Текст книги "По ту сторону фронта"

Автор книги: Антон Бринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Облава

Само собой разумеется, что возросшая активность партизан на Волыни встревожила захватчиков. Каждый день солтусы, бургомистры и коменданты полиции сообщали начальству все о новых и новых наших налетах, о сожженных складах, уничтоженных машинах, разрушенных мостах, оборванных линиях связи. Каждый день подрывались поезда на дорогах Ковель – Сарны – Коростень, Брест – Ковель, Ковель – Младава, Ковель – Здолбунов, Брест – Пинск – Лунинец. А иногда мы рвали по три или даже по пять эшелонов в сутки. И не только, в лесах, в глухих деревнях, на дорогах – фашисты не могли чувствовать себя спокойно даже в городах. Гранаты летели в окна тех домов, где они спали; мины взрывались в комнатах фашистских учреждений; мины попадали вместе с углем в топки паровозов.

Гитлеровский ставленник на Украине Кох собрал в Ровно чрезвычайное совещание гебитскомиссаров, начальников гестапо и начальников гарнизонов и зачитал им телеграмму из Берлина. Гитлер требовал немедленно покончить с партизанами в этих районах и обеспечить нормальную работу железных дорог, подвозивших к Сталинграду живую силу и военную технику.

Особенно плохо чувствовал себя на этом совещании генерал-губернатор Волыни и Подолии Шоне, которому персонально Гитлер объявил выговор за беспорядки в его генерал-губернаторстве. На землях его – где-то южнее Пинска – находился, по мнению фашистского командования, самый центр партизанского движения. На совещании приводились интересные цифры: только в начале января и на одной только Волыни имело место 47 боев гитлеровских частей с партизанами, 42 нападения партизан на населенные пункты, в результате которых были ликвидированы сельуправы и полицейские участки. За одну только последнюю неделю было разрушено три станции и разгромлено шесть имений.

Начальник полиции и службы безопасности, приводивший эти данные, обвинял так называемые органы самоуправления в том, что они не ведут борьбы с партизанами. «В такое напряженное для великой Германии время, – говорил он, – нам приходится отказываться от охраны Железных дорог крестьянской вартой и ставить вместо нее немецких солдат, которые так необходимы на фронте».

Интересен был и приказ начальника войск СС и полиции Украины генерал-лейтенанта Ольгафена. В нем говорилось:

«За последнее время участились случаи нападений партизан на отдельные машины полиции, что влечет за собой гибель ценных людей, большое количество легких и тяжелых ранений и потери машин. Ни сильное вооружение, ни зоркость пассажиров не могут предотвратить нападений партизан…»

Приказано было: «Немедленно прекратить езду в одиночку на машинах всех систем в рейхскомиссариате Украины в районах севернее железнодорожной линии Чернигов – Овруч, Овруч – Белокоровичи, Белокоровичи – Олевск, Олевск – Сарны, Сарны – Ковель, Ковель – Любомль».

Из этих вынужденных признаний видно, до какой степени мешал гитлеровцам партизанский центр «где-то южнее Пинска». Они хотели уничтожить его, рассчитывая вместе с ним уничтожить и партизанское движение.

Шоне поклялся, что сожжет все села, расстреляет всех жителей, что он никому больше не позволит нарушать заведенный фашистами порядок. Он обрушился на начальников гестапо, комендантов и гебитскомиссаров, угрожая взысканиями, посылкой на фронт, разжалованием и прочими карами, если к концу января 1943 года они не очистят округу от партизан.

