Текст книги "Врата небес"

Автор книги: Антон Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Лениво посмеялись.

– Как прямо перед ней встанет, живот выпятит и скажет: «Шо-о-о?!» – она повоет и умчит. Испугается.

Посмеялись снова.

– Эй ты, кого трогать нельзя, – сказал вдруг скрипучий, – тя звать-то как? Не Эйрканном, а?

Посмеялся весь трактир.

– Даниэль, – сказал юноша, поворачиваясь, – Даниэль Ферэлли.

– А меня, – тут же отозвалась гарпия, снова высовывая морду из-под крыла, – Андой кличут.

Половина трактира забормотала, закричала, зафыркала, произнося одно и то же слово, от которого Даниэль слегка покраснел.

– Заткнитесь, суки! – взвизгнула гарпия, полностью показывая из-под крыльев острые маленькие груди, обрамленные светло-серым пухом, покрывавшим ее плечи и живот, а на боках и спине переходящим в более жесткие коричнево-черные перья. – А не то отымею так, что и через год даже к дуплу не подойдете! Всех отымею!

Некоторые завыли и заплакали. От смеха.

– Ну, расшумелися, – насмешливо прогудел Хозяин, вынося небольшой поднос с двумя тарелками и кружкой. До юноши дотянулся запах свежеиспеченного хлеба, аромат мяса, овощей, зелени и молока. Даниэль услышал, как взволновался его желудок.

– Видно, совсем уж в детство впадаете, – продолжил Толстяк, ставя еду перед Ферэлли, – увидели человека нового, и тут же перед ним плясать. Ровно дети малые. Можа, перед нами потрахаетесь развлечения ради?

– Надо ж узнать, кто он такой, – низким басом громыхнул тот, что соглашался с близостью бури, огромный, в два раза толще Хозяина великан, явно смесь человека с каким-нибудь из младших гигантов, – рожа мягкая, словно бабья, ручки слабые, как былинки, а одежонка-то получше нашей будет. Да и кольцо золотое, с камнем рубином. С руки так и спадает. Эй, Фирелли, чо это за кольцо?

– Подарок друга, – ответил Даниэль, снимая Вельхово кольцо с огромным рубином и убирая его в сумку.

– На ножик посмотрите, – посоветовал остальным низенький толстяк со злым лицом.

– За кинжал тот, ежели так же хорош, как рукоятка и ножны, я бы полпальца отдал…

– Ррагнн Тхерг! – неожиданно злобно рявкнул тот из гноллей, что сразу испугал Даниэля, теперь чуть наклоняясь вперед. Даниэль даже отсюда различал, какая непримиримая, алчная злоба горит в его маленьких, глубоко посаженных глазах. Он чувствовал сильный собачий запах, идущий от стола, где сидели оба собакоглавые. И Даниэль внезапно почувствовал сильный, трудно сдерживаемый озноб.

В трактире воцарилась тишина.

– Отвечай, – наконец приказал Хозяин, садясь прямо за стойкой, – кто ты такой. Все про себя. Ррагнн тебя спрашивает.

Даниэль посмотрел собакоглавому прямо в глаза. Что-то насмешливо сверкнуло в его глазах, отразилось в красивом, бледном и странно отрешенном лице; юноша не видел себя и не знал, что в этот момент, глядя на него, застыла бы и сама Катарина, с удивлением изучая странное, необычное выражение этого классически великолепного лица, придавшее ему совершенно новые черты.

– Я, – сказал он, сердцем чувствуя, как нарастает, пульсирует внутри него странное и страшное что-то, – я… – жестокий, непререкаемый спазм охватил его горло, рванул руки к нему, заставил схватиться ладонями за шею, в тщетной попытке помочь воздуху пройти в легкие; в глазах потемнело, Даниэль, по стойке съезжающий на пол, краем гаснущего сознания расслышал, как Хозяин повелительно и яростно выкрикнул что-то.

Хватка мгновенно ослабла.

– Ерренг’ош-ш-ш! – презрительно бросил собакоглавый, откидываясь на спинке жалобно скрипнувшего дубового стула: мускулы его, не прикрытые никакой одежкой, кроме врожденной шкурной брони и четырех перевязей, пересекающих грудь, на мгновение напряглись, являя зрелище поистине страшное, и расслабились.

– Харрт хзогг. Ррагнн дра тзар нарг! – грубо добавил он и что-то нечленораздельно рявкнул.

