Текст книги "Перепутья"

Автор книги: Антанас Венуолис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

XLI

Извилисты и широко разъезжены сухие дороги вдоль Немана. Проходят они через леса, через поля, поднимаются в горы, опускаются в глубокие овраги, взбираются на обрывы. То удаляются они от Немана, то снова приближаются к самому берегу и одним концом упираются в Пруссию, а другим – в Литву. Ежегодно двигаются по ним из Европы огромные полчища чужеземных рыцарей, шагают крестоносцы. В Литву они везут с собой новые пушки, тараны, тащат оружие, распятия и святые образа. Из Литвы возвращаются отягощенные военной добычей, множеством пленных. Возвращаются уставшие и поредевшие, но убежденные, что заслужили отпущение грехов и спасение!

Литовцы тоже часто направляются по этим дорогам в Пруссию и на обратном пути везут с собой добро крестоносцев, гонят пленных, радуются, что отомстили и отплатили кровью за кровь.

Не любят поодиночке ездить по этим дорогам, проходящим по сухому берегу Немана, купцы, не встретишь на них путника. Уже второе столетие здесь, на самых плодородных и когда-то густо обжитых землях возле Немана, не селится человек. Все бегут подальше от Немана, подальше от этих дорог и устраиваются где-нибудь за лесами, за болотами, лишь бы в стороне от этого тракта. От Нявежиса до Клайпеды и границы с Пруссией одни лишь высокие замки стерегут эту плодородную, но почти не населенную землю. И литовцы, и жемайтийцы, и немцы здесь только мечами рубятся, воюют, но хлеб не выращивают. А там, за Неманом, в когда-то процветавшей Судуве, весь край именем Христа и святой девы Марии превращен в пустыню, уже давно поля лесами заросли, дороги корягами ощетинились, и во всем крае чаще повстречаешь дикого зверя, чем человека.

Едут крестоносцы по сухой дороге вдоль Немана и даже думать не думают о какой-либо опасности: литовцы разорены; жемайтийцы порабощены; мечи и щиты отдали они своим оруженосцам; военную добычу везут братики и кнехты… По утрам они долго спят, долго собираются в путь и заботятся только об одном: как бы не разбежались пленные и как бы те же самые кнехты не разворовали награбленное.

Уже и до Пруссии недалеко.

– Благородный брат Мартин, меня вот что удивляет: уже второй день едем мы по Жемайтии, а я еще ни одного живого жемайтийца не видел. То ли они так боятся нас, то ли привыкнуть не могут? – спросил Марквард фон Зальцбах своего попутчика рагайнского комтура Мартина.

– Благородный брат, это мы их не видим, а они за нами днем и ночью, как волки, следят. И пусть только кто-нибудь из нас в лесу отстанет – сразу же разделаются, даже труп не найдем. Жемайтийцы – это дикий отросток рода человеческого, вроде волков: сколько ты их ни крести, сколько ты их ни ласкай, а они все равно в лес глядят. Вот хотя бы и здесь, вдоль Немана, ведь такие плодородные земли, а они в леса убегают. – И рагайнский комтур, тревожно оглянувшись, глубоко вздохнул.

– Ну и хорошо, брат Мартин, пусть они себе в леса убегают, а здесь мы своих поселим, немцев.

– Пустые мечты, благородный брат.

– Почему же пустые мечты, брат: неужели мы сегодня ради того кровь проливаем, чтобы Витаутаса на трон великих князей литовских в Вильнюсе посадить? Разве для того несем мы им святую веру, западную культуру, для того даруем их душам жизнь вечную, чтобы они потом снова из своих земель на нас нападали? Вот это и впрямь были бы пустые мечты!

– Благородный брат, ты еще не знаешь жемайтийцев, а я хоть сейчас готов поклясться, что они сторицей отплатят нам злом за крещение, за вечную жизнь души и за все то хорошее, что мы сделали для них и делаем для князя Витаутаса. Они такие хитрые бестии, что их не поймешь даже. Вот хотя бы и в этом походе: князь свои полки удвоил, а какая нам от этого польза? Правда, везем кое-какую добычу и нескольких пленных взяли, но скольких голов все это нам стоило? Если подсчитать, то за каждого пленного двух своих отдали…

– А ты, брат комтур, добавь, сколько их пало в битвах, сколько мы вырезали в деревнях детей, стариков и женщин, вот и получится, что за каждого нашего они отдали по пять-шесть своих голов.

