Текст книги "Рубеж"

Автор книги: Антон Абрамкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

...Если бы в доме были другие портреты. Если бы не общий хор тех, кто помнил старика. Леопольд Мацапура был широкоплеч, толст и мордат – сын капля в каплю в батюшку. И лицо – совершенно иное лицо! Губы, глаза, нос... Может, не отец, а дядька, какой-нибудь Леон? Все равно непонятно. Чтобы в таком доме – и один-единственный портрет, и то не в зале, а в библиотеке! Бывал я в подобных домах, там целые галереи, по ним гостей водят, слуги наизусть заучивают, какой предок чем отличился...

– Ох уж эти поселянки, пан Юдка! Сперва лежит под тобой как бревно, только пыхтит, а потом выть начинает. И всегда одно и то же: "Замуж собиралась, замуж собиралась!" Языки им вырезать, что ли? Пан улыбался – пан изволил шутить. Но мне почему-то не было смешно. – Ну, и кого ты мне сегодня привез? Голос был прежний – расслабленный, вялый, но я заметил быстрый взгляд из-под толстых стекол. Стало ясно – уже доложили. У кого-то пятки салом смазаны. – Четверо гостей, пан Станислав. И ребенок – младень. – Ребенок? Грузное тело нехотя приподнялось и вновь опустилось в глубины кресла. – Ребенок – это хорошо. Прикажи его сразу в замок. Я вздрогнул – так и знал! Любит пан Станислав детей! – А гости кто? Кажется, там баба есть? Он по-прежнему улыбался – добрый толстый пан, которого мучает бессонница. – Не баба, – стараясь быть спокойным, ответил я. – Пани. Один из гостей селюк из Гонтова Яра, а вот трое – паны зацные. Вернее, два пана и пани. – Большой за них откуп дадут, как думаешь? – словно невзначай бросил пан Станислав и вновь взял в руки газету. Разговор подходил к концу. Похоже, пан уже все решил. Даже не похоже – решил. Сколько раз так было: ребенка – в замок, и гостей туда же. И правильно – кто же в здравом уме в гости к пану Мацапуре ездит?! А если ты цудрейтор, то и жаловаться нечего. – Все не так просто, пан Станислав... Газета медленно легла на стол. Из-под стекол удивленно блеснули маленькие глазки: – Гетьмановы родичи? Или голота бесштанная? Я с трудом сдержал улыбку. Каждый – о своем. Соврать, придумать какую-нибудь сказку? Нет, нельзя! – Они иноземцы, пан Станислав. Очень издалека. – И... что? – глаза моргнули, пухлая ладонь потянулась к окулярам. – Тем лучше! Я вздохнул. Поверит ли? – Мир велик, пан Станислав! И в этом мире Сосудов больше, чем представляется многим. Это особые гости. Мои. Вы понимаете, о чем я? Улыбка сгинула, словно стерли ее мокрой тряпкой. На неузнаваемом лице светлым огнем загорелись волчьи глаза. – Ты... Ты уверен, пан Юдка? Уверен? Я улыбнулся, хотя в этот миг улыбаться мне совсем не хотелось. – Особые гости... Значит, откликнулись! А ты не врешь? Теперь улыбаться нельзя. Замереть, выдержать его взгляд. Говорят, не всякий его выдерживает... – Не врешь, вижу! Рассказывай! Толстый вальяжный пан сгинул. Огромное тело налилось силой, широкие лапищи сжались в кулаки, а лицо!.. Таким Станислава Мацапуру увидишь не каждый день. Да и мало кто его таким видит. А кто видит – уже никому не расскажет. – Они из другого Сосуда. Из какого, сказать трудно. Малахи разрешили им пересечь Рубеж. Они пришли за ребенком – за этим ребенком... Пан Станислав молчал, а мне вспомнилось, как мы с ним спорили. Редко кто решается спорить с Мацапурой-Коложанским, но есть вопросы, по которым даже ему нужна не покорность, а истина. Я никак не мог его убедить, что дорога между сфир все-таки есть, и Рубеж проходим. Не для душ, не для бесплотных Малахов – для людей. Он очень неглуп, пан Станислав, я много знает. Но книга "Зогар" недоступна этому гою. – Ну, говори! И подробнее! Теперь следовало взвешивать каждое слово. Не лгать – пан Станислав звериным чутьем распознает ложь. Но и со всей правдой не спешить. О гневе Малахов ему знать ни к чему. Достаточно и того, что переход через рубеж труден и без должной помощи его не одолеть... – Так-так! – пан Станислав крутанул ус, дернул щекой. – Стало быть, воин, лекаришка да колдунья. Колдунья-то хоть хороша? Он снова шутил. Я вспомнил чернявую и тоже улыбнулся. Может, в своих краях Сале и хороша. У нас – едва ли. Во всяком случае, не во вкусе зацного пана. – А с младенем как вышло? Что думаешь, пан Юдка? Я пожал плечами. Что тут думать? – Судите сами, пан Станислав. В Гонтовом Яру объявляется чужак. Не просто иноземец, а совсем другой, нездешний. Посполитые считают его чортом случайно ли? Он подселяется к бабе, брюхатит ее, а после исчезает. И вот за ребенком приезжают оттуда... Пан Мацапура задумался, наконец кивнул: – Складно. Значит, дите пока оставим, но им отдавать не будем. Все одно. Рубеж закрыт. А с братом того чертенка как? – Погодим, – предложил я. – Гриня Чумака соседи крепко обидели. Из таких лихие сердюки выходят. Он вновь кивнул и прикрыл глаза, превратившись обратно в доброго усталого пана, которого мучает бессонница средь холодной зимней ночи. – Эка, забот привалило! И не отдохнуть! Та девка, что из Калайденцев привезли, скотина неблагодарная, хотела мне ногтями в глаза вцепиться, представляешь? Пришлось клещами все ногти повыдергивать да рот зашить, чтоб не выла! А вторая, что из Хорлов, дерево деревом. Обнимаешь ее молчит, кнутом дерешь – молчит. Только когда пятки припек, завыла... На такое тоже отвечать не полагается. Да и что ответишь? То пана Станислава забава, ему виднее. – А знаешь, в газете пишут, что война за Дунаем до весны не кончится. Может, еще на год затянется. Глаза его по-прежнему были закрыты, но я понял: это – главное. Потому и ждал меня пан Станислав среди ночи, в замок не ушел, газетку лембергскую почитывал. – Про то и в округе болтают, – кивнул я. – Думаю, Валковская сотня не скоро вернется. Да и вернется ли? За Дунаем, говорят, чума. – Значит? – его лицо дрогнуло, ямочки на щеках сгинули без следа. – Пора? – Да, пан Станислав, пора. Он вновь задумался, а я вдруг почувствовал знакомый запах – страшный, сводящий с ума дух горящей заживо плоти. Сколько лет хотелось забыть, не вспоминать! Не вышло – это уже навсегда. – Откуда начнем, как думаешь? – Откуда? О том мы с ним говорили не раз, и всё давно решено. Вопрос этот так, для разговора. – С Хитцов, пан Станислав. – С Хитцов? Ну, как скажешь... Запах горящего мяса стал сильнее, и на миг я даже пожалел, что Смерть худая плосконосая девчонка – в эту ночь промедлила. Чего же еще хочет от меня Святой, благословен Он? Ответ не был мне дан, но я догадывался. Двойник! Двойник – и Пленник. Чертенок из Гонтова Яра. Не зря они встретились в эту ночь – Смерть, Пленник и Двойник. Не зря. Ярина Загаржецка, сотникова дочка Знакомый рябой черкас буркнул: "У себя", – и отвернулся. Кто именно Ярина решила не переспрашивать. Ей были нужны оба – и сам пан писарь, и его нескладный сын. Постовой не ошибся – Лукьян Еноха оказался на месте, за своим столом, и даже толстая друкованная книга была знакомой: та, что и неделю назад. Девушке подумалось, что книга, равно как подставка с гусиными перьями, нужны пану Енохе исключительно для представительности. Во всяком случае, прочитанных страниц за эти дни не прибавилось. – Чего, егоза, скучно? Пан Еноха не без труда оторвал взгляд от хитрых буквиц, снял окуляры, зевнул. – Скучно? – девушка просто задохнулась от возмущения. – Да я в Перепелицевку с разъездом ездила! До петухов встала! – Ну, ясно, – писарь потер сонное лицо, с трудом удерживаясь от нового зевка. – За дурной головою... Ярина вздохнула. Что бы она ни делала, всерьез сотникову дочку никто не принимал. Девчонка – и девчонка, разве что замуж отдать, да и то пока не за кого. – В Перепелицевке каких-то всадников видели. К Хитцам ехали. – Знаю... Сообщали уже. За такими вестями, Ярина Логиновна, нечего коней томить... Ты к Теодору? Девушка дернула плечом. К пану писарю она завернула, чтобы доложить по всей форме, как и надлежит старшему по разъезду. И вот, пожалуйста! – Он в подвале. С разбойником этим – Хвостиком. Ты бы его оттуда вытащила, что ли? Чего ему с душегубцем якшаться? Посидели б, сбитню горячего попили. В жгута сыграли... Намек насчет сбитня и жгута Ярина пропустила мимо ушей – не маленькая, чтоб в игры детские играть. Но вот по поводу остального... Хведир встал уже на третий день – продырявленная мякоть плеча срасталась быстро. Встал – и первым делом направился не в церковь свечку ставить, а в подвал, где заперли чернобородого заризяку. Тому досталось больше. Пуля из янычарки пропорола бок, и местный знахарь вначале