Текст книги "Кара для террориста"

Автор книги: Анри Мартен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Я слышала! – раздался звонкий голос старухи-инвалидки: она кричала прямо со своего места, куда ее откатили после дачи показаний. – Я слышала, они ему прочитали все, как положено, «Мирандо-Эскобеда»! [4]4
  Правильно «Миранда-Эскобедо»: условное название обязательной процедуры при задержании, по которой задержанному прежде всего должны зачитать формулу, в которой перечисляются его права. Установлена Верховным судом США на основании дел Миранды и Эскобедо.


[Закрыть]И он тоже прекрасно все расслышал! – ее палец описал торжественную дугу и уперся в Абдулу.

– Ваша честь! – возмущенно воскликнул защитник по поводу такой несанкционированной реплики с места, но тут вмешался прокурор, точнее, его помощник:

– Ваша честь, обвинение просит подвергнуть свидетеля дополнительному допросу!

Суд разрешил, даму в коляске подкатили и расположили возле свидетельской кафедры, – «парню» даже не пришлось ее покидать, – и дама честь по чести повторила свое утверждение.

– Все так и было? Вы действительно слышали, как вам зачитали ваши права? – глядя в упор на Абдулу, спросил его защитник.

Абдула, как всегда, промолчал. Что говорить? Слышал, не слышал, какая разница! Его слово против ее и двух полицейских, неужели не ясно, чья возьмет? А что он там слышал или не слышал, Абдула, честно говоря, толком не помнил. До того ли ему было, и какая, по сути, разница… Вот любят неверные маяться дурью, о всякой ерунде часами спорить!.. Потому у них суд неделями длится, а подготовка к нему – месяцами, если не годами! А ты сиди все это время! То ли дело шариатский суд, да и вообще, в тех обстоятельствах и суда бы никакого не понадобилось, прямо на месте бы прикончили, и дело с концом! Бывает, конечно, при такой поспешности не того прихватят. Ну, а здесь, что ли, судебных ошибок не случается, хоть в ту, хоть в другую сторону?..

А защитник, убедившись, что помощи от Абдулы ему не дождаться, отпустил старуху в коляске со свидетельского места.

Теперь он прицепился к предполагаемому хулиганству «парня», – имена, конечно, назывались, в том числе имя «парня», но Абдуле и в голову не приходило их запоминать: зачем? Кому надо, запомнят: процесс открытый, вон, сколько прессы, – и если надо, припомнят.

Поэтому «парень» так и остался для Абдулы «парнем».

Защитник, тоже росту немалого, заметно выше Абдулы, на фоне «парня» казался коротышкой. Выйдя со своего места, он так и кружил вокруг него, словно желая наглядно подчеркнуть масштабы «парня» по сравнению с некрупным Абдулой в глазах присяжных:

– Так значит, едва увидев, как посыпались стекла, и услышав, как кричит пожилая дама в коляске, вы сразу повернулись по направлению, в каком она указывала, и не раздумывая нанесли удар подсудимому? – переспрашивал защитник.

– Да, ваша честь!

«Парень» подчеркнуто обращался только к судье: в нем чувствовалась воинская выучка обращаться только к самому старшему по званию среди присутствующих. «Услышать» даму в коляске он за грохотом не смог бы, но ее жест оказался достаточно выразительным. Поправлять защитника «парень», однако же, не стал, да тот и времени ему не дал, сразу продолжил:

– От вашего удара подсудимый сразу потерял сознание. Вы что же, не подумали, что можете его покалечить, даже убить? – защитник подчеркнуто уставился на кулачищи «парня», а затем перевел взгляд в сторону щуплого Абдулы.

– Видите ли, ваша честь, – «парень» держался почтительно, но уверенно: – я воевал во Вьетнаме. Там быстро привыкаешь особо не раздумывать в боевой обстановке. Те, кто не привык, оттуда не вернулись…

«Парень» пожал широченными плечами, а потом сделал легкое движение корпусом в сторону Абдулы, как бы подчеркивая: вздумай я раздумывать, меня бы здесь сейчас не было, да и этого субчика тоже.

– Но вы же совершили немотивированное нападение на человека, про которого ровным счетом ничего не знали! – не унимался защитник.

