Текст книги "Рубеж"

Автор книги: Антон Абрамкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

...Вэй, да и он, кажется, жид!

– Его звали Элиша бен-Абуя... – ...Которого все благочестивые люди именовали Чужим – дабы не осквернять уста проклятиями, – подхватил я. – Который побывал в Саду Смыслов, но вынес оттуда только безумие. Значит, это он научил тебя именно так трактовать Сокровенную Книгу? Я укусил себя за язык. Перед кем я стараюсь? Перед тем, для кого Сокровенное Знание – только лопата, которой ставят в печь хлебы? Но в его печи может поспеть только Глупость. И та – горелая! – Я тебя понял, каф-Малах. Нарушение заклятия взорвет сфиры. Но тебе нет до этого дела. Ты думаешь, что это даст тебе лазейку, чтобы пролезть из Не-Существования в Существование. Ты похож на безумца, который решил изжарить яичницу в пламени горящего дома! Нет, не зря я всегда остерегался Малахов! Но бейт-Малахи, по крайней мере, соблюдают законы! – Какой же ты зануда, Иегуда бен-Иосиф! Не стал отвечать. Встал, повел плечами, отгоняя сонную одурь. Внезапно я почувствовал странную приязнь к спавшим у погасшего костра чубатым разбойникам. Всего-то и хотят они – посадить вредного жида на палю. Им и в голову не придет трясти Древо Сфирот! – Ты не понимаешь, бен-Иосиф! Я обернулся. Он еще здесь? – Нарушение заклятия – выход не только для меня, но и для тебя. Кто ты сейчас? Сторож собственного гроба – не больше. И уйдет душа твоя в никуда, в бездну, худшую, чем Шеол, не выполнив ничего из предначертанного. Если же не побоишься, если сможешь переступить через себя... Я закрыл уши, не желая слушать. Поздно жалеть о несбывшемся. Поздно! Этот бунтарь ко всему еще и глуп. Разве понять Малаху, что для Заклятого переступить через себя – горше самоубийства? Впрочем, что для него люди? Тараканы, не больше! – Я выбрал свою дорогу много лет назад, каф-Малах! И теперь она подошла к концу. И твоя похоть к жизни не заставит меня стать Б-гоборцем! Уйди! Я закрыл глаза, и передо мной предстала Бездна. Рядом – протяни руку. Этим ли грозил мне морок? Ну и пусть! Пусть моя душа навеки останется здесь, на дороге, ведущей из Ниоткуда в Никуда... За одно я был благодарен ему, еретику и ученику еретика. Бунтарь-морок подтвердил то, о чем я только догадывался. Заклятие – дитя сфир, дар из самой из сердцевины. Мог ли я думать, что прилеплюсь своей погибшей душой к величайшей из Тайн? А мы еще думаем, что далеки от Небес! И не было ночи, и было утро... – Едут, батька, едут! Я даже головы не повернул. Не иначе с похмела почудилось пану Буль-бенко. Я бы услышал – не спал да и не пил почти. Услышал бы – и увидел. Вот она, Бездна, вот и дорога белой лентой протянулась... Эге! – Скачут! Чортопхайки, вроде! Одна.. нет, целых три! – До бою, хлопцы! До бою! А ну, вставайте, пьяндыги, а не то в пекле проснетесь! Пока глаза протирали, пока шаровары подтягивали да порох в запалы сыпали, уже и слышно стало: и копыт перестук и колесный скрип. Ошиблись сторожа, и я ошибся: не три там чортопхайки! Целых десять. Но не они удивили (после верблюдов безгорбых уже и дивиться нечему). Окно! Совсем рядом! Небольшое, вроде калитки широкой – как раз чтоб чортопхайку пропустить. И кто же на этот раз к нам на Околицу пожаловал? – А ну, цыть! Слухайте, вроде как поют? Точно! Сквозь скрип тележный да топот копытный... – Пане сотнику! Пане сотнику! Да то ж наши! А ведь не ошибся пан есаул! Ваши! Эх, яблочко, да куды котишься? На "Алмаз" попадешь – не воротишься! Эх, яблочко, да крыто золотом, Тебя срежет Совдеп серпом-молотом! Катись, яблочко, пока не съедено Побили Троцкого, побьем Каледина! А вот и они, любители яблочек! Странная чортопхайка, высокая, словно карета, и колеса не прыгают – гладко бегут. А это что? Хоругвь! Черная? Красная? На миг привиделся мир цветным: и хоругвь двуцветная, чернь с кровью, и на шапках ленты похожие... – А ну, стой! Кто такие будете? А я уж подумал, что пан Логин обниматься полезет с земляками! Вэй, верно рассудил, от земляков – самые неприятности. Отвечать не стали – словами. Дернул возница вожжи, присвистнул. Миг – и развернулась чортопхайка. Хороши же у них колеса! А это что? Никак гармата? Эге-ге-ге! – Кто такие, спрашиваю? А ну, отвечай! Спрашивай, пан Загаржецкий, спрашивай! А они уже вторую чортопхайку развернули. И тоже с гарматой. Или не с гарматой? Дуло узкое, короткое, стрелка щиток прикрывает... – Мы-то кто? Мы есть революционный боевой отряд имени товарища Кропоткина! А ну с дороги, а то из кулемета пригостим! Отозвались! Логин Загаржецкий, сотник валковский Разбойники? Так не ездят разбойники со штандартом! Или все-таки ездят? Оглянулся пан Логин, силы соизмеряя. Ущелье узкое, больше двух чортопхаек и не проедет. Густо залегли хлопцы – в два ряда. Первый выпалит, второй уже рушницы заряжает. Эх, укатила гармата вместе с братами Енохами! И гаковница с ними. Ну, ничего! – Гром! Гром! Дмитро, бес тебя, москаля, задери! Бонба