Комтур Мартин ничего не ответил, и некоторое время оба ехали молча. Но взволнованный комтур не мог долго молчать и снова заговорил:

– Я думаю, благородный брат, мы должны Витаутаса не на трон великих князей литовских сажать, а задушить его и самим прорываться через Жемайтию и рассечь владения язычников, чтобы постараться соединиться с братьями меченосцами на побережье Балтийского моря. Пока мы не возьмем Жемайтию в железное кольцо, до тех пор не видать нам ее как собственных ушей, пусть папа римский и император даже в третий раз нам ее подарит!

Маркварду фон Зальцбаху не понравились слова комтура и его слишком прямолинейная политика. Он ответил:

– Брат комтур, ты слишком благороден, и все видится тебе только в черном цвете: да, своего врага надо осуждать, но всегда совершаешь проступок, если делаешь это необоснованно и закрываешь глаза на его хорошие качества противника. Доскональное изучение и познание своего врага равно победе. Несколько лет назад я сам был в плену у князя Витаутаса и убедился, что это человек благородного нрава и рыцарской души, хотя он и родился язычником. Если наш орден использует его для достижения своих целей, то все это делается ad majorem dei gloriam. И с ним нам сопутствует удача. Мечтал ли когда-нибудь орден о том, что сегодня он дойдет до Медининкай, Кернаве, Лиды и Крево? Думали ли братья, наши предшественники, что сегодня город Вильнюс будет увенчан крестами трех храмов господних? Сидел ли когда-нибудь князь Жемайтии за одним столом с великим магистром нашего ордена, обсуждая общие дела? Не мечты пустые, благородный комтур, а твой страх пустой. Помню, когда я воевал в Венгрии с турками и сарацинами, уже тогда говорил, что на войне не столько крови, сколько политики, коварства, посулов… Но великий магистр не внял мне… И чего дождались?!

Марквард фон Зальцбах почувствовал, что он не в меру погорячился и, желая смягчить свои слова, добавил:

– Недавно мы боялись и ногой ступить в языческие владения, а сегодня едем по ним даже без всякой охраны!

– Ваша правда, благородный брат, одной ногой в языческие владения мы уже ступили и добились этого в результате столетней жестокой кровопролитной войны, благодаря коварству и сговору с языческими князьями, но какие силы таятся там, в этих владениях, и дальше за ними, мы по сей день не ведаем. А на Жемайтийском взморье испокон веков язычники жгут свой священный огонь, поклоняются своим богам; даже те, которые крещены нами, ежегодно отправляются на свое взморье и там снова становятся язычниками… Скажи, благородный брат, почему на сей раз так мало жемайтийцев пошло с нами в Литву? Может быть, они отправились к своему морю? Я боюсь согрешить перед своим добрым господом, но не кажется ли тебе, что язычники, подстрекаемые своими кривисами, опять готовятся к бунту… И князь ведет себя как-то подозрительно.

– Пустой страх, брат комтур, – улыбнулся Марквард фон Зальцбах. – Князь у нас – что медведь на цепи: как орден играет, так он и танцует. Теперь, когда наши замки охраняют все побережье Немана до самого Гродно, никакие восстания жемайтийцев нам не страшны. Позднее из этих замков мы будем следить и за действиями Витаутаса в Вильнюсе и не позволим ему воцариться в Литве. Слава всевышнему, дела у ордена еще никогда не шли так удачно, как теперь. А цель, служащая вящей славе господа и благу ордена, оправдывает любые средства.

Комтур Рагайне уже ничего не ответил. Он ехал молча и озирался по сторонам. Желая как-то оправдать свои оптимистические взгляды на жемайтийцев, Марквард фон Зальцбах после паузы заговорил снова:

– Язычники-то они язычники: и дикие, и упрямые, и со всякими нечистыми силами общаются, а, гляди, воровать – друг у друга не воруют, со своими женщинами не прелюбодействуют… Даже наши братья в этом отношении грешат, а они – нет!

– Невелика заслуга, благородный брат; поступают они так не потому, что святым духом преисполнены, а просто такова их природа. Таковы уж у них обычаи, – ответил комтур.

