Текст книги "Кара для террориста"

Автор книги: Анри Мартен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

V

Наутро в понедельник появилась очередная группа инвалидов, человек пятнадцать. Эти были заметно меньше покалечены, чем предыдущие: в колясках никто не сидел, на костыли не опирался, рук загипсованных на перевязи не держал, и лица забинтованные белыми пятнами не светились, только пять или шесть опирались на палки, да еще столько же сидело на стульях. В основном инвалидность выдавали осунувшиеся лица, нерезкие движения…

Абдула приготовился услышать: «Зачем ты перебил мне ноги, Абдула? Зачем ты отбил мне почки, Абдула?» – но посетители молчали.

Они молчали полчаса, сорок минут, час… Потом неторопливо удалились, так и не сказав ни слова. На этот раз при их уходе свет не погас, они так и вышли, раздвигая портьеры на глазах у Абдулы; тем, кто сидел, помогли подняться со стульев и выйти остальные. Что там, за портьерами, подглядеть не удалось, да и что там будет? – Пустое пространство, видел же, когда там школьники бесились!

«Самолетиков» при инвалидах Абдула не запускал, а когда они вышли и минут пятнадцать в «зазеркалье» было пусто, подумал, не взяться ли. Однако свет погас, потом минуты через две зажегся, и появилась новая группа, такая же, как перед этим.

«Э, ну вас!» – подумал Абдула. Разглядывать новых посетителей он демонстративно не стал: пошагал по своей камере, потом даже побегал, поотжимался от кушетки, раз десять: вы инвалиды? Ну, а я вот – нет! Глядите! Еще глядите! Он даже перекувыркнулся через голову: на мягком полу кувыркаться было легко и приятно.

Когда следом за этими явилась следующая группа, Абдула даже не видел, как они выходили-заходили, при свете или без, – к исходу часа он специально укрылся на унитазе. «Пусть они там ломают себе голову над сценарием: гасить свет, не гасить, – а я даже смотреть на это не хочу!» Абдула был доволен, записал себе очко. К тому же и движения его взбодрили.

На третью группу Абдула не удержался, посмотрел. Она была поменьше: четверо сидели – три женщины, один мужчина, семеро стояли – трое мужчин, две женщины и еще двое – сразу и не разобрать: короткие волосы, джинсы-блузоны, да нет, конечно, бабы, – всех округлостей не спрячешь, хотя и похудели, от переживаний… Ничего, для них это даже полезно, лишний жир согнать, и без диеты, за бесплатно! «Спасибо мне должны сказать!» – Абдула хмыкнул.

К физическим упражнениям после часа интенсивных занятий больше не тянуло, и Абдула растянулся на кушетке, спокойно пролежал весь этот последний предобеденный час. Глаза зажмурил, от стенки отвернулся: глядите, сколько влезет, на мою задницу!

Перед самым обедом, как всегда, явилась «эта стерва», мисс Барлоу. Прогрохотал, как по заказу, самолет, она немного помолчала, пережидая грохот. Абдулла, увидев ее мельком, больше в ту сторону не смотрел; уселся на кушетке к ней спиной и уставился на часы: 11:57 АМ, – терпеть от силы три минуты.

– Приятного тебе обеда, Абдула, – донесся из-за спины ее спокойный голос. – Но, переваривая пищу, не забывай подумать, ты помнишь, о чем… – пауза.

И – ожидаемый вопрос:

– Абдула, зачем ты убил мою маму?..

Обед принес, конечно, облегчение, но Абдула с унынием отметил, что прежней радости ему шурпа уже не доставляет. Привык, приелось, да и пожелание «приятного обеда» от «этой стервы» радости не прибавляло.

Шурпу он выбрал сам. Возможность выбрать что-нибудь другое, как всегда, имелась, но Абдула понимал: разнообразием тут делу не поможешь. Да и не привык он к разнообразию… Зачем оно? А если тут и вправду полвека просидишь, любое разнообразие покажется однообразным… Абдула пригорюнился. Вот и молитву надо было перед обедом совершить. «Эх, ты!» – укорил себя Абдула. В принципе, можно и сейчас, но настроения ни на молитву, ни даже просто на монитор не было никакого.

