Текст книги "Кара для террориста"

Автор книги: Анри Мартен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Субботним утром снова были школьники, но уже не из религиозной школы, а из обыкновенной, светской, государственной.

«Зазеркалье» здорово изменилось: когда они успели, всю ночь работали, что ли? – пространство за стеклом оказалось гораздо больше, чем обычно, как если бы полукруглую камеру Абдулы примкнули к другому кругу, побольше.

Границы круга обрамляли веселые расписные декорации – холмы, березки, кустики в цветах, пол поднимался к декорациям, образуя подобие пологого амфитеатра, на котором здесь и там виднелись скамейки, а пятна на полу складывались как бы в островки ромашек среди травы.

И вот, впервые прямо на глазах у Абдулы, это пространство стало заполняться детьми, причем разного возраста, от младших классов и до старших, то есть вперемешку семилетки, восьмилетки и почти взрослые подростки.

По половому признаку их тоже никто не сортировал, а отличить по одежде или по прическе, кто из них мальчик, а кто девочка, можно было далеко не всегда: на фоне вчерашних, строго и аккуратно одетых детей эти выглядели как стая распущенных, размалеванных, закормленных, – нет, не обезьян, для обезьян у них, конечно, слишком чистые физиономии, но все равно, каких-то все-таки животных, похожих на людей, но все-таки животных… Человека от животного порядок отличает, а эти ни о каком порядке слыхом не слыхали и слышать не хотели: врывались через завешенные прорези в декорациях, визжали, гонялись друг за дружкой, рассаживались как попало кто на скамейках, кто прямо на полу, и почти у каждого в руках пакетик с чипсами, стаканчик с колой… Пикник, одним словом!

Было их тут, наверное, человек сто пятьдесят, и поначалу ни один из них не обращал на Абдулу ни малейшего внимания: занимались они собой, своим междусобойчиком: кому с кем сесть, где кому встать… Они толкались, отпихивали друг друга от скамеек, потом общее внимание привлекли два парня постарше, типа лидеров или вожатых: они втащили в круг большой какой-то ящик, выяснилось, что это кола, и те из детей, кто до сих пор ее не получил, с радостным визгом кинулись туда.

Взрослых среди этой компании не наблюдалось, никто ни за каким порядком не следил. Те парни, что притащили колу, уселись с баночками на скамейке подальше и ни во что не вмешивались. Абдуле даже подумалось, что сейчас стекло между ним и «зазеркальем» непрозрачно с той стороны, настолько школьники игнорировали его присутствие.

Но вот наконец, минут через пятнадцать-двадцать, когда оживление от знакомства с незнакомым местом прошло, а заниматься, как выяснилось, тут было нечем, дети, один за другим, стали поворачиваться в сторону Абдулы, а кое-кто даже поднялся и подошел к стеклу поближе.

Абдула, как уже привык, расхаживал взад и вперед по своему пространству. Сесть, отвернувшись, он всегда успеет, а так – если они пришли сюда глазеть, то и он, Абдула, вдоволь на них поглазеет! Развлечение, почему нет? (Пускать кораблики или же голубей в присутствии детей ему, конечно же, и в голову не приходило: засмеют.)

Он долго вглядывался в лица за стеклом, потом вдруг выбрал себе жертву: довольно пухлого парня с нелепой прической в виде гребня, к тому же зеленого цвета, – такие носят панки или как их там? Уставившись на парня, Абдула протянул в его сторону руку, указывая на него пальцем, и деланно, но громко, захохотал:

– Ты кто, э? Человек или петух?

Парень стал пунцовым, заморгал растерянно: в его политкорректном окружении ему наверняка никто ни говорил ни разу, что выглядит он самым настоящим чучелом!

– А ты? – Абдула повернулся к неопределенного пола существу с короткой круглой стрижкой, в джинсах и свободной блузе: – Ты кто, парень или девушка?

Существо не смутилось, ответило девичьим голосом:

– Я девушка. Показать? – и девица сделала движение руками, словно собиралась задрать свой блузон.

– Отцу своему покажи, чтобы вспомнил, кто у него, сын или дочь!