еще есть? – То обижаете, пан сотник! Я и фитиль поджег. Ото добре! Те, на чортопхайках, тоже услыхали. Переглядываться стали, шушукаться. – Эй, товарищи, а вы кто? Какого отряду? Хотел пан Загаржецкий пояснить, кому гусь не товарищ, да не стал. Не время задираться. – Мы – черкасы гетьманские, Валковской сотни. А я – над ними старшой, Загаржецкий-сотник! Сказал – и усмехнулся в седые усы. Ну чего, герои, схлестнетесь с реестровцами? Или кишка тонка? На этот раз шушукаться не стали. – Гетьманцы? Ах, сучьи дети, контрреволюцьонеры, наймиты германские! А ну, кидай зброю, не то всех к Духонину отправим, как врагов пролетарьята мирового! Только моргнул пан Логин. Сколько прожил, сколько лаяться пришлось, а о словах подобных и не слыхивал. Сами они эти... курвицыонеры! А сзади шепот есаулов. – Хлопцы! Лучше цель! Каждый своего выбирай! Вновь хмыкнул пан Загаржецкий. Молодец, Ондрий! Пока те дурни на чортопхайках лаяться будут да Духонина своего поминать, его черкасы как раз все рушницы зарядить успеют. – Вы бы гетьмана нашего, пана Олександра Розума, не чернили б зазря. Ненароком языки отпадут! Просто так сказал – чтобы время потянуть. Перед тем как "Пали!" хлопцам скомандовать. – Кого? Розума? А не Скоропадского, матери его чорт и батьке кондратий? – Да вы чего? – озлился сотник. – Или с глузду последнего съехали? Да Скоропадский Иван восемьдесят годков как помер! – Какой еще Иван? Павло он, вражий сын. И не помер, а в Немечину к кайзеру драпанул! И недели не прошло! Тьфу ты! – Командир вольного отряда Кныш! Только вздохнул пан сотник. Экий командир! От горшка – два вершка. Молоко на губах не просохло... А бойкий-то, бойкий какой! – Извиняйте, товарищ Загаржецкий, обознались – за гетьманцев приняли. А товарищу Розуму посоветуйте гетьманом не величаться, потому как слово это негодное... Не стал спорить пан Логин. Пусть болтает, Шиш-Кныш! Сюртучок заморский мышиного колеру напялил, ремнями затянулся, а на голове-то – блин зеленый! Блин – да еще с козырьком! Ну, болтай, болтай, послушаем! – Из Гуляй-Поля мы. По приказу Гуляйпольского ревкома наш отряд направлен в Катеринослав. Так что едем мы по революцьонной надобности а посему и пропустить нас должно. Не то было сотнику интересно, в какой-такой Катеринослав разбойники эти собрались. А вот откуда они? Гуляй-Поле – лихое имечко, самое гайдамацкое! Зато свое. А коли вход есть, то значит, и выход! Как говорит Юдка-поганец – Окно! – Не ведено пропускать, – буркнул, для верности нахмурившись. – Велел гетьман... товарищ Розум дорогу стеречь. Потому как шлях этот – секретный. Понимать надо! Не удивился командир Кныш. Блином своим зеленым кивнул, нос длинный почесал. – Так мы понимаем, товарищ Загаржецкий. Мы тихо прошли. Не было никого у Ворот. Можете проверить. Екнуло сердце. Если "проверить" – значит, рядом. Есть Бог на свете! – И проверю! Вот сейчас и поедем. Пока Кныш-командир своим разбойникам приказы отдавал, успел сотник есаулу Шмалько подмигнуть. Да не просто – со значением. Держись, Ондрий, сейчас дело будет! Только бы не сорвался с крючка дурень мышиный! Неужто выберутся? Пока ехали, почти и не слушал сотник, что ему командир Кныш рассказывает. Свое сердце слушал – рвется, из груди просится. Не сгубил я вас, хлопцы, не отправил на погибель! Не схарчит нас, Черкасов вольных, и сам чорт подавится рогатый! Нема черкасскому роду переводу! А потом слушать стал – вполуха. Да не дослушал – бросил. Ясное дело, чаклун какой-то путь подсказал. Имя только странное – Краевед. Чех, не иначе! А зовется тот шлях Сирым или же Левенцовским. Будто бы ходили им в давние годы левенцы-заризяки... Ага, вот и мапа! Хоть на обрывке нарисована, а все ясно. Ворота, еще одни. А вот и Катеринослав-город! А это что за река? Никак Днепр-Славутич? Дальней тревогой отозвалось сердце. Нет такого города в Войске Запорожском! Тем паче на Днепре... – Вот сюда, товарищ Загаржецкий. Прямо на скалу. Здорово замаскировали! Даже не ответил сотник. Только ударил коня каблуком – и крест сотворил... ...И расступилась скала. Поверил. Да вот только когда с седла слез да снег мокрый пощупал и солнышко! Здравствуй, родное! Близкий лес, санный след на дороге, а за спиною – ворота. Кирпичные, старые. За воротами – тоже кирпич. Стояло что-то тут в давние годы. Рухнуло – одни руины остались. Вздохнул сотник, воздух сырой губами попробовал. Эх, славно! И хуже смерти было обратно в Ворота поворачивать! Пока назад ехал, мысли собирал, словно Черкасов после боя. Перво-наперво Юдку-кровопивца порубать! Нет, не то! Перво-наперво хлопцам слово сказать... – А какая твоя политическая платформа будет, товарищ Загаржецкий? Очнулся сотник. Еще этих сдыхаться следует. Пусть катят в свой Катеринослав! – Я потому спрашиваю, товарищ Загаржецкий, что сейчас все, кто за народ да за пролетарьят мировой, вместе быть должны! Только и вздохнул пан Логин. Вот привязался, отаман мышиный! И где только слов таких нахватался? – За кого мы, то наше дело, – нахмурился он. – Так что как встретились, так и разъедемся, пан зацный! Сказал – и взгляд вперед бросил. И от того, что увидел, душа похолодела. ...