лишь головой качал, посоветовав готовить домовину – вкупе с осиновыми клиньями и маком. Однако на второй день чернобородый открыл глаза, а на четвертый – попытался встать. Видавшие виды сивоусые только руками развели, рассудив, что разбойнику суждено быть непременно повешенным – потому пуля его и не взяла. Однако Хведир-Теодор вновь удивил всех. Поговорив с пленником, он категорически заявил, что в суд на него подавать не будет и о том же остальных просит. Тут уже и Ярина диву далась. Как можно заризяку миловать? И главное: о чем это Хвостик с Хведиром говорили, если им обоим ни слова не понять? Невидимый толмач сгинул вместе с химерным паном Рио да с чернявой ведьмой. С Хвостиком говорил пан писарь – по-польски да по-немецки, Агмет – по-татарски и турецки, а беглый стрелец Ванюха Перстень – по-московски. Говорили, да все без толку – Хвостик лишь глаза таращил да блекотал по-непонятному. И как блекотал! Не голос – бесовское наваждение, мурашки по коже бегут. Раз услышишь – перекрестишься, два под лавку спрячешься! И на каком это наречии бурсак с ним столковался? Неужто на латыни? Пан писарь не ошибся. Хведир действительно оказался в подвале, около пленника. Тот лежал на лавке, а бурсак, пристроив поудобнее раненую руку, сидел на колченогом табурете и что-то тихо ему говорил. Страхолюда молчал – слушал и, похоже, понимал. Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой – мол, не мешай, погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала иной, не такой, как прежде. Или в самом деле знакомое наречие нашли? – Ладно! Потом! Бурсак встал и негромко выдал пять-шесть слов на неведомом языке. Заризяка понял – кивнул и даже усмехнулся. Видать, и вправду столковались! – Ты чего, Ярина? – Как – чего? Кажется, следовало все-таки обидеться. Ведь не только к пану писарю зашла, но и к этому невеже. И о здоровье справиться, и просто – потолковать. Ведь друзья же! – Тут интересное дело, Яринка... Ну хорошо, пойдем! Я тебе такое расскажу! Они прошли не в залу, дабы не беспокоить пана писаря, а на второй этаж, в маленькую комнатушку, где и жил пан Еноха-младший. Точнее, не жил – на постое стоял в редкие приезды из коллегии. Ярина опытным глазом отметила паутину в углах, пыль на книгах – и только вздохнула. Беда, когда мамки нет! Пани Еноха два года как преставилась, а свою мать Ярина и не помнила. Плох дом без женской руки! Хведир скинул с кресла книгу в треснутой кожаной обложке. – Садись! – Сам пристроился прямо на лежанке – тоже заваленной фолиантами. Ярина вновь вздохнула: ну и разор! Она бы тут враз порядок навела! Мыши бы – и те каждое утро на перекличку строились! – Служанку позвать нельзя? – не утерпела она. – Как ты тут живещь Хведир? – А как? – парень удивленно оглянулся. – Все на месте, под рукой. Служанок я и на порог не пускаю. Перепутают все, я и до лета не разберу! – Ничего, матушка попадья тебя быстро к порядку приучит! – хмыкнула девушка, не без злорадства отметив, как вздрогнул Хведир-Теодор – будто мороз ударил. Или в доме похолодало? Она хотела для начала спросить о ране, о том, не болит ли, не ноет по ночам, но любопытство пересилило. – Так как ты с ним говоришь, с разбойником этим? Хведир усмехнулся, почесал кончик носа: – Ты не поверишь! По-арамейски. – По... По-каковски? Поверить Ярина не могла – хотя бы потому, что не ведала: есть ли вообще на белом свете такой язык – арамейский?! Но и не верить тоже вроде не с руки. Мало ли языков на свете? – Понимаешь, батька с ним говорить пытался, Агмет, слуга твой, – и все напрасно. Я тоже вначале по-латыни заговорил – без толку. А потом вспомнил – пергамент! Ну, тот, что нам пан Рио показал! Девушка кивнула. Пергамент с золотой печатью был сдан пану писарю и торжественно заперт в большой сундук, что стоял в углу горницы. – Я подумал: а если по-эллински попробовать? Ну, по-давнегречески. Там, правда, койне, это посложнее, но у меня есть Пиярская грамматика, ее для отцов-василиан издали. Хведир увлекся, заговорил быстро, горячо. Ярина невольно улыбнулась. Чему только ни учат в коллегии этой? А зачем? Быть парню попом – здесь, в Валках, а то и в селе, если места не сыщется. С кем он на койне говорить станет, с отцом Гервасием?! – В общем, греческого он тоже не знает. Но койне не совсем язык, это смесь, суржик, вроде как у нас в Белгороде говорят – и наша речь, и московская. Так вот, некоторые слова он понял – арамейские. – Так что это за язык? – перебила девушка. – Вроде этого... армянского? Об армянах она слыхала и даже раз видела – в Глухове, на ярмарке. – Вроде, – засмеялся Хведир. – Только другой. Ведай же, Ярина! Ибо глаголили на нем в часы давние, библейские! Арамеи суть племя, с давними вавилонянами в родстве сугубо состоящее. Сам Навуходоносор, о коем в Завете Ветхом... Увесистый щелчок по лбу заставил бурсака умолкнуть. – В следующий раз окуляры разобью, – невозмутимо сообщила девушка, подув на костяшки пальцев. – Окуляры – не надо! – вздохнул Хведир. – Ну, я и говорю: древний язык. Вроде бы Евангелие, которое от Матфея, вначале было написано по-арамейски, только потом его на греческий перевели. Ну, арамейский я почти не знаю, и он, пан Хвостик, тоже – вслепую бредет, но все-таки объяснились. – И поэтому ты на него не будешь в суд подавать? – не удержалась девушка. Да, не быть бурсаку черкасом! Настоящий черкас сперва врагу шаблюкой башку с плеч снимает, а после об имени-племени спрашивает! – Какой суд! – парень даже рукой махнул. – Я сам под нож полез. К тому же он слуга, его дело – пана своего защищать. С пана и спрос. С этим Ярина была вполне согласна. С куда большей охотой она бы увидела в подвале самого пана Рио. Вспомнились нелепые слова, что на пергаменте написаны. Герой! Хорош герой, младеней ворует! – Так откуда он родом, Хведир? Бурсак улыбнулся, поднял вверх палец: – Ведай же, что сия тайна – велика есть. Однако же при должном рассмотрении и особливом сопоставлении... – Окуляры! – вовремя напомнила девушка. – Гм-м, – Хведир прокашлялся, почесал затылок. – В общем, стал я его расспрашивать, даже атлас показал – Меркаторов. И ни в дугу! Ясно лишь, что там, откуда он родом, теплее. Снег он, кажется, видит второй раз в жизни. Ну, я и понял... Драться не будешь? Ярина вздохнула, но не выдержала – улыбнулась: – Ладно, не буду! Палец вновь оказался воздетым вверх. – Истине скажу, что сей пришлец не кто иной, как антипод! – К-кто? Анти?.. – ...под! Прибег же он в края наши с земли, именуемой Terra Аustralia, в просторечьи же – Южным Материком... Девушка попыталась повторить, сбилась, жалобно моргнула: – Хведир, ну пожалуйста! Скажи по-человечески! Парень только руками развел. – Ага! Скажешь, когда шесть лет приходится язык в узел завязывать! Ладно, попытаюсь... Ну, в общем, в южном полушарии – южнее Африки, – судя по всему, существует огромный материк. Значительно больше Европы. О нем еще писал греческий географ Птолемей. Я и подумал: если греки его знали, этот материк, то, может, и там о нас помнят? Отсюда и давнегреческий, и арамейский. На этом дело не кончилось – Хведиру пришлось досконально пояснять, кто таков географ Птолемей, а заодно демонстировать Меркаторов атлас с большим белым пятном в южном полушарии. Наконец Ярина удовлетворенно кивнула. – Поняла. Так думаешь, они оттуда? – Больше неоткуда вроде, – с легкой неуверенностью заметил бурсак. – Имя Рио, конечно, похоже на испанское, но он не испанец... Ярина задумалась. Поскольку ни рогов, ни копыт (равно как и хвостов) бранные заброды не имели, она была готова поверить даже в антиподов. Но и в этом случае загадка не решалась. Пусть пан Рио родом с неведомого Южного Материка, однако и антипод не мог попасть в Гонтов Яр без правильной подорожной, отмеченной в полковой канцелярии. Или они там, на юге, по воздуху летают, аки птахи небесные? Но ведь гости прибыла верхами! Продумать как следует этот важный вопрос Ярина не успела. Дверь, отчаянно заскрипев (ну почему бы петли не смазать!), отворилась. – Та-а-ак! Воркуете, значит, голубки? В дверях, подбоченясь, стоял сам пан Лукьян Еноха. – Батька, мы... Хведир смутился, вскочил, окуляры упали с носа. – Вижу, – невозмутимо согласился пан писарь и повернулся к Ярине. – Вот чего, егоза! К себе домой не ходи, тут оставайся. И этого никуда не пускай. Поняла? – Это почему еще? Дядько Лукьян, да что это вы? Девушка тоже вскочила, но не смущенная, а полная искреннего возмущения. – Потому! Пан писарь вздохнул, поморщился. – Потому, Ярина Логиновна, что