кровати, как утро с каждым мгновением становилось всё более мерзопакостным.

Когда я спускал ноги, то наступил на осу. Почувствовал укол в пятке и чертыхнулся от неожиданности. Посмотрев вниз, понял, что чертовка раздавлена, но легче от этого не становилось.

Затем я взял портсигар, что лежал на прикроватной тумбе и обнаружил, что папиросы закончились.

А утро без папиросы ― день насмарку. Куда они могли запропаститься? Вчера же вечером целых три штуки оставалось.

Ко всему прочему я ударился мизинцем, когда хотел обойти кровать и раздвинуть шторы. Моя ругань эхом отразилась от голых стен приёмной.

Картина, висевшая на дальней стене, с грохотом упала. Последняя, картина, что оставалась на стенах имения. Подойдя к ней, я осознал, что оборвалась толстая стальная проволока.

Вот так новости. Ещё до моего рождения висела, а тут вдруг взяла и упала?

Но это всё мелочи. По-настоящему я погрузился в клоаку напряжения во время необычного ночного события.

Июньские ночи были поистине жаркими, поэтому приходилось распахивать шторы и открывать окна настежь. Что, впрочем, не спасало.

Очнувшись от жары, я осознал, что чёртова луна стоит прямо надо мной и светит в лицо. Сначала решил просто задвинуть шторы, но через мгновение прислушался.

Снаружи доносился странный звук, который превращал безмятежную, тихую ночь в напряжённую и пугающую.

Словно ребёнок языком делал «цок-цок». Затем звук сменялся скрипом гвоздя по стеклу. И снова: цок-цок, цок-цок.

Я взял револьвер, что у меня лежал в прикроватной тумбе, проверил патроны в барабане. Не знаю, на что я рассчитывал. Если это и правда был ребёнок, буду ли я стрелять? Нет, конечно. Но инстинкт самосохранения приказал взять револьвер.

На моём балконе никого не оказалось. А значит, странное явление за его пределами. На первом этаже. Я посмотрел вниз и увидел очень странную картину.

Огромное зеркало в серебряной раме лежало прямо в траве рядом с домом. На зеркале уселась белоснежная сова, которая периодически его клевала. Вот откуда и взялся скрежет.

Эта же сова издавала цокающий звук. Завидев меня, она неподвижно уставилась своими чёрными глазами. Смотрела мне прямо в душу, от чего стало не по себе.

Только сейчас я обнаружил в зеркале огромную трещину, которая тянулась из одного края в другой. Видимо, сова его повредила, пока клевала.

К слову, в зеркале отражалась полная луна, которую трещина рассекала напополам.

– Кыш отсюда! ― cказал я. ― Напугала меня!

Но сова не двигалась. Наоборот, теперь она повернулась ко мне полностью, а не только головой.

– Улетай уже. Уселась тут. Спать мешаешь!

Внезапно она действительно взлетела. И полетела не туда, куда я предполагал, а прямо ко мне на балкон. Сова села на балюстраду и превратилась в Лесьяну Романову ― мою возлюбленную.

Я потерял дар речи, даже ничего сказать не смог, только стоял, как вкопанный и смотрел ей в глаза.

Одета она была в прекрасное белое платье, голова облачена в белую вуаль. Лесьяна подошла ко мне, нежно и страстно поцеловала.

На несколько мгновений мы растворились друг в друге, и я даже забыл о сове.

– Пришло время. ― тихо прошептала она.

– Что?

– Пришло время.

Лишь после этого я открыл глаза, пребывая в недоумении. Это был сон? Или реальность? В реальности совы в людей не превращаются.

Но если это был сон, я не мог задвинуть шторы. А они меж тем полностью закрывают окно. Может Софья с утра закрыла?

Сердце колотилось, как бешеное.

Повертев головой, чтобы выбросить навязчивые мысли, я встал во весь рост и потянулся. Солнечный июньский день был прекрасен. Лучи заботливого светила пробивались меж штор.

Однако, меня они не грели и не радовали. Ведь на рабочем столе лежала огромная кипа писем, заботливо разложенная по назначению Софьей Марковой ― моей служанкой.

В глубине души я бы хотел увидеть среди них хоть одно, что поднимет мне настроение. Но прекрасно понимал, что меня ожидает сплошное разочарование.

– Софья! ― крикнул я так, что эхо зазвенело по всему имению.

– Да, Павел Андреевич. ― появилась служанка в дверном проёме.