– Немотивированное? – в голосе «парня» и на его круглом лице отразилось такое недоумение, которое лучше всяких слов выражало: вдребезги стекла, почва дрожит, здание рушится, дама криком заходится, пальцем указывает, – какие еще нужны мотивы?!

По ропоту в зале и среди присяжных защитник определил, что дальнейшими вопросами только усилит раздражение, и сник:

– У защиты больше нет вопросов к свидетелю, ваша честь! – но тут же спохватился: – Зато имеется вопрос к прокуратуре: не собирается ли уважаемый прокурор выдвинуть против данного свидетеля обвинение в немотивированном нападении?

Прокурор, не помощник, а этот самый, который сейчас в лифте, поднялся со своего места и внушительно произнес:

– Прокуратура не усматривает ни малейших оснований для такого обвинения.

И сел. Судья даже прореагировать не успел, да и на что тут реагировать?..

Так что попытка спровоцировать судебную ошибку, – а чем еще могло бы оказаться оправдание Абдулы? – защитнику явно не удалась. Еще бы, куда ему, замухрышке казенному: защитника Абдуле назначила казна… Какой-нибудь подлинный мастер своего дела смог бы, наверное, добиться если не оправдания, так хотя бы смягчения кары, но такие мастера берут такие гонорары, – ни у Абдулы, ни в организации нет таких денег, а даже если бы нашлись, пошли бы лучше на дело, Абдула сам бы так сказал, если бы спросили. А для себя – принять с достоинством смерть будет самое лучшее дело.

В этот момент лифт несильно дернулся, лязгнул и остановился. Надо же, поразился Абдула, сколько всего вспомнилось за такое короткое время! Только и прошли сотню шагов по коридору, да в лифте съехали на три этажа… Или на четыре?! – Абдулу обдало холодом. Он знал, что его камера находится на третьем этаже, а казни совершаются в подвальном. На сколько же мы съехали, на три или на четыре? На «стул» или же на свободу? – Абдула даже не удивился, что «соответствующую тюрьму» и «оставшуюся часть заключения» он назвал этим словом. Не до того было.

Щелкнула решетчатая дверь, на ослабевших ногах Абдула вышел за охранниками в вестибюль и первое, что увидел, это пробивавшийся из-за двери в дальнем конце вестибюля солнечный свет. Не подвал! Свобода!!!

Чувство облегчения так поглотило Абдулу, что все дальнейшее он видел, как сквозь сон: какие-то вопросы, подписи в журналах, – подписывал, не задумываясь, – щелканье замков, потом повели не к той двери, откуда свет, а в другую сторону, распахнули другую дверь, за ней – крытый ангар, и вплотную к двери распахнутые дверки тюремного фургона. Ступенька-другая откидной железной лесенки, и вот – мы уже в фургоне, тюремные охранники захлопнули снаружи дверцы, те двое в штатском тоже остались снаружи, а внутри, при тусклом свете лампочки, – окон не было, – Абдула увидел смутные силуэты двух других охранников, одетых в какие-то странные комбинезоны темного цвета. Ему указали на средний стул из трех у глухой передней стенки, спиной к движению и, только сел, пристегнули к подлокотникам запястьями. Охранники уселись по бокам.

– Оправка – там, – кивнул один из них на открытый унитаз у задней стенки фургона. – Вода – здесь. – Он указал на пластиковый бак между сиденьями и унитазом. – Понадобится, скажешь. Еда не предусмотрена: будем на месте к обеду. Поехали! – чуть громче, видимо, знак водителю.

И они поехали.

Перед сиденьями, на которых устроились Абдула с охранниками, стояло еще два, лицом к движению, вплотную к бортам, оставляя между собой проход, и охранники, усевшись, тут же, вытянув, уложили на них ноги, устраиваясь поудобнее. Как видно, они не собирались лишать себя прелестей сна, поскольку за судьбу надежно пристегнутого Абдулы беспокоиться не приходилось. Вскоре они уже посапывали, но чутко, время от времени то вскидываясь, то просто приоткрывая глаза, а где-то через полчаса один из охранников поднялся, прошел в конец фургона и шумно помочился в унитаз.