мне уехать надо. В Хитцах неладно. Гонца прислали – вроде бы татар поблизости видали. – Татар?! Ярина и Хведир переглянулись. В последний раз татар, если, конечно, Агмета не считать, заносило под Валки лет двадцать назад. Хведир тогда только-только родился, а Ярины еще и на свете не было. – Бог весть, – писарь пожал плечами. – Вроде бы комонные, в татарском платье. Так что ехать надо. Людей мало, в Валках я троих оставлю да Агмета твоего в придачу, остальных с собой беру. А вы дома сидите! – То есть как? – возмущение Яринино не только не улеглось – до небес выплеснулось. – Дядько Лукьян! Да как же это так! Я чего – верхами ездить не умею? Да я с глазами завязанными лозину рублю! Пан Еноха невозмутимо кивнул: – Мне батька твой то и говорил – насчет лозины. Не будет, мол, моя Яринка слушаться, лозину возьми да отдери по филейным частям. И не от локтя бей, а с замахом – так, чтоб год садиться не могла. А потом снова отдери, да солью сыпани, чтоб верещала громче!.. Сказано – дома сидеть, значит дома! А ты, Хведир, за старшего остаешься! – Я... Батька, я... Бурсак растерянно моргнул, но дверь уже хлопнула. Хведир неуверенно потоптался, затем махнул рукой и бухнулся на лежанку. Ярина подумала – и присела рядом. – Татары? Откуда тут татары? – растерянно проговорил парень. – С ханом у нас мир, да и засека надежная. Еще бы сказали – турки! Девушка вздохнула и внезапно, не утерпев, погладила парня по щеке. В зале было полутемно. Немецкую лампу зажигать не стали, обошлись свечой единственной, едва прогонявшей ночной мрак. Хведир пристроился на отцовом месте – у закрытой книги; Яринка забилась в угол, в самую черную тень. В доме было тихо. Тихо – и страшновато. Пан Лукьян не вернулся, прислав гонца, что остается в Хитцах, потому как в лесу поблизости и вправду чужаков видели, не десяток, не два – больше. С тех пор никаких известий не было, хотя ночь на исходе и где-то совсем близко уже пропел первый кочет... Хведир встал, подошел к маленькому, подернутому морозом окошку. – Иди спать, Яринка! Если что, разбужу. Девушка помотала головой – спать не хотелось. То есть, конечно, хотелось, но... – Это ты иди спать. А я постерегу – чтоб татары не украли! Она шутила, хотя на душе было не до шуток. Ярина, конечно, не утерпела. Весь вечер вместе с верным Агметом ездила по Валкам, дабы и людей подбодрить, и самой осмотреться. Городок почти вымер – пан Лукьян забрал с собой не только Черкасов, тех, что в поход не ушли, но и дюжину подсоседков, и просто охотников. Остальные забились в хаты, боясь показаться на улицу. Даже рогатки, выставленные поперек шляха, остались без охраны. Да и кому охранять? В городе и до войны меньше тысячи жило, из них Черкасов – служивых и абшидных – сотня с небольшим. Теперь даже их не осталось. Остальные – обычные мугыри, которые и смотреть на шаблю боятся. Девушка почувствовала, как страх, сидевший где-то глубоко, начинает наползать, подступать к горлу. – Хведир! – не выдержала она. – Не молчи! Расскажи что-нибудь! – О чем? В голосе бурсака тоже не слышалось особой уверенности. Ярина усмехнулась: – Ну... Про фольклор свой. Написал байку? Про Гонтов Яр? – А-а! – послышался тихий смех. – Написал! Пану Гримму понравится. Позавчера из Гонтова Яра выборный тамошний приезжал – к отцу, бумаги выправлять насчет винокурни. Так знаешь, о чем там болтают? – Снова черти заглянули? Почему-то в присутствии Хведира-Теодора о таком говорить было совсем не боязно – даже в темноте. – Нет, другое, – бурсак вновь усмехнулся. – Может, не говорить? Ночь ведь, страшно! – Ах ты! – девушка вскочила, махнула рукой. – А кто еще в детстве перед сном нам про Черную Руку рассказывал? И про Дядька Лысого? Забыл?! Сама Ярина забыть такое не могла. После каждой истории она забивалась под перину и дрожала полночи. А на следующий вечер вновь просила рассказать и снова дрожала. – ...Пришла Черная Рука, – замогильным голосом начал Хведир. – Открыла дверь – и стала искать маленькую девочку Яриночку... А ведь это мысль! Представляешь, Ярина, такое записать, а? Пан Гримм с кафедры свалится! А в Гонтовом Яру всякое болтают. Будто из Гриневой хаты голоса доносятся, будто вокруг кони невидимые скачут. Ну и мамка его еще приходила. – Мамка? – удивилась девушка. – Его же матушка померла! Ребятенка родила и... – Вот я и говорю... То есть соседи говорят – приходила. Хату обошла, потом внутрь заглянула – искала. А наутро пес сдох. Помнишь пса? Его еще Агмет заговорил?.. Ярина закусила губы. Страх, уже ничем не сдерживаемый, сжал сердце, холодом прокатился по спине. Мертвая мать ищет сгинувшего сына. Ищет – и не находит... – А на следующую ночь ее снова видели. Поп – отец Гервасий – не побоялся, с крестом выскочил. Так она зубами заскрипела, руки протянула – не дотянулась, а после обратно на погост пошла. А наутро... – Прекрати! – не выдержала девушка. – Как ты можешь! Такое... Такое говорить! – А что? – Хведир явно удивился. – Обычная история! У этих посполитых вечно то мать к сыну с погоста является, то муж к женке. Потому и обычай есть, чтоб долго не оплакивать... – Прекрати! – повторила Ярина и, подумав, добавила: – Чурбан! Бурсак, недоумевающе пожав плечами, замолк. Ярина отвернулась – слушать страшилки расхотелось. – Ну ты чего? – Хведир подошел ближе, присел рядом. – Мало ли что лапотники эти болтают! Темные они! – А ты – светлый! – огрызнулась девушка. – Ну, не такой уж светлый, – развел руками парень. – Но байкам этим не верю. Если и есть что-то необычное, то это не черти и не призраки, а тонкие энергии, которые наш мир окружают. Про то и блаженный муж, учитель мой Григор Варсава, писал... Страх вновь спрятался, и Ярина внезапно почувствовала, как смыкаются веки. Сон только и ждал – перед глазами поплыли странные серебристые нити, закружились, сплетаясь в пушистые коконы. Уж не тонкие ли это энергии, о которых Григор Варсава толковал? – Ярина! Проснись, Ярина! Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула – сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался укрыл. – Ярина! – голос парня звучал странно. – Батька... Батька погиб! – Что?!. На полу – мокрые следы; на плечах Хведира – кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами – ужас. – Батька... Погиб батька. И все погибли... – Мой... Мой отец? И сотня? Почему-то сразу же подумалось об отце – о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили – не радовали. Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха. – Мой батька – Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехал. В Хитцах. В село... Погинуло село... Ярине показалось, что она все еще видит сон – страшный, тягучий. Хорошо бы проснуться, поскорее проснуться!.. Проснуться не получалось. Юдка Душегубец Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь – но не моя. Чужая. На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно – чистить и чистить! Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен – ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов. Уснуть! Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен – я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда, – но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того. Я кликнул джуру, отдал ему шаблю – чистить до белого блеска – и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно если она смешана с грязью. С грязью – и с пеплом. Теперь – свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий – тот, что был до нынешнего, – все рожу морщил: негоже-де при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова? Застегиваясь и надевая пояс, я вновь перебрал в памяти все, что должно рассказать пану. Когда я на службу поступал, пан Станислав сразу предупредил: говорить надо лишь о самом главном – четко и ясно, без лишних словес. Так-то оно так, да только сам он любит о таком расспрашивать, что порою дивишься – к чему? То ли пан зацный попросту любопытен, то ли видит в мелочах что-то важное, нам, сирым, непонятное. Ну, скажем, моргала ли голова после того, как на снег свалилась? Как у того дворецкого. Три года назад это было, тогда тоже на дворе месяц – лютый стоял. Может, пан Мацапура в детстве страшные сказки любил? – Пан Юдка! Пан надворный сотник! Задумался! Даже не услышал, как джура постучал, как дверь открыл. – Пан Юдка! Пан Станислав вас в банкетную кличут! Он там с гостями. Поспешить просит! Я мельком отметил: "просит". Странное дело, пан Станислав действительно вежлив! И не только со мной. Даже с