То была женщина пятидесяти пяти лет, держала осанку, смотрела прямо, идеально исполняла свои обязанности. Но глаза словно стеклянные. Без души.

– Кофе мне. С сахаром. Да побольше!

– Побольше кофе или побольше сахара?

– Побольше всего! Да поскорее, иначе я от злости начну на людей кидаться.

– Опять госпожа Романова будоражила ваше воображение? ― спросила она, будто специально хотела позлить.

Я повернулся и гневно посмотрел на неё. Стоической выдержке Софии можно было позавидовать.

Обычно люди пугаются, когда я на них так смотрю, но только не она. В светло-серых глазах не промелькнула даже тень страха. Точно бездушная, подумал я.

– Я крайне зол, Софья. ― прошипел я.

Пятка начала предательски ныть от укуса осы.

– Поняла вас, Павел Андреевич. ― сказала она и едва заметно улыбнулась ― Сейчас всё принесу.

Она уже было закрыла двери в приёмную, как вновь вернулась, видимо, забыв что-то сказать.

– Ах, да. Приходил странный человек, передал письмо. Оно где-то в этой стопке. ― она нахмурилась. ― Просил передать вам, что: «пришло время».

У меня в груди ёкнуло. Плохое настроение будто водой смыло, на его месте появилось жгучее любопытство и нотки страха.

– Пришло время? ― переспросил я.

– Да, да, так он и сказал. Голос ещё такой странный. Из-под маски плохо было слышно.

У меня глаза из орбит повылезали.

– Из-под маски? Какой ещё маски?

– Белая, круглая карнавальная маска. Видимо, что-то намечается. Вы не в курсе часом?

– Нет. ― сухо ответил я.

В голове переполох. Неужели время закончилось, и я должен предстать перед Беклемишевым?

Нет, быть того не может. У меня ещё месяц должен быть. Неделю назад же проверял сроки долговых обязательств.

Но Беклемишев человек, который может вызвать и раньше срока. Чтобы удостовериться, что всё в порядке и деньги будут.

Тогда к чему эти карнавальные маски? Ничего не понимаю.

Софья захлопнула двери и ушла, чтобы сварить мне кофе. Я же плюхнулся на винтажное кресло с «ушками» и погрузился в раздумья.

Может быть это и вовсе какая-то ошибка? Просто перепутали дом?

Да чего я, собственно, гадаю? Надо просто прочесть письмо!

Я рванул к рабочему столу и начал в ворохе писем искать то самое.

Долги, долги, предупреждения, уведомление по делу о банкротстве, обязательства, взыскания. Вот оно!

С трепетом я держал в руках конверт, который сильно отличался от всех писем, что я когда-либо получал в своей жизни.

Полностью бордовый с бархатистой фактурой. Прямо по центру массивная, чёрная восковая печать в виде расколотой напополам луны.

Герб Беклемишевых ― это лев на щите, а позади меч и копьё. Никакой луны там отродясь не было.

Но тогда кто? Я много кому должен, но ещё ни разу не встречал расколотую луну в виде герба. Даже на фасаде Академии философии и изящных искусств изображена сова на фоне солнца. Это самое близкое из гербов, что было на моей памяти.

Луна нигде и никогда не появлялась.

Я аккуратно вскрыл конверт ножом для писем, достал плотный шершавый лист бумаги, сложенный пополам и развернул его.

«Здравствуйте, Павел Андреевич Евграфов. Ожидаем вас сегодня, 23 июня 1926-го года в шесть часов вечера по адресу Сретенский бульвар, дом 6/1 строение 1, подъезд 4, этаж 6, квартира 66. Не опаздывайте».

Всё бы ничего, но в конце была приписка.

«Пришло время».

Да какое время пришло⁈ Время для чего? Я уже был готов взвести револьвер и прострелить голову тому, кто мне сегодня хоть разок ещё скажет, что время пришло.

Кто эти люди? И что им от меня нужно?

Мои агрессивные размышления прервала Софья, вошедшая с подносом. Горячая чашка кофе испускала манящий пар, а рядом стояла сахарница, заполненная доверху.

– Ваш кофе, Павел Андреевич. ― сказала бесстрастно Софья. ― Чего желаете на завтрак?

– Яичницу с беконом. ― буркнул я, хватая сахар и закидывая в кофе.

– Я уже туда добавляла сахар, Павел Андреевич, целых два кусочка. ― уточнила она, увидев мои действия.

