Текст книги "Перепутья"

Автор книги: Антанас Венуолис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

XLIII

– Если мы сейчас тронемся, светлейший князь, то прибудем в Островец не намного раньше короля и королевы, – сообщил вошедший в горницу боярин Рамбаудас и, держа обеими руками меч, остановился напротив князя Витаутаса и княгини Анны.

– А где теперь король Ягайла? – спросила княгиня Анна.

– Только что прибыли два гонца и сообщили: светлейший польский король Владислав со светлейшей королевой Ядвигой уже выехали из Дрогичина и направляются прямым путем в Островец, не заезжая ни в Волковыск, ни в Слоним, – объяснил Рамбаудас.

– А когда он прибудет в Островец? – снова спросила княгиня.

– Если король не пожелает поохотиться в Островецкой пуще и если не свернет с дороги, то от Дрогичина до Островца день пути.

– А нам сколько? – спросил князь.

– Нам, если выедем сейчас же и нигде не задержимся, от Слонима немногим больше, чем полдня пути.

– Хорошо, можем трогаться… Да, правда, Рамбаудас, позови ко мне боярина Греже.

– Слушаюсь, светлейший князь. – Боярин Рамбаудас поклонился и вышел.

– Почему-то мне кажется, что Греже ходит сам не свой, – заметила княгиня Анна своему мужу.

– Конечно, поначалу будет чувствовать себя неловко: не так-то легко сбросить с себя не только платье, но и дух крестоносца. Наверно, и Маргариту все время вспоминает: он не уверен, что найдет ее в Островце. Я думаю, теперь в Мариенбурге на него всех собак вешают… Но ничего. Ты, княгиня, будь с ним поласковей. И Книстаутайте утешь. Я тоже про них не забуду. Не забуду и ее братьев.

Через некоторое время дверь распахнулась, и в горницу вошли бояре Рамбаудас и Греже. Рамбаудас встал в сторонке, возле двери, а боярин Греже сделал два шага к столу, за которым сидели князь с княгиней, и, левой рукой придерживая выглядывавший из-под плаща меч, низко поклонился.

– Боярин Греже, от Слонима ты будешь сопровождать уже не меня, а княгиню и, надеюсь, станешь так же преданно ей служить, как служил мне, – сказал ему Витаутас и ласково посмотрел на бывшего рыцаря крестоносцев.

– Сегодня я счастлив вдвойне, светлейший князь и светлейшая княгиня, – с изящным поклоном ответил бывший рыцарь.

– А завтра, боярин, ты будешь счастлив втройне… втройне, – улыбнулась княгиня, подчеркивая слово «втройне».

– По вашей милости, светлейшая княгиня.

– Боярин Юргис, платье литовского боярина идет тебе больше, чем белый плащ крестоносцев с черными крестами… Вот удивится Маргарита, увидев тебя. – И княгиня сама обрадовалась.

Боярин Греже снова поклонился и, смущенно улыбнувшись, покраснел.

– Скажи мне, боярин Греже, как ты думаешь, что станут предпринимать крестоносцы, узнав о нашем союзе с королем Ягайлой?.. Нападут ли они на нашу Жемайтию или пойдут на польские земли? – спросил Витаутас.

– Трудно сказать, светлейший князь, но я думаю, что после такого удара они пока ничего предпринимать не будут: уже и прежде в ордене всякое говорили о великом магистре Конраде Валленроде, а теперь, полагаю, просто объявят его предателем, и состоятся новые выборы.

Князь Витаутас в задумчивости молчал.

– Я считаю, – поразмыслив, продолжал боярин Греже, – что теперь они не пойдут ни на нас, ни на поляков, а будут готовиться к решительной схватке… Граф фон Плауэн и раньше резко возражал против маленьких походов на Литву. А теперь в Мариенбурге его мнение будет значить больше, чем мнение великого магистра.

– Хорошо, – со вздохом сказал князь, – пусть они там точат оружие, а мы тем временем отточим свои языки, чтобы суметь противостоять краковским епископам и вельможным панам… Теперь поляки для нас опаснее, чем крестоносцы… Не знаешь, Рамбаудас, много ли шляхты и епископов сопровождает королевскую чету?