Абдула снова разлегся на кушетке и, упрекая себя, что тратит зря драгоценные свободные минуты, собственно, целый час, так с упреком и уснул… Спал он несладко, снилось что-то тягостное, часто просыпался и снова забывался в тяжелой дреме… Как бы то ни было, так пролетело добрых три часа. Когда совсем уже проснулся, на часах светилось 04:01 РМ. «Вот здорово! Выходит, добрых два визита я проспал!» – поздравил себя с небольшим, но явственным успехом Абдула.

Но – два проспал, а три еще осталось! Вот они, сидят, стоят – такие же, как утром… Нет, не совсем такие, переговариваются между собой, негромко так, вполголоса, но, сразу видно, обсуждают Абдулу, даже руками на него порой показывают, словно по статям разбирают. «Вот и спи при них!» – Абдула резко поднялся. Ну, туалет, умылся, минут пятнадцать одолел. А дальше? Ведь до семи еще так далеко!..

Откуда их столько? Если по группе в час, выходит восемь групп, да по пятнадцать человек на группу – выходит сто двадцать человек. Где она только их берет? Хотя, если восемьдесят семь убитых, то раненых должно быть в четыре-пять раз больше, вот и получается, как ни крути, четыреста. Если они будут вот так, по сто двадцать в день приходить, то дня на три их точно хватит. Ну, ладно, а потом? – «Э, про «потом» пусть эта стерва голову себе ломает!..» – Абдула выбросил эти подсчеты из головы.

Он вспомнил, как собирался играть с самим собою в шашки-шахматы, но дело не заладилось. В субботу вечером и в воскресенье играл на мониторе, неплохо было, – Абдула вообще неплохо играл в шахматы, средний уровень компьютера обыгрывал, хоть и не без труда. Но монитор с компьютером – это одно, а если без него? На мониторе и другие игры – сколько хочешь. Трехмерных с «терминаторами» и стрельбой, конечно, нет, но есть другие: Абдула еще не разглядел, какие именно, но тех, которые из Виндоуза, полный набор. Абдуле особенно нравился «сапер», еще на воле готов был ковыряться с ним часами, так навострился, что, бывало, меньше чем за 120 секунд находил все бомбы.

Но это если монитор включен, а тогда и без «сапера» найдется, чем заняться. Главное, вот сейчас, – а как? Фигурки можно вылепить из хлеба, это легко, но доску чем расчертишь? – Казалось бы, такой пустяк – доску расчертить, а получалось, нечем. Стол есть, поверхность подходящая, но линии чем, клубничным джемом, что ли, наносить? – Ведь ничего другого в камере не сыщешь!

Абдула с досадой представил, как будет липнуть клубничный джем, мазаться на пальцы, на фигуры… – нет уж. Попробовать нарвать квадратики из полотенца, поаккуратнее, прикрепить хлебным мякишем, в «шахматном порядке»?

Попробовал, восторга не испытал: мнутся, загибаются, отрываются… Ну, если постараться, можно и привыкнуть. Все равно, делать больше нечего. Теперь фигуры: булочки все одного цвета, надо за ужином хлеба ржаного в меню отыскать, если найдется… А если нет, придется вместо цвета выдумать для фигур разные формы… Скажем, одни плоские, другие круглые. Или круглые и квадратные. Э, все равно, нехорошо, путаться буду. Ну, тогда сначала шашки, легче будет разбираться. Потом уже за шахматы возьмусь. Времени много, спешить некуда… Стоп, кажется, придумал: бумагу можно слегка размочить, скатать из нее жгутики и такими жгутиками-колбасками выложить решетку, вот и получится доска! Черные клетки нашлепками из той же бумаги отметить, и все, играй! Здорово!

Абдулла тут же принялся за дело. Главная трудность – не перемочить, чтобы бумага не стала растворяться. С нескольких попыток удалось найти более-менее подходящую пропорцию, скатать и выложить два жгутика углом, но пока пробовал следующий, самый первый высох и начал рассыпаться в порошок. Вот тебе и на!

Ладно, придется просто расположить в шахматном порядке хлебные нашлепки. Тоже неплохо: чем не доска?