Абдула отвернулся: внезапное желание посмотреть на то, что она могла бы показать, охватило его с неожиданной силой. «Вот только этого еще мне не хватало», – пробормотал Абдула, с неудовольствием чувствуя, что краснеет.

– И я тоже девушка!.. И я, и я! – донеслось из «зазеркалья». – Показать тебе? Показать?..

– Покажи! – Абдула повернулся, уселся на кушетке, довольно потирая руки. Он успел овладеть собой. – Значит, стриптиз будем смотреть? Отлично, которая начнет? Ты? – ткнул он пальцем в одну из школьниц. – Ты? – ткнул пальцем в другую.

– Вот тебе стриптиз! – показала ему язык та, с которой началась вся эта сценка, и все девушки, гримасничая, отвернулись.

Абдула был доволен: этот раунд он выиграл. Напряженный гул, пробежавший по мужской части аудитории, это подтверждал.

– Эй, Абдула, а ты мне нравишься!

Из толпы выделился и подошел к стеклу прямо напротив Абдулы невысокий худощавый парнишка лет пятнадцати. Скуластое широкое лицо, желтоватый оттенок смуглой кожи, волосы, многими косичками спадавшие на плечи, выдавали в нем ямайское происхождение.

– Я тоже хочу убивать, как ты. Ты меня научишь?

Такого оборота Абдула не ожидал: грех не воспользоваться!

– Ты, правда, мне совсем не нравишься, – осадил он парня. – Но почему не научить? Конечно, научу! Начинать?

Парень скривился, но головой кивнул: начинай, мол. Другие парни тоже пододвинулись поближе.

– Проще всего устроить взрыв природного газа, – начал свою лекцию Абдула. – У вас дома есть природный газ?

Парни согласно закивали. Все ли до одного или же имелись исключения, Абдула разглядывать не стал: важнее было донести мысль до аудитории.

– Ну, вот, достаточно открыть конфорку и подержать ее так… в зависимости от объема помещения и конкретного давления у вас в трубе. Природный газ взрывается при содержании в воздухе от четырех до шестнадцати процентов. Вам, значит, надо рассчитать примерный объем вашей кухни и сколько кубометров газа выходит из конфорки в минуту: эти данные найдутся на сайтах газовых компаний. Прикинули, примерили, наполнили, и потом достаточно мельчайшей искры, чтобы все взлетело на воздух! Здорово, да?

– Ребята, этот придурок вас учит, как взорвать свой собственный дом, а вы уши развесили! – раздался звонкий возмущенный голос девушки или парня, не разобрать.

Аудитория рассыпалась, парни, смущенно улыбаясь, расходились, но парень с Ямайки никуда не двинулся:

– Дом я могу взорвать, положим, не свой, а твой, – ткнул он пальцем в сторону обладателя, но скорее, обладательницы звонкого голоса. – А еще можно школу рвануть, там в кантине тоже газ имеется. Да мало ли что еще! – потом он повернулся к Абдуле: – А если будет больше шестнадцати процентов, не взорвется?

– Если больше, не взорвется, – подтвердил Абдула. – От шестнадцати до семидесяти двух процентов не взорвется, но загорится, пожар может получиться – хороший такой пожар, большой…

– А если больше семидесяти двух, то и не загорится? – допытывался парень.

– А если больше семидесяти двух, то, правильно, не загорится, но зато все тогда, кто будет в помещении, задохнутся. Тоже неплохо, да?

– Никто не задохнется! – крикнул кто-то возмущенно. – Вонь услышат, и разбегутся! Или просто проветрят помещение!

– Услышат, если днем, – возразил парень с Ямайки. – А если ночью, не услышат, задохнутся… Или сгорят… Или взорвутся.

Парень мыслил вроде бы правильно, однако нравился он Абдуле все меньше. Одно дело, если убиваешь людей за дело и ради дела. Совсем другое – убивать людей, скажем, за деньги: это никуда не годится, но самое поганое – убивать просто потому, что это тебе нравится. Такие люди – воплощение шайтана… Абдула поежился и чуть отодвинулся от стекла. А парень, словно слыша его мысли, подтвердил:

– Да, мне нравится убивать! Я непременно буду убивать, слышите, вы? – и он свирепо повернулся к остальным ребятам.

