Текст книги "Кара для террориста"

Автор книги: Анри Мартен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Абдула отставил в сторону большую крышку от подноса, благо, места на столе хватало, и взялся за захват на маленькой над супом. Надо же, все как в хорошем дорожном ресторане! – Абдула даже удивился, откуда в нем нашлось еще место для удивления, но оказалось, что и это – не все! В дорожном ресторане не бывает такого запаха! – Тарелка с супом, слегка дымясь, издавала великолепный аромат свежего бараньего мяса!

– Шурпа! [5]5
  Шурпа – густой жирный суп из баранины, очень вкусный.


[Закрыть]– воскликнул пораженный Абдула.

Не теряя времени, он уселся на лавку слева от подноса, ближе к окну, и придвинул к себе тарелку с шурпой. Прибор на подносе, конечно, тоже имелся – завернутые в большую светло-зеленую бумажную салфетку ложка, вилка и нож – из пластмассы, конечно, и того же цвета, что все здесь, но не такие хилые, как одноразовые приборы фаст-фуда, а вполне солидные, можно и мясо нарезать, и на вилку огурец свободно наколоть. Человека таким ножом, конечно, не проткнешь и харакири себе не сделаешь, – Абдула усмехнулся: он совсем не собирался делать себе харакири, но, судя по отсутствию в помещениях острых углов и сколько-нибудь увесистых предметов, те, кто его здесь содержал, подобной склонности за ним отнюдь не исключали.

Э, человек, если захочет, всегда сможет лишить себя жизни, какие ножи! Вон, можно просто язык себе откусить: Абдула сам видел такое в японском кино. Но сейчас этот язык можно скорее проглотить, чем откусить, – вах, какая шурпа!

Абдула накрошил в тарелку с шурпой хлеб, почти всю лепешку, и расправился с ней во мгновение ока. Рис и курятина, огурцы с помидорами, сок и кофе, и чай, – да, проглотив, обжигаясь с отвычки, чашечку кофе, Абдула сопроводил ее добрыми глотками чая, – все это последовало за шурпой с неимоверной скоростью.

Наконец, отставив пиалу, Абдула налил себе из кофейника еще одну чашечку и принялся медленно смаковать.

Да, кофе был настоящий, не то, что тепловатая бурда в тюрьме… – Абдула не говорил уже в «той тюрьме», поскольку вот эта была чем угодно, только не тюрьмой.

Да, не тюрьмой… Но чем же? – В вопросе Абдулы не было тревоги: с такой шурпой в желудке не тревожатся, однако разобраться все же стоило. Потягивая кофе, Абдула стал неторопливо водить головой из стороны в сторону.

Так, окно слева – это мы уже знаем. Здесь – обеденный стол, а для чего еще три метра стола? Гостей принимать, что ли? – Абдула хмыкнул.

Дальше дверь, там ванная, а дальше что? – Ба! Целый спортивный комплекс! Ну да, вон дорожка беговая, перед ней выступы из стены, как поручни, опираться и скорость наверняка регулировать, а рядом – шведская стенка, что ли? – Абдула не поленился, поднялся, перекинув ноги через лавку, и подошел поближе: так и есть, дорожка беговая, ярда полтора на ярд, и два удобных выступа, руками опираться, и под правой рукой – вытянутый треугольник вершиной к стенке нарисован, темно-синий, понятно, сенсор, пальцем поведешь, быстрее-медленнее дорожка под ногами побежит… Шаг вправо – рукояти из стенки выступают, ухватил, потянул, за ними из стенки вытянулись два жгута, вперед-назад, вверх-вниз, влево-вправо, можно тянуть в любом направлении, и тут же кнопка сенсорная – усилия регулировать, хочешь, в качестве гири используй, хочешь, как эспандер… А с другой стороны от дорожки, слева, стенка шведская, только не поручни, а тоже выступы с желобами-выемками: рукой удобно взяться можно, ногой тоже можно наступить, а вот обхватить целиком или веревочку просунуть-завязать – нет. Во как боятся, чтобы не повесился! А только не на чем тут вешаться, да Абдула и не повесится, ни за что! Вот пробежаться по дорожке, оттянуться на стенке – это да, это бы хорошо… И мячик покидать, но мячика тут нет. Мячик, наверное, на прогулке… – Но что-то подсказало Абдуле, что никаких прогулок у него не будет. Небось, попросишь, скажут: вполне достаточно условий тренировать все группы мышц… И воздух, скажут, совершенно свежий. Шайтаново племя. Кстати, воздух тут и вправду свежий, и мышцы можно действительно потренировать, но не сейчас, конечно, не после такого обеда! Сейчас прилечь бы… Вот и лежанка, пора ей уделить внимания побольше.