теми, кого в замок волокут. Итак, кличут. Обычно пан не завтракает и не обедает – отсыпается после ночи, лищь на ужин зовет гостей. Что-то сегодня изменилось! Впрочем, гости, как известно, бывают разные. Я все-таки опоздал. Гости давно расселись, и пан Станислав был на месте в резном кресле под огромными оленьими рогами, что к стене прибиты. Помнится, один гость посмел улыбнуться и даже шутку отпустить. После ему стало не до шуток – когда болтуну его же язык на ужин подали. Отварной, с горчицей. Итак, все на месте – пан Станислав, пан Рио, пан к'Рамоль и, конечно пани. Причем если мужчины сидят на местах гостевых, хоть и не загоновых, то пани Сале (вэй, ну и дела!) – рядом с паном Мацапурой, не в обычном кресле, а в хозяйском, с высокой спинкой. Вот даже как! Долго кланяться да извиняться мне не дали. Пан Станислав в это утро был в изрядном настроении. Черные усы смотрели кончиками вверх, глазки поблескивали, и ямочки – такие детские ямочки на щеках! – То прошу, пан Юдка! Остынет! Я с опаской поглядел на ближайшее блюдо. Было дело – пытались свинину подсунуть. Повар (смешно сказать – тоже жид, как и я), когда его на стайне кнутом охаживали, все вопил, что мясо кошерное, поскольку свинья рылом вышла точь-в-точь меламед из харьковского хедера. Веселый был повар! Был. Нынешний такого себе не позволяет. На блюде была телятина, на соседнем рыба. Ага, у гоев сегодня постный день! Никак не привыкну. Намудрили эти Моше с Иешуа бен-Пандирой! Вместе бы и постились! Слуги ждали, замерев, как волки в засаде. Ждал пан, ждали гости. Мой желудок тоже ждал, хотя в последний раз закусить довелось прошлым утром. Чтобы не думать о телятине и о подливе (на этот раз – винной), я искоса, дабы хамом не показаться, принялся разглядывать соседей. Так-так, на пани Сале новое платье: белое, золотого шитья. То есть не новое – из кладовой пана Станислава. Вэй, ну и платье! А ведь в каких обносках приехала! Широкая душа у пана Мацапуры! И на самом пане Станиславе кунтуш – одно заглядение. Кунтуш, золотая серьга в ухе, цепь... Цепь?! Точно, та самая, с портрета в библиотеке. Давно ее пан Станислав не надевал, наверное, с год. Богатая цепь, прямо орденская, и камень хорош огромный, красный... ...Красный! Кажется, я снова начинаю различать цвета! Да, камень красный, густого сочного цвета. Страшно подумать, сколько такой стоит. Село купить можно – и немалое!.. Мы все чего-то ждали, телятина отчаянно пахла (нынешний повар свое дело знает, хотя и гой!), как вдруг я заметил некую странность. То есть не заметил даже – почувствовал. Все на месте – и пани гостья хороша, даром что худа, как сушеный карась, и пан Станислав орлом глядит. Но что-то... Что? Серьга? Кунтуш? Я вновь искоса глянул на пана Станислава – и вдруг понял. Цепь! да, такая, как на старом портрете, – за исключением камня. Тот худощавый пан в испанском камзоле носил цепь с белым камнем, а на пане Станиславе... Красный! Как хорошее вино, как запекшаяся кровь! Как приятно вновь различать цвета! Красный? Оно бы и не удивительно: мало ли что художнику в голову взбредет? Да только знаю я этих панов зацных и моцных! Чтобы на портрете фамильную прикрасу перепутать? Быть того не может! Или камень в цепи заменили? Дверь неслышно отворилась, и в банкетную деревянным шагом вошел пан Пшеключицкий. Вошел, так же деревянно поклонился, ни на кого не глядя, и шагнул к высокому креслу, в котором восседал пан Станислав. Я облегченно вздохнул. Ну конечно! Его и ждали! Пан Пшеключицкий вновь поклонился (даже не поклонился – головой дернул) и стал там, где положено, – за спинкой кресла. Он так часами стоять обучен даже не моргнет. Все, можно и за вилку браться! Такое я еще за Днепром видел. Настоящий пан хорошего рода и хлеба не куснет, если за креслом его не будет другой пан стоять. И не кто попало, а чтоб урожденный шляхтич, да с гербом, да при шпаге. Говорят, иные по горсти золота в день за такое платят. Вот оттого и пана Пшеключицкого ждали! Странный он, пан Пшеключицкий. Ни с кем слова не скажет, вина не выпьет, не поругается даже. Первые полгода я его фамилию запоминал, потом целый год присматривался – понять не мог, а когда понял... ...Когда понял – зауважал пана Станислава еще больше. Не то чтобы было в пане Пшеключицком что-то особенное (видел я, как за креслом одного кнежа аж трое стояли), но все же неплохо! Умелец он, пан Станислав! Слуги неслышно скользили, подавая блюда и подливая вино, пан Станислав улыбался, негромко беседуя с пани Сале, та улыбалась в ответ, пан Рио явно увлекся рыбой, пан к'Рамоль брови хмурил (с чего бы это?), а мне внезапно дико захотелось спать. Нельзя! Завтрак – только начало, потом будет главное. Раз пан Станислав меня к завтраку пригласил, значит, разговор будет. И не простой разговор! – Так, значит, все в порядке? – Да, пан Станислав! Троих хлопцев потеряли да пятеро ранены... – Не беда. Народу много, бабы новых нарожают! Он вновь сидел под странным портретом, только теперь в руках у пана Станислава была огромная глиняная люлька. Сизый дым неторопливо поднимался вверх, тучей собираясь под лепным потолком. – Новые гости – в замке? Те, что из Хитцов доставлены?! – Так... Пан Станислав кивнул, глаза удовлетворенно сверкнули. – Ну-ну! Вечером погляжу, кого ты мне привез. Не хочешь вечерком вместе со мной в замок прогуляться? Я вздрогнул. В замок? Избави Святой, благословен Он! Он понял. Засмеялся весело, словно и в самом деле пошутил. – А ты заметил, как пан лекарь на нас с пани смотрел? Я вспомнил мрачного к'Рамоля и усмехнулся. – Не по коту сметана! А знаешь, пан Юдка, в этой пани есть свой смак! Видал? Он протянул вперед правую руку. На запястье темнел кровавый след -чьи-то ногти впились в кожу. Ясное дело чьи. – Когда пан будет вновь стирать того кота, – вздохнул я, – то пусть пан его не выкручивает, а так на веревку вешает. Он хохотал долго, хлопая себя по брюху и тряся щеками. Наконец махнул рукой: – Ладно! Так и повешу. Да знаешь ли, пан Юдка, это не то, что ты подумал. Дело иначе было. Решил я поглядеть, из какого теста эта пани. Повел ее маеток показать – и на стайню завел. А там одну девку как раз плетью охаживали. Воровать вздумала, бесова дочь! Я велел ее на воздусях парить, под колокольчики – пока не сдохнет. И что ты думал? Эта пани Сале до самого конца простояла, глаз оторвать не могла. За руку меня взяла – и смотрела. Он вновь покрутил исцарапанной рукой, расправил усы: – Вот таких и люблю! Знатная пани! И чернокнижница зацная! Книгу "Рафли" читала, и "Задею", и "Сирии". Только, говорит, они у них иначе зовутся. Вот даже как? Интересно, есть ли в том Сосуде книга "Зогар"? – Что меня дивит, пан Юдка... Если они в наши края за ребенком собрались, отчего про обратный путь не подумали? Я тоже кое-что прикинул, "Рафли" полистал. Трудное дело за этот Рубеж пробраться! А они – как в омут. Наши взгляды встретились. Трудно врать такому, как пан Мацапура! Трудно но можно. Этому гою незачем знать о визах, о том, что в каждом Сосуде имеются Консулы. Сале молчит – и я молчать буду. – Видать, очень им этот ребенок нужен, пан Станислав. – Видать... Он нахмурился, замолчал, а я вновь взглянул на портрет. Неужели этот, в испанском платье да с белым камнем в цепи, – его батюшка? Вот уж поистине: не в отца, а в проезжего молодца! – А хорошо бы, пан Юдка, самим дорогу в иной мирок сыскать! Чтоб только мы об этом пути знали, а? Вот тогда и с дитем разберемся – кому он там нужен да зачем. Мог бы не говорить! Я сразу понял, почему пан Мацапура принялся пани Сале обхаживать. У той, понятно, свой интерес, да только нашего пана не проведешь! Аукнется ей ее белое платье! В нем и зароют, едва дорожка через Рубеж откроется! – Есть у меня думка, как толк наладить! А ведь у них там даже рушниц нет!.. Да, ты этого ребенка-то видел? – Видел, пан Станислав, – удивился я. – Только не разглядывал, дите себе и дите! Он вновь задумался. Выпустил клуб сизого дыма, качнул головой. – Ан не совсем! То, что пальцы на руках не по счету, – ладно. И не таких рожают! А вот сколько ему? – То есть? Что пан имеет в виду? – удивился я. – Гринь Чумак говорил: дите две недели как родилось... – Две недели! – пан Станислав даже трубку отложил. – Да ты бы доглядел сейчас на него, на байстрюка этого! Ему полгода – не меньше! Скоро зубы резаться будут! Полгода! Я вспомнил вопящий сверток на руках у пани Сале. Полгода? Был бы гоем – точно б перекрестился. Кто же ты такой, Пленник? – А с братом его, пан Юдка, мы