После совещания – в начале января – Шоне сам приехал в Ковель, вызвал комендантов, начальников гестапо и жандармерии и вместе с ними разработал план уничтожения партизан, базирующихся между реками Стырь, Стоход и Турья. По этому плану облава на нас должна была начаться пятнадцатого января, к двадцать второму должно быть закончено окружение, а к двадцать пятому и вся операция в целом. Наступление задумано было с шести направлений: 1) Ковель, Павурск, Обзыр, Грива, Езерцы; 2) Камень-Каширск, Червище, Езерцы; 3) Любешов, Железница, Езерцы; 4) Морочно, Кухецка Воля, Перекалье, Гирники, Езерцы; 5) Рафаловка, Мульчичи, Боровая, Езерцы и 6) Маневичи, Серхов, Езерцы. К Езерцам сходились все пути. Езерцы, около которых базировались наши отряды, фашисты считали центром партизанского движения – «партизанской столицей».

С чисто немецкой пунктуальностью в плане облавы расписано было все до мельчайших подробностей: какие группы, под чьим командованием, какого числа и во сколько часов двигаются и занимают такой-то населенный пункт или такой-то рубеж. Составителям плана казалось, что все учтено, что все предусмотрено, что партизанам не вырваться из кольца. И, уверенные в успехе, они в самом начале операции выпустили листовки, предлагая нам по доброй воле положить оружие, выйти из леса и сдаться, угрожая, что в противном случае мы все «погибнем, как мухи».

Но, как это часто бывало, врагам и на этот раз не удалось сохранить от нас в тайне свой план. Когда дела захватчиков принимали плохой оборот, их пособники начинали заигрывать с партизанами, надеясь этим заслужить себе впоследствии помилование. И вот комендант маневичской полиции Слипчук, тот самый Слипчук, который всего девять месяцев назад выслеживал и ловил Макса, сумел связаться со своим бывшим пленником. Это он сообщил Максу и Борисюку о ровенском совещании и о выговоре, полученном Шоне. Он передал им план облавы – весь документ со всеми подробностями: с числами, часами и именами. Это было восемнадцатого января. Фашисты уже начали свое наступление. Мы о нем знали от населения, но план полностью раскрыл нам карты врага. Теперь мы могли составить свой контрплан.

Прежде всего, нельзя прекращать нашу повседневную работу. Группы подрывников, как всегда, должны в назначенное время идти по назначенным маршрутам.

А для того, чтобы свести на нет облаву, чтобы не только сохранить все свои силы, но и показать врагу, что мы достаточно сильны и по-прежнему чувствуем себя хозяевами на своей земле, наметили следующее. В ночь на двадцатое января все наши отряды тайно покидают свои лагеря и переходят за Стырь, в район Сварицевичей (вне кольца фашистских карателей). Переводятся за Стырь, в безопасные глухие места, и «цивильные лагеря». Для встречи врага недалеко от своей Центральной базы мы приготовили оборонительную позицию, вырыли окопы, но не для себя, а для полутораста чучел, связанных из чего попало и вооруженных вместо винтовок и пулеметов палками. Девятнадцатого числа целый день все свободные руки были заняты рытьем окопов и вязкой этих чучел. На расстоянии, да еще спрятанных в окопы, их не отличишь от людей. Чтобы произвести впечатление настоящей обороны, на Центральной базе оставался небольшой отряд: он обстреляет группу фашистов, наступающих от Камень-Каширска, заставит их развернуться и принять бой с чучелами, а сам зайдет лесом в тыл врагу. Другая группа партизан ударит в тыл гитлеровцам, наступающим с противоположной стороны, от Рафаловки.

Замысел довольно простой, может быть, не особенно легкий для выполнения, но вполне реальный. Успех зависел главным образом от того, сумеем ли мы сохранить его в тайне от врага. Только соблюдая глубочайшую тайну, можно было увести такие большие группы людей из-под самого носа наступающего со всех сторон противника. Только соблюдая глубочайшую тайну, можно было заставить фашистов сражаться с пустым местом – с чучелами, а самим скрыться в лесу, обойти врагов лесом и ударить с тыла. Эта часть плана – особенно трудная – требовала, кроме того, и специального партизанского уменья вести лесную войну: внезапно появляться и внезапно исчезать. Эту часть мы поручили Ивану Жидаеву. Несколько слов о нем.