Наверное, надеялся, что испугаются, как-то прореагируют: девочки задрожат, малыши собьются в кучу, а парни выдвинутся ему навстречу, сжимая кулаки… Ничего такого не произошло, на его слова почти никто не обратил внимания, все уже снова разбились по своим группкам и болтали о своем. Только один, высокий парень лет семнадцати, стоявший близко, откликнулся на его слова:

– А для чего тебе понадобился газ, Мигель? Разве ты больше не веришь в «вуду» своих предков?

– «Вуду» надо всю жизнь посвятить, – буркнул Мигель, отходя от стекла, – газ дешевле…

Абдула мог бы еще много чего порассказать о подручных средствах устраивать взрывы, пожары и отравления, но, во-первых, больше его никто не слушал, во-вторых, он боялся, что все равно на самом интересном месте вмешается охрана и лекцию прервут: он и то удивлялся, что рассказать про газ ему позволили без помехи, просто потому, наверное, что взрывоопасность газа ни для кого не новость, – но, главное, глядя, как загорелись неподдельной жаждой желтые глаза Мигеля, Абдула задумался, а правильно ли помогать таким шайтановым отродьям? – С одной стороны, конечно, неверных сколько ни убивай, мало не станет. Но все-таки, насколько допустимо связываться ради этого с шайтаном? Сколько ни думал Абдула, ответить на такой вопрос он так и не смог. Ну, время до обеда пролетело, и то хлеб!

После обеда и молитвы, – если точнее, помолился он перед обедом, близкая встреча с сатаной располагала к благочестию! – Абдула немного походил – для пищеварения, немного послушал музыку: на кино времени бы не хватило, – а потом прилег: хорошо бы поспать подольше, пока «там», – он кивнул на «зазеркалье», – будут тусоваться очередные придурки…

Уснул он сразу, но проспал не больше часа, проснулся ровно в два: обидно, шума никакого, самолеты не летают, – уик-энд, суббота, а сна больше ни в одном глазу!

«Ладно, – подумал он, садясь и потягиваясь на кушетке, – посмотрим, что там еще эта стерва приготовила!» – ему это уже было даже любопытно.

Но «стерва» ничего нового на этот раз не приготовила: ту самую площадку, что и утром, в тех самых декорациях заполнила такая же точно группа детей и подростков, таких же расхлябанных и таких же упитанных. Их можно было бы принять за тех же самых, но, поискав глазами, Абдула не обнаружил среди них ни желтоглазого Мигеля, ни дерзкой девчонки, ни пухлого панка: другие панки были, целых три, но выглядели по-другому.

Задирать и заговаривать с ними Абдула поостерегся, и три часа прошли для него довольно скучно: ребята то обращали на него внимание, толпились у стекла и что-то там кричали, – Абдула подчеркнуто не слушал, – то расходились-разбивались по своим группкам и занимались чем-то своим: толкались, перекрикивались, бегали взапуски, пили колу, жевали чипсы…

Минут на сорок, – сытный обед располагал, – Абдула укрылся на унитазе, остальное время тоже как-то прожевалось и растворилось. Погасло, наконец, стекло, дети скрылись. 05:02 РМ, два часа до ужина.

«Стерва» появилась в «зазеркалье» в 05:07, ровно через пять минут. За это время поле зрения за стеклом ограничили, скрыв легкомысленные декорации, развесили темно-коричневую драпировку, покрыли ею пол, и перед глазами Абдулы снова было то небольшое помещение, в котором «стерва» появлялась чаще всего.

– Да, дети… – вздохнула она. – Послушай, Абдула, ты никогда не планировал взорвать какую-нибудь школу или детский садик?