– Лишним не будет. ― сказал я, добавляя ещё и ещё.

– Павел Андреевич, бекона нет, яиц тоже.

– Как нет?

– Вот так, деньги закончились.

– Как закончились? Вчера же были.

– Вчера были, а вот сегодня закончились. По крайней мере в нашем с вами хранилище пусто.

Несколько мгновений спустя я стоял перед шкафом, где я хранил деньги на повседневные расходы. Лежали они всегда на верхней полке, а шкаф закрывался на ключ.

Ключ всегда был у Софьи и ни у кого больше. Даже я сам, когда нуждался, просил Маркову его открыть. А когда её не было, я даже и не залезал сюда

Злого умысла у Софьи точно не было. Она работала служанкой Евграфовых ещё до моего рождения. Воровать у рода, всё равно, что воровать у самой себя.

А кроме нас двоих тут больше никого и не было.

– Софья! Что это такое?

Вместо денег на полке лежали… Перья.

– Откуда здесь перья, Софья? ― воскликнул я.

– Павел Андреевич, я понятия не имею откуда они тут взялись. Я сама у вас хотела спросить. Но денег тут нет. Как нам быть?

– Так! ― резко говорю я. ― Это не день, а какое-то наказание. Ладно, чуть позже с этим разберусь. А пока позвони Константину Ивановичу. Сообщи ему, что я скоро приеду.

– Которому из двух?

– Бенуа. ― я задумался. ― Потом перечитай все письма, что на столе и разложи их по датам. В зависимости от крайнего срока оплаты долга. Ближайшие даты положи слева, а всё, что позднее ― справа. Я разберусь, когда приеду вечером.

– Поняла. К вашему приходу всё будет сделано. ― она вздохнула. ― Так чего на завтрак изволите?

– Не нужно. ― сказал я. ― Поем в городе.

– В таком случае, не убегайте. ― попросила она и отошла куда-то в комнату для гостей.

Я ждал с минуту, может две. После она явилась с каким-то свёртком.

– Это вам, Павел Андреевич. ― произнесла она всё с неизменно холодным выражением лица. ― С днём рождения.

Матерь! А я и забыл, что у меня день рождения. Двадцать пять лет, как никак. Не каждый день такое событие.

– Ого! Спасибо, Софья. ― воодушевлённо сказал я. ― Что там?

– Откройте и узнаете. ― всё так же бесстрастно отвечала она.

Я спешно разорвал свёрток, коричневая бумага легко поддалась. Внутри оказалась книга. Сборник стихов. А вместе с ней письмо. От Лесьяны Романовой.

– Госпожа Романова просила передать. Она звонила. Не приезжала. Я с утра забегалась, не сразу вспомнила. ― произнесла Софья.

Тут же открываю письмо и читаю.

' Павел, я поздравляю вас с днём рождения! Вы единственный, кто подарил мне столько ярких чувств. Все они отражены в сборнике лучших стихов Серебряного века. Я сделала там пометочки, чтобы вы могли знать какие стихи, ассоциируются с вами.

Теперь же о грустном…'

Я чуть не взвыл, когда прочёл последнюю строку. Ну почему этот день не может быть обычным? Почему должна быть ложка дёгтя?

' Теперь же о грустном, Павел, я уезжаю и надолго. Мой отец желает для меня всего самого лучшего, а это лучшее по его мнению находится в Санкт-Петербурге. Там я буду учиться в Императорской высшей медицинской академии.

Папа считает, что только с таким образованием я смогу себе обеспечить стабильное будущее в нашем переменчивом мире.

Вы навсегда в моём сердце, и я хочу с вами попрощаться так, как ещё никогда и ни с кем не прощалась, мой граф.

Поезд отбывает ровно в шесть вечера с Санкт-Петербургского вокзала. Жду, обнимаю'.

Не может быть.

Она действительно решила поступить со мной вот так?

Просто поставить перед фактом? После всего того, что меж нами было?

И это издевательское «обнимаю» в конце. Словно плевок мне в лицо. Почему она не могла найти способ поздравить меня лично? Ну или хотя бы позвонить?

Стоп! Софья сказала, что она звонила. Но почему тогда не переговорила со мной?

Ещё и сообщила в мой день рождения. Вот так обрадовала девочка, ничего не скажешь. Молодец, просто умница. Впрочем, отъезд наверняка планировал её отец. Мне назло.