У него были глаза какого-то необыкновенного зеленого цвета – такие редко встречаются. И лицо у него было какое-то остроугольное, колючее: острый нос, острый подбородок. Над зелеными глазами суровые брови. Жесткое лицо. Пока не заговоришь с таким человеком, пока он не улыбнется, считаешь его сухим и черствым нелюдимом, но после первых же слов, после первой же улыбки невольно начинаешь верить ему и любить его.

Однако мы верили и доверяли Жидаеву вовсе не по внешнему впечатлению, а по его делам. Кадровый военный, кавалерист, службу он начал в эскадроне Родимцева. Потом полковая школа, из которой он вернулся в свой эскадрон младшим командиром. В начале войны был старшиной. После жестоких боев с фашистами остатки эскадрона оказались в окружении. Началась партизанская борьба. К нам Жидаев присоединился вместе с отрядом Картухина и все время находился в этом отряде, поэтому я не рассказал о нем раньше, хотя мы успели узнать его и оценить по достоинству. Отличаясь большой смелостью и сильной волей, он в самых трудных партизанских условиях неизменно сохранял лучшие черты нашего солдата, всегда был аккуратен и подтянут, точно и беспрекословно выполнял самые сложные поручения, проявляя при этом недюжинную находчивость.

Помнится – это было еще в Белоруссии – Жидаев водил группу партизан на боевой задание – далеко к Свислочи. Возвращаясь, узнал в одной из деревень, что там остановились гестаповцы, преследовавшие его группу. Крестьяне рассказали, как фашисты, должно быть подвыпивши, бахвалились, что они-де партизан поймают, что партизаны от них бегают, прячутся.

– Вот мы им покажем, как мы их боимся, – сказал Жидаев. – Где они помещаются?

Крестьяне показали хату, партизаны окружили ее, а Жидаев пошел прямо в дверь – в одной руке граната «Ф-1», в другой – пистолет. На беду кто-то из фашистов вышел в полутемные сенцы как раз в это время. Жидаев столкнулся с ним лицом к лицу. Что делать? Стрелять нельзя, чтобы не всполошились оставшиеся в комнате. Бить? Душить? Однако Жидаев недолго раздумывал – размахнулся и ударил гитлеровца со всей силой гранатой по голове. Тот рухнул замертво, а Жидаев распахнул дверь.

– Хенде хох! – крикнул он и, видя, что испуганные гестаповцы инстинктивно потянулись к оружию, добавил: – Граната!

Страшный и хорошо знакомый врагам металлический цилиндр, разграненный в клетку, тускло блеснул у него над головой, и это было яснее всяких слов, убедительнее всяких приказаний. Фашисты, подняв руки, начали вылезать из-за стола.

– Ну что, кто кого поймал? Кто кого боится? – не выдержав, проговорил Жидаев.

Пленные только поежились и еще ниже опустили головы…

Вот этого Жидаева я и назначил командиром группы, которая должна будет завязать бой с карателями.

Все пошло как по-писаному. Фашисты развертывали свое наступление, строго выдерживая сроки, а в тылу у них партизаны усилили свою деятельность: взрывали поезда, сжигали имения, разгоняли сельуправы, тревожили гарнизоны. Оставшиеся на местах гитлеровские чиновники вообразили, что это появились парашютисты (ведь партизаны-то в кольце!), и не знали, куда деваться от этих парашютистов, как с ними справиться, тем более что на облаву и из местных гарнизонов было взято все, что только можно было взять. К Шоне посыпались со всех сторон донесения о парашютистах, истерические просьбы о помощи, но генерал-губернатор решил не отступать от намеченного плана – наступление продолжалось, никакой помощи чиновники на местах не получали.