– А ведь прав Ррагнн! – в наступившей тишине насмешливо молвил скрипящий. – Руками он его не трогал. Он его вообще не трогал. Просто голоса лишил. А мог вообще задушить. Так что…

– Заткнитесь, твари! – разъяренно заорал Толстяк, тряся подбородками. – Это мой трактир, и я здесь хозяин! Если кто в этом сомневается, тотчас вылетит отсюда, и никогда, слышите, никогда сюда не вернется! A-а, псы? Забыли, кто вы и где вы?! Напомнить?!

Воцарилась гулкая, ничем и никем не прерываемая, опасная тишина.

Даниэль чувствовал, как медленно просыпается, разрастается и тянет взгляд, силу, руки, щупальца, – к ним, сюда, невидимое, страшное Нечто. Он начал трястись, еще ниже сползая на пол, не в силах преодолеть даже это слабое воздействие, прийти в себя и встать.

Хозяин поднялся и стоял теперь во весь рост, сжимая в руках поднос, как будто тот был страшным оружием, способным скосить весь передний ряд.

Он молча обводил взглядом таверну, останавливая его на каждом из тех, кто был здесь.

Даниэль вдруг подумал, что не помнит, как и когда исчез маленький черный Дракон. Он просто взял и исчез, вместе с лампой, – может быть, просто не влетел сюда за ними?.. Горло мучительно болело, он сглатывал и пытался ровно дышать, и чувствовал при этом, что говорить точно не может. Что обладающий неизвестной, жестокой и очень большой силой собакоглавый одним движением руки чуть не убил его. Кто же он такой?!

– Ясно? – в конце концов после долгого молчания спросил Толстяк.

– Ррагнн хвар’т граср, – медленно, мрачно и темно ответил, вставая, Ррагнн. – К’харр внаррг стхарр. Кра-агх-х-х!

Толстяк пошатнулся, Даниэль увидел, как он побледнел после того, как собакоглавый выбросил руку вперед. Он стоял, возвышаясь надо всеми, ростом выше Гленрана примерно на голову или чуть меньше, и еще мощнее, чем он по крайней мере на вид.

Оказывается, он носил кожаную юбку с металлическими и костяными пластинами и несколько запутавшихся в шерсти амулетов.

– Поединок, – зашептались в толпе, – поединок?!

– Ш’шо-о-о!..

– Хрень какая, клянусь кишками Тармаамрата, что за хрень?!

– Он спятил, точно, спятил…

– Ш’рас-вши-ис-с-с. Кла-врайш-шии-с-с-с, – уверенно добавил один из гоблинов, крутя пальцем у виска.

Остальные, переговариваясь негромко, ждали реакции Толстяка.

– Ты хочешь поединка, – схватившись рукой за грудь, яростно массируя пульсирующее болью сердце и медленно, неотвратимо багровея, прошипел тот, – ты, вонючая драная псина, желаешь честного поединка?! Ты, закатанное в шерстину собачье дерьмо, вскормленное помоями из мочи своей сожранной матери… и обрубленного хвоста твоего поганого отца, пытаешься вызвать меня-а?! – Он пошатнулся, скривился от боли, что-то неразборчиво-яростно зарычал, сам теперь все более походящий на гладкую, потную собаку, сделал широкий шаг вперед – шаг, от которого чуть вздрогнул каменный пол и посыпалась со стен пыль.

– Ты, выкормыш, гаденыш, которому лишь я позволяю жить!.. И вы все, затраханные уроды, не знающие своего места!!. Тараканы, выродки, крысы!!.. Клопы, идиоты, высокие эльфы!.. – Он размахнулся и бросил свой поднос прямо в возвышающегося впереди гнолля.

Тот отбил его молниеносным движением огромного кулака, смял ударом так, что тонкое железо визгливо скрежетнуло.

– Ррагнн с’хварр таррга! – громко и раскатисто рявкнул он. – Хранн браа! Тхорр! – и медленно, чуть пригнувшись, двинулся вперед.

Оружия он не вынимал. Да и ничего, кроме висящего на поясе длинного, широкого кинжала, более похожего на короткий меч, а еще более – на мясницкий тесак, у собакоглавого не было.

Даниэль неожиданно заметил, что двое – Скрипящий и один из внимательных, молчаливых людей в другой части комнаты, наблюдают за происходящим очень спокойно и внимательно. Ему показалось, что щупальца уже проникли сюда, и он, вздрогнув, задохнулся от наваливающегося со всех сторон темного, давящего страха.

«Остановись! – внутренне воскликнул он, пытаясь шевелить губами, выкрикивая те же самые слова. – Остановись! Они именно этого и ждут! Стой, чертов дурак!..» – но с губ его срывалось лишь безумное клокотание.