Солнце уже поднялось высоко над лесом и начало припекать спины.

Рыцари растянулись длинной вереницей; передних частей и обоза уже не было видно.

– На самом деле, какой пустынный край, – как бы сам себе сказал Марквард фон Зальцбах и, оглядевшись, добавил: – Только и слышно: ночью – волки, днем – вороны.

Широко зевнув, он вытащил из кармана четки и стал молиться.

Комтур тоже взял в руки четки, висевшие у пояса, но слова молитвы путались в голове: в лесу каркали вороны, хотя в небе ни одной птицы не было видно.

Вдруг рагайнский комтур увидел, как братики и кнехты, спокойно ехавшие впереди, вдруг хлынули в сторону от леса и, сталкиваясь, сбивая друг друга под копыта лошадей, помчались назад. Тем временем и над головой комтура что-то прожужжало, словно стая скворцов, и несколько стрел отскочило от его доспехов, вонзилось в землю, остальные пролетели мимо. Воины, ехавшие в первых рядах, рухнули на землю, у других споткнулись лошади, и все перемешалось. Выпустив из рук четки, Марквард фон Зальцбах схватился за меч. Прозвучали трубы, раздались команды начальников, ругань раненых, и, когда выбежали из леса жемайтийцы, завязался жестокий бой. Осторожный рагайнский комтур быстро собрал свои отряды рыцарей и несколько хоругвей, построил в боевые порядки и приготовился к бою, но тут в страшной панике на них навалились кнехты и братики, и все перепуталось. Жемайтийцы рубили их мечами, били окованными железом палицами, кололи копьями; и пешие, и конные смешались с крестоносцами. Ворвавшись в самую гущу врага, Судимантас забыл о своих обязанностях предводителя и свирепо размахивал палицей во все стороны; боярин Мишкинис со своим отрядом отделил войско наемников от рыцарей и оттеснил его к Неману… Лязг мечей, глухие удары палиц, крики и ругань разъяренных людей эхом отдавались в лесу и, казалось, что там тоже идет смертельный бой.

Но недолго жемайтийцы успешно крошили палицами головы рыцарей и кнехтов. Опытный военачальник Марквард фон Зальцбах, пожертвовав несколькими своими рыцарями, быстро отступил, перестроился и железной стеной пошел на жемайтийцев. Жемайтийцы тоже построились в боевые порядки, схватились с крестоносцами и вскоре, «растерявшись», стремглав пустились в лес. Крестоносцы бросились в погоню, но в это время по приказу Судимантаса по одной просеке пронесся резерв жемайтийцев. Крестоносцы увидели его, спохватились и вернулись назад. Тогда Судимантас снова бросился на них из леса и снова, словно испугавшись, побежал обратно, но крестоносцы сражались только в поле и на дорогах и не позволяли заманить себя в пущу. Жемайтийцы того и добивались: скрываясь в лесу, который тянулся по обеим сторонам дороги, они сопровождали крестоносцев, пускали по ним стрелы, бросали сулицы и на выбор уничтожали лошадей и тех воинов, которые были слабее защищены броней.

Марквард фон Зальцбах, уяснив себе, что в такой обстановке он потеряет много всадников, и желая защитить награбленную добычу и пленных, двинулся прямо на отряд Мишкиниса, туда, где по всему фронту тоже шел бой и жемайтийцы заманивали крестоносцев в лес. Вскоре Мишкинис был растоптан, его отряды рассеяны; построив кнехтов и братиков, крестоносцы перешли в наступление. Жемайтийцы уже успели отбить несколько десятков повозок и затолкали их в лес, много разбежалось пленных, но больше ни одной повозки рыцари не отдали и сражались, выдерживая боевое построение.

Судимантас увидел, что его отряды тают, а силы уже на исходе. Был брошен в бой и резерв, позвали и боярина Скерсгаудаса из ивняков возле Немана, но даже это уже не могло спасти положение. Однако жемайтийцы не хотели смириться с поражением и, рассыпавшись на мелкие отряды, нападали на крестоносцев из засад.