Вместо линии ровной, рушницами ощетинившейся, – ярмарок сорочинский. Никак бьются? Да нет, не бьются – обнимаются! Обнимаются? Рот раскрыл – да слов не нашлось. Хлопцы! Да чего ж вы это творите? Да что ж это деется, в христа-богородицу да параскеву пятницу через почаевский крест?! Юдка Душегубец Смешались, зашумели, набежали со всех сторон. Гвалт! – Эй, товарищи! Кончай биться, давай мириться! Даешь братание! – Или не свои мы? Вяжи ахвицеров да отаманов! Да здравствует мировая революция! – А кому самогону? Выпьем за всеобщую погибель контры! – Даешь!!! Уже обнимаются. Целуются даже. Вэй, меня не надо! – Здоров, товарищ! Эге, никак жид? Шапка с лентой, пистоля дивная на ремне, да только нос не спрячешь! – Шолом! Удивился, моргнул, снова моргнул. Я и сам удивился. Или не так сказал? А у чортопхайки уже и горелку льют. Льют, не жалеют. – Налетай, товарищи! Не старый, чай, режим! Анархия – мать порядка, – Гур-р-ра-а-а! Вначале подивился я даже. Чего это с панами черкасами? Только что игрушниц в заброд этих целили, а теперь горелку вместе пьют! Подивился – но тут же понял. Страшно было панам черкасам на Околице. Хоть и бодрились, и гонор держали – а страшно. И тут – свои. Какие-никакие, хоть под хоругвью черно-красной, но свои! – А ну, товарищи, на митинг! На митинг! Миг – и вот уже оседлал чортопхайку какой-то лохматый в длинном лапсердаке. А шляпа-то, шляпа! Вэй, даже завидно! – Товарищи! Братва! От имени Гуляйпольского Ревкома приветствую героический партизанский отряд из города Валки! Ура! Заорали – уши зажимай. А чего не поорать, если горелку подливают, не жалея? – И ты выпей, товарищ! За революцию! Это мне? Ого, и вправду – не жалеют! У-у-у-ух! – Какой сейчас, товарищи, политический момент? А такой сейчас политический момент! Революция – это, товарищи, факт! А раз факт, то каковы выводы из этого факта? Хорошо, хоть горелки не пожалели! Такое слушать – не на трезвую голову. Да и на пьяную тоже, признаться... Но ведь слушают! – Перво-наперво, власть народу! То есть – вам! Не нужно нам ни офицеров, ни отаманов, ни прочей сволочи. Правильно? – Гур-р-ра-а-а! И тут я понял. Ой, неглупые эти разбойники! Пана Логина в сторонку отвели, а сами его хлопцами занялись. А то, что слова непонятные, так это даже лучше. Убедительней! – Второе, значит, земля крестьянам! Панам – петуха красного, добро всякое забрать, а землю взять – и поделить. И чтобы поровну. Правильно? Все-таки гайдамаки! И зброя иная, и амуниция, а нутро то же. Вэй, наслушался! Наслушался, насмотрелся... – А как у вас, товарищ, с еврейским вопросом? Эге, жид давешний! Ну и дела, уже и жиды в гайдамаки подались! – Будем знакомы. Я – Аркадий Харьковский, секретарь еврейской секции ревкома. А ты кто будешь? Ну, если он Харьковский... – Иегуда бен-Иосиф... Уманский. А что пан Харьковский под еврейским вопросом разумеет? Как жидов на палю набивать? Тогда пан попал куда следует. Вэй, опять не то сказал! Рассердил пана Харьковского. – Во-первых, товарищ Уманский, слово "жид" есть ругательное, а потому надо говорить не "жид", а "еврей". Во-вторых, читал ли ты статьи товарища Жаботинского? Хотел убежать – не смог. Крепко за руку держит пан секретарь! Логин Загаржецкий, сотник валковский Закричать, "ордынку" выхватить, развалить до пояса патлатого горлопана? Оглянулся сотник, головой покачал. Поздно! Или рано еще. Пусть поорет, позавывает! Ведь не дурные хлопцы, поймут! – Так не можно нам, пан добродий, под Катеринослав с вами ехать. Нужно нам Мацапуру-упыря сперва изловить. Или не так, Панове? А на что нам эта леварюция, если Мацапура будет и дальше землю поганить! Улыбнулся пан Логин. Молодец, есаул, обрезал болтуна. Да только что значит "сперва"? – Верно! Верно! – зашумели черкасы. – Убьем Мацапуру-беса! Да только патлатого не проймешь. – Дело, товарищи, не в Мацапуре! Дело – в Мацапурах как классовом явлении. Много у вашего Мацапуры земли? Много! Вот и объединились против трудового народа Мацапуры, чтобы ту землю не отдать, а вашу – в карман положить. Под Катеринославом сейчас судьба всей революции решается. Побьют нас кадеты, и вместо одного Мацапуры десять явятся. Землю у вас отберут, своих урядников поставят, а вы им чоботы целовать станете! Загудели хлопцы, потемнели лицами. Перегнул патлатый с чоботами! А вот насчет земли... – А так: побьем кадетов – и в каждой волости народную власть устроим. Земли у Мацапур и прочих богатеев отрежем и себе возьмем! Неуютно почувствовал себя пан Загаржецкий. Как бы не вспомнили Панове черкасы, сколько за ним сотенных грунтов записано. За ним да за паном Енохой покойным. Да и у есаула кой-чего имеется. – А чего, универсал вышел – землю делить? Поморщился сотник. Началось! Ну кто же тебя, Свербигуз, за язык твой