«К обеду», значит, где-то часа через четыре, прикинул Абдула. Сидеть пристегнутым целых четыре часа – не слишком-то приятно, кто не верит, пусть попробует, – но лучше четыре часа на этом стуле, чем четыре секунды на электрическом.

Поэтому, подергавшись на мягком в общем-то сиденье, Абдула устроился, как мог, удобно и тоже задремал. События сегодняшнего утра все-таки сильно его вымотали.

…Когда приехали, Абдула спросонья даже не сразу понял, где он и зачем. То, что он увидел, пониманию тоже не способствовало. Фургон подали задом прямо ко крыльцу, и распахнутые дверки загораживали обзор. Абдулу отстегнули, легонько подтолкнули к выходу, крыльцо высокое, лесенки не понадобилось, Абдула шагнул в распахнутую дверь здания, и она тут же захлопнулась. Охранники из фургона за ним не последовали.

Зато посредине помещения, в которое попал Абдула, стоял другой охранник, такой же рослый, как они все, и в таком же темно-сером комбинезоне, как на тех, что в фургоне, свободном, не стесняющем движений. На поясе комбинезона не было никакого оружия, ни наручников, ни даже дубинки. Понятно, чтобы справиться с безоружным Абдулой, такому парню никакой дубинки не понадобится.

Охранник смотрел на Абдулу. Кто перед ним, он не спрашивал, по-видимому, знал, не то что тот придурок-прокурор. Потом он произнес:

– Снимайте все, что на вас, и проходите в ванную.

При этом слове Абдулу передернуло: знаем эти ваши тюремные ванны, со ржавыми пятнами, с потрескавшейся эмалью, а в трещинах засела грязь от поколений узников. Хорошо, если душ есть, а если только кран?

– Там ваша новая одежда. – говоря, охранник указал рукой на еле заметную, сливавшуюся с фоном дверку в противоположной от входа стене. А сам тут же повернулся и вышел в другую такую же, только в другой стене, направо.

Абдула оторопело завертел головой: вот это прием! И помещение такое странное: просто комната, не маленькая, квадратная, футов пятнадцать на пятнадцать, и в ней совершенно ничего нет! Ни мебели, ни окон, ни стойки дежурного, ничего! Только входная дверь за спиной, дверка в ванную напротив, да та, в правой стене, за которой скрылся охранник. Стены, пол и потолок обтянуты ковровым покрытием одного грязно-серого цвета – «цвета сна», почему-то подумалось Абдуле. Освещение, откуда, непонятно, тусклое, хотя все видно, только видеть совершенно нечего, даже углы почти не различить. Абдуле сделалось не по себе, захотелось убраться отсюда как можно скорее, потому что в таком месте задержишься – с ума сойдешь!

Он начал торопливо расстегивать пуговицы на «пижамной» куртке, резко, путаясь в рукавах, сорвал ее с себя, снова огляделся, куда ее девать, – конечно, ни вешалки, ни стула за это время в комнате не появилось, и Абдула швырнул куртку прямо на пол. Следом слетели штаны, майка, трусы, Абдула сбросил тапочки, стянул носки, – босым ногам на ковровом покрытии пола было тепло, и Абдула немного успокоился. «Чего я психую?» – укорил он себя.

Кучка одежды в ногах выглядела на удивление убого, брать оттуда с собой Абдуле было нечего, ни носового платка, ни сигарет: насморком он не страдал и сигарет не курил, – когда имеешь дело со взрывчаткой, лучше сохранять обоняние чистым.

«Куда они это денут? – подумалось Абдуле. – Сожгут? Назад в ту тюрьму отправят? Э, мне-то что за дело, мне что, жалко, что ли?» – и, пнув напоследок ногой убогую кучку, Абдула решительно двинулся к ванной.

Никакой ручки не было, Абдула просто притронулся к дверце ладонью, и она поддалась, отворилась, а когда он шагнул вперед, быстро и совершенно бесшумно затворилась обратно. Абдула обернулся и сразу же понял, что изнутри ее не то что открыть, даже разглядеть невозможно – ни щелей, ни зазоров, пальцем провел, и то не почувствовал! Где я?!