– Ах ты!.. – задохнулся Толстяк, услышав слова гнолля, увидев, как он движется вперед. – Ах ты-ы-и!.. – Лицо его побагровело, напряглось, словно готовое лопнуть прямо сейчас, перекосилось от ярости, невероятно яркой детской обиды и изумления.

«Молчи! – закричал Даниэль, клокоча у стойки, хрипя от гнева и боли, пытаясь встать. – Молчи!»

– Я-а, – начал старик, – я-a цацкаюсь с вами… храню вашу жизнь! Плачу за вас Ему!.. Играю свою роль столько лет, а ты-ы-и!.. Ты-ы-и мне тут… ты-и визжишь!.. Ты-и скулишь, сука!.. Ты хочешь, щено-ок!..

– Р’хатт марранг. Чъехо-р’мар.

– Ах что-о?! Ах кому-у?!

«Молчи! Молчи, проклятый толстяк! Неужели ты не видишь Этого?! Не чувствуешь, как обворачиваются вокруг твоей шеи мокрые черные щупальца? Как нарастает, выбираясь из подземельного сна, нечто страшное, нечто… Черное?»

– Кому я, он спраш… шивает! – выпучив глаза, ничего не слыша и не видя, орал Толстяк. – Кому, бля конючая-а!.. Переросток, ой, бож мой, мамочка милая-а!.. Больно ка-ак!..

– Кому служишь-то? – громко, холодно проскрипел Скрипящий. – Предкам своим, что ли? И на хер нам служба твоя нужна?

Даниэль, пытавшийся остановить старика, ухватиться за него рукой, внезапно увидел, как глянул на него Ррагнн, едва заметно шевельнув рукой. Страшный, выворачивающий внутренности и крушащий кости удар поверг юношу в темноту; он почти захлебнулся, пытаясь выплыть, выбраться, выкарабкаться из нее… кровь тонкой струйкой стекла у него изо рта.

– Ах на хер? – почти завизжал Толстяк, дико вращая глазами и тонко, хрипяще смеясь. – Ну так и дьявол с вами! Сами кормите его ненасытное рыло, его черную пасть, глядите Ему в глаза и не говорите, что обосрались! Испугались маленького, изгадили штаны, как поглядели на него, все сами! И карты метайте сами, потому что я больше…

– Да на кого?! – неожиданно вскакивая, возопил третий из тех наблюдающих, которых заметил Даниэль, тощий детина в облезлом сером плаще. – Кого?! Покажи хоть!

– Заткнись! – завизжал старик. – Жра ему покажи! Покажи, бля!.. – тут он задохнулся, замолк, посерел. Весь вид его изображал дикий, несдерживаемый ужас.

Даниэль забился в судороге, чувствуя, как входит в комнату Нечто, черное до основания, не имеющее названий и подходящих для описания слов, входит, заполняя всех присутствующих собой, – и почувствовал, как слезы боли текут по измазанному пылью лицу. Опираясь на слабые, дрожащие руки, он все никак не мог встать.

– Н ’харр, – доброжелательно и тихо сказал гнолль. Усмешка искривила его усеянную клыками пасть.

– Да, – кивнул Скрипящий, вставая, – ты сказал, толстяк. Ты выдал им тайну. Прощай.

Толстяк хрипел, схватившись за горло. Глаза его закатились, щупальца сжимали все его тело, высасывая из него жизнь.

«Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…» – краем сознания услышал бьющийся в судороге ужаса Даниэль.

Остальные присутствующие при все этом также позабивались в углы, растеряв весь свой пыл и всю свою крутость; они с ужасом смотрели, как умирает, худея, иссушаясь у них на глазах, Хозяин «Последнего Приюта».

Худосочный с усмешкой вышел из-за своего стола и подошел к Скрипящему.

Пустой, выеденный изнутри труп бывшего хозяина с шелестом сполз на пол.

– Так-то, ребя, – шмыгнув, носом, проскрипел Скрипящий, черным взглядом оглядывая всех. – Начинается ваша смерть.

–  Он выдал тайну и умер, – гулко сказал мощный, пугающе мрачный голос, звучащий повсюду и проникающий даже в тех, кто пытался не слышать его.

– Он оставил вас мне. Я голоден. Только двое уйдут отсюда – те, кто победит… Я сдаю карты.

Перед каждым из живых на крытый досками пол легла большая, черная карта, рубашка которой была украшена ярко-белой звездой.

– Темные карты: убийца, безумец и жнец. Светлые карты: рыцарь, лекарь и паладин. Нейтральная карта: ясновидящий или пророк. Остальные – безгласые и безымянные.

Наступает ночь, и убийца встречается со жнецом. Наступает день, и все вместе решают, кого убить. Наступает ночь, и темные карты убивают одного… Для меня. Я съедаю его.