Лежанка стояла в центре у прямой стены, но не вплотную, а с отступом примерно в пол-ярда. Ни постели, ни даже подушки на ней не было, зато имелись округлые изголовья, прямо мутаки! [6]6
  Мутака – восточная подушка цилиндрической формы, вроде прямой сардельки или сосиски.


[Закрыть]Правда, руку под них не просунешь, как под настоящую, но зато целых две, и с обеих сторон! Хочешь, лицом к окну ложись, хочешь, ногами!

Абдула попробовал и так, и так. Лицом к окну, конечно, хорошо, на небо любоваться, но слишком ярко, глазам мешает. Другой раз как-нибудь. Абдула улегся к окну затылком. Все равно ярко, солнце там, за окном, сияет вовсю, хорошо, хоть сюда лучами не достает. Утром достает, наверное… Утром! Еще сегодня утром Абдула ждал казни на электрическом стуле, а сейчас – на такой кушетке лежит, такой обед переваривает! Хвала Всевышнему!

Лежать и вправду было хорошо, удобно. На ощупь и на вид материал, из которого была сделана лежанка, был такой же, как и везде вокруг, но заметно мягче, податливее. Абдула поерзал, укладываясь поудобнее, но, ерзая, подспудно ждал резкого сигнала, окрика: «Не сметь ложиться до отбоя!» Но ничего, ни окрика и ни сигнала не последовало. Да, странные, однако, здесь порядки. Не земные какие-то… Но мысль о неземных порядках с инопланетянами Абдулу уже посещала и радости не доставила. Ну его. Лучше спать, раз хочется и можно. Который, интересно, час? – Под потолком над дверью ванной виднелся белый на салатовом фоне овальный циферблат, а в нем светились ярко-зеленые цифры: 01:47 РМ [7]7
  АМ, РМ (от лат. ante meridiem, post meridiem – «до полудня», «после полудня») – американский способ обозначать время суток, как по-русски мы можем сказать «два часа пополудни» или «три часа пополуночи» (хотя охотнее, конечно, говорим «два часа дня» или «три часа ночи»). Скрупулезнее было бы написать «01:47 p. m.» (или «а. m.», если до полудня), но создатели электронного циферблата, как видно, предпочли наглядность скрупулезности.


[Закрыть].

Американская манера обозначать время почему-то никак не давалась Абдуле. Казалось бы, что стоит запомнить: АМ, РМ, «до полудня», «после полудня», но вот, все время путал. К американским мерам длины он привык, к отсчету времени – никак. Потому, наверное, что АМ так и хочется расшифровать, как after midday, «после полудня», так нет, как раз наоборот! Абдулу это раздражало. Вот и сейчас не сразу сообразил, что 01:47 – это 13:47 и значит «без четверти (ну, без тринадцати) два». А, ну их, – повторил Абдула, отвернулся от часов, ложась на правый бок, лицом к прямой стене, и закрывая глаза. Свет из окна все-таки мешал; если не полениться, можно встать, нарвать бумажных полотенец в ванной и прилепить их к окну хлебным мякишем, но вставать было уже лень. Ладно, и так сойдет… – и скоро Абдула уже похрапывал.

Проснулся он от резкого и громкого, как выстрел или даже взрыв, хлопка над самым ухом. От взрыва Абдуле приснилось, что это универсам взорвался, а он стоит с пакетом-зарядом в руке, и тот у него как вспыхнет, и вот уже Абдула весь охвачен пламенем и кричит от ужаса и боли, да не кричит, ревет, и громко, как будто реактивный самолет рядом пролетает… С собственным криком Абдула и проснулся: звука взрыва-выстрела уже не было, только в ушах отголосок стоял, да показалось, что под Абдулой дрожит кушетка. Фу, что только ни приснится! Который час? – На циферблате услужливо мигало: 04:13 РМ. Ого, сколько же я проспал? Три часа? Нет, два… Два с половиной…

– Сегодня они что-то припозднились. Обычно начинают раньше…

Голос прозвучал так неожиданно, что Абдула застыл на месте. Хотя голос как голос, хрипловатый, то ли высокий мужской, то ли низкий женский. Нет, конечно, женский, и скорее приятный.