Возня со жгутиками и с хлебным мякишем напомнила Абдуле про «клейстер»: так люди, посидевшие в советских тюрьмах, называли особый клейкий материал, который умельцы производили там из черного хлеба. Хлеб для этого жевали, потом прожеванную кашицу протирали ложкой сквозь марлю или ткань и то, что получалось, размазывали тонким слоем по листу бумаги и вешали сушить. Подсушивали не до хрупкости, а все еще пластичный материал сминали, разминали и лепили из него всевозможные поделки: брелки, чаще всего в виде туфелек-мокасинов, те же «зари», то есть игральные кости… На мокасины наносили аккуратный узор из мелких обрезков соломы, а солому добывали из метелки, которая имелась в каждой камере: одной соломинки хватало на множество поделок. Подсохнув окончательно, клейстер становился твердым, как камень, и практически вечным: Абдула видел такие мокасинчики у «сидельцев», завершивших свой срок в советских тюрьмах добрых двадцать лет назад.

Да, «зари» бы из клейстера слепить, вот бы получилось развлечение! Играл бы сам с собой на визитеров: Абдула с удовольствием представил, какие у них будут рожи, когда он поставит на кон кого-нибудь из них – вот, скажем, этого, потолще. Стоит, на Абдулу кивает, что-то соседу говорит, а подойти сейчас к нему и крикнуть: «Эй, я тебя проиграл! Теперь придется тебя зарезать!» Ха-ха!

Но это точно надо клейстер: просто из хлеба слепишь, тут же рассохнутся, раскрошатся, развалятся… И чем на них очки прикажешь выцарапывать, ногтями? – Не получится. Не видно будет. На клейстере как раз бы получилось хотя бы цифры нацарапать, хоть римские, хоть арабские… Вот именно, «арабские»… Даже цифрами нашими пользуются, а туда же: «Наша культура! цивилизация!»…

Как уже отмечалось, Абдула в подобных случаях от арабов себя не отличал.

Однако клейстера тут не сделать: никакой тряпки в камере не найдется, чтобы процедить… А если не процеживать, просто пожевать немного и потом налепить?.. На что? – Бумаги нет, эта, от полотенца, растворится… Прямо на стену, на окно? – Нет, пачкать окно Абдуле не захотелось, давай на стену что ли…

Вынул из-под заслонки свежую булку, смял небольшой кусочек, прожевал слегка, ляпнул на стенку: ну, что? А вот что: кусочек прямо на глазах набух дополнительной влагой и вдруг всосался в стенку с ясно различимым всхлипом, как прежде мыльная пена на полу ванной или брызги кофе здесь, в камере.

Вот тебе и раз! Хорошо хоть, на столе нашлепки… Да нет, нашлепки тоже! Повлажнели на глазах и так же быстро, на глазах, всосались! На влагу, сволочь, реагирует! Ну, стерва! Ну, гадина!.. – Абдула чуть не заревел от злости. Хотя, чего реветь? Разве ты раньше об этом не догадывался, еще когда окошко думал, чем занавесить? – напомнил себе Абдула. – Но тогда еще более досадно, что забыл, дураком себя выставил… – Он раздраженно зашагал взад и вперед. Только тем и утешился, что за всеми этими занятиями-размышлениями время визитеров почти что истекло.

Абдула смахнул прямо на пол мятые бумажные квадратики от неудачной шахматной доски: сами пусть убирают, раз такие умные! – и повалился на кушетку.

Спать не хотелось, а хотелось просто себя жалеть. Этим Абдула и занимался, пока чуть не над ухом у него не прозвучал знакомый ровный голос:

– Сегодня тебя можно поздравить с первым юбилеем, Абдула. Прошла почти неделя, как ты здесь. Завтра пойдет вторая. Их у тебя будет еще много, Абдула! Спокойной ночи…

«Да, их и вправду может оказаться слишком много… – подумалось Абдуле. – Не дай бог, я действительно останусь тут на полвека, тогда… – он по привычке быстро сосчитал: – по пятьдесят две недели в год, за пятьдесят лет получится две тысячи шестьсот недель… И семь недель еще по дню на год накинуть, и високосных, начиная с этого… Нет, в этом году февраль уже прошел, значит, от високосных добавится еще двенадцать дней, без двух дней две недели… Да еще день на пятидесятый год… Всего выходит без одного дня две тысячи шестьсот девять недель».