Наступает день, и все решают, кого убить еще. Паладин может открыть карту и убить любого сам. Но если ошибется, тотчас умрет, а жертва его будет жить. Рыцарь может сделать то же. Но если ошибется, жертва его все равно умрет, а сам он следующей ночью может быть убит.

Жнец может убить убийцу, убийца не может убить жнеца. Безумец также убивает ночью, после темных карт, но только с третьей ночи. Однажды убитый, может сказать, что был любой картой. Лекарь может оживить любого убитого, ночью. Провидец может открыться, и открыть самую слабую из неизвестных темных карт, после чего сам умрет. Его лекарь излечить не может.

Каждая карта дает тому, кто убил, силы. Больше сил – больше возможностей не умереть. Рыцарь и убийца стоят по пять сил, если живы паладин и жнец. Если они мертвы – по одному. Жнец и паладин по семь. Лекарь – три. Безумец и провидец стоят по десять. Безгласые – по одному. Очки темных переходят к темным, очки светлых – к светлым. Очки безгласых – к безгласым.

Кто наберет больше двадцати очков, может вызвать на поединок меня.– Он усмехнулся, так что стены задрожали.

Побеждают темные или светлые. В конце остаются двое. Один выходит на свободу, другой становится хозяином приюта. Я снова начинаю спать… Чтобы потом снова начать есть.

Голос, стихнув, замолчал. Даниэль, сглотнув, увидел лежащую перед собой иссиня-черную карту. Краем глаза (оторвать от нее взгляд он был не в силах) заметил, как остальные тоже с ужасом разглядывают карты, лежащие перед Ними.

Собакоглавый, Скрипящий и Худой взяли свои, не раздумывая. На лице у каждого, после того как они посмотрели, расплылись ухмылки. Собакоглавый обвел внимательным взглядом всех остальных. Остановился на Даниэле.

– Бери, – медленно, с клокочущим в горле рычанием, сказал он. – Все бер-рите!

Даниэль взял свою карту. Она была холодной на ощупь. Звезда ярко блеснула, на мгновение ослепив его. Затем он увидел изображение и надпись под ним, – надпись непонятными рунами, которая к этому явственному рисунку, собственно, и не требовалась.

Юноша сглотнул, хрипло вздохнул, прижал карту к себе и закрыл глаза.

Щупальца, расположившись по всей комнате поудобнее, замерли.

– НОЧЬ, – сказал Он.

– Ну что же ты, человек? – спросил юноша, выступающий из оранжевого портала. – Что же ты медлишь? Не желаешь прекратить эту игру, уничтожить Тварь и отправиться отсюда восвояси?.. Желаешь? Я скажу тебе, кто здесь есть кто. И ты сможешь выиграть эту игру. Выиграть и уйти. Я, Тармаамрат, помогу тебе.

Даже более того, я награжу тебя. Наделю тебя мудростью, которая возвысит твой разум и очистит твой дух. Ты сможешь понять, что произошло с тобой и что происходит с миром. Что грозит тебе и чем можно воспользоваться. Наконец, почему я желаю, чтобы везде была распространена слава о том, что предаю и бросаю своих жрецов… Ты умен. Ты поймешь. Ты сможешь возвыситься среди них. – Юноша усмехнулся, играя подвеской в виде молнии на темном кожаном шнурке. Глаза его смотрели спокойно; бледное, с чуть выступающим подбородком лицо изменилось в прохладной, немного кривой улыбке. Серые глаза смотрели доброжелательно-насмешливо. Светлые волосы были мягкими и тонкими, как лен.

– Подумай, человек. Решайся – и немедленно, тут же получишь в свои руки мудрость, силу и власть. Слышишь, Темнота зовет тебя. Она играет на тебе, словно на арфе. Она ждет тебя. Вставай и выбирай, кому из этих никчемных существ умереть. И я помогу тебе. Ты станешь тем, кто победит в этой игре. Я никогда не предам тебя…

Даниэль слышал, как зовет его властная и недоуменная чернота. Он не пошевелился.

– ДЕНЬ!

Они встрепенулись, просыпаясь, распахивая глаза, – несколько мгновений сидели и стояли неподвижно, дикими взглядами обводя друг друга.

– Что ты сделал! – заорал вдруг один из людей, обращаясь к Ррагнну. – Что ты с нами сделал, ублюдок?!

– Вы что, охренели, что ли?!

– Твари, бля! Давайте убьем их троих! Давайте прямо сейчас навалимся и убьем!

– Ну что? Окосел, образина! Говори, как нам все это мудовство прекратить!..