После сумрака «квадратной комнаты» яркий свет заливал глаза, Абдула заморгал, а когда, наконец, огляделся, дикая мысль пронзила ему голову: а я вообще ЖИВОЙ?! – потому что того, что он увидел, просто не могло быть на земле, во всяком случае, в земной тюрьме такого точно не бывало.

Меня, может, все-таки казнили – во сне, например, а я и не заметил? – Потому что то, что он видел у себя перед глазами, никак не могло быть тюрьмой. Небом это, конечно, тоже не могло быть, но каким-то преддверием неба… Будь Абдула русским, он сказал бы: «предбанником», – но Абдула не был русским и слова такого он не знал, и потом, никакой это был не предбанник, а попросту баня, или, точнее, ванная (мы бы сказали «санузел», поскольку унитаз там тоже имелся).

Ванная, но какая! Не то что в тюрьме – не в каждом отеле такая найдется! Нет, не роскошная, этого не было, ни золотых кранов, ни мраморных фонтанов, – Абдула с неожиданным облегчением убедился, что ванная – не какой-нибудь «люкс», просто очень хорошая. Он перевел дыхание: нет, я не на небе и вообще не на том свете, слава Всевышнему! Нет, я на этом свете, вот мое тело, ноги ступают по мягкому теплому полу, на этом, на этом я свете, только свет этот очень уж странный. И ванная странная. Впрочем, никто нас не гонит, давай разберемся. И Абдула стал оглядываться, внимательно и неторопливо.

Взять хотя бы форму ванной комнаты. Овально-изогнутая в виде полумесяца с закругленными рогами. Углов тут не было вообще, и пол, и потолок переходили в стенки постепенно, и все, что только находилось в ванной, имело закругленные края.

Абдула стоял, как вошел, у одного края полумесяца, с внешней стороны, и озирался, сперва беспорядочно. Нет, свет вовсе не был слишком ярким, это после полумрака так показалось, напротив, он, хоть и белый, был приятный, вовсе не резкий, шел непонятно откуда, словно из стен, которые тоже были белые, как пена на молоке, но белизна их словно бы смягчалась каким-то сливочным оттенком, и это было приятно для глаз.

При этом были они не гладкие, а на вид и на ощупь, как кожа, и так же, как кожа, податливые, не твердые: твердость ощущалась поглубже, за упругой поверхностью.

Прямо у ног начиналась ванна, утопленная в пол, удобная, большая и, повторяя очертания комнаты, тоже изогнутая в форме полумесяца, только рога еще больше закруглены. Абдуле там, где он был, оставалось достаточно места, чтобы стоять. Одним краем ванна прилегала к внешней стороне полумесяца, а с другого края шел невысокий полукруглый валик-бордюр, из того же материала, что и пол, нетвердого, упругого, приятного для босых подошв, а между краем ванны и стенкой с внутренней стороны полумесяца шла довольно широкая, футов пять, изогнутая же площадка. Возле Абдулы площадка завершалась выступом вроде стула, а на этом стуле аккуратной стопочкой лежала сложенная одежда: сверху светло-голубые майка-трусы-носки, под ними – более темного цвета тюремная «пижама». Так, с одеждой не соврали.

В противоположном конце ванна закруглялась еще круче, оставляя больше места, и там сначала выступ-раковина, а за раковиной, в самой оконечности рога, – унитаз. Над раковиной помещалось большое зеркало. Абдула сделал шаг-другой вперед, – пол под ногами приятно поддавался, – и посмотрел на свое отражение.

Ему давно уже не приходилось этого делать: в той тюрьме зеркал не было, – и появившееся перед ним лицо, осунувшееся, с черными глазами, с обритой головой, с короткими усами, но без бороды, показалось ему сначала незнакомым.

Бороду ему сбрили сегодня – только сегодня? – утром, еще до того, как обрили голову. Прежде цирюльник во время еженедельного бритья головы бороды почти не касался, раза три за все время подстригал ножницами, и все. А тут, когда Абдула был уже пристегнут, он взялся намыливать ему бороду. Абдула задергался: э, ты что?! – и энергично затряс головой: даром, что пристегнутый, позволять сбривать свою бороду он не собирался. Но цирюльник негромко прошептал ему на ухо:

– Ты что, хочешь, чтобы она у тебя вспыхнула на электрическом стуле?