– Краковский епископ, два королевских каштеляна, несколько прелатов и около сотни вельможных панов со своими женами.

– А остальная свита?

– Не больше нашей.

– Ну, тогда хорошо. Наверно, пора уже. Давайте трогаться, – сказал князь и вышел из-за стола.

Посмотреть на князя и княгиню собрались из всех окрестных деревень толпы людей, и небольшой городок Слоним превратился в шумный лагерь.

Когда князь с княгиней вышли из избы, плотная толпа зевак всколыхнулась; мужчины сняли шапки, некоторые опустились на колени.

Боярин Рамбаудас снял шапку и, повернувшись к князю, воскликнул: «Да здравствует!». Толпа подхватила его клич, и все наперебой закричали:

– Да здравствует наш князь!..

Князь выехал из окружения своих бояр и одарил всех кричащих и ликующих многозначительным взглядом; княгиня швырнула в толпу несколько горстей новых сверкающих монет. Возле крыльца образовалась давка; все бросились на землю, хватали, ловили блестящие медяки, вырывали их друг у друга, толкались, кричали… Дальние, которые забрались было на заборы, на крыши, теперь, увидев, что княгиня бросает деньги, стремглав скатились вниз и принялись проталкиваться ближе к крыльцу. Княгиня подала боярину Греже мешочек с медяками и приказала бросать их в толпу подальше. Но и после этого не обошлось без давки и шума: одних сильно помяли, других свалили на землю, втоптали в грязь чью-то шапку, у кого-то сорвали с головы платок…

Вдруг толпа вздрогнула, заволновалась, все повернулись назад и увидели приближающийся отряд всадников.

– Кто там? – спросил князь Витаутас стоявшего рядом островецкого воеводу.

– Это наш боярин Морозов, старик. Он со свитой прибыл выразить тебе свое почтение, – объяснил воевода.

– Морозов! Русский! Знаю, знаю, – обрадовался князь, – я еще от отца слышал, что русские – наши лучшие и самые верные союзники против крестоносцев и меченосцев.

Когда конный отряд приблизился, вперед выехал седой старик. Двое слуг придержали стремена и помогли боярину слезть с коня.

Древний старик, облачившийся в старомодное военное платье, с трудом передвигал ноги. Он не мог удержать голову, которая беспрерывно тряслась, весь дрожал, его длинная седая голова колыхалась, губы тряслись. Слуги вложили в его дрожащие руки поднос с хлебом-солью.

– Будь здоров, наш князь! Бью тебе челом и прошу принять наш хлеб-соль. – И, с этими словами вручив князю поднос, боярин, придерживаемый двумя слугами, поклонился и рукой притронулся к земле.

Князь принял подношение, отведал хлеб-соль и, передав поднос рыцарю Греже, поздоровался с боярином.

– Спасибо! Здравствуй, старина! – И, сделав шаг вперед, похлопал боярина рукой по плечу.

– Я верой и правдой служил отцу твоему, князю Кестутису. Ходил с ним на Балгу, бил ляхов. Два раза был ранен… – И старый воин хотел распахнуть на груди платье и показать свои былые раны.

– Знаю я тебя, старина, знаю. Спасибо. Как живешь? В чем нуждаешься?

– Чего? – пробормотал старик.

– Он глухой и почти не видит, – объяснил князю воевода.

– Сколько же ему лет?

– А кто его знает: может, сто, может, полтораста. Ведь еще совсем недавно он с двумя слугами на медведя ходил.

Князь пошептался с воеводой и крикнул старику в ухо:

– Жалую тебя казной, старина!

– Чего? – снова прошептал боярин.

Все притихли.

– Будь здоров! Живи еще долго, долго! – еще громче крикнул боярину в ухо князь и, прощаясь, похлопал его по плечу.

Похлопала боярина по плечу своей рукой и княгиня.

Провожающие оттеснили толпу в сторону; двое бояр подвели князю белого коня и придержали стремена. Княгиню с почестями усадили в коляску. В других колясках разместились боярыни из ее свиты, туда же были сложены платья, вещи княгини; все бояре и провожающие быстро заняли свои места возле колясок и рядом с князем, и красочная кавалькада растянулась через весь городок.