Они замолчали, злобно всматриваясь в молчащих, неподвижных гнолля, Скрипящего и Худого. Даже второй гнолль, ранее сидевший со своим собратом за одним столом, теперь с ненавистью рычал на него; шерсть его стояла дыбом. Он лучше других чувствовал раскинутые по полу щупальца.

– Ну? – визгливо выкрикнула гарпия. – Чего молчите-то?

– НОЧЬ! – ответили ей.

Кто-то взвизгнул, кто-то от ужаса заорал, кто-то попытался бежать, но угольная, тяжелая, как наковальня, чернота заполнила «Последний Приют».

– УБИЙЦА ВЫБРАЛ, – торжественно провозгласила колышущаяся, оживающая чернота. И в ней родился чавкающий, высасывающий силы звук, в котором потонул резкий, полный ужаса и боли человеческий крик, перешедший в вой, а затем в шипящий хрип.

– ДЕНЬ!

Они ошеломленно уставились на высосанную до корок оболочку огромного толстяка, сына человека и гиганта. Он был похож на выжатую грязную тряпку.

И вот тогда-то, осознав, что творится с ними и насколько довлеет над каждым неминуемый рок, они заорали, заголосили, ринулись на троих, пытаясь затоптать, разорвать, уничтожить их; и трое бросились им навстречу.

Но каждого из шедших убивать окружила гудящая, разбрасывающая искры стена, и Голос вкрадчиво заметил:

– УБИВАТЬ НЕЛЬЗЯ. Я ОЧЕНЬ ГОЛОДЕН. МОЖНО ТОЛЬКО РЕШАТЬ, КОГО УБЬЮТ.

– Его! – заорала гарпия, указывая на гнолля. – Все на него!

– Погодите, – громко и решительно заметил Худой, – можно, конечно, убить и его. Потому что он сделал так, что проснулась эта жрущая Тварь. Но разве вы знаете, какая у него карта? Может, он Безгласый?..

На несколько мгновений наступила ошеломленная, никем не прерываемая тишина.

– Нужно убивать с толком. И я, как такой же, как и вы, Безгласый, предлагаю убить вот его, – он указал на Даниэля, – потому что он – чужак!

Тишина царила еще несколько мгновений. А затем, ощутив давящий мрак приближающейся Ночи, все в один голос яростно взревели:

– На него-о-о!!.

– ТОЛПА РЕШИЛА, КОГО УБИТЬ! – зашипел, извиваясь, Голос, и Худой, пронзительно закричав, зашатался под тяжестью обвивших его тело щупалец, мгновенно усох, сложился внутрь самого себя и опал на полу.

– Кто он был?! – закричала гарпия. – Что он был за карта?!

Оболочка Худого зашевелилась, ожила. Мгновение он смотрел на всех безумными, полными ненависти и боли глазами. Затем взгляд его остановился на Даниэле, и он вымолвил:

– Я… был… Жнец…

А затем, бессильный, распластался на полу, потеряв остатки жизни.

– НОЧЬ! – властно протрубил Пожирающий, и Мрак ударил сверху огненным молотом.

Даниэль, закрывая глаза, дрожал не переставая. Он понял, что здесь происходит, теперь понял точно и наверняка. И знал, что ему необходимо отыскать Убийцу. Как можно скорее, или следующим днем он умрет.

– Боишься? – спросил светловолосый юноша. – Боишься, маленький… Ты прав, что боишься. Ты не ответил мне. Своим молчанием ты возразил мне. А возразившие мне долго не живут… Так прощай. Теперь никто не поможет тебе. – Он усмехнулся и растворился в мерцающих черно-оранжевым светом тенях.

– УБИЙЦА РЕШИЛ, КОГО УБИТЬ! – громыхнуло вокруг, и новый, жалобно-бессильный вскрик, похожий на скулеж умирающего щенка, всколыхнул комнату.

– Я ГОЛОДЕН, – невнятно пробормотал Пожиратель, чавкая, – Я ОЧЕНЬ ГОЛОДЕН… ДЕНЬ!

– Мама… – отчетливо и очень громко произнесла гарпия, жмущаяся в угол. Все остальные смотрели на высосанное тело второго гнолля.

Ррагнн облизнулся. В ноздрях его плясал долгий яростный вдох.

– Не бойтесь! – внезапно отпрыгивая от него в сторону, воскликнул Скрипящий. – Жнеца мы грохнули! Теперь остался Убийца! Давайте искать его! В одиночку он себя быстро выдаст!