тянул? Или засвербило? – Вот! – радостно усмехнулся патлатый, грамоту из-за пазухи выхватил. Выхватил, расправил. – Не универсал, товарищи, а декрет. Декрет о земле. Читаю! Слушайте, товарищи! "Помещичья собственность на землю отменяется немедленно и навсегда..." Понял сотник – плохи дела. – Так ведь доброе дело те хлопцы затеяли, пан сотник! – И гетьман Зиновий с того начинал. Как же нам им не помочь? Обступили, глаза прячут. Прячут – но свое гнут. – А победят под тем Катеринославом богатей, а после и к нам доберутся Побьют по одному! Молчал сотник, слушал. Ему бы о присяге хлопцам напомнить, о клятве что они давали, – Мацапуру-изверга извести. И Яринка... Но – молчал. Об Окне помнил. И о дороге бесконечной, что над про пастью черной протянулась. – А потом мы все разом с Мацапурой управимся! Зброя-то у тех хлопцев загляденье! – А бонбы какие! Покачал головой пан Логин. Все-то тебе, Гром, бонбы да мины! – И земля опять же... И снова промолчал сотник. Промолчал, оглянулся. Стоят заброды кля тые в сторонке, вроде как мешать не хотят. Посреди Шиш-Кныш, отаман мышиный, рядом – патлатый горлопан, а с ним... Юдка! Ах ты, сволочь – Ведь мы все понимаем. Надобно того Мацапуру на палю набить. И ну Ярину выручить, опять же... Оно конечно, пан сотник, известное, да только тут, почитай, судьба всего поспольства решается! И ты, Бульбенко? Ох, не ожидал! А где же есаул, молчит чего? Поискал глазами пан Загаржецкий – вот он, стоит! Тоже глаза прячет. Или боишься, Ондрий Микитич, что и до твоих грунтов доберутся? – Мы же не разбойники, не гайдамаки какие, пане сотник! Как скажете, и будет. Да только... Обвел взглядом своих хлопцев Логин Загаржецкий. Может, и будет. Может, и послушают его. А может, и нет! Не зря глаза прячут. Не зря Зиновия-гетьмана поминают! И Окно. Совсем рядом Окно! И второе, что в тот химерный Катеринослав ведет, тоже, говорят, совсем близко, полчаса всего ехать. А земля там пусть не своя, но и не чужая. Стражи у Ворот опять же нет. Вот оно, спасение! Гаркнет он сейчас, махнет "ордынкой", уведет Черкасов дальше – и прости-прощай белый свет! Что дороже ему – жизнь Яринкина или его хлопцы? Трудно было даже во сне о таком думать. А наяву? И почудилось сотнику, что вновь стоит он перед желтоглазым филином-ампиратором. Дымится люлька, клубы сизые под потолком высоким тают. Веди, пан Загаржецкий, своих хлопцев на смерть! И дочка цела будет, и, глядишь, ещё одну железку к ферязи привинтят, не поскупятся! Эх, Яринка! Сцепил зубы пан Логин. Глаза на миг закрыл. Прости, дочка! – Вот чего, панове черкасы, товарищи войсковые! Прежде чем решать будете, узнать вы должны. Тот шлях, на котором стоим, – не шлях вовсе. И горы – не горы... Юдка Душегубец Вэй, ну и дела! Эх, яблочко, куда ж ты катишься? – Эй, морок! Здесь ты? Здесь! Или ростом выше стал? Или темнее? Да, набирает силы! – Радуешься, Иегуда бен-Иосиф? Не знаю, как я, а он уж точно не рад! – Когда будешь уезжать с этими разбойниками, оставь медальон сотнику Логину. Мой сын не услышит меня из другого Сосуда. – А если и сам пан Загаржецкий с теми разбойниками уедет? – усмехнулся я. – Слыхал ведь, что он черкасам своим говорил? Понял наконец, что нет с Околицы пути к пану Мацапуре! – Путь есть. Скоро будет нужное Окно. Ты бы мог сказать ему об этом. Не было в его голосе надежды. Сообразил уже – не скажу. На миг мне даже жалко его стало. – Они все могут сейчас уйти, каф-Малах. Уйти – и спастись. Я не могу помешать этому – да и не стану. Если это нарушение заклятия, то, считай, повезло тебе, а не мне. Я оглянулся. Не спят черкасы, кружком собрались. В центре – Бульбенко, рядом с ним – Свербигуз. И пан Кныш тут же. Разговаривают! Знаю, знаю, о чем! А около пана Логина всего-то и остались, что есаул да еще четверо. Негусто! – Ты не нарушишь заклятия, бен-Иосиф. Не нарушишь, потому что не ты милуешь их. Но ты, кажется, доволен? Чем? Доволен? – Может быть, тем, каф-Малах, что есть Сосуд, где "жид" стало бранным словом. И что мне не придется больше убивать. Может быть. – Ты разве не поедешь с ними? Я усмехнулся. А славно было бы! Прямиком к пану Жаботинскому. – Нет, каф-Малах, не поеду. Ты забыл о заклятии. Поеду – значит отпущу пана Логина. Страшное дело – быть Заклятым! И кроме того... Ты бы сам хотел очутиться в том Сосуде? Подумал. Черной головой покачал. – И я тоже. А мне, глупому жиду... Внезапно я рассмеялся. Прав пан Харьковский, темный я еще. Как бишь он говорил? "Продукт кагально-раввинатного воспитания"? Вот уж точно, продукт! – Мне, глупому еврею, казалось, что я родился в слишком жестокий век. Вэй, да то, что я видел, это еще даже не цветочки! ...И верить не хочется. Десять миллионов на войне положить! Десять миллионов! А дымы ядовитые? А повозки крылатые, с которых бомбы бросают? Но все-таки для них я не "пархатый жид", а "товарищ Уманский"! – Так что сиди в своем медальоне, морок. Связало нас с тобою ниточкой. Прочной – не порвать!