В половине дня двадцать первого января люди Жидаева обстреляли камень-каширскую группу противника из нескольких лесных засад. Немцы открыли сильный ответный огонь и, продолжая наступление, вышли к тем окопам, в которых лежали приготовленные нами чучела. Считая, что это основная линия партизанской обороны, фашисты усилили огонь, но перейти в рукопашную не осмелились. Люди Жидаева уже покинули свои засады, а чучела, конечно, молчали, и это молчание смущало наступающих.

– Видите, какие они хитрые, – объяснял немецкий майор камень-каширскому гебитскомиссару, – они молчат, подпускают нас поближе, чтобы потом расстрелять в упор, а может быть, и в контратаку перейти. На это русские способны. Но я их на месте перебью еще до прихода остальных наших частей… Фейер!..

И огонь продолжался: автоматы, пулеметы, минометы били по чучелам.

Остальные фашистские группировки, слыша стрельбу, спешили к месту действия. Засады Жидаева обстреляли морочинскую группу немцев, заставили и ее открыть огонь по чучелам – с другой стороны. Люди Жидаева и здесь отошли, а чучела все так же молчали. Но бой уже разгорелся. Морочинские фашисты принимали огонь камень-каширской группы за ответные выстрелы партизан. Камень-каширские тоже не подозревали, что стреляют в своих и находятся под огнем своих же. Два с половиной часа продолжалась эта канонада. К сожалению, одно из чучел загорелось, и только тогда поняли гитлеровцы, как жестоко обманули их партизаны. Захватив пустые окопы, они устремились дальше и атаковали Центральную базу. Но день был на исходе, начинало темнеть. Войти в лагерь фашисты не осмелились, боялись, что он минирован. А тут как раз у них в тылу началась стрельба: с одной стороны стреляли люди Жидаева, с другой – от Рафаловки – отряд Яковлева. Понять, много ли партизан, было невозможно, а пуганая ворона, как известно, и куста боится. Полицаи – первые паникеры в таких случаях – подняли крик, что их окружают. Перепугались и немцы. Началась беспорядочная стрельба – на всякий случай, для храбрости, – но она только увеличила панику. Немецкий офицер, помощник начальника экспедиции, приказал расстреливать полицаев-паникеров, и гестаповцы, выполняя приказание, перестреляли более трех десятков своих горе-помощников. Вместо того чтобы ободрить, это прибавило страху. А полицаи, видя, как с ними расправляются, и сами стали в общей суматохе расстреливать немцев. Паника обратилась в беспорядочное бегство – кто куда. Выстрелы партизан преследовали бегущих.

Немало гитлеровцев отбилось от своих подразделений и заблудилось в лесу. Кто бывал в тех местах, знают, как трудно разбираться в лесных тропинках даже привычному человеку, а чужому немудрено и замерзнуть зимой, так и не добравшись до жилья. Страшен захватчикам русский лес…

Понятно, что гитлеровцы стремились как можно скорее вернуться к своим гарнизонам, к своим казармам. И вот морочинский отряд вышел из лесу к Морочно. Но еще издали фашисты увидели над местечком густые клубы дыма. Поближе разглядели, что горят казармы и полицейский участок. А еще ближе их обстреляли партизаны. И уж они понять не могли, что делается, откуда берутся партизаны, словно из земли вырастают.

Это было неожиданностью не только для фашистов, но и для нас самих, и узнали мы об этом несколько позднее. Оказалось, что из районов, расположенных восточнее Горыни, подошел к Сварицевичам довольно крупный партизанский отряд из соединения Сабурова под командой И. Ф. Федорова и Кизи. Сабуровцы связались с Корчевым и общими силами провели несколько операций. А когда узнали, что значительная часть морочинского гарнизона ушла на облаву, решили воспользоваться случаем и ударили на Морочно. В ночь на двадцать первое января партизаны захватили местечко, разогнав оставшихся там гитлеровцев и полицаев, ликвидировали все фашистские учреждения, уничтожили фашистские склады.