Тем не менее, я был в ярости. Готов был рвать и метать.

– Павел Андреевич, ― спокойным тоном произнесла Софья, ― вы покраснели. С вами всё в порядке?

Я резко повернулся, злобно зыркнув на неё, но тут же отвлёкся, услышав странный звук слева. Мы оба повернулись в ту сторону, и я обнаружил, что пятидесятилетнее зеркало, что висело в имении задолго до моего рождения треснуло.

Трещина тянулась от одного края к другому.

– Боже милостивый! ― вдруг воскликнула Софья, демонстрируя невиданный доселе артистизм.

Я помотал головой и вскинул брови. Мда, ещё и зеркала треснувшего не хватало. Я, конечно, в приметы не верил. Но внутри теплилось ощущение, что уже сегодня могу уверовать. И не только в приметы.

– Софья, позвони Геннадию Олеговичу, прикажи подавать мобиль. У меня сегодня много разъездов.

* * *

― Павел Андреевич, с днём рождения вас!

Водитель мобиля Геннадий поздравил меня с гораздо большей охотой, чем Софья.

– Уже двадцать пять лет. Помню, как возил вас ещё младенцем вместе с отцом. Правда совсем на другом мобиле. То был не такой быстрый, как нынешний и заводился очень долго.

Он на несколько мгновений поник и задумался.

– Не хватает мне его Сиятельства, Андрея Илларионовича. Какой же был замечательный, добрый и справедливый человек.

Гене было уже за пятьдесят лет. Округлое лицо, усы, лёгкая седина. Улыбался Терентьев искренне и заразительно.

Да вот только зубы уже совсем плохи были. Парочки не хватало, а те, что оставались на месте, обрели жёлто-коричневый оттенок.

– Спасибо, Ген, за поздравления, ― сухо сказал я, ― давай-ка к Константину Ивановичу Бенуа. На мануфактуру.

– Это я всегда готов! ― внезапно оживился он.

Мобиль тронулся, а я устроился поудобнее на кожаном диване, что уже порядком истёрся. Мимо начали мелькать дома, имения, фонари и люди, спешащие на работу.

Улочки столицы оживились, кроны деревьев, обласканные утренним солнцем, едва покачивались на ветру.

– Письмишко-то уже получили, Павел Андреич? ― с улыбкой спросил Гена.

У меня аж сердце ёкнуло, когда я это услышал.

– Какое письмишко, Ген? ― решил уточнить я на всякий случай.

– Ну как какое? Такое, что все Евграфовы получают на двадцатипятилетие. Помню, когда отец ваш получил, нарадоваться никак не мог. Он, кстати, тоже тогда был в долгах, как и вы сейчас. Но выкрутился. Как раз после письма.

Я даже не знал, что меня смущает больше. То, что Гена знал про письмо, то, что он был в курсе, что я в долгах или то, что Софья промолчала обо всём этом, хотя я уверен, она тоже знала.

– Лишнего себе позволяешь, Ген, ― буркнул я себе под нос, намекая на долги.

– Прощения просим, ваш Сиятельство, Павел Андреич, я могила, больше ни слова, ― встрепенулся и запереживал добродушный Гена.

Я сделал паузу, чтобы всё переосмыслить, но не получалось. В голове царил настоящий хаос.

– Ты же про бордовое письмо? ― не выдержал я.

– Уж про цвет не знаю, ― вновь улыбнулся и оживился мой шофёр, ― но отец ваш в тот же день пулей в центр города полетел, ― он нахмурился, ― Дайте-ка вспомнить. То ли на Столешников, то ли Сивцев…

– Сретенский бульвар? ― выпаливаю я.

– Точно, точно! Да, кажется он, ― обрадовался Гена, ― Его тогда отвозил другой шофёр. Терентий его звали. Терентий Геннадьевич. Потешно, правда? Я Геннадий Терентьев, а он Терентий Геннадьевич.

Шофёр засмеялся в голос, но мне было не до шуток. Увидев в зеркале, что я даже не улыбаюсь, Гена продолжил, прокашлявшись.

– Я уже на следующий день повёз его по делам. Вот он мне и поведал. Сказал, что никогда не думал, что ситуация с долгами может так просто решиться…

– А что ещё сказал? ― заинтересовался я.

– Да больше ничего и не сказал. Сидел, улыбался. Уж не знаю, что там на Сретенском выдают, но коли вам такое письмишко прибыло, надо ехать однозначно! ― он посмотрел в зеркало заднего вида и широко улыбнулся.