А голос тем временем продолжал:

– Тренировочные полеты. Утром начинают около восьми, а после обеда около четырех. Сверхзвуковые истребители-бомбардировщики.

Голос звучал так близко, словно женщина стояла или даже сидела возле кушетки, у изголовья. Но, обернувшись, Абдула не увидел никого. Больше того, он и стенки не увидел! Когда он засыпал, она была вот здесь – зеленая, салатовая, только руку протяни, а сейчас вместо нее что-то матово-черное!

А голос продолжал, как ни в чем не бывало:

– База ВВС, очень удобно. Во-первых, воздушное пространство над местностью охраняется, лучше не бывает! Любой сомнительный летающий объект сбивается без предупреждения…

Несмотря на растерянность, значение сказанного Абдула уловил: любой объект сбивается, значит, на воздушный налет ни с целью тебя освободить, ни с целью убить не рассчитывай.

– А во-вторых, – продолжал голос, – стоимость участков в округе сильно снизилась. Грохот, когда они проходят звуковой барьер, мало кому нравится. Но вам-то всякий грохот по душе, я полагаю?

В этот миг в черном пространстве перед глазами Абдулы вспыхнул конус света, и в этом конусе Абдула увидел говорившую: женщина была видна совершенно отчетливо, неяркий желтоватый свет давал рассмотреть все черты ее лица, все складочки одежды. Она сидела на стуле, очень близко, хоть рукой дотянуться, но дотягиваться Абдула, конечно, не посмел.

Строгий облик женщины не располагал к фамильярности. Она была в длинном темно-коричневом, почти черном платье из мягкого материала, похожего на бархат, складки юбки, ниспадая, скрывали ножки стула так же, как и ее ноги. Ладони спокойно лежали на коленях, ярко выделяясь на темном фоне ткани. Ногти на длинных пальцах не накрашены, ни на руках, ни на платье никаких украшений. Платье без выреза, с высоким наглухо застегнутым воротником, над которым возвышалось белокожее лицо, обрамленное черными прямыми волосами, стянутыми на затылке. Ушей под волосами не видно. Черты лица прямые, резкие, возраст – от тридцати до сорока, у этих гяурок не поймешь, может, и все пятьдесят, – подтяжки, диеты, то, се, но скорее, все-таки ближе к тридцати. На женщине были очки в черной солидной роговой оправе. Стекла очков бросали блики, и цвет глаз было за ними не разглядеть. Ничего не было видно и за пределами светового конуса: только густая тьма. Поэтому Абдуле оставалось только внимательно рассматривать женщину. Во всяком случае, никак не инопланетянка, – Абдула порадовался. Красавицей не назовешь, но, на гяурский лад, пожалуй, не уродка. Абдуле такая, конечно, даром не нужна: грудь не высокая, бедра не пышные, вся худощавая, лицо осунувшееся и совсем без макияжа… – не будучи записным «бабником», женщин Абдула, тем не менее, рассматривал всегда и прежде всего с точки зрения пригодности для постели… «Она что, мои мысли слышит?!»

– Постельного белья, как вижу, вы не нашли? – говорила тем временем женщина. – Ничего, освоитесь, времени у вас будет достаточно.

«Времени достаточно»? – Абдулу слегка дернуло при этих словах, но он быстро успокоил себя: ничего, еще посмотрим, кто кого пересидит.

– Кстати, там, правее, вы найдете монитор и клавиатуру, – женщина кивнула в сторону стола: руки оставались лежать на коленях неподвижно.

Абдула проследил за ее взглядом: «там», т. е. между обеденной частью стола и дверью в ванную, ничего было не разобрать, как будто гладкая стена, но раз говорит, значит, что-то там есть: наверняка сенсорный выключатель, присмотрюсь, найду, – а монитор с клавиатурой, конечно, здорово… Что там она про него?

– Там вы найдете все инструкции, всю информацию, изучайте себе потихоньку, спешить вам некуда…

Опять она про это?!