– Значит, ты твердо решил, товарищ Уманский? – Решил, панове... товарищи. Решил. Остаюсь. Переглянулись. Пан Кныш на пана Харьковского поглядел. Тот лохматого в шляпе. – Ну, тогда будет тебе, товарищ Уманский, другое задание... Логин Загаржецкий, сотник валковский Тайно ушли – пока спал. И ведь не хотел спать, горелкой той мутной глаза протирал, а все равно – сморило. А как открыл глаза... Эх, лучше бы и не открывал! – Так что четверо нас, пане сотнику. Вы, да я, да Гром с Забрехой. – Вижу, Ондрий, вижу... Ушли! И хоть сам отпустил, сам путь указал, а все равно – тошно. Выходит, перевелись черкасы. Как ни крути, а бросили! И его, и хлопцев. И где? Посреди Бездны клятой! – Чортопхайку нам оставили. С кулеметом. Она у них тачанкой зовется. – То пусть зовется... Даже на кулемет глядеть не стал. Добре, конечно, что махинию эту подарили. Самая сладость из такой Мацапуре – да промеж глаз. И тачанка добрая: ход легкий, и ехать, ежели не врут, мягко. А все одно... – А что же вы, хлопцы? Или не захотели землю панскую делить? Сказал – и пожалел тут же. Ведь не бросили – остались! – Да чего уж там, пан Логин! Вместе жили, вместе и помирать будем. Невесело, видать, пану есаулу. И Забреха хмурится. Один Гром рад. Эге, да у него никак бонбы новые! Ишь, весь кушак обвесил! – Так что четверо нас, пане сотник, – вздохнул Шмалько-есаул. – Четверо да вот... Повернулся сотник – и рот раскрыл. – Или не ожидали, пан Загаржецкий? Юдка? Юдка! – Ах ты, жид проклятый!.. – Еврей. Аж поперхнулся сотник. И не от слова – от взгляда. Плохо смотрел Иегуда бен-Иосиф. – Еврей, пан Загаржецкий. Отныне и довеку. Хоть и недолго осталось. Ой, плохо же смотрел еврей Юдка! – Ну ты чего? Чего смотришь? Даже обернулся пан Логин. Не стоят ли за спиной дружки Юдкины? Нет, пусто... Фу, ты! – И чего ж с этими не ушел? – хмыкнул сотник, успокаиваясь. – Или вправду одумался и Окно решил показать? Качнул головой Юдка, ухмыльнулся в рыжую бороду. – Ой, вэй! Куда же я от вас уйду, пан сотник? Велик мир, необозримо Древо Сфирот, а все-таки для нас двоих тесен. Или уже нет? Зубами заскрипел пан Логин, руку к верной "ордынке" протянул... ...Сухо щелкнула пуля о камень. – Это, пан Загаржецкий, "маузер" называется, – хмыкнул Юдка, пистолю черную за кушак пряча. – Вас четверо, а пуль здесь – с две дюжины. На всех хватит! Так что мы теперь на равных. Первым не выстрелю – вас подожду. Дернулись черкасы, кто за рушницу, кто за шаблю хватаясь. Но поднял руку сотник, горячих хлопцев останавливая. Быстрая рука у душегуба! Пока застрелят, пока шаблей дотянутся, двоих положит, а то и всех троих. Рассмеялся Юдка, в седло вскочил. – Мне, пан сотник, те хлопцы велели за вами присматривать. Не верят они вам. И я не верю. Хотите – тут убивайте. А нет, то поехали. Чего ждать? – Пане сотнику, пане сотнику! Мы его ночью, как заснет... Даже не ответил пан Логин верному Забрехе. И ночью можно, и просто в спину... Ночью? В спину? Четверо Черкасов – и один жид! То есть не жид – еврей, да все одно! В спину? Да что они, трусы? Хотел послать разбойника к бесовой матери. Пусть коня забирает и обратно скачет, авось сломает шею дорогой! Хотел – и язык прикусил. Еще хуже получается. Как ни крути – струсили! – Тьфу, вражье семя! Делай чего хошь, тошно смотреть на тебя, мерзавца. А ну, хлопцы, по коням! Говорил, а сам понимал, что прав Юдка – недолго осталось. Слишком тесно им двоим в этом мире. Если бы не Яринка... Эх, Яринка, доченька! Оглянулся сотник, словно надеясь Окно заветное увидеть. Да где там! Стоят проклятущие горы, висит над головой сизый туман... – Вперед, хлопцы! Вперед! Все одно – не сдадимся! Кину пером, лину орлом, конем поверну, А до свого отамана таки прибуду. Чолом пане, наш гетьмане, чолом, батьку наш А вже нашего товариства багацько немаш! Невеселую песню затянули хлопцы. Недобрую. Помнил ее пан Логин – да сам петь не любил. Про давнюю войну та песня напоминала, про берестейскую баталию. Собрались тогда под золотой булавой гетьмана Зиновия их предки. Собрались, перегородили берестейское поле...Не вернулись. Ой, як же вы, панове-молодцы, ой, як вы вставали, Що вы свое товариство на веки втерялы? Становились, пане гетьмане, плечом об плече, Ой, як крикнуть вражи ляхи: у пень посечем! И предок сотников, Захар Нагнибаба, тоже не вернулся. Нашел свою смерть удалой черкас у переправы через Стыр, где легли три сотни справных хлопцев полковника Бартасенко. Только шаблю-"кора6елку" сыну передать успел – ту, что Яринка носить любила... Ой, що ж ви, панове-молодцы, що за здобыч малы? Малы коня у наряди, та ляхи однялы! Зима прийшла, хлиба нема, тож нам не хвала; Весна прийшла, лес розвила, всих нас покрыла! Недобрая песня! Говорят, ночами лунными до сих пор встают на том поле тени погибших. Не упокоились черкасы под высокой травой... – Да будет вам, хлопцы, будет! – не