Абдула возмущенно смолчал, и она продолжала:

– Это же так просто, не нужно даже никакой взрывчатки… Подучил какого-нибудь несмышленыша, чтобы пробрался в кухню, незаметно открыл конфорку… С этим даже пятилетний справится… А потом приходит в кухню повар, чиркает чем-то или просто включает свет, и – ба-бах!

Кимберли картинно вскинула руки, широкие рукава платья упали, обнажая руки до локтей. Потом руки снова опустились.

– Ладно, не жалей… В жизни не все выходит, как хотелось бы…

Она прошлась взад и вперед. Абдула по-прежнему молчал.

– Ну, хорошо, – снова заговорила она. – Сейчас тебя опять придут смотреть работники нашей тюрьмы, те, кто не смог вчера… Люди они, как ты мог уже убедиться, спокойные. Не поручусь, конечно, в их симпатиях к тебе, скорее, наоборот. Но, к счастью, между вами будет вот это вполне надежное стекло. К тому же среди них нет ни одного, кто лично пострадал бы от твоих… будем говорить прямо, Абдула: твоих преступлений. Пострадавшего я бы и не стала нанимать, чтобы не давать повода подозрениям в предвзятости… Так что ты можешь чувствовать себя в полной безопасности. Никто из них тебя не тронет, никто даже не спросит ни о чем, как спрашиваю я: Абдула: зачем ты убил мою маму?

Утром в воскресенье за стеклом возникло то же небольшое, задрапированное тканью помещение, в котором Кимберли появлялась чаще всего.

На этот раз она там находилась не одна, с ней был высокий немолодой мужчина с залысинами на все еще пышной седоватой шевелюре и в очках. Лет ему было хорошо за шестьдесят, но выглядел, как водится у гяуров, он очень свежим и моложавым. В правой руке он держал большую изогнутую трубку, но в рот ее не клал, зажимая большим пальцем чашечку, и было ясно, что табака в ней нет либо он не горит.

В помещении имелось два удобных полукресла, но оба, и Кимберли, и ее спутник, не сидели, а стояли вполоборота друг к другу и к Абдуле.

– Вот Абдула, папа, – сказала Кимберли, указывая рукой в сторону стекла.

Мужчина начал было какую-то фразу по-арабски, но с таким жутким акцентом, что сам смутился и умолк на полуслове. Абдула, даже если бы знал арабский гораздо лучше, все равно бы ничего не понял. Мужчина, а собственно мистер Барлоу, сделал шаг в сторону стекла и заговорил уже по-английски:

– Я хотел вас спросить, Абдула: почему вы так озлобились?

Абдула ничего не отвечал, и мистер Барлоу после короткой паузы продолжил:

– Неужели у вас не нашлось бы иного выхода, нежели закончить свою жизнь… вот здесь?.. – он обвел рукою с трубкой камеру Абдулы.

– Нет, я конечно, понимаю, – продолжал мистер Барлоу, – у вас наверняка было ужасно тяжелое детство: война, бомбежки, скорее всего, голод… Вам было тяжело…

«Что ты знаешь, что значит: «тяжело»?» – со злобой подумал Абдула.

– Я вовсе не хочу равняться с вами, но, знаете, мое детство тоже было несладким… По-своему, конечно, – без голода и бомб, но с вечно пьяным отцом… Для ребенка это, может, не намного лучше бомбежки.

Абдула ничего не отвечал, но мистер Барлоу, как видно, вовсе не нуждался в ответных репликах. Речь его текла спокойно, без долгих запинок: сказывался, очевидно, преподавательский опыт.

– Мы жили в Абердине, в Шотландии, – говорил он. – Моя мама шотландка, а папа шотландцем не был, но пить пытался, как шотландцы, а это безнадежная затея: нужно быть шотландцем, чтобы пить по-шотландски…

Абдула не знал, как пьют шотландцы, но помнил, как пьют русские, и потому не мог не согласиться, что в таких делах ни в коем случае нельзя недооценивать генетики и национальных традиций. Вот взять, к примеру, анашу (русские почему-то называли ее «план»). В тех странах, откуда родом Абдула, ее испокон веков употребляли все, от мала до велика, и курили, и даже плов, случалось, посыпали – и ничего, никто с ума от этого не сходил!