Все время ожесточенно сражался и Кулгайлис. Он заметил среди крестоносцев одного из тех, что напали на деревню Парайсчяй и заживо сожгли его родных и товарищей. Кулгайлис сразу узнал его. Это был Оскар Фукс, тот самый, который в деревне так жестоко обращался со стариками, похотливо приставал к женщинам, а позже, провалившись в трясину, призывал на помощь братьев, чтобы те спасли его от злого духа. Теперь Оскар Фукс командовал отрядом и, сидя на коне, не столько рвался в бой, сколько кричал и размахивал мечом.

Кровь хлынула в голову Кулгайлису, он стиснул зубы, но Оскар Фукс был осторожен и только издали размахивал мечом.

– Эй ты, чертов выродок, иди сюда, попробую, крепка ли твоя голова! – позвал его Кулгайлис и погрозил палицей.

Оскар Фукс выпучил глаза, разинул рот и опустил меч: он узнал того жемайтийца, который так хитро завел в болото отряд крестоносцев. Узнал и удивился, но именно это и погубило его: Кулгайлис пришпорил своего коня, двумя прыжками оказался рядом с Оскаром Фуксом и палицей вышиб его из седла. Крестоносец закричал, хотел бежать, но, увидев, что жемайтиец опять замахнулся палицей, бросил меч и, подняв руки вверх, взмолился: «Жемайтен, пощади!» Но жемайтиец его не пощадил.

Жемайтийцы были рассеяны, но не разбиты. Они отступили в лес, но не разбежались. Перед наступлением сумерек Марквард фон Зальцбах отошел к Неману и построился цепью. Он уже не хотел идти в Пруссию, так как прекрасно сознавал, что ни Пруссии, ни Велиуоне никакая опасность со стороны жемайтийцев не грозит. Ночью он повернул обратно в Риттерсвердер, но Судимантас по лесу обогнал его и остановил. Крестоносцы подумали, что за ними погнались войска из Риттерсвердера, что восстала вся Жемайтия, и быстро пустились по берегу Немана к Велиуоне. Судимантас наступал им на пятки и всю дорогу пометил трупами крестоносцев. От Велиуоны он вернулся назад и осадил Риттерсвердерскую крепость.

Вернувшись из похода, Витаутас отдал крепость отрядам Судимантаса на разграбление, а потом сжег ее; гарнизон крестоносцев был пленен.

Приказав своим боярам уничтожать другие замки, построенные крестоносцами в Жемайтии, князь Витаутас со своими полками вернулся в Гродно.

XLII

Переполошились крестоносцы в Мариенбургском замке, словно потревоженное осиное гнездо. Орден поспешно объявил новый набор в свои войска, отослал папе римскому и императору жалобу на князя Витаутаса и немедленно отправил во все католические страны гонцов с мольбой о помощи против восставших жемайтийцев, которые, мол, отрекаются от христианской веры, сжигают кресты, святые образа и снова начинают поклоняться языческим идолам. Из Мариенбурга в Велиуону спешно прискакал великий магистр ордена и попытался заставить чужеземных рыцарей снова пойти в Жемайтию. Но чужеземцы сами едва не восстали против ордена и все через Пруссию отправились домой.

Недобрые вести приходили в Велиуону из Жемайтии. Великий магистр ордена ежедневно узнавал о восстании все новых областей Жемайтии, об осаде и взятии все новых и новых замков ордена. Наконец, когда опасность стала угрожать и самой Велиуоне, он возвратился в Мариенбург.

У ордена долго не было никаких вестей от комтура Германа и рыцаря Греже, которые по приказу князя Витаутаса «охраняли» один Новое Гродно, другой – Меттенбург. Наконец пришла весть и из этих замков. Принес ее сам комтур Герман.

– Милосердный господи боже, комтур Герман, а где твои хоругви, где твои рыцари, кнехты… пушки, тараны?.. – с такими словами удивления встретил его великий магистр ордена Конрад Валленрод.

– Благородный брат магистр, милосердный господь на сей раз был немилостив к нам и за грехи наши заставил нас испить эту горькую чашу до дна: мои пушки, хоругви, мои верные братья рыцари и кнехты – все остались в плену у князя Витаутаса, а рыцарь Греже перешел на его сторону!..

– Рыцарь Греже?! – всплеснул руками великий магистр ордена и опустил голову.

– Да, брат магистр, рыцарь Греже предал нас, – подтвердил комтур Герман и тоже опустил голову.

– И вы не пронзили его мечом?! – испепеляя комтура злым взглядом, спросил маршалок ордена Энгельгард Рабе.