– Там вы найдете также электронные книги, фильмы, учебники, газеты… – и, словно отвечая на мысленный вопрос Абдулы, продолжила: – Интернета, конечно, нет.

«Точно, мысли читает, ведьма!»

– Почтовой программы тоже нет? – заговорил Абдула. – Письмо написать нельзя?

– Кому вы хотите написать?

– Мало ли… Жене, например.

– У вас есть жена?

У Абдулы, как мы помним, было целых две жены, но признаваться в этом он не собирался, даже выругал себя, что почти проговорился: жена, – начнут расспрашивать, следить, мало ли, до чего доберутся! Ай, баран, как можно было?.. – и поспешно произнес:

– Нету жены, умерла.

Женщина молчала, смотрела.

– А расписание тоже там? – отвлекая внимание от жены, спросил Абдула.

– Расписание? – женщина в знак удивления приподняла бровь.

– Ну, когда подъем, отбой, обед, прогулка…

– А! – женщина шевельнула рукой. – Никаких отбоев и подъемов тут нет, спите, когда хотите и сколько хотите…

Но тут, как по заказу, снова резкий взрыв и тут же рев самолета. Утром когда, она сказала? – около восьми? Вот вам и подъем…

Женщина тем временем, переждав удаляющийся рев реактивных двигателей, продолжала:

– Еда три раза в день, завтрак с семи до девяти, обед с двенадцати до двух и ужин с семи до девяти. Надеюсь, вы запомните, хотя, конечно, это расписание в компьютере тоже найдется… Там же вы найдете меню по выбору на каждый день.

Абдула не знал, что сказать: меню по выбору? В тюрьме?! Нет, это не тюрьма, никакая это не тюрьма, но что же?!

– В эти часы, как только вы нажмете на кнопку, в любое время в означенный период появится поднос с едой. Правда, потом его нужно будет аккуратно отправить обратно, сложив всю посуду и накрыв крышкой. Иначе в следующий раз никакого подноса не появится.

Абдула оглянулся на остатки своей трапезы: придется убрать, ничего не поделаешь.

– Это вовсе не сложно, вы справитесь, – успокаивающе продолжала женщина, – Это гораздо проще, чем управляться со взрывчаткой, и вполне безопасно.

– А следующий раз когда? – спросил Абдула.

– В следующий период! Вы же не захотите съедать по три обеда зараз?

Нет, Абдула и впрямь не захотел бы: легко представить, во что он здесь превратится, съедая по три обеда зараз, да еще таких.

– Но в промежутках, если вам захочется чаю, кофе или булочек, все это вы сможете получить без каких-либо ограничений. Кнопка там же, вы найдете, и в компьютере все подробно описано…

Абдула сглотнул: «Да где же это я?» Но если так питаться, да еще с булочками в промежутках, его и вправду разнесет, в ванной помещаться перестанет! Нужны прогулки!

– А когда прогулки?

– Прогулки здесь не предусмотрены, – спокойно отвечала женщина почти что теми же словами, какие предвидел Абдула. – Здесь достаточно просторно, есть условия для физических упражнений, – она повела подбородком в сторону беговой дорожки, – и воздух совершенно свежий. Тем более, что вы, к счастью, не курите.

– А если захочу начать? – ухмыльнулся Абдула: пора немного посбивать с нее спесь.

– Такой возможности у вас не будет, – спокойно отвечала женщина.

Голос ее оставался ровным, без угрозы и агрессии, но прозвучало это ничуть не менее решительно и безнадежно, чем краткое «обоссышься», брошенное тогда с верхней койки охранником. Абдула поежился. Снова лопнул взрыв и прогромыхал самолет, но прежней резкой реакции уже не вызвал. «Глядишь, привыкну», – подумалось Абдуле.

Когда рев затих, Абдула вновь услышал голос женщины:

– По пятницам вам будут брить голову, если захотите, а также по желанию подстригать бороду, если вы найдете нужным отпустить бороду… Одновременно вам будут измерять кровяное давление, пульс и температуру. Впрочем, измерять температуру и кровяное давление и даже, если понадобится, уровень сахара в крови вы сможете и сами, всякий раз, когда захочется. Там, возле тренажеров, – на этот раз она и подбородком не повела, – имеются все необходимые приспособления.

И не добавила: «Вы разберетесь». Ясно, что разберется.