выдержал пан Логин. – Или Повеселей чего не помните? У Переглянулись: Забреха с Громом, тот – с есаулом. Эх, яблочко! Крутись, история! Что Совдепы нам, что Директория! Эх, яблочко, да на тарелочку! Выходи, кадет, на перестрелочку! Тьфу ты! И когда только наслушаться успели? Слева смешок – не иначе, весело стало поганцу Юдке! Губы усмешкой сривит, бороду оглаживает. Еле сдержался сотник. Не закричал, не выхватил "ордынку". Нет, иначе надо! – Ондрий! Ондрий Микитич! А ну-ка дай мне свою шаблю. С ножнами. – Но... Пан сотник! – Кому сказал! Пока верный есаул, ругаясь вполголоса, ножны с пояса снимал (понял все, умен черкас!), пан Логин много чего успел передумать. И все к одному сводилось. Верно он делает! – Держите, пан сотник! Поймал, не глядя, тяжелую шаблю – и так же, не глядя, кинул. Налево. – Словил, душегуб? Не стал отвечать Юдка. Засмеялся только. – Ну, поехали! – Пане сотнику!!! В три голоса закричали хлопцы, но пан Загаржецкий только бровью цернул. – Цыть! Мое то дело! Ты, Ондрий, – за старшого. Если чего – Богу молись да Окно клятое ищи! Понял ли? Ответа и слушать не стал. Ударил коня канчуком. Далеко отъехали. Уже и тачанку-чортопхайку не видать, и зверей тех цивных (узнать бы, что за твари?). Остановился сотник, оглянулся. Все то же! Дорога, горы, сосны по склонам лепятся. – Подходит ли место, пан Юдка? – То в самый раз, пан Логин. Соскочили с коней. Хотел пан Загаржецкий сразу же за "ордынку" схватиться, да передумал – на ворога взглянул. Взглянул – удивился. – Что не так, пан сотник надворный? Или труса спраздновал? Спросил, чтобы жида клятого перед боем разозлить. Да не разозлился Юдка. Молчал. Странно молчал. И в глаза не смотрел. Юдка Душегубец В какой миг я становлюсь рабом заклятия? Кто скажет? Как выхвачу шаблю? Как зазвенит сталь о сталь? С какого мига я НЕ МОГУ МИЛОВАТЬ? Сейчас он убьет меня. Или я убью его. И все? Вся жизнь – ради этого? Ради этого содрогнулись сфиры, встретились Смерть, Двойник и Пленник, чтобы выполнить неведомый мне Великий Замысел? Ради этого мы проехали вокруг всего Мира Б-жьего? Нет! Не хочу! Я, Заклятый, я, Иегуда бен-Иосиф, Юдка Душегубец, больше не хочу никого убивать. НЕ ХОЧУ! И пусть Святой, благословен Он, Б-г Авраама, Ицхака и Иакова, Г-дь несчастного народа моего, делает что хочет со Своим недостойным рабом. Шма Исраэль! Адонаи элегейну, Адонаи хап... Логин Загаржецкий, сотник валковский Рубить? Так ведь шабли даже не выхватил! Скрипнул зубами пан Логин. Скорее, триста чертей тебе в душу! Столько ждал, терпел столько, через себя переступал, гордость черкасскую топтал... Молчал Юдка. Томилась есаулова шабля в ножнах. Поразился даже сотник. Или вправду струсил, душегубец? Крепился, а как час настал – вывернулось наружу нутро жидовское, торгашеское? Неужто на пале дергаться слаще, чем с шаблей в руке помереть? Не выдержал, сплюнул. – В глаза смотри, людожер! В глаза! На смерть свою смотри! Поднял голову Юдка. И отшатнулся пан сотник от его безумного взгляда. Молотом застучала в висках кровь. Хватит! Долго терпел! – Сейчас, жиду... еврею, то есть, отче наш святой читать буду. Дочитаю – и надвое тебя развалю. Понял ли?.. Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое... Молчал Юдка. Безумные черные глаза смотрели прямо на сотника. Так смотрели, что чуть не сбился пан Загаржецкий. – Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, так и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь... Уже не говорил – шептал. И страшно стало отчего-то. Словно недоброе дело творил. – И оставь нам долги наши, яко же оставляем мы... – Батька! Батька! Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо. ...Батька! Чуешь меня? Чуешь? Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Во дворце началась "паника". "Паника" – это когда бегают и кричат. "Паника" – это плохо. Я не виноват. Я никому не говорил про пленочки. Только братику. Братик сказал, что прилетел Аспид. Сказал, что Аспид скоро съест солнышко. Я хотел сказать, что солнышко нельзя съесть. Оно большое и горячее. Оно далеко. Но я не сказал. Мы с братиком пошли смотреть на Аспида. Мы смотрели на площади, где под ногами красивые картинки. Сегодня все их топчут и даже ноги не вытирают. Все смотрят на Аспида. Аспид еще маленький. Он черный, он летает возле солнышка. У него есть хвост. Братик сказал, что Аспид прилетел наказать всех за грехи. И его тоже, потому что он – "иуда". Братик плакал. Я сказал, чтобы он не боялся. Я его спасу – если успею вырасти. Я понял! Аспид – это дыра, в которую улетает весь мир. Это очень плохо! Со мной говорил батя! Я его слышал! Батя умный и добрый. Он любит меня. Он сказал мне, что нужно сделать. Я не успел спросить его о мамке. Я не успел спросить его, как нужно разговаривать с Богом. Сегодня я спрятался. Я научился хорошо прятаться. Это просто. Надо