вот что сделаем. Утром человечишка прибежал из Гонтова Яра, поведал кой-чего. Тамошние лапотники совсем спятили. Хату, где тот хлопец жил, спалили, да мамку его из домовины выбросили... – Как? – мне показалось, что я ослышался. – Из домовины? – Выбросили и колом проткнули, а после тоже сожгли – чтобы с чертями не путалась да из могилы не вставала. Что с хлопов взять? Дурни! Вот мы про это чумаку и расскажем. Сам же говорил: лихой из него сердюк выйдет! Будет при брате – да при мне! Лихо пан Станислав задумал! Теперь чумак сам за шаблюку схватится. – Вот так! Как за Рубеж пойдем, его и возьмем – вместо пса. Как думаешь, пропустят нас твои ангелы? На этот раз я не удержался – вздрогнул. Пан Станислав усмехнулся, но усмешка почти сразу погасла. – Их можно... подкупить – или напугать? Подкупить? Пани Сале попыталась на свою голову. А вот напугать... – Рабби Шимон бар-Йохай когда-то прогнал Малаха-Разрушителя, – осторожно начал я. – Прогнал – и запретил возвращаться. Но я – не бар-Йохай. И вы, пан Станислав, тоже. – А договориться? – живо подхватил он. – Ведь нужно же им чего? Я закрыл глаза. Блаженны несведущие! Договориться – с кем? С чем? С громом, с молнией, с потопом?! С Рубежными Малахами?! На миг все словно сгинуло – и я вновь очутился в холодном мокром лесу у старой дороги на Умань. Заныли скрученные веревкой запястья, запершило горло от страшного, удушливого духа горящей заживо плоти. В глаза ударил ослепительный свет – ярче пламени, ярче солнца: белый, Проникающий даже сквозь закрытые веки. – ...Твое желание услышано, Иегуда бен-Иосиф! Да будет так! И знай, что жалеть уже поздно! Ярина Загаржецка, сотникова дочка Кровный соловый конь нетерпеливо переступал тонкими ногами, плохо понимая, чего ждет хозяйка. Горячие ноздри раздувались, копыта били в снег. Ярина растерянно оглянулась. Вот еще одни сани, забитые добром, за санями бежит одуревший козленок, на руках у бабы – рыжая кошка. Бегут! С самого утра бегут – кто в Полтаву, кто в близкий Харьков. Пустеют Валки! Девушка покосилась на Хведира. Тот сгорбился, вцепившись здоровой рукой в конскую гриву. Конь словно чуял – свесил голову, глядя вниз, на истоптанный снег. За этот страшный день парень почернел; у рта залегла нежданная складка. Горе – и поплакать некогда. Вот и еще сани, на них баба с двумя младенями. Муж тут же сидит на пристяжной в распахнутом тулупе. Бегут! ... Тело пана писаря привезли поздним утром – порубленное, с выжженными очами. Неладно умер Лукьян Еноха! Остальных оставили в Хитцах – в полусожженной церкви. И некому было оплакать – в селе не осталось ни души. Кто не погиб, порубленный, пошматованный, застреленный, тот сгинул, уведенный неведомо куда. Погинули Хитцы! И страх пошел по округе. Некому отозваться, некому стеной стать... – Может, и вправду уехать? – поневоле вырвалось у девушки. – Хведир, что делать? Бурсак мотнул головой, щека дернулась. – Пока батьку не поховаю – никуда не уеду. Да и куда бежать-то? Зима! В лесу – верная смерть, а в поле – нагонят. Девушке стало стыдно. Бурсак в окулярах ее смелости учит! А ведь верно, учит! Послышался дробный топот. Из-за угла вылетел Агмет на своем вороном, подскакал, махнул рукой. – Сюда идут, ханум-хозяйка! Я им сказал, чтоб шибко сюда шли! К тебе, ханум Ярина! Единственный глаз татарина горел злым огнем. Агмет тоже не боялся. Не боялся – и первым сообразил, что делать надлежит. Ярина улыбнулась верно! Пусть идут, разберемся! Толпа уже вываливала на майдан – мужики, бабы, молодые парни, даже детишки. Впереди грузно семенил валковский выборный – тучный старик, умевший, как хорошо помнила девушка, лишь кланяться и поддакивать. Оттого и выборным поставлен! Люди заполнили майдан, окружили всадников. Кто-то протянул руку к узде солового скакуна, но Агмет свистнул камчой – и смельчак-невежа поспешил отшатнуться. – Панна сотникова! Чего делать-то? Скажи, чего делать? Пущай скажет! Скажет! – Чего там спрашивать? – тут же отклинулись иные. – Бежать! Бежать надоть! Из Минковки уже бегут, из Перепелицевки бегут!.. Ярина ждала. К горлу подступил страх, и она с тоской вспомнила батьку. Пан Логин Загаржецкий живо бы объяснил этим мугырям, чего делать надо. Но батька далеко, а беда – вот она, рядом. Она вновь взглянула на Хведира. Парень смотрел вниз, под конские копыта. Да, не вояка! Вот браты его – один к одному, черкасская кость. Но они тоже там, на синем Дунае... – Тихо! Ярина привстала в седле, рука с "корабелкой" взлетела к серому низкому небу. – Тихо, панове-молодцы! Что орете, как жидовский кагал? Пришли слухать так слухайте, чего я скажу! Гвалт стих, сменившись холодным, тяжелым молчанием. Десятки глаз смотрели на худую плосконосую девушку в серой кожушанке и черкасской шапке с белым верхом. Ярина подождала, вдохнула холодный воздух. Пора! – Что, обыватели валковские? Бежать вздумали? Волков по чащобам кормить?! Вы побежите, соседи побегут – и край запустеет. Для того ли прадеды ваши здесь засеки строили да татар в пень рубали? Неужто они трусов породили? Ответом была тишина. Мужики прятали глаза, смотрели вниз, отворачивались. – Батька твой, панна сотникова, далеко, – наконец бросил кто-то. – Он на Дунае, а мы – здесь. И татары здесь. Пан писарь погиб и все черкасы с ним. Кто Валки оборонит? – Верно, верно! – откликнулись другие. – Чего ее слушать, соплюху! Бежать надоть, бежать! – А ну, цыть! – "корабелка" вновь взлетела к небу. – Трусов не держу дорога скатертью! А кто не трус, меня слушай! Ярина на миг замолкла, переводя дыхание и давая возможность перепуганной толпе прийти в себя. Соплюха? Пусть и соплюха, зато у нее кровь в жилах, а не гнилая водица! – Эй, панове-молодцы, обыватели валковские, мугыри да свинопасы, костерники да броварники! Хватит вам под перинами прятаться, в винницах страх заливать да по запечьям дрожать – ждать, покуда татарский аркан не найдет! Кто смелый – иди со мной, Яриной Загаржецкой, дочкой сотниковой, наши Валки боронить! А кто трус, смелость взаймы бери и тоже иди! Или не деды ваши с паном гетьманом Зиновием Старых Панов под Пилявцами рубили да татар на Изюмском шляху гоняли? А не пойдете – по селам поеду да молодиц с рогачами наберу, а все одно: врагов в Валки не пущу! И в том слово даю крепкое, черкасское! Поняли? Девушка задохнулась, рука с шаблей опустилась вниз. В горле першило – не иначе голос сорвала. Не беда, лишь бы услыхали! Услыхали! Тишина сменилась гулом, но голоса теперь звучали иначе. Очнулись мугыри! – А сотником кто будет? – высокий парень в коротком, не по росту, Кожухе пробился вперед. – Не можно без сотника, панна Ярина! Парень был знакомый – Миско Швец, из самой голоты. Год назад в черкасы просился, да не взяли. Какой черкас без коня? Девушка задумалась. А и вправду, кто? Ни писаря не осталось, ни есаула, ни черкаса реестрового. – А хоть он, – Ярина кивнула на мрачного Хведира. – Роду он черкасского, и батька, царствие небесное ему, сотенным писарем был! Хведир даже головы не поднял – будто не слыхал. В толпе засмеялись. – Не, не годится! – Миско Швец взлохматил буйную шевелюру. – Пусть пан бурсак покуда в писарях, как батька, походит. Он – человек ученый, ему и писарем быть. Верно? Толпа вновь загудела – согласно, дружно. Ярина облегченно перевела дух. Раз уж чины делить начали, значит, не побегут! – А сотником тебе быть, Ярина Логиновна, некому больше. Девушка невольно покраснела, в висках застучала кровь. О таком и не мечталось. Не мечталось, не думалось. Куда там в сотники! Тут бы раз с батькой в поход сходить – и то не брали! – Девка она! – послышгщся_чей-то рассудительный бас. – Девка славная, боевая, да один хрен: разве можно девку в сотники?! Ярина только вздохнула. Все верно! Замечталась, дуреха! – И кто ж такое сказал? – Миско резко оглянулся, хмыкнул. – Да это мы все – бабы, а она – единственный вояка на все Валки! Кто бежать хотел да хомяком в нору ховаться, а? Рядом со Швецом уже собрались его погодки: крепкие, плечистые, один в один. Кое-кого Ярина помнила. Тоже из голоты, доброго кожуха – и того нет. – Ярину Загаржецку – в сотники! Слава! – крикнул кто-то, и весь майдан дружно отозвался: – Слава! Слава! Не уйдем! Не сдадимся! Ярина словно очнулась. Криком сотники не ставятся. Через день-другой из Полтавы наказного пришлют, но ждать все одно нельзя. – Теодор Лукьяныч! Парень поднял голову, взглянул удивленно. – Поезжай в управу сотенную да всех волонтиров запиши, да амбар открой, где припас хранится, да погреб пороховой. Понял