Толпа сопровождала кавалькаду, многие бежали огородами, перекатывались через заборы и торопились обогнать всех, чтобы еще раз вблизи увидеть князя и княгиню. Провожая их, все кричали:

– Да здравствует наш князь!

Некоторые и верхом, и пешком провожали князя до самою Островца.

Чем ближе подъезжала кавалькада к городу, тем больше собиралось вокруг нее конных и пеших, которые толпами и поодиночке бежали по полям, выходили из лесов, ждали на дороге и, обнажив головы, беспрерывно приветствовали:

– Да здравствует наш князь!..

Князь со своим двором приехал в Островец в полдень. Хлебом-солью встретили его местные бояре, белорусские священники и толпы людей. В церкви звонили в колокола.

Никогда еще, даже в больших сражениях, так сильно не билось сердце у Юргиса Греже, как теперь при виде стен Островца. Он задрожал, пришпорил коня и, когда толпа преграждала путь, готов был мечом прокладывать себе дорогу. Он устремлял свой взгляд далеко вперед, к стенам и воротам замка, где собрались местные бояре, и все искал свою возлюбленную Маргариту. Но ни ее, ни ее матери нигде не было видно.

«Неужели и из Островца их вывезли?» – мелькнула мысль в голове Греже, и он глянул на князя.

Но князь разговаривал с польским вельможным паном, островецким боярином Кристином, а княгиню окружали островецкие боярыни, и она, казалось, совсем забыла о Маргарите и о нем.

Приняв из рук островецких бояр хлеб-соль, князь с княгиней и своей свитой, сопровождаемый ликующей толпой, вошел в город и поселился в отведенных для него палатах замка. Выходя из коляски, княгиня Анна снова бросила в толпу несколько горстей блестящих монет.

– Светлейшая княгиня, а где же моя Маргарита? Где же боярыня Книстаутене? – на крыльце спросил боярин Греже и пожаловался: – Может быть, и отсюда их увезли?

– Терпение, боярин Юргис, они здесь – я уже узнала от островецких боярынь.

– Милостивая княгиня, – поцеловал ей руку Греже, – позвольте мне первому увидеть их.

– Хорошо, боярин, но ведь здесь они считаются не нашими заложницами, а крестоносцев. Уже некоторое время они находятся в ведении краковского воеводы. Только по его приказу островецкий воевода освободит их!

– Княгиня, значит, сегодня я еще не увижу их?

– Терпение, боярин Юргис. Увидишь еще сегодня, только надо дождаться короля Ягайлу, а с ним прибудет и краковский воевода.

– Княгиня, прикажите мне самому побеспокоиться об освобождении благородных женщин, а я вызволю их и без согласия краковского воеводы: они не заложницы и не немки – они были коварно похищены, и позор тому рыцарю, чья дама сердца томится в неволе, а он с мечом в ножнах ждет ее освобождения у ворот замка.

– Боярин Юргис, будь столь же терпеливым и прозорливым, как твой князь: придет время – рассчитаешься со всеми врагами, а теперь превратись в змея. Я не хочу видеть тебя с опаленными крыльями. – И княгиня скрылась в своих комнатах.

XLIV

Не успел князь Витаутас даже осмотреться на новом месте, как в Островец прискакали гонцы и сообщили, что король Ягайла уже подъезжает. Князь взял с собой две сотни всадников и выехал за стены замка навстречу королю. Княгиня со своими боярынями ехала в коляске. За две версты от городка они встретили передовой королевский дозор, стрелков и ловчих. Все они сошли с дороги и, сняв шапки, пропустили кавалькаду князя. Ягайла со своими магнатами остановился посреди дороги и ждал, пока подъедет Витаутас. Когда князь сошел с коня, краковский епископ шепнул королю, чтобы он поступил так же.

Вышли из своих колясок также княгиня Анна и королева Ядвига.

– Ура светлейшему королю польскому и светлейшей королеве польской! – дружно поприветствовали королевскую чету вельможи, бояре и спутники Витаутаса.

Спутники польского короля растерялись: они надеялись, что литовцы добавят еще «и великому князю литовскому!», поэтому нестройно ответили:

– Niech żyję książę Witold!.. Niech żyję księżna Anna! **
  Да здравствует князь Витаутас!.. Да здравствует княгиня Анна!