Абдула замер. Верить ли цирюльнику, он не знал; но вдруг и вправду вспыхнет? – Нет, Абдула этого совсем не хотел. Больше того, живо себе представив, как вспыхивает борода на лице, Абдула оцепенел и сидел неподвижно все время, пока цирюльник расправлялся с этой бородой. К усам, однако, он мыльной кисточкой не притронулся, а только подстриг ножницами. К этому моменту Абдула уже настолько овладел собой, что сумел спросить:

– А что, усы не вспыхнут?

– Нет, усы не вспыхнут, – отвечал цирюльник, – не успеют.

Новый приступ тошнотворного страха, правда, на этот раз короткий… – э, да что вспоминать! С усами, хоть и без бороды, я все равно на скопца не похож! – Абдула наконец признал в полузнакомом отражении самого себя. Пора оглядываться дальше.

…Да, золотых кранов тут не было, собственно, не было никаких. В стенке над ванной, над серединой, в полроста Абдулы – круглая дырка: кран? В потолке над центром ванны – кружок с дырочками: душ? Над круглой дыркой – два цветных овала, с левого краю густо-синих, к центру бледнеют до белого, сливаясь с фоном, а затем – от розового до густо-красного с правого краю. Только на верхнем еще штрихами с точками кружок изображен, душ, стало быть, а на нижнем – просто кружок, поменьше и без точек. Терморегуляторы, догадался Абдула, сенсорные. Он наклонился, протянул руку и коснулся кружка в нижнем овале. Из дырки тотчас хлынула струя воды, падая по дуге точно на середину ванны. Абдула подставил руку – температура воды не ощущалась. Тогда он провел пальцем другой руки сперва влево – вода заметно похолодела, а потом вправо, и вода сразу стала горячей. Абдула подержал руку под струей, примерился: хорошо, – и оставил воду течь. Трогать верхний овал он поостерегся: окатит, не нужно пока. Тоже ведь точно по центру ванны рассчитан: Абдула уже понял, что температуру воды он регулировать может, а вот силу напора – нет. Ну, и ладно, вполне достаточный напор, наполнит ванну минут за десять, а я как раз тут все до конца осмотрю… – тут на глаза ему попался унитаз, и сразу захотелось помочиться: в дороге-то он ни разу тем убогим унитазом не воспользовался!

…Шум струи заглушался журчанием воды в ванне. Потом Абдула коснулся пальцем черной точки над унитазом, и тут же, почти бесшумно, заработал слив. Жидкость была моющая, голубоватая, как в самолете. В стенке справа от унитаза имелись две щели, одна над другой, а из щелей выглядывали кончики туалетной бумаги. Возле каждой щели – черные точки. Нет, не черные, темно-синие. И для слива такая же, только побольше. Абдула нажал на верхнюю – из щели поползла бумага, потом остановилась. Абдула нажал еще – бумага поползла еще. Понятно. Потом нажал на нижнюю – ничего. Еще раз нажал – опять ничего. Так, ясно. Бумагу меняют с той стороны. Работает одна подача, вторая – в резерве. Первая кончится, вторая начнет подаваться, а первую тем временем заменят. А если обе сразу пускать, то могут одновременно кончиться, и получится задержка. Абдулу охватило смешанное чувство раздражения и восхищения хитроумием гяуров.

Ладно, что там с ванной? – Ванна заполнилась заметно, но еще недостаточно. Абдула потрогал пальцем ноги воду: хорошо, можно еще тепла прибавить. Прибавил. А захочу остановить? – Снова нажал на кружок в центре – струя прервалась. Еще нажал – струя потекла вновь, причем точно той же самой температуры. Запоминает, собака!

Следом Абдула обратил внимание на небольшой шарообразный выступ пониже струи, поближе к изголовью, и на нем – того же темно-синего цвета пятнышко в виде капли. Так, ясно, жидкое мыло, шампунь!

Абдула приложил палец, и действительно, тут же потекла тоненькая густая струйка розовой жидкости, капая в ванну. Абдула отнял палец – струйка прекратилась. Абдула снова приложил – струйка возобновилась. Абдула продолжал держать палец, но секунд через десять струйка прекратилась сама собой. Так, порцию отмерила. Вода в ванной начала пениться. Хорошо!