Цифра получалась удручающей…

Абдула уже как будто бы привык ничему тут не удивляться, и все же утро вторника с самого начала показалось ему необычным. В девять часов, как ожидалось, монитор исправно погас, растворилась в своей неимоверной прозрачности стенка ванной, отключились спортивные тренажеры, намертво прильнули к стене рукояти эспандера: там ведь под ними еще углубления, в которые они утапливаются, нипочем не ухватишь, если неподвижны! Все предусмотрела стерва! Хорошо хоть, шведскую стенку не догадалась на день внутрь втягивать!.. Абдула подошел к ней, потрогал: как всегда, разминаться на глазах у визитеров, изображать им обезьяну Абдуле не хотелось.

Но дело в том, что никаких визитеров не было! Стенка-стекло, вроде бы пару раз нерешительно мигнув, – Абдула не уверен был, правда ли видел или почудилось, – так и осталась непрозрачно-салатовой. С чего бы это, неужто поломалась?!.. – Слишком поспешно радоваться Абдула не торопился: кто их там знает, что они задумали, – а уже минут через пять с удивлениием обнаружил, что радоваться, собственно, особо нечему!

Походил-померил камеру шагами, отжался пару раз на шведской стенке, и… – дальше-то что? Присутствие визитеров за стеклом, хотя бы предполагаемое, оказывается, мобилизовало… А вот сейчас минуты текли ну просто невыносимо! 09:05… 09:15… 09:25… Даже запускать бумажных голубей казалось ему сейчас занятием бессмысленным: кто его знает, в какой момент и кто именно там появится! И хотя какая как будто разница, кто бы там ни появился, а вот казалось Абдуле, что лучше быть готовым, быть настороже, чем погруженным в какое-нибудь идиотское занятие. Так и вышагивал он взад и вперед по камере, лишь изредка присаживаясь на кушетку или на лавку, дух перевести, передохнуть, всегда неизменно лицом к салатовой стене: 09:30… 09:35… 09:40…

Мигания стены не повторялись… 09:50… 10:00, ну же! Неужто опять ничего?

10:03… 10:05… 10:07… 10:10! Опять ничего! Абдула уже готов был закричать от нетерпения, еле сдерживался!

10:11! 10:12! 10:13! 10:14! И вот, наконец, только в 10:15 сперва едва заметная дрожь волною пробежала по стене, затем она, как водится, сначала почернела, потом мгновенно сделалась прозрачной, а за ней, в «зазеркалье», обнаружилась такая группа, что даже ко всему уже готовый Абдула не удержался, удивленно крякнул: «Эге!»

Вот уж кого он почему-то вовсе не ждал тут увидеть. Кроме мисс Барлоу, в «зазеркалье» находилось трое мужчин, о которых Абдула и думать позабыл: первым был окружной прокурор, вторым – его безликий помощник, а третьим… Кто же этот третий? – Ах, ну да! Защитничек! С самого приговора не виделись! Нет, виделись, конечно, в тюрьме, навещал, апелляцию давал подписывать, только Абдула и там ему большого внимания не уделял, никаких разговоров с ним не разговаривал… Вызовут на разговор, выйдет, что надо, подпишет – и назад в свою камеру.

Апелляцию подписывал он нехотя: не верил, что поможет, это раз, а главное, вообще никак не хотелось ему в этом гяурском представлении участвовать. Осудили, казнили, и дело с концом! Но, если честно, слишком на электрический стул Абдула не торопился. Стул никуда не уйдет, а пока пусть неверные дурью помаются, из пустого в порожнее попереливают… Мешать им в этом Абдула не собирался.