[Закрыть]

Ягайла первый протянул Витаутасу руку и сильно сжал его ладонь. В эту минуту король почувствовал вину перед своим кузеном, почувствовал, что он грешен перед ним, что обидел его и толкнул в объятия извечных врагов Литвы – крестоносцев. Мелькнула у него перед глазами смерть Кестутиса ⁵⁹59
  Хотя историки предполагают, что Кестутис был задушен по приказу Скиргайлы, но в Крево он прибыл по приглашению Ягайлы.


[Закрыть]… Вдруг он часто заморгал, не выдержав, привлек Витаутаса за руку и… оба кузена на глазах у своих вельмож, бояр и спутников обнялись и троекратно поцеловались. Поцеловались и королева с княгиней. Оба государя поцеловали им руки, и тот, и другой поинтересовались их здоровьем.

– Ну, как живешь, брат? – спросил Ягайла, все еще часто моргая, и снова взял Витаутаса за руку.

– Благодарю, брат, помаленьку, – ответил Витаутас, ничуть не тронутый чувствительностью кузена.

Все бояре, магнаты и спутники держались спокойно и следили за каждым движением светлейших кузенов и их жен.

Поприветствовав друг друга, они, казалось, уже не знали, о чем говорить.

– Поедем вместе, брат, – сказал Ягайла, и, только он глянул – два магната подвели белого коня и придержали стремя. В это же время подали коня и Витаутасу. Княгиню Анну королева пригласила в свою коляску и усадила рядом с собой. Краковский епископ и князь Земовит, соперничающие между собой, поторопились оказаться справа от короля, но увидев, что бояре Витаутаса нарочно держатся на почтительном расстоянии от светлейших кузенов, тоже попридержали коней.

– Как прекрасно выглядит твоя светлейшая королева, – похвалил Витаутас и глянул на коляску королевы.

– Спасибо тебе, брат, она чувствует себя превосходно, хотя несколько устала в дороге. А как твоя светлейшая княгиня? Не устала ли, ведь путь был неблизкий?.. Хотя выглядит она прекрасно… – ответил Ягайла, и оба государя придержали своих коней, пока коляска не тронулась с места.

– Она очень хотела познакомиться с твоей королевой и увидеться с тобой…

– И мы давно не виделись, Витаутас. Постарели оба, поседели. Ты еще не так, а я – видишь. Нелегок хлеб короля.

Оба кузена разговаривали только по-литовски.

Хотя вельможные паны Ягайлы не знали литовского языка, король то и дело оглядывался назад и старался говорить потише, чтобы их не слышали другие.

– Ну, как ты с крестоносцами порвал? Много заложников оставил?

– Бояр немного, только брата Жигимантаса никак не удалось вызволить.

– А немецкие замки в Жемайтии уничтожил?

– До Велиуоны все сметены, но и Велиуона долго не продержится!

– А кто там из твоих бояр так крошит немецкие замки?

– Судимантас.

– Судимантас? Брат твоего тестя? Помню, помню. Помню я Судимантаса, помню… Отважный боярин, помню… Ну, скажи мне, брат… – И Ягайла, украдкой глянув на ехавших сзади своих вельможных панов и бояр Витаутаса, прямо спросил: – Скажи мне, брат, чего ты теперь от нас потребуешь?.. Знаешь, трудно с ними… И с шляхтой, и с прелатами трудно. И ничего я с ними поделать не могу: и привилегии дал, и от всех налогов освободил, и одарил, а им все мало и мало! – И Ягайла снова глянул на своих магнатов.

– Чего я, брат, могу требовать! Я потребую только то, что мне принадлежит.

– А что тебе принадлежит?

– Мне вся Литва, а тебе – вся Польша!

– Не согласятся они с этим, не согласятся. – Король Ягайла покачал головой и задумался.

Потом король принялся размахивать уздечкой. Сзади, из коляски государынь, донесся веселый смех.

– Но, брат, ведь твой посол, брат мазовецкого князя, плоцкий епископ Генрик от твоего имени пообещал мне все это в Риттерсвердерском замке в присутствии моих бояр! – не оборачиваясь назад и не поворачивая головы к Ягайле, заметил Витаутас.