Морочинская операция была достойным завершением неудачной облавы, придуманной Шоне. А в целом облава обошлась захватчикам очень дорого. Снова пришлось сколачивать гробы, снова пришлось оправдываться перед начальством, выдумывать что-то для объяснения больших потерь и растущей активности партизан, снова пришлось ждать выговоров и взысканий. Но главное – страх перед партизанами. После облавы он увеличился. Это было заметно и в поведении фашистов, но еще ярче это сказывалось в письмах, которые они писали в Германию. Немало таких писем попало нам в руки в захваченной через несколько дней после облавы почте. В одном из них камень-каширский правитель Пауль горько жаловался своим родственникам, обижался на судьбу, забросившую его в такие страшные места, обижался на партизан, упрекая их в жестокости. Он уверял, что дальше так жить невозможно: каждый день, каждый час жди смерти; что семью свою он хочет отправлять обратно, а сам уж, наверно, так и не увидит Германии. Он выставлял себя ягненочком, невинной жертвой… Но не так давно (это мы тоже знали из его писем) Пауль наслаждался своим положением, выписал к себе семью, чтобы и она откормилась на украинских хлебах. Он тогда упивался властью и похвалялся великими подвигами, а подвиги были такие же, как и у других гитлеровских чиновников: расстрелы беззащитных и невинных людей, издевательства над мирными жителями, безудержный грабеж. Это по приказанию Пауля расстреливали еврейских детей, а сам он присутствовал при расстреле, участвовал в нем. Он фотографировал этот «подвиг», и его фотографировали на месте расстрела. Мы видели фотографию: стоя над трупами, герр Пауль улыбается чему-то и грызет большое украинское яблоко.

К слову сказать, предчувствие не обмануло Пауля: народные мстители убили его в мае 1943 года, избавив советский народ (да и немецкий народ тоже!) от этого выродка.

Облава поубавила нахальства у гитлеровцев. Почти полгода после нее они не осмеливались предпринимать против нас операции большого масштаба, но зато каждый день по несколько самолетов летали над лесом, обстреливали его из пулеметов и бросали бомбы. Никаких практических результатов это не давало.

А среди населения сразу пошли разговоры о наших успехах и о том, как немцы воевали с чучелами. Это укрепляло дух советских людей, усиливало веру в победу, поднимало народ на борьбу.

В Сварицевичах

На санях – целым обозом – ехали мы в Сварицевичи в ночь на двадцатое января. Стоял небольшой морозец, при котором лесной воздух кажется особенно чистым, и сани легко бегут по накатанной дороге. Луна чуть светила, занавешенная облачной дымкой; лениво кружились над нами редкие пушистые снежинки.

В Млынке поили лошадей, а слева и справа от нас – нам это было известно – уже стояли немецкие каратели, занявшие к вечеру этого дня Мульчичи и Белую. Там время от времени постреливали «для храбрости» фашистские часовые, но это не смущало и не удивляло нас: мы привыкли к обычаям захватчиков. А вот где-то дальше – на севере, около Морочно должно быть, – вдруг началась сильная перестрелка и ухнуло несколько взрывов. Очевидно, шел бой. Кто бы это мог быть? Мы гадали – и не могли догадаться.

Рассвело. На подступах к Сварицевичам нас несколько раз останавливали партизанские заставы. А перед самым селом возвратилась наша разведка, и с ней вместе приехал Корчев. Я удивился, зная, что он отправился на Червоное озеро с группой связи и с обозом продовольствия, и с первых же слов спросил:

– Почему вы вернулись?

Оказывается, он доехал только до Хочина и там узнал, что отряды Сидельникова и Сазонова по вызову Черного уходят на Центральную базу. Хочинские крестьяне забеспокоились, видя, что защитники покидают их. «Как же мы теперь будем?» – спрашивали они у Корчева, и он чувствовал, что «партизанскую деревню», так долго оборонявшуюся от гитлеровцев, нельзя оставлять без защиты. И весь этот участок к востоку от Горыни, по которому проходила линия партизанской связи, тоже нельзя оставлять вне нашего влияния. Поэтому он передал весь свой обоз Сидельникову, а сам вернулся, чтобы доложить мне. И хорошо сделал. Я еще ничего не знал о распоряжении Черного, потому что у нас несколько дней не было связи из-за неисправности радиостанции. А какие-то меры надо было принимать немедленно.