– В случае нужды любая необходимая медицинская помощь вам будет оказана незамедлительно, на здоровье жаловаться вам не придется, – закончила женщина и слегка расслабилась на своем стуле, переложила руки поудобнее, чуть-чуть опустила и тут же снова выпрямила спину и плечи, перевела дыхание.

«Аллах Всемогущий, сколько же все это стоит?» – в который раз мелькнуло в голове у Абдулы.

– Наверняка вы задаетесь вопросом, сколько же все это стоит, – прервала паузу женщина.

Абдула вздрогнул: ну, ведьма!

– Пусть это вас не беспокоит, – все так же ровно продолжала она. – Для того, чтобы устроить вас как следует, мне ничего не жалко!

При этих ее словах Абдула вдруг с ужасом подумал: «Она сумасшедшая! Я попал в руки к сумасшедшей! – и безнадежно выдохнул: – Она меня съест…»

От этой мысли Абдуле сделалось так мрачно, что несколько фраз женщины он не расслышал, а когда собрался с духом, та заканчивала описание материалов, из которых все здесь было сделано: какие они прочные, гигиеничные и надежные.

– К тому же, – продолжала она, – как вы можете убедиться, они могут быть и совершенно прозрачными, как вот это стекло между нами…

Стекло? Ну, конечно, стекло… Не сидела же она с ним один на один вот так, на расстоянии протянутой руки… Абдула протянул руку и тут же уперся во что-то невидимое, но ощутимое. Правда, холода, как от стекла, не было – а, на окне такое же… Проминается вроде бы, но прочное.

– Да, потрогайте, потрогайте, – подбодрила женщина. – Можете кулаками побить, можете лбом поколотиться – не расшибете, как ни старайтесь, и стекла не разобьете. Так что до меня вам не добраться и ни малейшего вреда не причинить. Впрочем, ты уже причинил мне максимальный вред.

В английском языке нет, как известно, отдельных местоимений для «ты» и «вы», одно и то же «you» они говорят и Богу, и боссу, и ребенку, и одному, и многим, но знающий человек всегда отличит по контексту, по оттенку, какая именно степень близости либо фамильярности имеется в виду. Абдула хорошо знал английский, но даже если бы не знал, внезапный переход на «ты» он уловил бы все равно, такой тот был отчетливый.

Она поднялась на ноги, и Абдула отпрянул. Все это время он так и просидел на своей кушетке, но теперь, когда женщина выпрямилась-выросла над ним во весь свой американский рост, Абдула поспешил тоже подняться. Стоять как бы зажатым между кушеткой и прозрачной стенкой было неудобно, но перешагивать назад, делать неловкие попятные движения тоже не хотелось.

– Пора тебе узнать, кто я, – сказала женщина, и с этими словами поднесла руку к своим очкам и сняла их.

Абдула в страхе снова отпрянул, и поскольку сзади была кушетка, он так и шлепнулся на нее. Чего он ожидал увидеть из-под очков, блеска молний? Желтых змеиных глаз с вертикальными зрачками? – Во всяком случае, ничему такому он бы не удивился, но за очками были обыкновенные человеческие глаза, разве только необычно большие, а потемневшие веки в запавших глазницах делали их еще больше, да еще они были темно-темно-карие, почти черные… И смотрели они прямо на Абдулу, не мигая.

– Меня зовут Ким Барлоу, – сказала женщина. – Ким Барлоу, ты слышишь, Абдула? Ты помнишь это имя? Не помнишь? – Ничего, теперь ты его больше не забудешь. Я буду напоминать его тебе каждый день, изо дня в день, всю твою жизнь, проживи ты еще хоть полвека. «Ким Барлоу» – так звали мою мать. Меня назвали, как ее: мой папа очень ее любил. Ее все очень любили, а я, наверное, больше всех. И я пришла спросить тебя… Я буду приходить и спрашивать тебя об этом каждый день, Абдула…

Абдула ее слушал, замерев, не в силах вымолвить ни слова… Вопрос, сейчас она задаст вопрос!..

– Абдула! – спросила женщина, – Абдула! Зачем ты убил мою маму?

Золотистый конус света, окружавший женщину, постепенно померк, женщина скрылась из виду, все погрузилось в темноту… Затем бесшумно и стремительно прошла по стеклу волна, и перед Абдулой вновь была стена салатового цвета, как все вокруг.