Ванна продолжала наполняться, скоро уже можно будет лечь, Абдула аж зажмурился от удовольствия, но сразу раскрыл веки: а когда наполнится, что будет? Неужто заливать начнет? Ведь никаких сливных отверстий в ванне не видно! Э, мне что за дело! – отмахнулся от этой мысли Абдула. – Кто это придумал, наверняка все предусмотрел…

Так оно и было. Когда Абдула, подождав еще немного, погрузился наконец в ванну, вода от его тела поднялась, очевидно, выше контрольного уровня, потому что тут же с резким всхлипом верхний слой воды быстро куда-то всосало. Так быстро, что Абдула даже увидеть не успел, куда именно: очевидно, приоткрылись какие-то щелки в бортах ванны. Абдула провел по бортам руками: ни щели, ни зазора, ничего, как с той дверцей. Одновременно прекратился шум падавшей струи. В наступившей внезапно тишине Абдуле сделалось не по себе: так плохо гармонировал резкий, какой-то «неприродный» звук засасываемой воды с остальной умиротворяющей обстановкой.

– Э, мы в тюрьме, однако, – вслух напомнил себе Абдула. Но, пока из ванны его никто не гнал, он решил продолжить удовольствие, благо, воды оставалось вполне достаточно.

Немного побарахтавшись и убедившись, что ванна, сделанная из того же материала, что и все остальное в этом помещении, – не мягкого, но слегка упругого, – куда приятнее обычных эмалированных. Абдула подумал, а как быть, когда захочется спустить всю воду, и стал оглядываться повнимательней. Ну да, вот они, пятнышки, круглые, темно-синие, и целых четыре: под правую руку, под левую, и там, в ногах, под обе ноги!

Съехав немного вперед, Абдула дотянулся большим пальцем правой ступни до пятнышка, прикоснулся, и вдруг! – С всхлипом еще более резким и громким ванна опустела почти мгновенно! Абдула аж подскочил от неожиданности, и тут же сверху хлынул душ, той же температуры, что и струя из дырки, смывая остатки пены с Абдулы и с боков ванны. Лился с полминуты, потом снова короткий всхлип, и все – в ванне чисто и сухо!

Наполнять ванну снова Абдула не стал, домылся под душем. Брызги, естественно, летели во все стороны, но, проследив за ними взглядом, Абдула не поверил своим глазам: и пол, и стены мгновенно впитывали воду и оставались совершенно сухими и чистыми! Аллах Всемогущий, сколько же все это стоит?!

«А может, – похолодел Абдула, – меня эти похитили, как их… инопланетяне?! Или выкупили – для опытов?» Ох, как нехорошо стало! Но мягкое освещение и теплый цвет всего вокруг успокаивали, поверхности приятно щекотали кожу ступней и ладоней, а напротив ванны, на выступе налево от двери – ну да, двери! не той, через которую вошел, другой, в стене напротив ванны, посередине (Абдула ее еще тогда заметил, как вошел, только внимания особо не обратил, успокоился только, что есть, куда выйти. Дверь вполне отчетливо была видна, с округлыми краями, немного выпуклая, и сделана из того же материала)… Ну вот, а здесь, как мы уже видели, одежда… Но прежде вытереться бы – ну, да! С другой стороны, справа от двери, но ближе к унитазу, такие же щели, как для туалетной бумаги, только пошире, а из них высовываются полоски бумажных полотенец. Рядом – такие же пятнышки. Абдула шагнул, нажал на верхнее – из щели потянулось полотенце, толстое, мягкое, голубоватого оттенка. Абдула с удовольствием вытерся, скомкал полотенце в объемный шарик, оглянулся – куда его? – и бросил в унитаз. Хлынула вода, шарик бесследно исчез. Довольный результатом, Абдула повторил опыт, вызвал еще кусок полотенца, обтерся досуха и отправил шарик вслед за первым. Теперь пора приниматься за одежду.