ли, пан писарь сотенный? Бурсак подумал, кивнул. Ярина повернулась к Швецу: – А ты, пан Миско, при мне сотенным товарищем будешь. Проследи, чтоб на улицах порядок был да чтоб не стреляли попусту. И об есаулах наказных подумай, вечером назначим. – А головы брить? – поинтересовались петушиным фальцетом. – То холодно, панна сотникова! – Брить, ясное дело! – хором ответили ему. – Голову брить, а чуприну оставлять, да усы. И пшена с салом запасай, и ложку с казанком бери! Чай, теперь черкас – не мугырь! Ярина улыбнулась. – Зброи много, Яринка, – Хведир устало вздохнул, откладывая гусиное перо. – Да только старая вся. Рушниц справных нет, и янычарок нет, улдымки, фузеи без пружин, флинты. Какие ржавые, какие без кремней, шабли ржавые. Гармата есть, да только без ядер. Здоровая рука сдернула с носа очки, парень повертел их, растерянно оглянулся. – Протереть бы! Подсоби! Ярина выругала себя за недогадливость и взялась за окуляры – тереть до блеска толстые стеклышки. Ночь прошла, уже утро. Сделано немало, да вот поможет ли? Люди есть – восемь десятков записалось. Но только кто? Голота – ни коней, ни зброи, ни выучки. Только пятеро и служили, и то не в черкасах, а на востоке – в стрельцах городовых. Это ли войско? – И коней мало, – Хведир вновь нацепил окуляры, заглянул в исписанный мелкой красивой вязью лист. – Восемь коней, настоящих, боевых, а остальные – клячи селянские, на них не поездишь. – Ничего, – девушка заставила себя улыбнуться. – Не в том сила! Да, валковский обыватель воевать не обучен, зброя стара и коней боевых нет. Зато на всех въездах-выездах уже стоят рогатки, а за рогатками – хлопцы с фузеями. За околицами спрятаны секреты, чтобы враг внезапно не налетел, а пушку зарядили гвоздями да подковами. В упор ахнет – добре будет. – Я Миско Швеца в Минковку послала да в Перепелицевку, чтоб народ поднимал, – девушка присела к столу, бегло проглядела записи. – Надо бы порох пощупать, а то пишешь – "три бочонка", а что в тех бочонках... Бурсак что-то хотел пояснить, но не успел. Негромко заскрипела дверь. – Ханум-хозяйка! Говорить надо! Агмет подошел к столу, расстегнул жупан, бросил недоверчивый взгляд на разложенные бумаги. – Зачем глаза портишь, бачка Хведир? Мой один глаз иметь – лучше , твоих два видеть! Бурсак только руками развел. Агмет, не снимая шапки, присел на лавку, хлопнул широкой ладонью по колену. – В Хитцах был. Все смотрел, хорошо смотрел. Не наша это был. Не татары! Ярина и Хведир переглянулись. Им самим не очень верилось в неведомо откуда взявшихся крымчаков. Из всех селян, что в Хитцах жили, уцелели трое: те, что сразу в лес убежали. Они и рассказали о татарах: и платье татарское, и луки. Стрелы Ярина сама видела – и не одну. Какие в стены впились, какие в телах холодных застряли. – Не наша, не татары! – на мрачном лице Агмета промелькнула ухмылка. Шайтан умный шибко, да моя не глупее. Следы смотрел – не наши кони! Заводных нет, а наша без заводных в поход не идет. А главное – рушницы. Откуда у татар-крымчак рушницы? Наша с лук-саадак идет, наша рушницы йок нет совсем. – Значит, не татары, – девушка поджала губы, задумалась. – Кому же это быть? – Может, москали? – неуверенно предположил бурсак. – У них татар в войске много, и рушницы есть. – Кто бы ни был, – Ярина поднялась, устало провела ладонью по лицу. Придут – разберемся. – Сейчас сани приезжать, – Агмет кивнул на дверь. – От Дикого Пана приезжать. Бочонок пороха привозить, пять рушниц привозить. Бар якши! Девушка удивленно покачала головой. Вот, значит, как? Ну, спасибо пану Мацапуре! – Они сразу назад уезжать, а двое тут оставаться. Тебя, ханум-хозяйка, видеть хотят. Я их велел караул стеречь, никуда не пускать. – Зачем? Они же помочь приехали! Почему-то сразу подумалось о пане Юдке. Вот бы его сюда с дюжиной-другой сердюков! Никаких татар с москалями и на околицу бы не пустили! – Помочь? – татарин вновь усмехнулся. – Знай наша этих "помочь"! Ханум-хозяйка и бачка Хведир пана Рио хорошо помнить? – Кого?! На майдане собрались хлопцы – не меньше дюжины, кто с мушкетом, кто с фузеей, а кто просто с пикой. Порох в небольшом, потемневшем от времени бочонке стоял тут же, прямо на снегу. Ярина подошла, головой покачала: – Эй, кто старший? Незнакомый безусый хлопец подбежал, стукнул древком пики в снег: – Наказной есаул Климко Чалый, панна сотникова! Девушка вздохнула. И с такими воевать! Есаул сиволапый... – Кто же порох так бросает? А ну-ка быстро – порох в погреб, да запереть, да караул верный приставить! Гости где? – Там! – пристыженный десятник вздохнул, обернулся. – Бона! Хлопцы расступились. Ярина, все еще не веря, шагнула вперед. Пан Рио? Да неужто? Он? Точно, он! А еще точнее – они. На пане Рио был теперь не странный плащ, и не бронь, а дорогой жупан и мохнатая шапка с синим верхом. И спутник приоделся. Этого тощего фертика с надменным лицом Ярина уже встречала. У хаты Гриня Чумака. На вороном коне ускакал фертик. Как его Гринь назвал? Крамольник, кажется? Да, точно, лекарь Крамольник. Ну и имечко! Девушке захотелось протереть глаза – или, еще лучше, перекреститься. Ну это же надо! Сами пришли! – Добрый вам день, Панове! Или на суд приехали? На красивом неподвижном лице пана Рио не дрогнул ни один мускул. Поклон – вежливый, но не слишком низкий. Крамольник кланяться не стал, лишь подбородком дернул. Пан Рио помедлил, затем шагнул вперед. – Добрый день, госпожа Ирина! Надо побеседовать... поговорить... обсудить. Невидимый толмач вновь оказался на месте. Ярина покосилась на Хведира. Бурсак понял, прокашлялся – и медленно заговорил на странном гортанном наречии. Пан Рио вздрогнул, быстро переглянулся с Крамольником. Ярина усмехнулась – то-то! На этот раз толмач не понадобился. Говорили долго – и бурсак, и пан Рио явно подбирали слова. Наконец Хведир кивнул, повернулся к девушке. А пошли в хату, панна сотникова. И вправду, есть разговор. От угощенья гости отказались. Рио просто поблагодарил, а Крамольник не утерпел – сморщил нос, отставив кубок с медом в сторону. Ярина невольно обиделась: славный ведь мед, ставленый! Хоть бы не морщился, невежа! – Мой друг к'Рамоль – лекарь, – пан Рио впервые улыбнулся. – Он считает, что здешние напитки очень опасны для здоровья. – И как вы это... пьете? – Крамольник вздохнул, покачал головой. – Если хотите, госпожа Ирина, я сообщу вам рецепт... состав... Невидимый толмач трудился вовсю. Девушка ждала. Неужто о медах да о наливках речь пойдет? – Пан Рио считает, что порох в бочонке подмочен, – вполголоса проговорил Хведир. – Что?! Гость кивнул – уже без улыбки. – Я еще плохо разбираюсь в вашей... системе вооружения, госпожа Ирина, но, как я понял, порох должен быть сухим. – Откуда знаете? О том, что подмочен? Пан Рио переглянулся с лекарем. Тот нахмурился. – Наша... знакомая сейчас... подружилась с господином Мацапурой. Этим утром... Господин Мацапура думал, что она еще спит, когда отдавал приказ своему слуге. Она... Наша знакомая услыхала и рассказала мне... Толмач явно сбивался – то ли устал, то ли самому пану Крамольнику нелегко давался рассказ. Ярина задумалась, пытаясь понять, о ком лекарь толкует. Уж не о чернявой ли ведьме? Так-так, теперь ясно! Как это кличут ее? Сало, кажется? Выходит, соблазнился кот Мацапура заморским сальцем! Уж не с того ли Крамольник хмурится? – И для того вы приехали, панове? Или мы сами бы порох не проверили? Ярина понимала, что не совсем права. Кто ведает, может быть, и не проверили. А перед самым боем открыли бы – и руками развели. Пан Рио ответил не сразу. Наконец кивнул: – Не только поэтому, госпожа Ирина. Наш товарищ... Его зовут Хостик... Он пребывает в месте заключения... узилище... буцыгарне... Мы приехали просить госпожу Ирину проявить снисхождение... милость. Ага! Девушка хмыкнула – вот теперь и о деле заговорили, заброды! Что товарища не бросили – добре, конечно, а вот все прочее... – Мы понимаем, по вашим законам... обычаям... правилам... наше поведение выглядит неправильным... ошибочным. Но мы готовы объяснить ... растолковать... – Это вы пану писарю сотенному растолкуйте! – Ярина встала, кивнула на Хведира, молча слушавшего этот странный разговор. – Ваш Хвостик ему верную пометину оставил. Так что, Панове, разговор наш будет долгий да серьезный. А пока тут сидите, недосуг мне. Вечером потолкуем! – Госпожа Ирина! – пан Крамольник вскочил, бросил быстрый взгляд на Хведира. – Я – лекарь! Я – неплохой лекарь! Я готов провести лечение... исцеление... Девушка