II

Имя для Кимберли (сокращенно «Ким») Барлоу-старшей выбирал ее дед, Тим О’Рейли. В семье шутили, что он ее назвал в честь алмазных месторождений в Кимберли. Собственно, так оно и было. Основу своего громадного состояния старый Тим О’Рейли заложил именно благодаря алмазам. Тогда он, правда, вовсе не был старым, напротив, очень молодым, одним из самых молодых маклеров на бирже: в том 1929 году ему еще не исполнилось и тридцати. То, что он провернул тогда, в семье в дальнейшем с легкой руки самой же Кимберли в шутку прозвали «Операция Сибирский мужик».

Это произошло гораздо позже, в годы «челночной дипломатии» Киссинджера, и анекдот про сибирского мужика имел в виду именно неугомонного госсекретаря. Анекдот привезла Кимберли из колледжа, и звучал он так:

«Вопрос: как женить сибирского мужика на дочке Рокфеллера [8]8
  На то время имя «Рокфеллер» считалось символом богатейшего человека на свете, как в прежние времена имя «Ротшильд», а в наши дни, наверное, «Билл Гейтс». Впрочем, к подлинному первенству в богатстве эти имена-символы имели отношение скорее косвенное.


[Закрыть]и сделать его директором швейцарского банка? Возможно ли это?

Ответ: Вполне возможно. Нужно только поступить следующим образом. Сначала вы едете к сибирскому мужику и спрашиваете его:

– Ты хочешь жениться на дочке Рокфеллера?

– Не хочу, – отвечает сибирский мужик, – она будет называть меня «сибирский валенок».

– Но зато ты будешь директором швейцарского банка!

– Тогда хочу! – говорит сибирский мужик.

Потом вы едете в швейцарский банк и спрашиваете:

– Хотите директором сибирского мужика?

– Не хотим, – отвечают они.

– Да, но при этом он зять Рокфеллера!

– Тогда хотим! – соглашаются в швейцарском банке.

Затем вы едете к Рокфеллеру и говорите:

– Хотите выдать дочь за сибирского мужика?

– Не хочу, – отвечает Рокфеллер.

– Да, но он директор швейцарского банка!

– Тогда хочу, – говорит Рокфеллер.

Наконец, вы идете к дочке Рокфеллера и спрашиваете:

– Хочешь замуж за директора швейцарского банка?

– Не хочу, – отвечает дочка Рокфеллера, – он скучный.

– Да, но он сибирский мужик!

– Тогда хочу! – восклицает дочка Рокфеллера».

Мораль: в любой ситуации нужно найти какую-то реальную опору и, если ее умело обыграть, можно достичь любых желаемых результатов.

Примерно так старик О’Рейли (т. е. тогда еще молодой О’Рейли) поступил с крупным пакетом акций фирмы, поставлявшей технические алмазы. Кризис 1929 года поставил эту фирму на грань разорения, производство сворачивалось, технические алмазы никому не были нужны, акции фирмы почти полностью обесценились, и тут О’Рейли, располагая некоторой суммой для долгосрочных инвестиций от одного аргентинского клиента, с ее помощью запустил длинную цепочку закладов, фьючерсов, учетов долговых обязательств и рассрочек платежей, в результате чего его собственный гонорар по завершении цепочки сделок, когда алмазы снова поднялись в цене, составил астрономическую по тогдашним временам сумму в двести тысяч долларов.

Помогло Тиму то обстоятельство, что до Аргентины кризис докатился не сразу, и его инвестор попросту не успел сориентироваться и отозвать свое поручение. Когда он спохватился, было уже поздно: средства уже вложены и извлечь их немедленно не было никакой возможности. Тим при этом действовал на совершенно законных основаниях, но все равно, несколько месяцев, почти год, он провел в ужасном напряжении: если бы дело в конце концов провалилось, у аргентинца появлялись основания обвинить Тима в профессиональной некомпетентности, а это означало бы конец его карьеры и полный крах. К счастью, во время одного из недолгих подъемов конъюнктуры подвернулся удобный случай завершить цепочку сделок, что и привело к вышеуказанному гонорару в двести тысяч.