Так, а сейчас-то для чего они сюда явились? Вдруг?!. Молнией сверкнула мысль, что, может, это все была какая-то дурацкая интермедия, и вот сейчас ему объявят, что приговор вовсе не смягчен, и его немедленно повезут обратно в ту тюрьму, на казнь!.. Мысль была слишком мимолетной, так что Абдула даже не разобрал, обрадовался он ей или ужаснулся: мгновенно сообразил, что если бы с отменой, то сюда бы вошли, в камеру, да не одни, а с мордоворотами… А так – что-то другое, конечно. Чего это он там лопочет? – Прокурор успел уже произнести несколько фраз, и Абдула стал наконец-то его слушать. Прокурор говорил:

– Вообще-то вы теперь уже не в моей юрисдикции, но местный прокурор любезно согласился предоставить мне возможность этого визита. В следующий раз, – а прокурорские проверки будут происходить не реже, чем раз в полгода, – это будет уже работник местной окружной прокуратуры, но пока мне хотелось лично убедиться, что с вами все в порядке… Ведь с вами все в порядке? Сегодня истекает неделя, как вы здесь. Какие-нибудь жалобы, ходатайства?.. – Он умолк и выжидательно посмотрел на Абдулу.

«Какие у меня тут могут быть жалобы, придурок, какие могут быть ходатайства? – Кормят на убой, свежий воздух, стерильность даже… Книги, кино, все есть! Или попросить, чтоб отпустили на свободу?» – Абдула мысленно усмехнулся. Вслух он ничего не произнес: постоял, помолчал и равнодушно отвернулся от стекла.

Это простое движение принесло ему вдруг ощущение новой свободы: здесь, за стеклом, я могу вертеться, как хочу, мордовороты не ворвутся, головой по ребру койки не смажут! Такое неожиданное преимущество заставило его по-новому подумать и об «этой стерве»: что ни говори, а есть и светлые стороны у его положения! Под влиянием такой минуты Абдула признался сам себе, что относится к «этой стерве» не только с ненавистью, но и с долей уважения.

Ну, ладно, а с прокурором-то что делать? – А что с ним делать, пусть себе болтает хоть до посинения! Абдула улегся на кушетку и демонстративно отвернулся. Прокурор, как видно, тоже довольно скоро уяснил себе преимущества нового положения узника и умолк. Потом, подумав, прибавил:

– Во всяком случае, вы всегда сможете подать свою жалобу или ходатайство через администрацию тюрьмы в письменном виде, ее непременно рассмотрят. У вас, конечно же, имеются письменные принадлежности?

Это какие же, интересно? – Но тут подала голос мисс Барлоу:

– В распоряжении заключенного имеется компьютер с монитором и клавиатурой, он может им пользоваться шестнадцать часов в сутки и писать с его помощью все, что ему угодно…

Вот как важно грамотно сформулировать: «шестнадцать часов в сутки!» Чего еще желать? А то, что доступа нет в те самые восемь часов, когда он больше всего нужен, это уже, получается, капризы, никто считаться с ними не захочет…

Вот и прокурор благосклонно кивнул, а потом захотел было что-то спросить, но мисс Барлоу предупредила его вопрос:

– Если понадобится, то, что он напишет, распечатают и дадут ему на подпись.

Больше говорить было не о чем. Прокурор, однако, что-то еще пообсуждал вполголоса с мисс Кимберли, а потом все затихло. Выждав минут пять, Абдула приподнялся и увидел, что в «зазеркалье» остался один только защитник. Заметив движение Абдулы, он оживился, придвинулся к стеклу и быстро заговорил дружелюбным тоном:

– Ну вот, мистер Мехмет…

«Это он меня типа по фамилии называет, – догадался Абдула. – Ну да, он и раньше так делал…», – припомнил он тут же: специально запоминать повадки адвоката ему и в голову не приходило.

– Ну, вот, мистер Мехмет, – говорил тем временем адвокат, оживленно потирая руки, – теперь мы с вами наконец одни, можем говорить совершенно свободно, нам никто не помешает…

«Хорошо, не сказал: никто не слышит», – подумал Абдула. Слышат каждый наш звук, любое сопение, не то, что слова, и адвокат не может этого не знать…

Защитник вызывал у Абдулы чувство неприязни гораздо более сильное, нежели прокурор: притворный друг гораздо хуже открытого врага! Вот и сейчас: чего ты улыбаешься, ты что, и вправду мне добра желаешь, что ли?.. Ух, мог бы, врезал!..