Все новое, сразу видно, а материал какой-то непонятный, мягкий, приятный на ощупь, но… Абдула натянул уже майку с трусами и брюки, но куртку, прежде чем надеть, повертел в руках: что же это за материал такой? Фланель не фланель, и вообще это не ткань, а… не войлок же, хотя… Нет, какой там войлок! Это просто бумага! Или нет? – Абдула не знал, что и думать, возмущаться – не возмущаться… Но бумага, если это была бумага, выглядела на удивление солидно, прочно, не сминалась и не рвалась, – а со всей силы Абдула и не рвал, но потянул основательно, и ничего.

Ладно, бумага так бумага, на ощупь приятно, тепло, чего еще надо? А раз бумага, значит, часто будут менять, и то хорошо.

Обуви не было, только носки того же цвета и материала, но как будто потолще.

Ничего, тепло, здесь можно вообще обходиться без носков. Хотя – посмотрим, как там, за дверью. Действительно, пора было смотреть, что же там, за дверью. Ручки на этой дверце тоже не было. Абдула слегка надавил ладонью – дверь поддалась, но упруго. Надавил посильнее – дверь распахнулась, но ладонь ощущала обратное давление. Ослабив нажим, Абдула увидел, что дверь готова затвориться снова. Значит, туда и сюда открывается, не запирается. Ясно. Ладно, пора. И Абдула шагнул за порог ванной.

Что там, за порогом, Абдула даже сразу не разглядел: первым и главным, что поглотило все его внимание, было… окно! Да, самое обыкновенное окно, большое, застекленное, безо всякой решетки, а за окном – яркий солнечный день, синее небо, и поводят листочками макушки деревьев! Окно – в камере?! – Абдула бросился к нему сломя голову, подскочил, прижался лбом, руки упер в округлый неширокий – в пол-ладони – на уровне чуть выше пояса подоконник. Стекло на ощупь оказалось не прохладным, а теплым и не твердым, а таким же податливо упругим, как и все в этом странном помещении. Абдула, конечно, этому удивился, но слегка, не всей головой, а как бы только лбом, не получившим ожидаемого ощущения прохлады: он уже начал привыкать к тому, что здесь обычным будет только необычное.

Но было стекло при этом удивительно прозрачным, глаза его как бы вовсе не замечали, а, широко раскрывшись, впитывали то, что за ним – и было, что.

Окно располагалось довольно высоко, какие-то не то кусты, не то деревья едва дотягивались до него своими ветками. «Этаж второй-третий», – прикинул Абдула (на заднем плане промелькнуло недоумение: а как же меня в фургоне подвезли прямо к двери? – Но Абдула нетерпеливо отмахнулся: «Э, пандус!»). За листьями кустов непосредственно под окном ничего было не разглядеть. Ладно, зимой опадут, всё увидим… – а «всё» это, скорее всего, будет стена, и больше ничего. Абдуле так и подумалось: «стена», а не «тюремная стена». С тюрьмой окружающее сочеталось все меньше и меньше. К тому же ни кустов и ни деревьев возле самой тюремной стены никто не сажает.

С наружной стороны стекло окна было заподлицо со стенкой, так что, как ни старался, Абдула ни кусочка «своей» стены не увидел. Зато вдаль!

Здание, очевидно, стояло на краю высокого крутого откоса, и вид из окна разворачивался обширный и замечательный. Далеко внизу простиралась широкая долина, где обработанные разноцветные участки перемежались с рощицами. Вдали по краям высились голубоватые горы, а прямо впереди сверкало на солнце озеро, большое, до самого горизонта, и только дальше, из-за горизонта, выглядывали серо-голубые, туманные верхушки гор.

Между озером и долиной пролегала асфальтовая полоса дороги, но машин на ней не было… нет, были, но мало, две или три и слишком маленькие, далеко. А на озере, с краю от сверкавшего на солнце пространства, виднелся крохотный парус. Песчаный берег походил на пляж, но были ли там купальщики или купальщицы, отсюда Абдуле, как ни старался, как ни напрягал глаза, было не разглядеть.

Да, безусловно, это пляж. Вон, и зонты виднеются от солнца, отсюда крохотными кажутся, а там, на месте, ярда три-четыре в диаметре, не меньше. Такие целый столик тенью накрывают со стульями вокруг. Столик… Ну да, вон там, правее, на краю рощи, их целая куча, и рядом какое-то строение проглядывает, наверняка кафе или же ресторан… Абдуле показалось даже, что над крышей строения он разглядел дымок: ну ясно, мясо жарят! – и тут, при слове «мясо», желудок Абдулы буквально взвыл: «Обед! Где мой обед?!» – еще бы! Ведь сегодня он даже завтрака не видел, бедный желудок!