«Будь у моего конфидента нервишки покрепче, мы бы огребли раза в четыре больше», – любил потом говаривать О’Рейли, имея в виду, что в дальнейшем цены выросли еще значительнее. При этом он умалчивал, что, завершая сделку, радовался не меньше своего конфидента. Ведь именно в эти месяцы родился его сын Патрик, будущий папа Кимберли, а в семье порой бывало нечем заплатить за уголь, и они мерзли.

Парень оказался крепышом, и временные трудности никак не отразились на его здоровье, а вот Хелен, его мать, так и не оправилась после родов и последовавших осложнений и, едва Патрику исполнилось пять лет, тихо скончалась посреди постоянно крепнувшего семейного благосостояния. Потеряв жену, Тим О’Рейли в дальнейшем так и не женился. В семье считалось, что никаких романов Тим О’Рейли никогда не заводил, и, по всей видимости, так оно и было. Всю его страсть, все его силы поглощали дела, которые он воспринимал прежде всего как игру, и был при этом игроком отважным, даже нередко дерзким, но удачливым: «Ирландская интуиция!» – похохатывал он. Дело, конечно, было не только в интуиции, но также в исключительной осведомленности и осмотрительности, составлявших необычное, но очень эффективное сочетание с его рисковостью. В результате он зарабатывал и на росте курсов, и на падении, и пока другие разорялись, он богател.

Ко времени кончины Хелен он уже давно перевалил за второй миллион и уверенно приближался к третьему. Свою маклерскую контору он продал, и теперь сам давал поручения маклерам, как правило, весьма удачные. С окончанием мировой войны активы многочисленных его инвестиционных портфелей и предприятий перешагнули за сотню миллионов. Дальше тоже рост шел по нарастающей, и к моменту смерти в 1981 году только личное состояние Тима О’Рейли оценивалось в полтора миллиарда. Львиную их долю, вместе со всеми остальными активами, стоимость которых была еще на порядок выше, унаследовала Кимберли, его единственная прямая наследница и любимица. Папа Кимберли, Патрик, был летчиком, героически воевал во Вьетнаме («Пурпурное сердце» [9]9
  «Пурпурное сердце» – один из высших американских военных орденов.


[Закрыть]и выход в отставку подполковником), а погиб уже дома, разбился на спортивном самолете во время обычного полета. Его жена, мать Кимберли, оставила его, еще когда он воевал, и вышла замуж за преуспевающего адвоката. Кимберли поэтому росла у деда, что очень устраивало их обоих.

В огромном доме деда всегда жило много народу: постоянно гостили две его замужние сестры вместе с мужьями, детьми, а потом и внуками. Жили дружно и весело, поскольку Тим О’Рейли любил свою «семью», как он называл всю эту ораву сестер, зятьев, племенников и племянниц, и старался, как мог, – а мог он немало, – благоприятно влиять на их судьбу. При этом никого из них он ни к чему не принуждал: те, кто хотели, работали с ним и на него, кто не хотел, занимался собственными делами. Так, один из зятьев руководил обширным сектором интересов Тима – инвестициями в нефть, будучи сам инженером-нефтяником, а другой подчеркнуто отстранялся от всякого участия в семейных предприятиях, живя, как он утверждал, на собственную ренту и занимаясь преимущественно живописью. При этом дети первого следовали скорее примеру своего дяди, ведя рассеянный образ жизни, тогда как дети второго все как один упорно делали карьеру в различных отраслях огромного холдинга другого своего дяди, т. е. Тима О’Рейли.

Вся эта «орава» ни в чем не нуждалась и при жизни старого О’Рейли, а по завещанию все они получили значительные суммы и сделались очень богатыми людьми, но даже всем им вместе было далеко до грандиозного состояния, которое досталось Кимберли.

Дед внучку баловал и одновременно воспитывал в строгости – еще одно парадоксальное сочетание, на которые так богата была его неординарная натура. На практике это выражалось в том, что Ким могла получить все, что хотела, но для этого ей необходимо было обосновать свое желание. С другой стороны, дед всегда настаивал на том, чего сам хотел, и, как правило, своего добивался. Деловой хватке он учил девочку при каждом удобном случае, не упустив даже такой, как развод ее родителей. Кимберли тогда, в 1967 году, было уже десять лет, она все понимала и все хорошо запомнила, тем более что дед намеренно держал ее в курсе всех подробностей.