– На него надо… – прошептала гарпия, судорожно дрожа, – на него-о…

Остальные начали орать, указывая кто на Даниэля, кто на самого Скрипящего, кто на гнолля; последних было больше, и Даниэль хотел было добавить свой голос туда же, когда один из гоблинов, внезапно вскочив, сверкая глазами, фальцетом крикнул, указывая на Скрипуна:

– Ты! Я убиваю тебя!

– ПАЛАДИН ВЫБРАЛ, КОГО УБИТЬ… – вкрадчиво прошуршал Голос. – ТАК КТО ЖЕ ТЫ?..

– Я? – удивленно, со страхом переспросил Скрип, часто моргая. – Я Лекарь…

– ПАЛАДИН ОШИБСЯ! – воскликнул Пожирающий, и тонкий гоблинский визг утонул в чавкании переплетающихся черных щупалец.

– НОЧЬ!

Даниэль знал, что в этот раз Убийца выберет Лекаря, потому что это был единственный, способный ему помешать. И в голове его возникла краткая, подобная молнии мысль о том, как можно выяснить, кто Убийца, причем выяснить точно.

– Нет! – закричал из темноты Скрипящий. – Нет, нет!.. Я лечу себя! Я лечу себя!..

– СЕБЯ ЛЕЧИТЬ НЕЛЬЗЯ-А, – сладостно прошипела уже высасывающая его Тварь. – НЕЛЬЗЯ-А-А… – И хрип Скрипящего навсегда стих.

– ДЕНЬ!

Они вскочили, все как один, становясь напротив собакоглавого, и молча указывали пальцами на него. Ррагнн яростно зашипел.

– Дураки! – выплюнул он. – Если бы я был Убийцей, я убил бы не его, – он указал на своего собрата-гнолля, – а его, – и уставил пальцем в Даниэля.

– Я такой же Безгласый, как и вы! Я не Убийца! Если вы убьете меня, вас останется всего двадцать один. И все ваши карты стоят по одной силе. А карта Убийцы тогда наберет как раз двадцать два! Потому что за каждое неправильное убийство он получает тоже!..

Даниэль усмехнулся. Считать он умел. И понял, что гнолль был абсолютно прав. И сложил все очень и очень верно. Но Даниэль тоже умел складывать.

– Давайте спросим Провидца! – выкрикнул один из людей. – Пускай он узнает!

– Провидец! – тут же заорали все. – Давай, сука! Появись!..

– Я… спрашиваю… – тонким, испуганным голосом, перекрывшим общий охрипший, дикий ор, сказала гарпия по имени Анда. Глаза у нее были круглые, как плошки. Она, как и всякий достойный прорицатель, уже предчувствовала свою близящуюся смерть. Но сил бороться с ней у нее уже не было.

– ПРОВИДЕЦ СПРОСИЛ, – гулко откликнулся Голос, – ОТВЕЧАЙ, БЕЗУМЕЦ.

Умерший одним из первых, уже однажды оживавший, Худой приподнялся, с жуткой ухмылкой разглядывая застывших от ужаса смертных, которых поджидала довольная развитием событий голодная смерть.

– Безумец… – проскрежетал он, – это я.

– ПРОВИДЕЦ МОЙ! – возопила наваливающаяся масса, скрутившая тихонько подвывающую гарпию и сожравшая ее в четверть удара сердца.

– НОЧЬ! – сказал довольный, еще более голодный Пожиратель. – НОЧЬ!

– Где ты? – спросила чернота. – Где ты?!

Даниэль встал, держа карту в опущенной правой руке, а левой сжимая кинжал, и пошел вперед.

Сквозь непроницаемую темноту неожиданно стали проявляться светящиеся алым контуры всех находящихся здесь живых – и необъятное пятно мрака внизу, под таверной.

– Ты? – зашипел, приподнимаясь, указывающий прямо на него гнолль. – Кто ты? Ррагнн Тхерг!

Спазм снова свел горло до сих пор молчавшего Даниэля. Он остановился прямо перед возвышающимся, сжимающимся от ненависти и злобы гноллем и ответил:

– Ты посчитал все верно. Но ты знал, что Худой Безумец, а не Жнец, а потому приплюсовал к своим силам десять вместо семи.

– Кто Жнец? – рявкнул Ррагнн, неверяще глядя на него. – Кто Жнец?!

– Жнец – я.

Нож в его левой руке взлетел и сверху вниз прошелся по груди собакоглавого.

– РАНИТЬ МОЖНО, – прошептал Мрак, – ЭТО ПРИЯТНО… ЖНЕЦ ВЫБРАЛ УБИЙЦУ! – тут же возликовал Он, и хрипящий крик, яростный вой Ррагнна сменился воплем боли и ужаса.