Корчев коротко рассказал мне все это по дороге, также коротко доложил обстановку, а по прибытии в Сварицевичи проводил нас до имения, до бывшего помещичьего дома, где должен был размещаться наш штаб.

Когда мы проходили здесь два месяца назад, фашистское хозяйство, организованное в этом имении, было уже ликвидировано отрядом Попова и Корчева, но партизан поблизости не оставалось. Я не считаю так называемых «женихов». Они в то время не делом занимались. Со мной тогда была только группа связи – 37 человек. А сварицевичские крестьяне еще не сорганизовались для борьбы с врагом.

Теперь Сварицевичи стали настоящей «партизанской столицей». К отрядам Корчева и Мисюры, базировавшимся в этих местах, прибавились отряды Анищенко, Картухина, Макса, Крука и Бельтюкова, пришедшие со мной. Кроме того, и сварицевичские крестьяне, сорганизованные по нашим указаниям Грицуком, составляли значительную группу. И, наконец, в самом селе стоял большой отряд сабуровских партизан под командой И. Ф. Федорова и Кизи. Когда мы приехали, они были в Морочно, но возвращения их ожидали с минуты на минуту. Их стрельбу мы и слышали, и зарево зажженного ими пожара видели по дороге.

Меня особенно интересовала работа Корчева по созданию антифашистских комитетов. Я уже знал из его донесений, что он горячо и успешно взялся за это дело. В одном из них он писал:

«Я очень рад, что вы оказали мне доверие; сейчас хочется работать день и ночь, потому что дядьки поднялись на борьбу. Я пишу письмо из деревни Витчевка, куда прибыл с отрядом в количестве 45 человек вооруженных и 25 человек с вилами в руках. Они идут на уничтожение полицейского участка в Жовкине. В окружающих селах – Бродница, Сварицевичи, Озерск, Золотое, Бутово – составили список людей, идущих в партизаны, только дай оружие. Но они и сами понимают положение с оружием и начинают вооружаться…»

Сегодня Корчев рассказал мне обо всем полнее и подробнее. «Дядьки» действительно поднялись на борьбу. И это было прямым результатом деятельности антифашистских комитетов. Когда я в лагере под Пузней поручил это дело Корчеву, некоторые командиры сомневались в его успехе, говорили, что это только агитация, что нам надо не агитацией заниматься, а бить врагов. Теперь эта работа принесла свои плоды, и надо было познакомить других командиров с тем, что сделано.

– Сегодня на совещании расскажете об антифашистских комитетах, – сказал я Корчеву. – Вы готовы?

– Готов.

Но до совещания оставалось еще много свободного времени. А тут как раз пришел Грицук, и они с Корчевым повели меня смотреть их партизанскую кузницу. Кузница была все та же, которую я видел два месяца назад, – черная, тесная, только разве ломаного железа вокруг нее теперь валялось больше. Кузнец был тот же – старый знакомый. Весь прокопченный, высокий и худой, он выглядел сорокалетним, хотя на самом деле был значительно моложе. Тяжелое житье (сколько ему пришлось поработать еще при панах!) состарило человека. Но работа в кузнице шла по-новому. Собственно, это была уже оружейная мастерская. Деревенский умелец не только ковал длинные партизанские ножи (необходимые для подрывников), но и делал из патефонных пружин пружины для автоматов и даже переделывал винтовки СВТ на пулеметы. Используя капсюли от охотничьих патронов и отливая из свинца пули, он обращал стреляные гильзы в боевые патроны; из простых банок, начиненных толом, делал гранаты. Энтузиаст своего дела, он увлекся, показывая мне свою работу, говорил, как он ее улучшит, расширит… Я мог только поблагодарить и его, и Грицука, и, пожалуй, еще больше Корчева за то, что он сумел зажечь и организовать людей.