Сам Абдула тоже пару раз побаловался, еще в детстве, но ничего особенного не почувствовал. Ему так и говорили: надо «прикуриться», но специально «прикуриваться» как-то не захотелось, и Абдула так и остался в стороне от этого увлечения. Он мог иногда сделать затяжку-другую, чтобы поддержать компанию, как непьющий европеец может чокнуться с друзьями, но сам об анаше не вспоминал. И все соплеменники Абдулы относились к ней так же спокойно: при случае покурят, но всю свою жизнь завязывать на конопле никто не станет!

Исключения бывают, как не бывать, но уж никак не больше, чем в Европе пьяниц!

А что случилось с этими «культурными» и «цивилизованными», едва они дорвались до той же анаши и прочего, чем на Востоке всегда умели только баловаться? Какая пошла у них повальная наркомания! Сколько жизней искалеченных, сколько судеб покореженных! Какие меры драконовские принимают, сколько людей по тюрьмам сидят только потому, что нашлось в кармане чуть больше этой самой анаши, чем разрешил какой-то там Верховный Cуд?! Кстати, меньше бы запрещали, меньше бы употребляли: никто не стал бы специально по школам малышне бесплатно дозы раздавать, чтобы создавать себе клиентуру. Невыгодно бы было. А так – отдача докатилась и до самого Востока: на родине у Абдулы сегодня сельскохозяйственное производство прекратилось почти полностью, крестьяне выращивают продовольствия ровно столько, чтобы самим хватило, а все остальное засевают коноплей и маком: так гораздо выгоднее! Да что там – «выгоднее», иначе там сегодня просто не проживешь! «И вот теперь, по-ихнему, выходит, что мы – наркодельцы, а эти свиньи – пострадавшие?! У, зар-разы!» – Абдула едва сдержался, чтобы не зарычать.

Мистер Барлоу тем временем рассказывал, как ему приходилось прятаться от пьяного отца в углах пустынных комнат: дом у них был большой, достался от шотландских предков матери, но не обставленный как следует и неотапливаемый, холодный.

Однажды, когда папаша слишком сильно разбуянился, пришлось залезть даже в каминную трубу (для маленьких ног Дэнниса там нашлись достаточно удобные выемки-опоры) и проторчать там, коченея, чуть не два часа, пока родитель не угомонился.

Едва закончив школу, Дэннис ушел из дому. Отец к тому времени сильно сдал, съежился и, хотя скандалил и ругался по-прежнему, но больше рук не распускал: мать стала с ним справляться.

Дэннис добрался до Глазго, поработал в недорогой столовой подавальщиком, а потом устроился помощником стюарда на один из последних пароходов, все еще совершавших тогда регулярные пассажирские рейсы через Атлантику, а когда линию закрыли, Дэннис сошел на берег со своего последнего рейса не в Англии, а в Америке.

Дальнейшие подробности, про то, как Дэннис путем упорного труда и старательной учебы закончил колледж, и тому подобную сентиментальную информацию Абдула пропустил мимо ушей.

– Так что, как видите, можно и вправду подняться с самого дна… – мистер Барлоу как бы в смущении развел руками. – Если бы вы захотели, у вас бы тоже так могло получиться…

Ха, чтобы он сказал, если бы узнал, что как раз вот это у Абдулы прекрасно получилось? Что колледж он как раз закончил, не филологический, конечно, а технический, но кто сказал, что это хуже? Немного прирабатывать ему там тоже приходилось, но потом удалось получить стипендию, для студентов-выходцев из мусульманских стран, так что с учебой у него все прошло достаточно легко. И по математике он был там из самых первых, и по химии… потому, наверное, и заметили, потому и… что… завербовали? – подвернулось непрошенное слово. Да нет, конечно, не завербовали, возмущенно возразил себе Абдула. Не завербовали, а призвали, призвали на борьбу, достойную мужчины-мусульманина! Аллаху акбар! Велик, велик Аллах!