– Значит, он остался жив? – загорелся яростью граф фон Плауэн.

– Братья во Христе, – тихо заговорил комтур Герман, – позвольте мне хоть кратко рассказать, как все произошло. Возвратившись из Риттерсвердера, князь Витаутас начал спешно укреплять Гродненский замок. Он пригласил себе на помощь кнехтов, наемников и многих других людей из Нового Гродно и Меттенбурга. Мы подумали, что Гродно угрожает какая-нибудь опасность со стороны литовцев или поляков, и охотно отпустили своих людей. Про Риттерсвердер тогда мы еще ничего не знали. Вдруг, через несколько дней, пришел в Меттенбург рыцарь Греже со своими хоругвями. Мы приняли его как друга. Но, едва ступив в замок, он сразу же обезоружил наш гарнизон, снял со стен стражу и объявил, что все он делает по приказу князя Витаутаса и что мы являемся его пленниками. Комтур замка, благородный брат Фридрих, схватился за оружие и хотел на месте убить предателя, но тут же свалился, пронзенный мечом Греже; я был тяжело ранен в руку; погибло еще несколько рыцарей… Были убитые и среди бояр Витаутаса… Потом всех нас выгнали… выгнали из замка, а замок подожгли!..

И, не выдержав, комтур Герман заплакал.

– Подожгли на наших глазах, – сквозь слезы продолжал комтур, – остальных погнали в Гродно как пленных, а мне, старому рыцарю, объявили постыдную милость… Не хотел я этой пощады, но меня с двенадцатью кнехтами переправили через Неман и приказали пешком отправляться в Пруссию через пущу Судувы и сообщить тебе, благородному магистру ордена… и всему ордену, что…

Комтур Герман спрятал лицо в ладонях и в отчаянии умолк. Ему подали воды и стул. Сев, он долго не мог начать говорить.

– Что этот предатель приказал тебе, брат комтур, сообщить ордену? – нетерпеливо спросил маршалок.

– Он приказал сообщить только так: ничто никому даром не проходит… и…

Комтур Герман снова захлебнулся плачем.

Вельможи внимательно слушали.

– Что – «и»? – потеряв терпение, спросил граф фон Плауэн.

– И что его мести еще не конец!

Все переглянулись и в задумчивости долго молчали.

Граф фон Плауэн отвел великого магистра ордена к окну и начал с ним шептаться. Маршалок ордена опустил голову и задумался. Потом он принялся ходить по залу, а все остальные смотрели на несчастного, измученного комтура Германа и не могли понять, то ли он совсем свихнулся, то ли прикидывается таким, желая избежать ответственности.

– А сколько осталось у нас заложников Витаутаса? – спросил комтура крепости стоявший возле окна великий магистр.

– Из важных – только князь Жигимантас ⁵⁷57
  Жигимантас (Сигизмунд; 1365–1440) – великий князь литовский (1432–1440). Сын Кестутиса. Был заложником у крестоносцев с 1389 по 1398 год.


[Закрыть], брат Витаутаса.

– А смоленский князь?

– По твоему приказу, благородный брат, он перевезен в Юрбаркас вместе с князьями и боярами Белза ⁵⁸58
  Белз – город на севере современной Львовской области.


[Закрыть].

– А Юрбаркас?.. Ах да, Юрбаркас уже взят! – и великий магистр ордена с выражением скорби на лице махнул рукой и вышел.

– Хитрый лис, всех заложников выманил, – вздохнул один из вельмож.

– Я уже тогда писал великому магистру, что и княгиню не следует отпускать в Литву, но никто меня не послушался, и вот что получилось, – заметил рагайнский комтур.

– Скажи мне, брат Герман, – обратился к комтуру граф фон Плауэн, – ты говорил, что тебя отпустили с двенадцатью кнехтами, с тобой пришли пять, а где же остальные семь?

– Один сбежал, околдованный лесными духами; двое погибли в трясинах судувских лесов; одного задрал медведь; одного пронзил стрелой дикий человек, а двое заболели лихорадкой и остались на границе Пруссии.

– А как же вы нашли дорогу через судувские пущи?