Абдула без сожаления отвернулся от окна: будет еще время видами полюбоваться, пора побеспокоиться о том, что поважнее. Ну, где же мой обед? Ведь говорили эти гяуры-охранники, к обеду мол приедем, так что же? – Абдула обвел глазами помещение (слово «камера» на ум никак не шло). То, что было оно необычным, уже никак не удивляло: внезапно пробудившись, острое чувство голода занимало все его внимание. Абдула отметил только господствовавший всюду светло-зеленый, точнее, салатовый цвет, да еще то, что пол здесь, как, очевидно, и все прочие поверхности, был из того же материала, что и в ванной, и отличался только цветом.

Цвет Абдула в целом одобрил, не слишком на нем задержавшись: зеленый – цвет ислама, вот и прекрасно. Обед где?

Стоя спиной к окну, по левую руку от себя Абдула видел выпирающий из стены, за которой ванная, изогнутый выступ на высоте стола, с округлыми краями и шириной в два фута, – стол и есть, очевидно, а перед ним, повторяя его изгиб, выступ пониже, – как видно, лавка. Изогнутые потому, что повторяют форму стенки, к которой примкнуты, а стена эта круглая, и все помещение представляет из себя полукруг: с той стороны, где ванная, дуга, а с противоположной – ровная стенка по диаметру.

Окно у края дуги, почти вплотную к диаметру, а дальше – этот самый выступ, как полка, и для ног под ней имеется пространство, и тянется до самой дверки в ванную, то есть на добрых четыре ярда. Примерно ярд – окно, чуть меньше ярда – дверь в ванную, да следом еще пять ярдов стенки, значит, всего одиннадцать… Умножим на два, поделим на π, получится примерно семь ярдов диаметр. Гм, просторно, однако! Потом измерим поточнее, площадь вычислим – πr² пополам… И высота добрых четыре ярда – ого! Объемное, однако! Ладно, вычислим и объем… – Абдула неплохо разбирался в математике. Еще бы! Математику вообще придумали арабы! Даже слово «алгебра» – арабское, «аль джебр»! Сам Абдула, правда, не араб. Не надо думать, что мусульмане – только арабы. Много и других народов благодаря арабам приняли ислам, а скоро на земле вообще останутся одни мусульмане. А кто не мусульманин, тот не останется.

Но чтоб остаться, надо обедать! Как тут у них вообще обедают, водят куда-то, или… – Но что-то ясно подсказало Абдуле, что никуда тут никого не водят. Здесь, внутри надо искать.

Абдула стал внимательно разглядывать стенку над полкой-столом, и что же? – Как он сразу не заметил, вот же она, под рукой, стрелка, ярко-зеленая, на фоне выделяется, указывает вниз, в сторону стола, а под ней, – ну да, не видно ничего, но это наверняка так же замаскировано, как та дверь в ванную, в которую он вошел снаружи. Ну-ка, нажмем! – И Абдула нажал.

И тут же край стенки над столом начал приподниматься, как заслонка, а из-под него выполз овальный поднос, накрытый прозрачной крышкой. Выполз и замер, а заслонка за ним опустилась на место и застыла, сливаясь со стенкой, как ни в чем не бывало.

Утопленный захват для пальцев в крышке позволил Абдуле легко ее поднять, и там, под крышкой, он увидел, во-первых, четыре тарелки: ближе всего открытая с нарезанными огурцами с помидорами, посыпанными зеленью, политыми прованским маслом; дальше – две накрытые прозрачными же крышечками тарелки, поглубже – с супом и рядом – с горкой риса и кусками белого мяса, похоже, что куриного, следом – тарелка со свежей теплой белой лепешкой хлеба, а рядом – соусница, перечница и солонка. И на самом дальнем конце подноса – кофейник с чашечкой для кофе, чайник с пиалой для чая и стакан апельсинового сока, холодного, весь запотел.