– Да, пообещал, и я охотно отдал бы тебе все, отдал бы и Литву, и русские земли, но они не согласятся.

– Как они могут не согласиться, если ты, король, при свидетелях пообещал мне все это? И грамоту об этом составили…

– Да, брат, если бы все от меня одного зависело, но они, я хорошо знаю, не согласятся на такое. И я ничего не могу поделать с ними. Они даже меня не слушаются… Этот епископ Выш – у него больше власти, чем у меня, и он такой упрямец, такой упрямец… Он и мою дорогую королеву подбивает…

Вдруг Ягайла глянул назад, на епископа и магнатов, и, направив коня ближе к Витаутасу, вполголоса сказал:

– Они потребуют от тебя и твоей княгини верности мне и обещания, что ты будешь княжить в Литве и русских землях только до своей смерти!

Сказав это, Ягайла снова чуть отъехал от Витаутаса.

Витаутас молчал.

– Говори смело, если даже они и расслышат несколько слов, то ни епископ, ни другие мои магнаты литовского не знают. А твои ведь преданны!

– На такое я не пойду, – после долгой паузы ответил Витаутас, не глядя на Ягайлу.

Ягайла встревожился и торопливо сказал:

– И они заупрямятся. Уж я-то хорошо знаю. А ты, брат, соглашайся. Сдержишь потом свое слово или нет, а теперь, чтобы все было спокойно, соглашайся.

Позади, в коляске, снова послышался веселый смех и приятные голоса государынь.

– Нет, – коротко ответил Витаутас, опять не поворачиваясь к Ягайле.

Так беседуя, они выехали из леса. В островецкой церкви снова зазвонили колокола и, словно море, заволновалась толпа у стен замка.

– Брат, давай поедем завтра в островецкие пущи поохотиться. Я заметил, зверей здесь много. Там и поговорим с глазу на глаз. А здесь нам будут мешать.

– Завтра-послезавтра я уже должен уехать отсюда; меня ждут важные дела: не взята Велиуона… Жемайтия… Еще и с орденом придется говорить.

Ягайла вроде бы вздрогнул, быстро повернул голову к Витаутасу и уже неуверенно спросил:

– На что же ты согласишься?

– Только на то, что было предложено мне через брата мазовецкого князя Генрика.

– На это не согласятся они!.. А Скиргайла? А Швитригайла? А другие мои братья?..

– Они поклянутся хранить верность мне, а я дам им русские земли.

– Поклянутся тебе, а мне?

– Поклянутся и тебе.

– Они не согласятся клясться тебе. Не согласятся. Я-то их знаю. Этот епископ… с Земовитом между собой дерутся, а против меня заодно, и такие упрямцы… что, если они не согласятся, тогда и все остальные не согласятся… и королева…

– А может, мне удастся переубедить их? – повернувшись к Ягайле, спросил Витаутас.

– Нет, их не переубедишь, не подкупишь: это такие упрямцы, что и мою дорогую королеву…

– А если я Земовита посажу справа от тебя, а епископа – слева?

– Не делай этого, Витаутас, – испугался король, – епископ никогда не согласится. И прелаты не согласятся. Пусть они между собой дерутся. А мне нести этот крест до гробовой доски… Земовит несколько уступчивее…

– Тогда прикажи епископу вернуться в Краков.

– Не послушается! Не вернется!

– Тогда прикажи заключить его под стражу и запри в замок.

– А Рим! Что скажет Рим! – снова испугался польский король. – И Рим за него… Только ты, брат Витаутас, не разрушай больше наше единство… Беда мне с ними… Прелаты тоже хотят в епископы; Кропидло бунт поднимает, а епархий больше нет!.. Надо новые храмы строить, а откуда я деньги возьму, если они налоги платить отказались…

– Нет, не могу. Жемайтия провозгласила меня своим королем, и я хочу короноваться.

– Жемайтийским королем?

– И литовским. Ты польский король, а я должен быть королем жемайтийским и литовским. Этого требуют честь и интересы нашего государства.

– Брат Витаутас, клянусь тебе ранами Христа, что я ничего не имею против твоего коронования. Я уже слышал… Я даже помогу тебе. Ты достоин этого. Литве это необходимо. Я попрошу римского императора, он пришлет тебе корону, только теперь ты не разрушай наше единство и согласись!