К Константину Бенуа мы прибыли быстро. Будучи главным управляющим шерстопрядильной мануфактурой Евграфовых, он очень переживал за текущие дела.

– Павел Андреевич, ваше Сиятельство…

– Отставить! ― резко возразил я. ― Константин, без лишних разглагольствований, сразу к делу.

– Прошу простить. Вы прям, как ваш покойный отец, стержень о-го-го.

– Зря что ли четыре года провёл в шестом стрелковом? ― улыбнулся я.

– Тогда, ваше Сиятельство, конечно, ужас как разозлили Андрея Илларионовича. Он-то хотел, чтобы вас в лейб-гвардию определили. Приложил к этому массу усилий, соломку подстелил, с нужными людьми договорился. А вы… ― сделал паузу Бенуа. ― В стрелковый.

– Что хотел мой отец, совершенно не соответствовало моим желаниям. ― холодно произнёс я. ― Константин Иваныч, будьте любезны папиросу.

– Для вас, Павел Андреич, всегда найдётся. ― улыбнулся уголком губ Костя.

Он достал серебряный портсигар с изразцовыми художествами на поверхности. Вещица недешёвая, но и Константин Иванович не первый день управляющим мануфактурой работал.

Мог себе позволить.

Я вытащил папиросу, он тут же достал спички и дал прикурить. Густой дым наполнил мои лёгкие после первой затяжки, и я даже улыбнулся. День стал чуточку лучше.

– Рассказывайте, что тут происходит.

– Ох, Павел Андреич…

– Живо!. ― гаркнул я.

– В общем, всё плохо. Мы несём огромные убытки.

– Даже заказ на пошив формы от императорского двора не спасает? ― нахмурился я.

– Тут вот какое дело, Павел Андреич…

Он всё не решался сказать, а меня это страшно нервировало.

– Да скажите уже, Константин! Ходите вокруг да около. ― рявкнул я, теряя остатки терпения.

– Дело в том, что императорский двор отозвал свой заказ. ― он выдержал ещё одну долгую паузу. ― Без объяснения причин.

– Это плохо. ― я на секунду задумался. ― А пошив для театра на Бронной? У них пожар был, весь реквизит сгорел. Помните? Делается?

– Ох, Павел Андреич…

– Клянусь своим титулом, ещё раз я услышу оханье, и я лишу вас должности! ― воскликнул я.

Папироса в моей руке внезапно вспыхнула и разлетелась снопом искр. Я от неожиданности дёрнул рукой, отбросил её в сторону и спешно начал тушить ногой.

Надавив на пятку, я поморщился от боли. Утренний укус осы давал о себе знать.

– Боже милостивый, ваше Сиятельство, Павел Андреевич, вы в порядке? ― захлопотал Константин.

– В полном порядке! ― недовольно произнёс я. ― Этот день поистине проклят. Другого объяснения у меня нет.

– Может в отпуск?

– Окститесь, Константин! Какой отпуск? Да и бывают ли отпуска у графа? ― я всплеснул руками. ― Вернёмся к нашей беседе. Что с заказом для театра?

– Отменили его. Отменили. У нас вообще дела плохи. Десяток исков на нас поданы в окружной суд, ещё два лежат в судебной палате. Очень плохи дела.

– Будьте добры, Константин, ещё папиросу, ― сердце у меня колотилось, как бешеное, ― иначе я сойду с ума. Судебная палата? Меня пытаются сделать врагом государства? Ну просто восхитительно.

Он вновь открыл портсигар, и я закурил.

– Не переживайте, Павел Андреевич.

Я выдохнул. Проблемы набирались, словно снежный ком и нужно было решать всё в срочном порядке.

– Отправьте все копии бумаг ко мне в имение на Бульварном. ― распорядился я. ― Какие сроки давности?

– Боюсь, что действовать надо незамедлительно, ― тихо произнёс Бенуа, ― В нашем распоряжении три дня, не более.

Я задумался. Пока думал, затянулся папиросой так сильно, что аж закашлялся.

– Всё решим, ― произнёс я, ― Какие заказы ещё остались?

– Местечковые, Павел Андреевич, местечковые.

– Какие⁈

– Пошив для купцов Елисеевых, пошив для графа Победова, ― он выдержал паузу, ― Да и всё.