– Но вы, наверное, подумали, – продолжал мистер Барлоу, – что колледж – это пустяки по сравнению с тем, что я женился на миллиардерше… Однако, должен вам сказать, что я вовсе не женился на миллиардерше! Точнее, ни я и никто в колледже даже не подозревал, что Кимберли – миллиардерша! Мне нравилась она сама, а не ее миллиарды! Она вела себя так скромно, все время, пока я за ней ухаживал, ни разу не показала, что у нее много денег! И позволяла за себя платить – в кино, в кафе, повсюду и всегда, ну, почти всегда! У меня тогда уже был неплохой заработок, я мог себе позволить приглашать свою девушку в кино или в кафе. Но если я порой все же оказывался без гроша, она тогда делилась со мной своим кошельком так по-дружески, что мне и в голову не приходило что-то заподозрить! – он перевел дыхание. – Она призналась мне в своем богатстве только после того, как я ей сделал предложение, представляете? Она сказала: «В общем, я не против, но есть одно препятствие, не знаю, как ты на него посмотришь!» Я подумал, – ну, что я мог подумать, что бы подумал каждый на моем месте? Что у нее, наверное, кто-то до меня уже был! Я ведь вырос еще до «сексуальной революции»… В те годы, знаете ли, на это еще смотрели по-другому, не то, что в наши дни… Конечно, это бы меня не остановило, но все же было неприятно, я ждал, что вот сейчас она признается, а когда оказалось, что речь идет всего лишь о деньгах, я испытал такое облегчение!

«Еще бы!» – хмыкнул про себя Абдула.

– Ну да, я даже не сразу «врубился», как теперь говорят, а когда «врубился», так обрадовался! Мне ведь и вправду совершенно не нужны были ее миллиарды, ни тогда, ни сейчас! Я до сих пор живу на то, что зарабатываю сам, я ведь совсем неплохо зарабатываю: лекции, статьи, выступления… Меня много приглашают, меня считают очень квалифицированным специалистом, я часто езжу в интересные научные командировки, объездил весь Восток. Я ориенталист, бывал, наверное, и в вашей стране…

Абдула сделал каменное лицо: намеки о «своей стране» его по-прежнему нервировали. Сам факт, что все они так уверенно говорили о «его стране», то есть откровенно не считали его природным американцем, ему решительно не нравился. И почему, главное, как узнавали, – по акценту? Но, во-первых, говорил он по-английски довольно хорошо и бегло, свои все это признавали, а во-вторых, сколько народу говорят гораздо хуже него, хотя и родились в Америке, хоть тот же мусорщик из гипермаркета! Однако мистер Барлоу его реакции не замечал, он занят был своим:

– Конечно, если бы не Кимберли, не ее богатство, я летал бы в свои командировки не бизнес-классом и останавливался бы не в таких отелях, но мне бы и туристский отлично подошел… Это Кимберли хотела, говорила, что это ее право – оплачивать свои собственные удобства. Она ведь часто ездила со мной, особенно в первые годы, мы очень с ней дружили… Потом, когда у нас родилась Кимберли-младшая, – мистер Барлоу с улыбкой повернул голову к дочери, потом снова обратился к Абдуле, – она стала ездить реже. Я тогда думал пересесть в туристский класс, но она настояла, убедила… Доказала мне, что для ее бюджета это сущие гроши, а для ее спокойствия сознание того, что у меня не будет ни малейших неудобств, куда важнее грошовой экономии. В общем, я согласился, тем более что для того, чтобы полностью успокоить мою совесть, она предложила за каждую мою поездку бизнес-классом оплачивать поездку на каникулы какого-нибудь неимущего студента из дальних стран. Обычно это были студенты-африканцы, они, как правило, годами не могут съездить к себе домой: дорога в Африку стоит очень дорого, знаете ли… Да, в Африке бывать мне тоже приходилось…

Мистер Барлоу ненадолго умолк, как видно, вспоминая свои поездки. Потом продолжил:

– К маме мы с Кимберли тоже ездили каждый год, ей нравилось в Шотландии… Кимберли-младшей тоже там нравится…