– А если твои магнаты не согласятся, чтобы я короновался, если заупрямится епископ, прелаты?

– Если однажды уступишь ты, то в следующий раз придется уступить им.

Витаутас долго молчал, а потом спросил:

– И что же они мне предложат?

– Литву и русские земли без Луцка… до твоей смерти и… верность мне!

Витаутас ничего не ответил.

Толпа у замковых ворот заволновалась еще сильнее. Оба государя придержали своих коней, и, когда приблизилась коляска, Ягайла поехал рядом со своей королевой, а Витаутас – рядом с княгиней. Они молча миновали ворота замка.

Короля Ягайлу с королевой, как недавно князя Витаутаса с княгиней, тоже встречали островецкие бояре хлебом-солью. Священники окропили их святой водой.

Князь Витаутас, увидев, что польские шляхтичи стараются как бы оттереть его в сторону, чтобы все почести достались только одному королю, нарочно пришпорил коня и рядом с Ягайлой въехал в город через замковые ворота. И через город они ехали один – с одной, второй – с другой стороны коляски государынь.

Князь с княгиней, проводив королевскую чету до дворца островецкого воеводы, вернулись в замок.

– Ну как, договорились? – сразу же спросила княгиня.

– Нет, – задумчиво ответил князь.

– В этом нет ничего плохого: кто быстро договаривается, тот потом быстро ссорится… А вообще-то помирились?

– Это несложно, но что же будет дальше? – ответил все еще чем-то озабоченный князь.

– Обо всем говорили?

– Говорили.

– Не согласен?

– Он-то вроде согласен, но его магнаты не согласны.

– О господи, магнаты королем командуют! – удивилась княгиня и спросила: – Насчет чего его магнаты не согласны?

– Насчет Луцка.

– Тогда и ты не соглашайся! Без Луцка не соглашайся!..

– Они потребуют от меня и тебя клятвы в верности польской короне.

– Без Луцка – никогда! – вспыхнула княгиня.

Витаутас улыбнулся в спросил:

– А с Луцком?

– С Луцком – да.

– А если только до моей и твоей смерти? – снова улыбнулся князь.

– С Луцком – пусть: поживем – увидим… А потом, когда наденешь на голову корону, когда станешь королем всех земель, а также Луцка с Волынской и Подольской землями… И с краями Нарева и Буга… А кто из его магнатов против?

– Не знаю. Я только с королем разговаривал. Завтра узнаем… А вы о чем разговаривали с королевой?

– Мы обо всем понемногу. Королева похвалила мои янтарные бусы, восхищалась вышивкой… И я похвалила ее платье, сказала, что очень хотела познакомиться с ней…

– А она что?

– Она тоже уверяла, что очень хотела познакомиться со мной. Интересовалась твоим здоровьем.

– А насчет дел не намекала?

– Она мне ничего, и я ей ничего.

– Она тоже поедет в Вильнюс?

– Я не спрашивала, а она ничего не говорила… Она вроде бы хорошая и приятная такая, но уж ее боярыни! Спесивые, с огромными перстнями, золотыми цепочками. Одна, когда я выходила из коляски, и говорит другой, чтобы я слышала: ей, говорит, только корону на голову… Дура! А завидует, видно… Они все ненавидят меня за то, что я не королевских и не княжеских кровей. А кто из магнатов сопровождает короля? – живо спросила княгиня Витаутаса.

– Всех не знаю, видел только краковского епископа Выша, князя Земовита, краковского каштеляна Яська Топора из Тенчина, Спытку из Мельштейна, Миколая Мальджика, Сепинского и еще нескольких, знакомых мне по первому моему приезду в Краков. Спытко из Мельштейна – очень способный и справедливый боярин. Он был преданным мне человеком. Мальджик и Сепинский – тоже надежные бояре. Знаю, они не пойдут против меня. Мне неизвестно, как король, но магнаты их не любят. И они с ними не ладят.