захотеть, чтобы тебя не увидели. Я спрятался в горнице, где стоят тяжелые игрушки с неправильными смыслами. Горницу нужно называть "вифлиофика". В горницу часто приходит тетка. Я ждал. Я дождался. Тетка пришла. Я появился. Она вначале испугалась, а потом сказала, что я молодец. Я – молодец! Я сказал тетке то, что мне сказал батя. Она думала. Она не верит бате. Дядьке Князю она тоже не верит. Я сказал ей, что Самаэль – обманщик и не спасет ее. Он всегда так обещает, чтоб можно было сделать, не делая. Она испугалась. Она спросила, знаю ли я, кто такой Самаэль. Я сказал, что знаю. Самаэль – это розовая бабочка. Она сказала, что я еще маленький. Она сказала, что она подумает. Она думала громко. Она думала, что дядька Князь не сможет провести "эвакуацию". Она думала, что Самаэль дал ей свое слово. Я сказал, что бабочки не могут давать слово людям. Бабочки не любят людей. Я это знаю, потому что сам скоро стану бабочкой. Тетка велела мне не говорить такое словами. Она боится, что бабочки услышат. Она знает, что внутри дядьки Князя тоже живет бабочка. Надо говорить не "смыслы", а "Имена". Мы едем к доброму дядьке! Мы едем втроем: братик, тетка и я. Братик боится. Тетка тоже боится, но совсем иначе. Я не боюсь. Я – смелый! Я – Денница! Я скоро встречусь с Ириной! Ярина Загаржецка, сотникова дочка – А может, из гарматы пригостить? – задумчиво молвил Мыкола Еноха. – Жалко! – вздохнул Хведир-Теодор. – Или мы посполитым враги? У них же и зброи-то нет. И оба поглядели вниз. А там, на луговине близ рощицы, где пан Мацапура хотел глаголи поставить, кипела толпа. С утра набежали – и мугыри, и бабы ихние, и даже соплячье босоногое. Набежали, под самый вал подобрались... Всякого ожидала Ярина. Да только не того, что поспольство здешнее кинется Мацапуру выручать. Даже не поверила вначале. И лишь когда на забороло вышла, на окрестность знакомую взглянула – убедилась. Убедилась – и удивилась еще пуще. – То их пахолки тутошние подняли, – заметил Хведир. – Эх, ворота запереть надобно было! Старшой Еноха только кивнул. И Ярина кивнула. Следовало, конечно. Так ведь всего трое их было, если саму панну сотникову не считать. Легко ли втроем целый замок приступом добыть? До слуг полохливых просто руки не дошли. Да и не до того было. Всю ночь переговорили. Слушала Ярина, дивилась, за батька сердцем болела. Ох и славный черкас батька Логин! Да вот где он сейчас? Эх, беда, не услышал, когда умница Хведир про дорогу верную спросил! Ну, то не смерть! Знала панна сотникова – не таков ее батька, чтобы самому пропасть и черкасов верных сгубить. Нет черкасскому роду переводу! Увидятся! Не сегодня-завтра застучат у замка копыта! А как сама рассказывать начала, страшно стало на хлопцев смотреть. Почернели. * * * Ворота заложили бревном и еще одним подперли – для верности. Гармату, что братья на чортопхайке привезли, против тех ворот и пристроили: вдруг вышибут-таки? А с гаковницей не расставался Петро-молчун. Так и ходил с ней по заборолу – улыбался, ладонью поглаживал. Ну ровно кошку! Думали вначале: обрадуется народ здешний, что Мацапуру-изверга повязали. Или хотя бы внимания не обратит. Так ведь нет! Пришли! Пришли – не уходят! К самому валу несколько мугырей подтащили какой-то сверток. Подтащили, развернули. Только и моргнула Ярина – полотно белое. Два аршина в ширину, в длину же все десять будут. А на том полотне белом – литеры киноварью красной... – "Сво-бо-ду до-бро-му гос-по-дину Ма-за-пуре", – по слогам прочитал Хведир. – Странно, хлопцы. Языка не знаю, а литеры разбирать могу. Дивные дела! Ярина хотела пояснить пану бурсаку про толмача невидимого (ишь, трудяга, литеры – и те подсказывает!), но тут же оборвала себя. В литерах ли дело? – Он же!.. Мацапура – злодей... Он же, хлопцы, их вешать хотел! Шибеницы ставить! И подати... подати втрое поднять! А они... – Дурни потому что! – авторитетно заявил Мыкола Еноха. С ним не спорили. Да и не поспоришь особо со старшим сыном покойного пана писаря. Сажень косая в плечах, кулаки пудовые, и норов такой, что – поберегись! На Дунае был старшой Еноха над запорожцами-чупрындырами десятником. И слушались, химерники, шапки ломали. Что и говорить – справный черкас. Коренной! – Читал я книгу одну, – задумчиво молвил Хведир. – Персидская, "Яваз Мусам" называется. Так сказано там, что крули персидские некий талан от Бога имеют, "хваром" зовется. И кому тот "хвар" Бог пошлет, того и слушаются во всем. И не только слушаются – любят. Чего бы крули те ни творили – хоть пытали, хоть смертью казнили. А все одно – любят. – От я и говорю – дурни, – подтвердил Мыкола. – А ну-ка, Петро, наруби-ка гвоздей да в гаковницу забей. Хотя стой! Лучше солью заряди. Петро-молчун только угукнул. С детских лет говорить не любил. Думали вначале – немым родился, ан нет, на месте язык оказался. Да только ворочался