только рукой махнула. Тоже мне, исцелитель нашелся! Чем там у этих антиподов лечат? Не иначе, крыс освежеванных к ранам прикладывают! Вошел Агмет, недобро покосился на гостей, заворчал. Ярина кивнула: – Седлай! Едем! Вернуться в Валки довелось лишь вечером, когда в маленьких окошках уже зажигались желтые огоньки. Стража оказалась на месте – при рушницах и шаблях. Миско Швец расстарался – нашел в старом погребе две древние чугунные гаковницы и расставил их на околицах, чтоб вдоль улиц картечью палить. Это порадовало – но ненадолго. Больше радоваться было нечему. В Минковке и Перепелицевке мугыри и подсоседки с подкоморниками не оплошали – тоже рогатки выставили да рушницами обзавелись. Это не удивило: села черкасские, коренные. А вот в иных местах дела шли хуже. Вернее, никак не шли. Мужики хмурились, качали головами, но зброю не брали, отговариваясь, что и неученые они, и женки против, и детишек кормить надо. В Гонтовом Яру и того хуже – мугыри во главе с выборным да с попом Гервасием хоть и вежливо, но твердо попросили "панночку сотникову" прочь убираться и к ним не приезжать боле, потому как они люди мирные, и женки опять-таки сильно против. Ярина даже не обиделась – удивилась. Или глупым мугырям охота женок да детишек врагам на позорище отдать? Удивилась – но вскоре ей пояснили. Шепотом, оглядываясь и прося, чтобы никому-никому... Она приехала не первой. Еще поутру в село прискакали крепкие хлопцы на справных конях сердюки зацного пана Мацапуры-Коложанского. Прискакали без подарков, зато с верным словом от своего пана. Обещал Мацапура-Коложанский село от всех врагов оборонить твердой рукой. И в том слово свое давал, прося же безделицу – с будущего урожая четверть да выгон за селом, да право рыбной ловли в реке и на прудах. Велел подумать – да побыстрее. Главное же, наказывал пан Мацапура к черкасам валковским за подмогой отнюдь не обращаться, потому как сил у них мало, а хлопот от Черкасов тех много будет. Стало ясно – если не все, так главное. Похоже, сердюки Мацапуровы не только в Гонтовом Яру побывали. Вот хитрые мугыри и задумались. То ли вправду за зброю браться, то ли выгоном откупиться, дабы уцелеть, с печей не слезая. Спорить Ярина не стала. Понимала – не убедит. Мугырь – он мугырь и есть: жаден, а душа заячья! Вот и обороняй таких! Возле дома пана писаря скучал караул во главе со старым знакомцем наказным есаулом Климко Чалым. Теперь есаул был уже не пеший – комонный. Правда, не на боевом коне, а на пахотной кляче с овчиною вместо седла. Увидев панну сотникову, парень чуть на землю не свалился, однако же усидел, взмахнул пикой и поспешил доложиться. Нового Ярина не узнала. Все тихо, спокойно, кашу сварили – пшенную с салом; а пан Теодор Еноха в доме – с гостями заговорился. Бурсак был действительно в доме, в той самой зале, где любил коротать время его батька. Правда, теперь кресло пустовало, и книга, которую читал покойный пан Лукьян, лежала нераскрытой. Хведир пристроился сбоку, на лавке, рядом с паном Рио. Меж ними лежала пузатая книжечка. Ярина присмотрелась, узнала. Ну конечно, атлас Меркато-ров! – А где пан Крамольник? – поинтересовалась девушка, с трудом снимая кожушанку. Пальцы не слушались – заледенели. – Он... – Хведир растерянно моргнул. – У пана Хвостика он, на рану зелье кладет. – Ясно... Ярина присела рядом, кивнула на атлас. – Разобрались? Так вы, пан Рио, и вправду этот... антипод? При этом слове бурсак отчего-то смутился, Рио же улыбнулся, сверкнул крепкими зубами. – Отчасти, госпожа Ирина! Господин Хведир почти угадал, только моя земля... страна находится несколько дальше. – И потому вы решили к нам пожаловать? Или вам больше разбойничать негде? Там бы, у себя, детей и воровали! – Ярина, не надо!.. – начал было Хведир, но девушка цыкнула, и бурсак покорно замолчал. – По обычаям нашим да по Статуту Литовскому, должно вас, пан Рио, вкупе с паном Крамольником в железо ковать да на суд в Полтаву вести. А то, что издалека вы, не оправдание вовсе... – Знаю! Рио кивнул, улыбка исчезла. – Знаю, госпожа Ирина! Потому и приехал к вам, чтобы объясниться. Выслушаете ли? Девушка вздохнула, устало прикрыла глаза. Поспать бы часок! Ночь не отдыхать, а после целый день с седла не слазить – легко ли? – Хорошо, пан... антипод. Только покороче. Пан Рио вновь кивнул, задумался. – Постараюсь, госпожа Ирина! Мы прибыли из очень далекой земли..-далекого мира. Мой отец, как и твой, был наместником... правителем. Он погиб давно уже. Я воин, герой... – Доблестный? – хмыкнула девушка, вспомнив пергамент. – Это кто же вас в герои произвел? Рио помолчал, словно слушая невидимого толмача, затем улыбнулся. – Понял! Это слово... В нашем языке оно имеет другой смысл. Герой – это вольный человек, умеющий воевать... сражаться. Его берут на службу... – У нас это называется "наемник" или сердюк, пан Рио, – вздохнула Ярина. А у немцев – ландскнехт или зольдат. Значит, вы на службе? – Да, госпожа Ирина, у нашего владыки... князя. Он дал мне Большой Заказ... поручение. Я должен был попасть в ваш мир... в вашу землю и доставить ребенка. Нашему князю он очень нужен. Князь сказал, что ребенок в силу каких-то причин... обстоятельств... родился в чужом мире и ему угрожает опасность. Так и оказалось, госпожа Ирина! Его хотели убить дитя и его брата, господина Гриня. Мы вступились... защитили. Мы не знали, что вы не хотите ему зла! Я сожалею, что Хоста по ошибке ранил господина Теодора. Ярина задумалась. Складно изъясняет, да только все одно – непорядок. В Диком Поле они, что ли? Захотели – приехали, захотели – дите забрали! – Ну, считайте, что объяснили, пан Рио! Пан Теодор Еноха у нас добрый – не хочет в суд на вас подавать. Если Гринь Чумак тоже жалобу не подаст, тогда и я промолчу. Да и времени нет – беда у нас. Может, слыхали? – Слыхал... Пан Рио медленно встал, посмотрел прямо в глаза. – Потому и приехали, госпожа! Возьмите нас на службу. Много не попросим только бы на хлеб хватило. Девушке показалось, что она ослышалась. Или невидимый толмач все перепутал. Этих заброд – и на службу? Очумел пан Рио, что ли? – В силу некоторых причин... обстоятельств... правил, я не могу долго жить на одном месте без службы. А Большой Заказ... сейчас я не уверен... не до конца. Уехать мы не имеем возможности, надо подождать... дождаться. Госпожа Сале и господин Мацапура обещали нам помочь найти дорогу... путь... Ярина невольно хмыкнула. Пан Мацапура! Тот, что подмоченный порох дарит! Ну, этот точно – поможет. – Так шли бы служить пану Мацапуре, раз вы с ним друзья! Рио покачал головой, заговорил, тщательно подбирая слова: – Мы... Мы не друзья с господином Мацапурой. Он обещал нам помочь, потому что это и в его интересах. Во всяком случае, мне так кажется. Госпожа Сале осталась с ним... это ее дело. Служить господину Мацапуре я бы не хотел... не желал. – Так, может, согласимся, Ярина? – вмешался Хведир. – Нам опытные люди нужны. – Опытные? – девушка дернула плечом. – А скажите, пан Рио, если вашу сотню атакует в чистом поле конница, как лучше перестроиться: в "змейку", в линию или в каре? Рио покачал головой, засмеялся: – Вы правы госпожа, Ярина! В моей земле воюют иначе, у нас нет рушниц и гармат. Но я действительно много воевал, господин Хоста – прекрасный рубака, а к'Рамоль – отличный лекарь. Лекарь ведь вам нужен? Девушка покосилась на Хведира, на его перевязанное плечо. Лекарь-то нужен! И на лазутчика пан Рио никак не походит. Может, и вправду? – А если вас пан Мацапура обратно кликнет? Пан Рио вновь задумался, по лицу промелькнула невеселая усмешка. – Только если он поможет госпоже Сале открыть нужный нам путь... дорогу. Служить я ему не буду. Последние события... дела... очень подозрительны. Ярина и Хведир переглянулись. Еще бы! Налет "татар", подмоченный порох, сердюки, разъезжающие по селам. За руку не схватишь – но и руку не подашь, поостережешься. – И еще... Мне очень не нравится камень на его цепи. – Какой камень, пан Рио? – поразился бурсак. – Темный. Я плохо различаю цвета, но, по-моему, он красный. Мне этот камень что-то напомнил, что-то очень знакомое... Юдка Душегубец – А здесь – усиленная стража, Григорий. Меняется каждые шесть часов. Задача – не пускать никого, кроме пана, меня и смены. Гринь Чумак кивнул и с интересом поглядел на замок. Именно тут, в караулке у ворот, размещен сторожевой пост. Между внешними воротами, дубовыми, окованными железом, и крыльцом входа в западное крыло (единственное жилое на сегодняшний