Ознакомившись предварительно с положением в отрядах Корчева и Мисюры, мы возвратились в штаб, где уже ожидали вызванные на совещание командиры отрядов и их заместители. В бывшей барской столовой, просторной комнате, с дубовыми панелями по стенам и старомодными полукруглыми окнами, собралось человек двадцать.

Началось с доклада Корчева об антифашистских комитетах. На конкретных примерах он показал, какую пользу эти комитеты приносят нам, какой урон наносят врагу. В отдельных деревнях они явились организаторами партизанских групп, уже начавших свою боевую работу. А в других местах ими уничтожены созданные захватчиками органы самоуправления. Всех колонизаторов там разогнали или перебили; все законы, установленные гитлеровцами, отменены; прекратился вывоз молодежи в Германию; фашистские имения ликвидированы, а скот, инвентарь и зерно разобраны крестьянами. Одним словом, те села, в которых действуют антифашистские комитеты, снова становятся советскими. Там не платят больше налогов немцам, не выполняют повинностей, не надрываются на барщине. Там жители обращаются не к старостам, а к партизанам со всеми своими делами, вплоть до женитьбы и разводов, не говоря уже о таких вопросах, как помощь семьям красноармейцев или погибших партизан. Крестьяне, столько перетерпевшие от фашистов и подогреваемые радостными слухами о героической битве на Волге, готовы на все, лишь бы сбросить ярмо. И антифашистские комитеты являются промежуточным связующим звеном между партизанами и населением.

Мы уже знали и видели своими глазами, что Корчев, умело руководивший всем этим делом, завоевал среди населения большой авторитет. 6 одном из своих выступлений М. И. Калинин говорил, что партизан должен быть представителем Советской власти на временно оккупированной врагом территории. Таким и был Корчев.

Все присутствовавшие на совещании с интересом прислушивались к его словам. И Некоторые уже опытные партизанские командиры пожалели, что с недоверием относились сначала к мысли об антифашистских комитетах, позавидовали, что они, несмотря на весь свой опыт, не сумели так хорошо организовать связь с населением, не использовали таких богатых возможностей.

На этом же совещании мы обсудили и всю проделанную нами работу. Итоги ее были внушительны: за два месяца около 700 больших диверсий, в том числе до 200 взорванных поездов, десятки сожженных складов, заводов и мостов, тысячи убитых гитлеровцев, километры попорченных путей и телеграфных линий. Полицейские участки при сельуправах в районах наших действий были в большинстве своем ликвидированы или парализованы. В деревнях этих районов хозяевами чувствовали себя мы, а не оккупанты. Облавы не принесли им пользы. Отряды наши выросли численно, и само количество отрядов увеличилось до пятнадцати. А в результате деятельности антифашистских комитетов открывались новые перспективы для развертывания массового партизанского движения. И работу эту надо было начинать немедленно.

Так мы и решили. Наметили организацию новых отрядов, назначили командиров, выделили им в помощь опытных, проверенных на деле товарищей. На следующий же день они должны отправиться в Рафаловку, Владимирец, Морочно, Маневичи, Колки, Цумань. Места были определены конкретно на основании внимательного изучения тех деревень, из которых придут люди в наши отряды. В недалеком будущем партизанский отряд создан будет в каждом районе Волынской и Ровенской областей, а северные районы этих областей станут сплошным партизанским краем.