Огромный двуногий пес еще пытался бороться, кусая и разрывая сковывающие его щупальца, выкрикивая, вылаивая проклятия на своем рокочущем, резком языке, – и Даниэль видел, что мощные, жестокие удары гнолльского шамана или жреца ослабляют вяжущие, сковывающие его щупальца… но он был слишком слаб. А наевшийся, утоливший первый голод Пожиратель, не останавливаясь, ел его душу и плоть.

Крики Ррагнна перешли в визг, затем в хрип, а сам он превратился в коричневый, покрытый грязной шерстью мешок.

– ДЕНЬ, – прочавкал Жра, явно довольный.

– Жнец – я, – громко сказал Даниэль, делая шаг вперед. – Вместе с Убийцей я набрал тридцать семь сил. Я вызываю тебя на поединок.

– ПОЕДИНОК! ЭТО ПРЕКРАСНО. ЛЮБЛЮ ПОЕДИНКИ… ЧТОБЫ СПАСТИ ЛЮДЕЙ ИЛИ ЧТОБЫ УНИЧТОЖИТЬ ИХ?

«Чтобы спасти», – ответил бы прежний Даниэль.

«Мне все равно», – сказал бы нынешний.

– Чтобы уничтожить тебя, – ответил он.

– ПЛОХО. ЗНАЧИТ, ОНИ УМРУТ, ЧТОБЫ Я МОГ НАБРАТЬСЯ ПОБОЛЬШЕ СИЛ. ЭТО СПРАВЕДЛИВО.

Что-то дернулось у Даниэля в груди.

«Боги! – с внезапной тоской осознавая, что он творит, воскликнул сын рода Ферэлли. – Что же со мной?!»

– Чтобы спасти их! – рявкнул он, изо всех сил сжимая кинжал и приготовившись отдавать команду боевому отцовскому кольцу.

– ХОРОШО. ЗНАЧИТ, У ТЕБЯ СИЛЫ ЖИВЫХ – ТО ЕСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТЬ. А У МЕНЯ – ТВОИ ТРИДЦАТЬ СЕМЬ. – В голосе родился клокочущий хохот. – СРАЗИМСЯ.

Она пришла именно сейчас, когда, ошеломленный совершенной ошибкой, понимающий, что неминуемо проигрывает и умирает, Даниэль был наиболее слаб.

– Понимаешь, что проиграл? – спросила Она, и сердце юноши зашлось от волнения при мысли о том, что он снова может увидеть Ее красоту.

– Да, – ответил он, отступая назад.

Время замедлилось, потекло вокруг горячими, давящими струями.

– НО-ОЧ-ЧЬ-ЧЬ… – медленно и гулко пророкотал Пожиратель, и на таверну обрушилась чернота.

Юноше снова показалось, что сейчас, вот сейчас брызнут во все стороны ослепительно яркие белые лучи, и он будет умерщвлен или освобожден. Он чувствовал смыкающиеся вокруг холодные, мокрые, жадные рты, и все внутри него, безумно и бешено, яростно, истерически и громогласно восставало против жуткой, хлюпающей и чавкающей смерти.

– Я могу дать тебе силы, – сказала Она, – могу помочь тебе победить. И говорю это в последний раз. Прими решение и навсегда свяжи свою судьбу с одним из нас… Ты не уйдешь от Богов Предначальной Тьмы.

– Я… не могу…

– Ты умрешь, и никто не вспомнит о тебе, тебя сожрет Сила, ты не станешь одним из тех, кто скачет вперед на черном коне и плащ которого, с алым подбоем, развевается по ветру, не станешь Рыцарем, сжимающим в руках меч или копье, не станешь сильнее. У тебя не будет женщин, покорных и мягких, как воск, сильных и властных, строптивых, противоречивых, жестоких и прекрасных. И ты никогда больше не сможешь обратиться ко мне. Решай, Даниэль, скорее решай, – и я дам тебе силы. Я помогу тебе. Я сделаю тебя Человеком.

– Девятнадцать… – прошептал он, – всего девятнадцать… – и вдруг, повинуясь мгновенной мысли, искоркой вспыхнувшей во мраке, юноша громко и яростно закричал: – Я отказываюсь от всех своих сил! Я, Жнец, отказываюсь от сил всех убитых и всех живых! Пусть они сгорят!

В сжимающемся мраке возник Огонь. Знакомый, жестокий и пожирающий Огонь, который съедал Пожирателя.

– ТЫ-Ы-Ы-И-И! – яростно, многоголосо закричал Мрак, охватывая Даниэля давящими, могучими лапами.

– Ну? – в последний раз спросила Она, и Даниэлю показалось, что где-то наверху сверкают Ее невыносимо-прекрасные глаза.