Защитник понял недвусмысленное выражение лица у Абдулы, залопотал торопливо, что-то о новой апелляции – не сейчас, конечно, не сразу: надо будет сколько-то отсидеть, год или два, а потом уже начинать, но зато вполне можно будет добиться дальнейшего смягчения приговора, ссылаясь на примерное поведение, на положительные отзывы администрации…

– Вы ведь не собираетесь настраивать против себя администрацию тюрьмы, мистер Мехмет? – медовым голосом спросил защитник.

«Настраивать? Зачем? – пожал плечами Абдула, конечно, мысленно: звука своего голоса он удостаивать защитника не собирался. – Она меня и без того ненавидит, ваша администрация»… А что-то внутри у Абдулы добавило чуть слышно: «И есть, за что…»

– Словом, мы с вами непременно вернемся к этому вопросу через некоторое время… Приговор вполне может удастся смягчить до двадцати пяти, а то и до пятнадцати лет заключения! Вы еще достаточно молоды, мистер Мехмет: через пятнадцать, да хоть и через двадцать пять лет вы еще будете крепким мужчиной, сможете во всю силу насладиться радостями жизни, радостями свободы!..

Адвокат изобразил на лице такую радужную улыбку, словно ждал, что Абдула сейчас же кинется к нему с благодарными объятиями.

Кидаться обниматься через стекло Абдула не поспешил. Он занялся расчетами. Двадцать пять, а то и пятнадцать лет!.. – Абдула невольно зажмурился от такой перспективы. В первом случае это будет всего лишь тысяча триста четыре с половиной недели вместо двух тысяч шестисот девяти, а во втором и вовсе – сущие пустяки, сколько там? – Ну, грубо, десять лет – пятьсот двадцать недель, даже больше, значит, если отнять от двадцати пяти, останется только восемьсот! Меньше чем треть!.. Ну да, пятнадцать – это меньше трети от пятидесяти!.. И главное даже не то, что треть, а то, что появляется предел: сегодня восемьсот, через неделю – семьсот девяносто девять, потом – семьсот, потом когда-то – девяносто девять, и наконец – конец! Вот что самое главное: когда-нибудь покажется конец! – Приятно засосало где-то в области желудка, наполнился слюною рот, в коленях и в руках почувствовалась слабость…

«Вот именно! Он тебя расслабляет, этот придурок, а ты заслушался! Пятьдесят лет!.. Пятнадцать лет!.. Кто, кроме Всевышнего Аллаха, может знать, кому и сколько на роду написано? Я, может, уже завтра отсюда выберусь, а ты и до апелляции не доживешь!» – Абдула резко, с досадой, махнул рукой и вновь улегся на кушетке спиной к защитнику. Тот помолчал немного, потом заговорил: еще бы адвокату не заговорить!

– Я вижу, мы вас утомили… Ладно, пока что я вас оставляю, нам еще надо осмотреть все прочие камеры, числом двенадцать… Ох, я, кажется, проговорился?..

Если он ждал ответа на свой вопрос от Абдулы, то, ясное дело, не дождался. А если проговорился, «эта стерва» ему врежет, мало не покажется!.. Абдула довольно улыбнулся. Впрочем, проговорился или нет, Абдула точно сказать не мог: число «двенадцать» как будто прозвучало для него впервые, но, кто его знает, может, не обратил внимания, та идиотка-телеведущая могла назвать, по новостям рано или поздно передадут, когда инкогнито тюрьмы раскроется, – а что раскроется, Абдула не сомневался так же, как и телеведущая, и как сама мисс Барлоу. И наконец, вполне возможно, что подробнейшее описание тюрьмы имеется где-то в компьютере, куда он до сих пор залезть не удосужился.

– Ну, вот, пока прощаюсь с вами, надеюсь, не чересчур надолго… – адвокат продолжил говорить как ни в чем не бывало. – Да, кстати, мы сегодня в известном смысле ваши гости. Обедать будем здесь, и нам дадут те самые блюда, что и вам… Прокурору, сами понимаете, надо знать, как кормят заключенных, а мне мисс Барлоу любезно разрешила присоединиться… Весьма достойная особа, вы не находите?