Так мы решили, и это было не плодом досужей фантазии, а результатом трезвой оценки обстановки. Возможности были. Вот только в некоторых местах, там, куда еще не распространилось влияние партизан и антифашистских комитетов, за последнее время поднимали голову украинские буржуазные националисты. В Домбровицком, Высоцком, Владимирецком и других районах орудовали так называемые бульбовцы. Пользуясь поддержкой фашистских властей и называя себя борцами за народ, они раздували национальную рознь, призывали к поголовному истреблению польского населения (а его в этих местах было немало) и уже начинали резню. В селе Поросня Владимирецкого района они зарубили сто восемьдесят человек, в селе Сохи Домбровицкого района вырезали тридцать семей – и это были не единичные случаи. Польские националисты платили той же монетой. Мы ясно видели в этом руку все того же гестапо, да и вся история этой лжепатриотической организации была нам известна. Организатор ее – Тарас Боровец, бывший хозяин каменного карьера в селе Карпиловка Рокитинского района, пьяница и конокрад, – демагогически присвоил себе имя гоголевского героя Тараса Бульбы. Свою антисоветскую банду он собирал еще в 1940 году и дал ей гордое название «Полиська Сичь».

С первых дней войны бульбовцы бесчинствовали в тылу Красной Армии и с первого дня оккупации пришли на службу к фашистам. Захваченный Бельтюковым бульбовский полковник рассказал, что в начале августа 1941 года Боровец обратился к командованию 213-й немецкой дивизии за официальным разрешением сформировать «украинские казачьи отряды», а когда его спросили о целях, ответил: «Борьба с большевиками». Фашисты разрешили ему набрать тысячу человек и потребовали, чтобы они в первую очередь вели борьбу с партизанами и парашютистами – только тогда им будут выданы оружие и форма. Девятнадцатого августа 1941 года в газете «Гайдамаки» был опубликован приказ, начинающийся словами: «По приказу немецко-украинской власти я принимаю командование» – и подписанный: «Атаман Тарас Бульба». Так «узаконена» была «Полиська Сичь», и надо сказать, что она верно служила своим хозяевам. Бульбовцы участвовали в экспедициях против партизан, несли охрану концлагерей и загоняли туда своих соотечественников, работали по восстановлению всех видов транспорта и связи, ставили кресты с надписями: «Хайль Гитлер и Бандера».

О том, как старательны и угодливы были эти фашистские прихвостни, выбалтывала та же газета «Гайдамаки». В Олевск, где стоял гарнизон Полесской Сечи, пятнадцатого сентября 1941 года прибыл отряд немецких фашистов под командой гауптмана Шульца. Гауптман не такой уж большой чин, но «атаман Тарас Бульба» вышел навстречу ему и, как начальнику, доложил о выполненных операциях. «Доклад пана атамана гауптман выслушал с большим интересом», – восхищалась газета, – даже «поблагодарил за нашу тяжелую работу по очистке болотисто-лесистой местности от большевистских партизан» и «подчеркнул большое значение нашего отряда, как помощника немецких вооруженных сил в неприступных для немецкого воина полесских окраинах». Статья называлась «Братство по оружию», и гауптман Шульц провозгласил перед строем: «Хайль Украина!», а бульбовцы отвечали: «Хайль Гитлер!» В карательной экспедиции против украинского народа сотня бульбовцев выступила впереди немецкого отряда, чтобы прикрывать его от возможного нападения и прокладывать дорогу. Комментарии, как говорится, излишни.

^{Старшина Бурханов}

^{Постановка задачи}

^{Радистка Н. С. Кокурина}

^{Командир отряда К. М. Алексеев}

С половины 1942 года националисты стали маскироваться: они уже не афишировали свое «братство по оружию» с гитлеровцами, они кричали, что уходят в подполье, начинают борьбу с немецким империализмом, становятся партизанами. На самом деле они, конечно, продолжали противопольскую, противорусскую и противоеврейскую агитацию, сопровождая ее кровавыми расправами и уверяя, что это делается для блага народа: если мы их не перережем – они нас перережут. Польские националисты на эти зверства начали отвечать убийствами, и это было на руку бульбовцам. Кое-где на людей, плохо разбирающихся в политике, их агитация производила впечатление.