– Маленькие вороны тоже меж собой воронов не терпят. А ты не обращай на них внимания… Князь, Спытко из Мельштейна – это краковский воевода. В его ведении находятся заключенные в островецкий замок боярыня Книстаутене с дочерью. Их держат как заложниц крестоносцев. Князь, немедленно посылай боярина Юргиса к Спытке, чтобы он освободил свою возлюбленную и ее мать. Боярин Юргис сам объяснит Спытке, что они не немки, а твои боярыни.

Князь хлопнул в ладоши и приказал вошедшему придворному позвать боярина Греже.

– Боярин Греже, вот тебе мое кольцо: отправляйся к краковскому воеводе, Спытке из Мельштейна, и передай, чтобы он немедленно освободил из островецкого замка моих боярынь, Книстаутене с дочерью, – приказал князь вошедшему Греже и подал ему кольцо.

– Князь, прикажи мне, чтобы я сам освободил их из застенка.

– Боярин Юргис, я тоже приказываю тебе первым поздравить боярыню с дочерью и попросить их прибыть из замка прямо ко мне, – велела ему и княгиня.

– И еще, боярин, – остановил Греже князь, – пользуясь случаем, передай краковскому воеводе, что я еще сегодня хотел бы увидеться с ним.

Греже поклонился и, придерживая рукой меч, вышел.

Тоскливо тянулись дни и месяцы для Маргариты Книстаутайте и ее матери в островецкой тюрьме. Кроме того, поспешные переезды из одного замка в другой, подальше от наступающих отрядов крестоносцев и жемайтийцев, так измучили благородных женщин и подействовали на их настроение, что ни мать, ни дочь уже не надеялись когда-нибудь обрести свободу. Целыми часами, целыми днями простаивала Маргарита у крохотного оконца и, напевая или плача, смотрела на хмурый тюремный двор, бросала взор на далекие леса и поля, где свободно гуляют люди, летают птицы и где так много места для всех.

Ни мать, ни дочь не знали, за что их держат в заключении. Разве они виноваты, что отряд Скиргайлы, которому было приказано преградить путь в Москву дочери Витаутаса Софии, ошибся и вместо княжны взял в плен Маргариту Книстаутайте. А когда мать не захотела выпускать из объятий свою дочь, забрали и ее. Правда, воевода отряда, поляк, обвинял Маргариту и ее мать в том, что они умолчали, кто они такие, и сказали только тогда, когда княжна со своими спутниками уже была далеко, вне досягаемости…

А сколько они обе, особенно Маргарита, вытерпели в Кернаве, когда крестоносцы шли на Вильнюс, и день изо дня ждали, что Витаутас осадит замок. И мать, и дочь молились христианским и своим богам и просили у них, чтобы побыстрее пришел князь со своими полками. Они знали, что в полках Витаутаса в первых рядах будут Кристийонас с Мартинасом и рыцарь Греже. Знали и не ошиблись. Однажды под вечер, когда вокруг Кернаве запылали деревни, Маргарита увидела из башни под стенами замка рыцаря Греже на его резвом скакуне; тут же узнала своих братьев, боярина Минтаутаса… Хотела она кричать, звать их; хотела ногтями рвать стены башни, но в это время вбежала стража замка и, завязав им рты и глаза, по тайному подземному ходу сначала вывела из замка в лес, а потом увезла в Тракай… Страшное, жуткое было это путешествие через мрачные тракайские пущи. Если б не мать, Маргарита верхом сбежала бы и или погибла бы свободной, или добралась бы до своих. Когда женщин ночью на лодке переправляли через озеро из горящего Тракайского замка, Маргарита хотела покончить с собой, но гребцы успели схватить ее и уже без чувств вытащили из воды. А сколько слез, сколько слез они каждый день проливали в Островце!..

Боярыня Книстаутене за один год постарела, похудела, померкла ее красота. И у Маргариты поблек яркий румянец щек, и уже не радовалась она своим юным дням, не вспоминала о своих девичьих грезах. Казалось ей, что все уже было, все уже прошло, и больше она ни своего возлюбленного рыцаря Греже не увидит, ни свободу не обретет.

Однажды вечером стояла Маргарита у окошка и, глядя на синеющую вдали пущу, грустно напевала:

 
Ой, злая, злая девичья доля —
Я полюбила парня чужого.
Парня чужого я полюбила,
Сердце младое ему подарила…
 

– Лаймуте, доченька, почему такую грустную песню поешь? Почему ты свое сердечко надрываешь? – остановила ее мать.