Чего там Абдула находит или не находит, с защитником делиться он не собирался. И тот промолвил напоследок:

– У меня будет к вам маленькая просьба, мистер Мехмет. Вы, если не ошибаюсь, сами выбираете себе меню? – Он знал и сам, что не ошибается, и потому, не дожидаясь подтверждения, высказал наконец свою просьбу: – Не могли бы вы воздержаться на сей раз от острых блюд? Мне острого нельзя, у меня, видите ли, больной желудок…

«Еще бы, столько врать!» – подумал со злорадством Абдула и решил непременно выбрать в меню остронаперченный бараний шилаплав: он уже давно его там заприметил, да все как-то руки не доходили. Кстати, грузин Гизо его прекрасно готовил, когда задерживался на карьере в выходные, а буфетчик в эти дни не работал: готовить его просто, рис, вода, баранина и специи – тот же перец, лавровый лист, – чем больше, тем лучше. Это не плов, который требует особого искусства, а просто вкусная рисовая каша с мясом. Гизо говорил, что в Грузии шилаплав подают только на поминках, и вздыхал при этом не то по Грузии, не то из-за того, что постоянно чувствовал себя здесь, как на поминках…

– Good buy! – донеслось наконец из «зазеркалья», но адвокат и после этого не исчез. Из-за стекла опять послышался его голос: – Да, мисс Барлоу просила передать, что больше вас сегодня до обеда никто не побеспокоит…

Вах, как я благодарен! Что там осталось до обеда? – Абдула приподнялся на кушетке: адвоката за стеклом уже не было. Однако свет на этот раз не погасили, стекло стеной не заменили, все помещение, задрапированное красно-коричневой тяжелой тканью, легко просматривалось в неярком освещении, и Абдула впервые, подойдя к стеклу вплотную, принялся внимательно его разглядывать. Глядеть там, собственно, было не на что: тяжелые складки материи полукругом, того же цвета пол и потолок, углы все сглажены, – и все же Абдуле вдруг неимоверно захотелось туда: пройтись, потрогать эту ткань, – ведь это не бумага и не дурацкий упруго-мягкий материал, готовый всхлипнуть по любому поводу! Ох, как вдруг сильно захотелось ему туда! До боли в сердце, до пустоты в желудке!

«С чего бы, собственно, чего я там не видел? – Абдула старался хотя бы рассердиться на себя, чтобы подавить искушение. – Защитничек проклятый, это он меня расслабил своими лживыми обещаниями! Никто мне срок не сократит, всегда тут буду сидеть, так что даже до этой дурацкой ткани не дотянуться!»

Ох, как нехорошо сделалось Абдуле!..

Отвернуться бы, да не на камеру смотреть, где все постыло, в окошко бы уткнуться, но ведь окошко наверняка закрыто, как всегда… Ба, что это? – Ну да, окошко-то как раз открыто! Вот это да!

Абдула со всех ног бросился к окну и жадно стал вглядываться в обширную залитую солнцем панораму. Какое облегчение! Большое, да… Но ненадолго. Очень скоро Абдула почувствовал, что туда, на волю, ему хочется гораздо больше, чем в тесное задрапированное помещение… «Ну да, – горестно подумал Абдула, – зря эта стерва ничего не сделает… Не для того она окно открыла, чтобы меня порадовать…» Абдула понуро отошел и от окна. Монитор она, конечно, не включила… Нет, не включила. Не дура, знает, что делает… Монитор у меня шестнадцать часов в сутки и ни минутой больше. Вполне достаточно, никто не придерется. Окно – дело другое. Ведь так и отчитается перед любой комиссией: «В отсутствие посетителей окно бывает открыто»… И любая комиссия найдет такое обращение весьма гуманным… «Ох, чтоб вам подавиться вашей гуманностью!» – последние слова Абдула выкрикнул во весь голос, а потом, чуть не рыча, повалился на свою кушетку и пролежал там, то ворочаясь, то замирая, добрый час, пока, уже перед самым обедом, над ухом у него не прозвучал знакомый ровный голос:

– Боюсь, тебе пришлось сегодня поскучать немного, Абдула! – мисс Барлоу стояла, как всегда, спокойно, поблескивая очками. Очки она снимала, как правило, перед своим вопросом. – Визит прокурора, никогда заранее не рассчитаешь, сколько он продлится! Поэтому я не могла запланировать какую-либо группу, времени для нее могло бы и не остаться! Но ничего, групп у тебя впереди будет еще много, Абдула!..