Он еще раз посмотрел на дочь. Та больше не стояла на ногах, с удобством расположилась в полукресле и никакого в разговоре участия не принимала, только слушала: впрочем, это и разговором трудно было бы назвать, Абдула тоже ведь молчал, говорил один мистер Барлоу:

– У мамы все хорошо, особенно с тех пор, как умер мой отец…

Тут он снова сделал паузу, подумал, наверное, о том, каково это быть человеком, от смерти которого кому-то стало хорошо. Впрочем, таких людей, наверное, не мало? Наверняка кому-то стало хорошо и от смерти тех, о которых позаботился Абдула! Только сюда их почему-то не приводят… А мистер Барлоу, почтив секундной паузой память отца, продолжил свою мысль:

– Словом, денег мне вполне хватает. Свои доходы с капитала я почти не трогаю, – да, у меня ведь сразу появился капитал, как только я женился. Кимберли тогда положила на мой счет огромную сумму, я стал возмущаться, но она еще больше возмутилась: «Что, я не могу, как порядочная жена, принести своему мужу приданое?» Ну я и согласился (видно было, что соглашался он с женою часто и охотно), только мне все равно бы никогда не удалось придумать, на что можно потратить такую прорву денег. Тем более, что этот капитал под ее управлением постоянно возрастал… Он возрастает и сейчас: Кимберли-младшая унаследовала финансовые таланты своей матери и деда…

«Кто бы сомневался!» – хмыкнул про себя Абдула, а мистер Барлоу в третий раз с нежностью посмотрел на дочь.

– Ну, вот, – как бы смущенно пожал он плечами, – я попросту не знаю, что с ними делать, с этими деньгами, только жертвую, на колледж, на больницы, на стипендии для способных неимущих студентов… Ну да, вот это я могу дополнительно к своему заработку. – Он сделал очередную паузу. – Конечно, если бы не Кимберли, не ее богатство, я не носил бы такой костюм и ездил бы на «гольфе», а не в «плимуте»… Одежду и машины она всегда сама мне выбирала, теперь выбирает Кимберли-младшая (он упорно называл свою дочь именно так, словно слова «Кимберли-младшая» оттеняли существование, хотя бы в прошлом, Кимберли-старшей), ведь мне-то совершенно все равно, какой у меня костюм и на какой машине ездить… Да и куда мне ездить на машине? У нас в стране такие удобные железные дороги, такое замечательное воздушное сообщение… – при этих словах он слегка осекся и внимательнее глянул на Абдулу. – Да, летать на самолетах, впрочем, стало намного неудобнее, благодаря вам и вашим… компаньонам… Туфли на контроле приходится снимать, а недавно отобрали при посадке несессер: там были ножнички, всякая металлическая мелочь и еще такая металлическая штучка для трубки, набивать… Отобрали и выбросили в мусорный бак. Надо было спрятать в багаже, а в салон теперь даже такого брать с собой нельзя. Хорошо хоть трубку не отобрали… – Он повертел рукою с трубкой, заметил запонку на манжете: – Да, вот у меня запонки золотые, дочка подарила… – Он ласково глянул на Кимберли-младшую, в первый раз назвав ее «дочкой». – Я благодарен ей, конечно, ношу, раз ей нравится… Но мне-то совершенно все равно, какие у меня запонки! Мне все равно, каким я летаю классом! Кимберли предлагала мне купить для моих поездок реактивный самолет, большой, двухмоторный, с экипажем, с летчиками и со стюардессой, но мне совсем не нужен самолет! Мне вовсе был не нужен самолет ни с летчиками, ни со стюардессой, не нужны мне были ее миллиарды! – голос его повысился: – Мне нужна была она сама, Кимберли! Она была такая славная! Видели бы вы, какая она была славная!

Абдула ее видел, на фотографиях, и даже готов был согласиться с такой характеристикой, но внешне выражать этого не стал. А мистер Барлоу помолчал немного, переводя дыхание, а затем сделал еще шаг навстречу Абдуле и, глядя на него в упор, спросил, еще более высоким голосом:

– Абдула! Зачем ты убил мою жену?!