день) – пустое пространство. Ровное, гладкое. Когда-то здесь был разбит сад, но пан Станислав велел срубить деревья и даже пни выкорчевать. – Стража стоит у ворот, но внутрь не входит. Смена – только по тайному слову. Это ясно? – Точно так, пан надворный сотник! Я одобрительно взглянул на парня. Молодец! В сердюкском жупане да с шаблюкой на поясе он уже никак не походил на растерянного селюка, искавшего защиту у моего господина. На шаблях, правда, чумак еще не силен, и в бой брать хлопца рано, но для сторожевой службы годится. – Из ворот никого не выпускать, кроме пана. Если он не один, подождать, пока к вам подойдет, остальные пусть на месте остаются. И впускать так же. Понял ли? Гринь вновь кивнул и с любопытством поглядел на замок. – Понял, пан надворный сотник. А что это за крепость? Я вздохнул. Ну вот, перехвалил этого гоя! Вопросы задавать начал... впрочем, замок, заново отстроенный отцом пана Станислава на месте древних развалин, и впрямь для сельского парня мог сойти за крепость. Если не шибко приглядываться: из башен лишь одна всерьез годится для обороны, стены вечно собирались надстроить, да все руки не доходили... укрепили кое-где и бросили. Все равно в случае серьезной осады не удержать – людей не хватит. Не те времена. – Какая крепость? Нет тут никакой крепости, Григорий! Есть ворота, есть караулка – и стража. А больше ничего! – А-а-а... Вид у хлопца был до того растерянный, что я еле удержался от смеха. Смеяться не стоило – сам такой был. Хорошо все-таки, что мне внутрь ходу нет... хорошо. – Нет тут никакой крепости, – повторил я. – И ты ничего не видишь, чумак! Ничего! Ни стены, ни башен угловых... Он усмехнулся и кивнул – понял, хвала Святому, благословен Он! Понять-то понял, да знаю я этих молодых! Начнет расспрашивать кого попало, а кто попало пану Станиславу передаст. – Ладно, Григорий! В первый и последний раз. Услышишь – и тут же забудь... ... О замке можно рассказывать долго. Он не такой и древний, построен лет эдак с полтораста тому назад прежним владельцем этих мест. Кто тут правил, уже забыли, разве что пан Станислав знает. Кто-то из Старых Панов – из тех, что в златотканых кунтушах щеголяли и бриллианты в усы вплетали. Да только не помогли ни стены, ни башни. Когда гетьман Зиновий (да проклянет его Святой, благословен Он, за невинную кровь народа моего!) прислал сюда своих головорезов, замок взяли с ходу, не иначе кто-то из хлопов ворота открыл. Говорят, целую неделю замок горел – вместе со всеми, кто был в нем. Крик стоял – подойти страшно. А потом, как война кончилась, завладел этими землями бывший сотник Петра Мацапура – то ли дед пана Станислава, то ли прадед. Так всегда бывает – сгинули Старые Паны, пришли Новые. Пстро Мацапура в мертвом замке жить не стал – дом выстроил, хутор вокруг дома... Так и стояла крепость – не крепость, руины-развалины, пустые и от огня черные, пока батюшка пана Станислава не позвал каменщиков из Полтавы. Долго работали, упорно. Что смогли, сделали. Обещал, говорят, им пан Леопольд битыми талярами миски наполнить. Может, и наполнил, да только сгинули каменщики – отсюда вышли, до Полтавы не добрались. А возле восстановленных ворот стража появилась. С тех пор и стоит. Жить пан Леопольд в замке тоже не стал – когда не по европейским краям шастал, заезжал иногда, иной раз на минуту, иной раз на всю ночь. И пан Станислав сюда наведывается. Бывает, в замок гостей привозят – всяких. То девку селянскую, то молодицу, то младеня. Гринев братишка чудом туда не попал – как и пани Сале. Зато другим повезло – попали. Видать, хорошо им там всем живется – еще ни один обратно не попросился! А может, и попросился, да не пустил пан. Любит он гостей!.. Всего этого я рассказывать не стал – ни к чему такое простому сердюку. Только главное: замок этот пана Станислава, бывает он там, а больше и ведать ничего не надо. Придет – пропустить, выйдет – тоже пропустить. А самое важное – не болтать, не спрашивать, не намекать даже. – Понял ли, чумак? – Точно так! Кажется, действительно понял. Вот и хорошо, дольше проживет хлопец! – Славно, Григорий! Завтра в стражу пойдешь. Как служба, по сердцу? – По сердцу, пан надворный сотник. Прозвучало без особой радости. Я вновь поглядел на парня. Да, невесел! Словно с похорон вернулся! – Что так, чумак? С братом негаразд какой? Тяжелый вздох. Гринь отвел глаза, губы дернулись. – И с братом... Переспрашивать я не стал. Странного братца послал Святой, благословен Он, чумаку! Чуть больше недели он тут, а уже гукает – говорить пытается. И растет – за день, как за десять. Баба, что кормить приставили, через день назад попросилась. Страшно! Да, страшно. И странно. До сих пор имени у ребятенка нет. Пан Станислав крестить предлагал, попа из Минковки кликнуть, так Гринь не захотел рано, мол. Ничего себе рано! Если так дальше пойдет, через месяц дите на коня сядет! Вот и пойми этих гоев! – Пан надворный сотник! Я... Не знаю как и сказать... Да, с парнем неладно. Много на него свалилось, да видать, не все еще. Недаром говорят: пришла беда, отворяй ворота. – Вы... Вы спасли меня, пан Юдка. Меня – и братика. Я за вас всю жизнь Бога молить буду!.. Внезапно я почувствовал стыд. Вэй, не моли за меня Святого, благословен Он, хлопец! Не спас я тебя! И братика твоего не спас! Может, лучше бы вам двоим под камнями погибнуть – или с гулящим паном Рио в чужой Сосуд перелиться. Странно, уже много лет я никого не жалел. Разучился! – Беда у меня, пан Юдка! Хату спалили, мамку из домовины выбросили, а теперь... Слова давались ему с трудом, словно каждое – с гарматное ядро весом. – Невеста у меня есть... была. Оксаной звать. Сговорились мы с ней, думал, сватов зашлю... Так-так! Я начал понимать. Бедному жениться – ночь коротка! И то верно: какой гой девку за бесова пасынка отдаст! Посмеяться бы – да не смешно. – Никак замуж ее отдают? А, Гриня?! Он кивнул, в глазах блеснули слезы. – Отдают! За Касьяна, соседа нашего! Не любит она его, пан Юдка! Да только против отцовой воли не пойдешь, сами знаете. Знаю ли я? Пожалуй. Матушка долго уговаривала отца бежать из Умани, пока еще можно было. Не уговорила – хоть и знала, что нас ждет. Упрям был отец мой, Иосиф бен-Шимон! – Свадьба... Завтра играть решили. Последнее воскресенье масленой. Хотят до Великого Поста успеть. Завтра? Выходит, сегодня шаббат! Вэй, совсем ты грешником стал, Иегуда бен-Иосиф! Сколько же мицв ты нарушил? И можно ли в шаббат посты проверять? Впрочем, в "Мишне" мудро сказано: если нельзя, но очень надо... Да, не повезло хлопцу! Хотя как поглядеть. Если договориться с паном Станиславом... Как раз сегодня утром велел он глупых поселян поторопить, чтоб не думали долго. Хотели с Калайденцов начать, но чем Гонтов Яр хуже? А Гринь пану Станиславу нужен, ох нужен! И как сторож при брате, и как верный пес, что любого по хозяйскому слову загрызет. – Так-так, мой славный пан Григорий. Значит, ты ее любишь, и она не против... Осталось родителей уговорить. Тяжелый вздох. Чумак отвернулся, рукой махнулХ – Да где тут уговорить, пан Юдка! И раньше не мог, а теперь уж... Я оглянулся на замок. Не он ли мне мысль подсказал? Даже на стены эти серые смотреть неприятно. Пытался я веки прикрывать, гоня Тени прочь но ничего не увидел – одна чернота. – Уговоривать можно по-всякому. Когда словом, когда и шаблей. Он вздрогнул, резко обернулся. Рука дернулась – словно и вправду за шаблюку схватилась. – Или тебе, чумак, твоих соседей жалко? Славные соседи, что и говорить! В его глазах вспыхнули волчьи огни. Вспыхнули – и погасли. Да, изменился парень! – Нет, пан надворный сотник! Не жалко! Да только гвалт это. – Еще какой! – усмехнулся я. – Запомнят надолго! И как вас с братом погубить хотели, и как матушку твою... – Да... Он помолчал, на щеках набухли желваки. – Да! Пусть запомнят! Надолго запомнят! – Когда... Когда поедем? – Ой, вэй! Не спеши, парень! Рано еще тебя в такие поездки направлять! Как и рано знать: не запомнят твои сельчане, что на свадьбу соберутся, нашу лихость. Некому будет помнить! Горе городу кровей! Горе! Копыта били в промерзшую землю, и я еле сдерживался, чтобы не погнать чалого галопом. Холодный ветер в лицо, пар из конских ноздрей, турецкая шабля прижалась к бедру – ждет. Дождется! Скоро дождется! Ради этих минут я живу. Ради этого я не умер тогда, на залитой дождем дороге рядом с отцом, с матерью, с братьями и сестрами. И теперь голос их крови звучит в каждом биении сердца, в каждом ударе копыт. Это – мой час. Мой!