Она помолчала. Абдула тем временем уселся на кушетке, посмотрел на нее, а потом повернулся к ней спиной. Она, как всегда, не обратила на его реакцию ни малейшего внимания, продолжила, как будто так и надо:

– Ты, верно, задавался уже вопросом, Абдула, где я возьму для тебя столько групп? («Точно мысли читает, ведьма!» – в который раз содрогнулся Абдула. В приборы для чтения мыслей он верил не шибко, больше перестраховывался, а вот в способность этой ведьмы читать чужие мысли верил все больше и больше, и радости это ему не доставляло.) Можешь об этом не беспокоиться («Да стал бы я беспокоиться!»): когда иссякнут пострадавшие от этого теракта, я начну приглашать тех, кто пострадал от других. 11 сентября погибли 2998 человек, не считая самих террористов… Но родственники террористов, я думаю, наведаться к тебе не захотят…

Абдула тоже помнил наизусть число погибших 11 сентября; в официальных данных, правда, говорилось о 2974-х погибших и 24-х пропавших без вести, но Кимберли, конечно, не ошиблась, причислив их тоже к погибшим. Что значит: «пропавший без вести»? – он что, воспользовался заварухой и сбежал от алиментов? Ясно, все погибли, только тел опознать не удалось. Но говорить об этом Абдула не стал, он только изобразил на лице недоумение: с чего это родственники погибших 11 сентября станут к нему наведываться?

Кимберли правильно оценила выражение его лица и ответила на невысказанный вопрос, чему Абдула уже даже не удивился:

– Ты, может быть, скажешь, что непричастен к 11 сентября, но, может быть, и не скажешь… – она помолчала. – Однако причастен прямо или не причастен, а с теми террористами ты солидарен, сам делаешь то же, что они, значит, вина лежит и на тебе, ты ее разделяешь, и родственники погибших имеют полное право придти сюда и тебя спросить, как спрашиваю я, – она сняла очки: – Абдула, зачем ты убил мою маму?

…Обед у Абдулы прошел без удовольствия. Не утешил даже шилаплав, конечно, вкусный, но совсем не переперченный, поскольку перечницу тут ставили отдельно: сам наперчишь, как тебе нужно. Ну, будем надеяться, что с адвоката и того будет достаточно, что там уже есть… – Абдула придвинул к себе тарелку с шилаплавом, щедро поперчил – за себя и за адвоката – и принялся глотать еду без всякого энтузиазма.

По-хорошему, конечно, следовало бы перед обедом помолиться, но, во-первых, и после обеда не поздно, а во-вторых, чего скрывать, нет у него такого благочестия, признался самому себе Абдула. Конечно, если вместе со всеми, как было в учебном лагере, тогда помолишься охотно, даже с удовольствием, но так, самому, постоянно себе напоминать, заставлять… Этому с детства надо было учиться, а в детстве учить Абдулу было некому и некогда. В конце концов, воин, герой, который кладет свою жизнь за дело Аллаха, свободен от всяких ритуальных предписаний, место в раю ему и без того обеспечено!..

Но это в раю, до рая пока что далеко, а молитва очень помогает как раз на земле… «Да, – вздохнул Абдула, – конечно, надо бы привыкнуть, научиться… Ну, ничего, привыкну понемногу, времени у меня достаточно»…

Времени оставалось достаточно даже от обеда, добрых полтора часа, и Абдула, подумав, совершил полуденный намаз, а потом еще немного почитал Коран… Но сосредоточить мысли на прочитанном не удавалось: из головы не шли ее слова, что групп у него впереди еще будет много… «Где она их возьмет, даже со всеми пострадавшими 11 сентября, чтобы заполнить целых две тысячи шестьсот девять недель, или сколько их там осталось?» Но внутри себя Абдула был уверен, что дело за ней не станет: непременно что-то придумает, не группы, так что-нибудь похуже. Изобретательная, сволочь!..

Да, Абдула уже привык высоко ставить ее изобретательность, и в этом случае он тоже не ошибся.