– Как же я, мамочка, буду радостную петь, если сердечку моему не весело, если завяла уже моя руточка, – ответила Маргарита и, качая головой, запела дальше:

 
Счастье развеял суровый ветер —
Не доведется милого встретить.
Ой, злая, злая девичья доля —
Я полюбила парня чужого…
 

– Погоди, доченька, кажется, идет кто-то: слышишь, ключи звенят…

– А нам-то что, мамочка, пускай себе ходят, пускай себе звенят…

 
Ой, злая, злая девичья доля… —
 

пела Маргарита, не отходя от оконца…

Краковский воевода принял Греже очень вежливо и был страшно удивлен, когда узнал, что это тот самый бывший рыцарь крестоносцев, о храбрости и способностях которого разрушать замки говорил весь Краков.

Воевода тут же приказал подать коня и выбрать красивую коляску. Они вместе с боярином Греже поехали в замок, где томились боярыня с дочерью.

Сердце у Греже снова сильно забилось, и иногда он отвечал невпопад на вопросы вежливого воеводы.

– Значит, она здесь? – только и спросил Греже, когда они подъехали к замку, и больше уже ничего не мог сказать.

Если б не вежливость воеводы и не приказ княгини немедленно возвращаться к ней с пленницами, боярин Греже вряд ли в эту минуту сдержался бы и не вызвал на поединок тюремных стражей своей дамы сердца, своей возлюбленной.

– Быстрее! – довольно грозно сказал он надзирателю, когда тот, позванивая связкой ключей, остановился возле двери.

Дверь была отперта, Греже толкнул ее ногой и, ступив через порог, увидел такую картину: боярыня сидела на стуле и, закутавшись в шаль, дремала, а Маргарита, поднявшись на цыпочки, смотрела через маленькое, заплетенное железными прутьями окошко на двор замка и наблюдала, как за западе угасают отблески заката.

– Маргарита!.. Лаймуте!.. – позвал Греже и шагнул к ней.

Маргарита вздрогнула, отпрянула от окошка и, протянув руки, воскликнула:

– Рыцарь!

Греже успел подхватить ее на руки.

– Маргарита!.. Маргарита!.. Счастье мое… Лаймуте! – только шептал ей Греже, прижимая девушку к груди, и не знал, слышит она его или лишилась чувств.

– Боярыня, вы свободны!.. Сама княгиня освобождает вас… Я – ее посол.

– Рыцарь, это сон или дух твой? – поднялась со стула Книстаутене.

Она и впрямь не верила, что перед ней – рыцарь Греже.

– Я, боярыня, я… Но я уже не рыцарь и не крестоносец, я воин нашего князя и слуга княгини!

– Рыцарь, – шептала удивленная боярыня, – это ты? Это ты сам? Это не сон?!

И тут Маргарита открыла глаза, посмотрела рыцарю в лицо и снова зажмурилась.

– Рыцарь, – боярыня начала приходить в себя, – скажи мне, где мои сыновья?.. Живы ли они?.. Здоровы ли?..

– Живы, боярыня!.. твои сыновья! Они живы! Маргарита, твои братья живы… Я уже не крестоносец!

– Где мои сыновья, рыцарь? Немедленно скажи мне, где они, если они живы?

– Боярыня, они в полках князя Витаутаса – Кристийонас в Гродно, а Мартинас выметает крестоносцев из Жемайтии.

– О добрый боже! Праамжюс могучий! – Боярыня сложила руки и подняла глаза к потолку. – Они живы! Живы мои сыновья, живы!.. Лайма, слышишь, они живы!..

– Мамочка, не сон ли это?.. – откликнулась Маргарита и из объятий Греже бросилась в объятия матери.

Увидев такую трогательную встречу, воевода вышел было в дверь, но теперь он снова вернулся и торжественно сообщил Книстаутене и ее дочери, что они свободны, что это было недоразумение и что коляска ждет их у ворот замка.

До покоев княгини их проводил краковский воевода, вежливый Спытко из Мельштейна. Он передал благородных женщин княгине и был немедленно принят князем Витаутасом.