Вопрос, конечно, не был совсем уж неожиданным, но Абдула все-таки вздрогнул. Мистер Барлоу, отвернувшись, вынул из кармана зажигалку с хоботком, специальную, и принялся раскуривать свою трубку. Его дочь подошла к нему и ласково положила руку ему на плечо. Свет за стеклом погас. Стена осталась черной.

Абдуле впервые за все время сделалось как-то странно не по себе. Мистера Барлоу наверняка тоже можно было бы во многом упрекнуть, как всех этих свиней, но вот сам он свиньей определенно не был. Жену свою он по-настоящему любил и к миллиардам, судя по всему, действительно был совершенно равнодушен, а это редкость. Конечно, было бы смешно думать, что он и вправду жил на свои заработки: это на всем готовом, жена и дочь ему одежду выбирают, запонки-машины покупают, билеты в бизнес-классе оплачивают, да еще капитал приумножают! При такой жизни на свои собственные заработки он себе разве что газеты да табак для трубки покупает! И после стольких лет комфорта он вряд ли стал бы так охотно пользоваться туристским классом, это ясно. Однако сам он как будто верил тому, что говорил. И жена ему была действительно дороже бизнес-класса. Абдуле стало его жаль. Впервые испытав такое чувство, Абдула толком не знал, как к нему относиться. Можно ли жалеть врагов? – Подумал и решил, что можно. Это щадить их нельзя, а жалеть – почему нельзя? Можно. Но надо будет посмотреть в Коране…

Словно подслушав его мысли, «она» внезапно возникла за стеклом в конусе света, теперь уже одна, ни отца, ни мягких стульев в помещении больше видно не было.

– Мой отец очень любит Коран, Абдула, – сказала она, и Абдула чуть не подпрыгнул от такого совпадения. – Он говорит, что это замечательная поэзия, и часто читает оттуда целые отрывки, конечно, по-английски, чтобы мне было понятно…

«Да уж конечно!» – хмыкнул про себя Абдула: арабский мистера Барлоу он слышал.

– У тебя бы, наверное, получилось гораздо лучше… Ты бы мог читать и по-арабски, я думаю. А не умеешь, мог бы выучиться, там есть… – Она повела подбородком в сторону монитора за спиной у Абдулы. – Почему ты так мало читаешь, Абдула? Ты не любишь читать? Даже Коран? Там так много говорится о милосердии! Я ведь кое-что запомнила, хочешь, процитирую?

– Ваши говорили, даже дьявол может цитировать Священное Писание! – огрызнулся Абдула.

– Да, безусловно, может, – кивнула в ответ мисс Барлоу. – Может и цитировать, и комментировать, и даже переписывать…

«Что она, собственно, имеет в виду, эта стерва?» – возмущенно подумал Абдула. Но конус света вокруг нее уже погас, а стенка оставалась черной.

Вопроса своего сегодня Абдуле она не задала.

Больше до обеда Абдулу сегодня никто не беспокоил, свет за стеклом скоро зажегся, но помещение оставалось пустым.

После обеда тоже как будто никто не приходил. Стекло, утратив свой светло-зеленый цвет, все время оставалось черным.

Несколько первых минут Абдула полагал, что это просто случайная задержка, потом подумалось, что, может, и сегодня там персонал, прячется во тьме… Но в это время полыхнула короткая вспышка света, ровно на столько, чтобы убедиться: в «зазеркалье» пусто, – и снова чернота.

Казалось бы, нет никого, и ладно! Однако очень скоро Абдула почувствовал, что эта пустая чернота тревожит и раздражает его гораздо больше, чем дурацкие вопросы очередных визитеров. К тому же непонятно, в конце концов, правда там нет никого или же все-таки кто-то прячется, войдет и выйдет?

И эти неожиданные вспышки света, через неправильные промежутки и на неравные отрезки времени – то несколько секунд, а то и целых полминуты…

Не помогли ни «самолетики», ни долгая отсидка на унитазе: я тут сижу, а они там смотрят… Или не смотрят? – Да, вечер воскресенья показался Абдуле самым тяжелым.