– Нет! – изо всех сил яростно крикнул он. – Нет! – и тут же активировал боевое кольцо.

Воздух вкруг него облекся алым сиянием, заклокотал синими и оранжевыми искрами, тело охватил невидимый, но прочный доспех. Нити алого света протянулись к пожирающему Жра Огню, забирая его силы, втягивая их в боевое кольцо; но мощь насытившейся Твари была слишком велика.

Оно поглотило и призванный Огонь, и атакующие разряды кольца.

– ЕДА-А! – шипело Оно. – ЕДА-А!.. – и Даниэль почувствовал бессилие.

– Где же ты! – воскликнул он. – Где же ты?..

Он не отвечал. И щупальца Мрака уже хлюпали вокруг, отчаянно кружилась голова, стихало сияние защитных чар кольца, кинжал выпадал из слабеющих рук. Тварь жрала все, что направлялось на нее, и становилась от этого сильнее.

Только умные, круглые глаза сверкнули в темноте, и тихий, расчетливый голос пробрался в угасающее сознание Даниэля.

«Эмоции и желания. Свои чувства. Свою нерастраченную мощь. Используй их. Соверши последний, единственный рывок».

Даниэль закричал. Он пытался вложить в свой крик всю ярость, все пронзающее его негодование, всю злобу и всю обиду на Катарину дель Грасси, на предавший его, уничтоживший его мир. Вложить все злые чувства к жестокой принцессе и к безымянному, невидимому убийце, лишившему жизни его мать. И бросить свою ненависть вперед, подобно разящему копью.

– ТЫ-Ы-И-И! – грохотал, тысячегласо визжал сжимающийся, готовый к этой и к своей ответной атаке Мрак. – ТЫ-Ы-Ы-И-И-И!..

Дракон уселся Даниэлю на плечи, словно коршун, гибкой шеей нависая над его головой, и из пасти его хлынул яркий огонь-свет.

«Туда, – четко молвил он, – направь силу туда. Иначе им не успеть. И мир превратится в океан боли».

Даниэль, сознание которого раскалывалось на тысячи кусков, увидел неподвижный и огромный серый Камень, одиноко стоявший в замершем, ожидающем лесу. Он ухватил гаснущим взглядом фигурки стоявших рядом с Камнем людей.

И неожиданная, пьянящая, выворачивающая его наизнанку, ярко-алая Ненависть неисчерпаемым потоком хлынула из него – ненависть ко всему, что жило и дышало, что улыбалось, не зная о его страданиях, что было олицетворением счастья, красоты и Любви, к тому, что призывало его, и к тому, что не ответило на его призыв, к тому, что он любил, что любило и не любило его, – всепоглощающая, сжигающая, пронизывающая и одушевляющая его – Ярость Жнеца.

Он бросил свое единственное копье, зная, что другого броска уже не будет.

– На-а-а-а-а! – при этом закричал он. – Жри-и-и-и!..

Слепяще алое Копье прошло сквозь безобразный сгусток Мрака, пронзив его, и ударило в Серый Камень. Камень принял его, пульсируя, разгораясь во все стороны слепящими лучами белого света, затем яростно, очень ярко вспыхнул, ослепляя Даниэля и повергая его во тьму.

Копье распалось, становясь облаком из терзающей Мрак злобы и ненависти… И Тварь сожрала его. А затем всхлипнула, распластываясь на камнях закрытого подпола таверны и содрогаясь мучительно и судорожно.

– ЕДА-А… – прошипела она, – ПЛОХАЯ ЕДА-А-А… ОТРАВА-А-А-А… – Она дернулась еще несколько раз, а затем распалась на несколько малых извивающихся частей. Шипение медленно стихло.

И наступила тишина.

«Рывок, – тихо заметил Дракон, обвивая шею Даниэля, сползающего на пол, – это был хороший рывок. Но, честно говоря… уж очень слабенький».

30

Они вышли к Камню в полночь. Он был такой же, как на поляне, откуда началось краткое, но столь насыщенное странствие Прошедших Врата. Теперь он возвышался посреди сорняков, темными скатами оттеняя светлые растительные тона.

Вокруг него цвели дикие лесные цветы, в просвет между разошедшимися кронами смотрела бледно-желтая Луна. По-прежнему пахло хвоей, к которой примешивались запахи прелого листа и древесной смолы, дикие, свободные, кружащие голову ароматы цветов.

В Камне не было ничего необычного, ничего странного. Не просвечивала сквозь него яркая, физически ощущаемая Сила, он не пульсировал, не пытался с ними заговорить. Он вообще был мертв, неподвижен, холоден и сер.