– Шли без всякой дороги и только следили, чтобы утром солнце было позади нас, а на закате – спереди; в полдень, когда тень самая короткая, мы держались так, чтобы солнце светило нам прямо в левый бок. И вот за одиннадцать дней добрались до прусских земель.

– И все лесами? – спросил граф фон Плауэн.

– Все лесами, достопочтенный граф. Иногда целый день шли, словно по подземелью, и только забравшись на высокое дерево, видели небо и солнце… Страшные леса, достопочтенный граф.

– А людей в судувских лесах встречали, жилища видели?

– Кое-где встречали, но люди, завидев нас, сразу убегали в пущу. Хозяйства они никакого не ведут, только репу сажают. Промышляют охотой. В хижинах повсюду находили сушеное мясо, орехи, грибы и печеную репу. Люди, которых мы видели только издали, выглядят очень страшно: полуголые, волосатые, на голове колтун. Единственное их оружие – это лук или палица, а любимая еда – печеная репа. В одном месте нашли мы что-то похожее на избы. Оказывается, там живут егеря Витаутаса, но и они, завидев нас, вскочили на лошадей и удрали. Встречали и совсем диких людей… Однажды смотрим: в болоте что-то копошится; подходим ближе – голые ребятишки: грязные, волосатые, животы раздутые, лица опухшие. Увидели нас – и как начнут визжать. Из кустов выскочил сначала мужчина с огромным животом, потом толстая, с большими грудями, словно мешками, женщина, и сразу умчались в лес. А детишки тут же попрятались в болоте. Даже поймать ни одного не успели.

– А какой дикарь пронзил стрелой кнехта?

– Да мы и не разглядели как следует: мелькнул в кустах колтун, просвистела стрела, кнехт и свалился.

– А почему, комтур, у тебя лицо такое, будто исколотое?

– Это комары судувских лесов покусали: сохрани господи, днем еще туда-сюда, а ночью – прямо-таки тучи. Если б я без огня хоть на часок заснул, выпили бы всю кровь до последней капли и через одежду.

– А где вы ночевали?

– В лесу. В неосвященных избах боялись спать. Все равно ночью не засыпали, а днем – какой там отдых: на землю ляжешь, небом накроешься, а комары даже дыма не боятся.

– Ну, а как злые духи – они вас не трогали?

– Как же не трогали; но у меня в щите были святые мощи, а в рукояти меча – горсть земли с гроба господня. Кроме того, целыми ночами, освященным мечом очертив круг, мы жгли костры, беспрестанно молились, перебирали четки и крестились на все стороны.

– И бывало спокойно?

– Какое там спокойно: целую ночь уханье, свист, стоны; то чихнут, то закашляются; но мы закрывали глаза и не смотрели, а только творили молитву… Один кнехт не выдержал и, когда злой дух чихнул, посмотрел… потом вскрикнул, заметался, перескочил через очерченный мечом круг и исчез в темени пущи.

– И вы не погнались за ним?

– Кто там погонится: только услышали, как что-то закричало, зашипело, загрохотало и с хохотом понеслось по лесу… Если б не мой щит и горсть святой земли, никто из нас не вернулся бы…

– А почему ты дрожишь?

– Меня все время лихорадит, достопочтенный граф, и голова страшно болит…

И комтур Герман снова спрятал лицо в ладонях. Помолчав, он обратился к собравшимся в зале братьям и сказал:

– Братья во Христе, достаточно нам проливать невинную кровь: литовцы такие же люди, как и мы… Простите меня…

Комтур Герман не только выглядел больным; казалось, что его кто-то сглазил, или он сам немного тронулся. Лицо его пожелтело, глаза лихорадочно блестели, щеки горели, а когда он говорил, то всем ртом ловил воздух и здоровой рукой поглаживал грудь. Маршалок ордена посоветовал ему отдохнуть, но комтур Герман сразу же отдал ему свой меч и попросил отпустить его в монастырь до конца дней. Потом комтур пошел в храм и, в ожидании ответа, лег крестом перед главным алтарем.

Страшные вещи рассказывали в Мариенбургском замке и остальные пять кнехтов, оставшиеся в живых. Казалось, они тоже были не в своем уме: очень усталые, пожелтевшие, исхудавшие, они все время кутались в шубы, дрожали, и трудно было отличить, когда они лгут, когда говорят правду и когда бредят.

Вечером собрался большой совет ордена.