– Работайте, ― сказал я и бросил затушенную папиросу в мусорное ведро, ― А со своей стороны я всё решу, можете не сомневаться.

– Только на вас вся надежда, Павел Андреевич, ― взволнованно сказал Бенуа. ― дай бог, чтобы всё разрешилось. К вам прислать нашего правоведа?

– Нет необходимости, пусть выполняет свою работу на месте.

* * *

Я сказал, что всё решу. Но как именно решать, пока не знал. Единственная зацепка, что крутилась в моей голове ― это вокзал в шесть вечера и разговор с Лесьяной.

Когда я глянул краем глаза исковые заявления, среди них красной нитью тянулась фамилия Романов. Конечно, он напрямую не принимал в этом участия. Но косвенно ― однозначно.

Подозревал я и Беклемишева. Он вполне мог распорядиться так, чтобы имущество Евграфовых постепенно было выкуплено за бесценок. Зачем ему оно было нужно ― другой вопрос.

Но все нити вели на вокзал в шесть вечера. Я мог переговорить с Лесьяной, а она бы уговорила отца перестать вставлять мне палки в колёса.

Впрочем, никаких гарантий этот разговор всё равно не давал.

Я вновь вспомнил о том, как она поступила со мной.

Её письмо, её подарок и вообще постановление перед фактом ― уязвляли мою гордость.

Уезд навсегда из Москвы? Хуже только, если б она пришла с любовником ко мне на порог и сказала, что мы больше не пара.

Если отбросить эмоции и всё, что сегодня произошло, то я обязан ехать на вокзал.

Во-первых, Лесьяна пообещала со мной попрощаться так, как ещё ни с кем и никогда не прощалась.

Означало это только одно ― страстную физическую близость. И я буду лукавить, если скажу, что не желал этого.

На графиню у меня были самые смелые и серьёзные планы. Поэтому походы к иным барышням я себе в последнее время не позволял.

Хотя желающих было хоть отбавляй. Утреннее письмо тому подтверждение.

Но я хотел именно Романову.

Во-вторых, она могла отвести своего отца, а возможно и Беклемишева вместе с ним от моей мануфактуры. Сейчас, когда я нахожусь в бездонной долговой яме, это было бы очень кстати.

На другой чаше весов таинственное письмо и моя уязвлённая гордость.

По всем законам здравого смысла я должен был бы проигнорировать приглашение на Сретенский. Но я вновь и вновь возвращался мысленно к этой идее.

Даже животные, хищнические, физические позывы овладеть Романовой почему-то не могли перекрыть моё любопытство.

– Ген, отец рассказывал ещё что-то про Сретенский бульвар и это письмо? ― спросил я у шофёра.

– О, да, ― улыбнулся шофёр. ― нет, нет, да раз в месяц обмолвится.

– Что говорил?

– Только одно и повторял: «Если бы я, Ген, в тот день решил поехать к Воронцовой вместо Сретенского, то, помяни моё слово, на тебя бы сейчас работал».

Я нахмурился.

– Что он имел ввиду? ― решил уточнить я.

– Он имел ввиду, Павел Андреевич, что ремонтировал бы мобиль по моей указке. Понимаете? В автопарке бы работал чернорабочим. Род Евграфовых бы там и закончился. И вы бы всё потеряли.

Он сделал паузу.

– Но я думаю, что он преувеличивал, ― засмеялся Гена, ― В конце концов, сколько должно быть долгов, чтоб целый род обеднел? Не может быть столько. Так что точно приукрашивал, зуб даю, ― он засмеялся ещё громче, ― А вы знаете, Павел Андреевич, я зубами налево и направо не разбрасываюсь. У меня их мало осталось.

Я смотрел в окно и думал. Думал так много, что аж голова разболелась. Решить было тяжело. В который раз я выругался в голос и закурил ещё одну папиросу.

Ну пусть её поезд уходил хотя бы в семь вечера! Тогда, возможно, я бы успел везде. А так какие-то тиски ей богу. Либо одно, либо другое.

Ещё и посоветоваться не с кем. Давненько я не оказывался в таком положении. Да что уж там. Никогда!

Как отец решал подобные вопросы? Если бы я только знал. Может и не стоило уходить на четыре года служить в шестом стрелковом полку? Тогда бы хоть успел у него чему-то научиться.

Ладно, нет смысла прошлое ворошить. Есть смысл принять решение здесь и сейчас.

Лучше синица в руках, чем журавль в небе.