редко. Толпа между тем напирала. Иные уже и в ров спустились – по шею в зеленой ряске. Кое-кто и на вал карабкаться начал. А крику-то, крику! – Свободу Мазапуре! – Свободу нашему доброму наместнику! – Вы не имеете права! Не имеете права! Переглянулась Ярина с Хведиром, на Мыколу взглянула. Чего делать-то? В ответ кричать, все злодейства упыря клятого помянуть? Поверят ли? Ежели до сих пор Мацапуру-кровопийцу не раскусили, то кричи не кричи, не будет толку. Подошел Петро с гаковницей, присел у каменного зубца, к плечу зброю приладил. А толпа уже возле самых ворот. Откуда-то лестницы взялись, а вот и бревно тащат. Не иначе, путь прошибать решили. – Сво-бо-ду Ма-за-пу-ре! Сво-боду!.. Покачал головой Мыкола, рукой по усам черным провел. – А ну-ка, Яринка, закрывай уши! Давай, Петро! – Гы! И – бабахнуло! Когда Ярина руки от ушей оторвала, от толпы уже, почитай, не осталось ничего. Только во рву кто-то еще бултыхался, никак выбраться не мог. да какой-то мугырь кругами у ворот бегал, за бок держась. Крупная соль попалась. Видать, мололи плохо! Остальные были уже далеко. Стояли, кулаками воздух молотили. И кричали, само собой. – Аспидовы пасынки! Аспидовы пасынки замок захватили! Глиняный Шакал! Глиняный Шакал! Громко кричали, от души. Не иначе, хотели, чтобы их в замке услышали. Услышали. Пришлось Ярине пояснять, кто таков Шакал Глиняный и как с ним должно бороться. А вот с пасынками Аспидовыми промашка вышла. Вроде бы и понятно, а все же не очень. Даже Хведир-Теодор помочь не смог. Протер окуляры, руками развел. Не знает. – И ладно, – заявил Мыкола Еноха. – Аспидовы, не Аспидовы, пасынки, не пасынки, а больше не сунутся, мугыри! Ну, пошли, что ль, Яринка? Поморщилась панна сотникова, трость пальцами сжала. Знала, куда идти предстоит! Не хотела. Только понимала – придется. За толстыми прутьями, за пудовым замком спрятан был Мацапура. Словно зверь лютый. Ну, так он и есть – зверь! Клетку железную в самом глубоком подвале отыскали. Отыскали, подальше в темный угол задвинули... Капало с потолка. Сырость за ворот проникала. Чадил огарок свечной. И показалось Ярине, будто вырос Дикий Пан, раздулся, плотью панской клетку заполняя. Словно и не человек он уже. А может и вправду – не человек? Перекрестилась Ярина. Мыкола понял – улыбнулся, погладил по плечу. Держись, мол, Ярина Логиновна! Поначалу думала, что станет Дикий Пан прутья грызть, диким зверем реветь, клетку расшатывать. Не стал. Тихо сидел, очи потупив. Только шевелились толстые губы беззвучно. Или молитву читает? Так знаем мы эти молитвы! Переглянулись Мыкола с девушкой, ближе подошли. – Чуешь ли нас, пан Станислав? Не ответил – только губами зашевелил чаще. Дивно стало Ярине. Сколько раз представляла такое, сколько мечтала! Думала, кинется на Дикого Пана, зубами рвать будет, железом каленым жечь. А вот теперь стоит перед своим ворогом смертным, и вроде бы как сказать нечего. Да и о чем говорить с нелюдем? Только об одном. Ну, так о том сам Мыкола скажет. – Суд тебя ждет, пан Мацапура-Коложанский, а после суда – огонь пекельный. Дрогнул голос Мыколы. Понимала Ярина, что держит себя Еноха-старший из последних сил. И то – каково с убийцей родного батьки речи вести? – И чтоб огонь тот хоть на чуток меньше жег, сделай единое доброе дело в жизни своей упыриной: поведай, чего кнеж тутошний супротив нас, супротив Войска Запорожского удумал? Скажи – и умирать тебе легче станет. А живым тебя все одно не выпустим. Так и знай! Не ответил Дикий Пан – молчал. Даже губами шевелить перестал. Нахмурился Мыкола, хрустнул пальцами, кулаки сжимая. – Или, думаешь, подмоги дождешься? Так подмога за стенами, а мы – тут. Не скажешь – мучить начнем смертно. И огонь тебе будет, и железо. Сам пытать стану – не побрезгую. Потому как не человек ты – нелюдь и всему поспольству ворог. Ты не скажешь – боль твоя скажет! Даже Ярине не по себе стало от слов таких. Знала – не шутит Мыкола. Не побоится руки замарать. Поднял голову Дикий Пан. Приподнялся грузно – дрогнула клетка. Вперед подался, ручищами за прутья взялся. Посмотрел... Сжала Ярина Мыколину руку. Ой, и страшно смотрел Мацапура! И не на Еноху прямо ей в глаза. И почудилось девушке, будто слышит она панский голос: – Вызволи меня, Ярина Логиновна! Вызволи – не пожалеешь! В самую душу слова неслышные западали. Отшатнулась панна сотникова, глаза ладонями закрыла. Но невидимый голос только загустел, сильнее стал: – Ой, не пожалеешь! А не вызволишь – сама погинешь, и батька твой погинет, и хлопцы все твои. И весь мир погниет! И отозвалась душа. Страхом – и надеждой. И уже вспомнила панна сотникова, где Еноха-старший ключ от клетки железной прячет. – Вызволи-и-и!.. – Что с тобой, Яринка? Очнулась. В Мыколину руку вцепилась. – Уйдем, Мыкола, уйдем! А как уходили, снова услыхала тяжелое, грозное, неотвратимое: Вызволи-и-и-и!