Начал он с того, что, прознав, что его невестка собралась замуж за известного адвоката, именно к нему и обратился с предложением вести бракоразводный процесс своего сына. Гонорар при этом был назван такой, что адвокат, человек совсем не бедный, не сумел отказаться. Но дело вести реально ему не дали: по условиям контракта к нему был приставлен помощник, старый доверенный юрист Тима О’Рейли, без указания которого адвокат не вправе был произнести ни слова. Так он и провел весь процесс, как марионетка, поминутно оглядываясь на своего «помощника»-кукловода и повторяя все за ним, как попугай. Особенно унизительным получился момент, когда, уже после вердикта о расторжении брака и оставлении ребенка, т. е. Кимберли, на попечении отца, сиречь деда, адвокат с подачи своего «помощника» был вынужден выступить с дополнительным ходатайством о… взыскании алиментов с бывшей миссис О’Рейли в пользу ее дочери! (Тонкости юридической процедуры штата позволяли вносить подобные ходатайства отдельно от основного дела.)

Бывшая миссис О’Рейли собиралась уже покинуть зал, когда вдруг услышала голос своего будущего мужа, оглашавшего ходатайство. Едва разобрав, в чем дело, она не выдержала и завопила:

– Какие алименты?! Я для своей дочери ничего не пожалею!

– Допустим, – произнес ее будущий муж бесцветным голосом, – но моему клиенту требуются гарантии.

– Зачем нужны гарантии? Ведь я ее мать!

– Разумеется, – произнес в ответ адвокат тем же бесцветным голосом, а «помощник», склонившись над его плечом, диктовал ему чуть ли не слово за словом: – Но мой клиент убежден, что женщине, способной оставить мужа, пока тот сражается, не может быть доверия ни в чем…

– Сколько же ты ему заплатил, чтобы он смог решиться на такое? – спрашивала Кимберли у деда после судебного заседания.

– О, гораздо больше тех алиментов, которые ты получишь в результате. Но ты не беспокойся, я это сделал скорее в обеспечение твоих интересов. Как я предчувствую, их брак надолго не затянется (предчувствия Тима, как правило, сбывались, и это тоже не составило исключения), и мои деньги ему понадобятся, чтобы платить алименты уже ей… Ну, а она сможет из них платить алименты тебе. Иначе где она что возьмет?

– А тебе ее совсем не жалко? – спросила Кимберли.

– Жалко, Ким, конечно, жалко!

– Так почему же?..

– Именно поэтому.

Тим О’Рейли был католик, и Кимберли посещала католическую школу, так что слова: «Господь, кого любит, того наказывает» (Евр 12:6) – были ей небезызвестны. Ей подумалось, что дед, очевидно, мыслит себя в своих масштабах мини-богом, полагая, что от большого Бога ему поручена эта ответственность – любить и наказывать. Ну, говорится же: «Я сказал: вы боги» [10]10
  Пс 81:6.


[Закрыть]?

А я?!. – Кимберли тряхнула светлыми кудряшками (потом они потемнели): – А куда ты денешь эти алименты?

– Буду класть их тебе на особый счет. Когда ты вырастешь, ты сможешь их потратить, как захочешь.

– Тогда я верну их маме…

– А я тогда в судебном порядке взыщу с тебя все, что потратил на твое содержание и воспитание сверх самого необходимого!

Кимберли задрала головку: дед, конечно, шутит? Но смотрел Тимоти О’Рейли на нее так серьезно, что, показалось ей, нет, совсем не шутит…

…Абдула оторвался от монитора: вот гяур, родную внучку разорить грозит за то, что маму пожалела! А что не разорил, выходит, так и не пожалела? – Абдула читал все это в репортаже, который нашел в своем компьютере, – система поиска там самая примитивная, никакой даже не Виндоуз, а просто список-меню: «Инструкции», «Информация», «Персоналии», «Книги», «Фильмы»… Пока что было не до фильмов, после того, как исчезла «эта ведьма», – Абдула не мог ее называть никак иначе, – он сколько-то времени просто просидел на своей кушетке, тупо вглядываясь в салатовую стену. Потом оцепенение прошло: э, убил, значит, убил, надо было, вот и убил! Понадобится, всех вас убьем! – буркнул он напоследок и поднялся. На часах 05:17 РМ, до ужина далеко, надо чем-то заняться, вот он и занялся компьютером: легко нашел сенсорный выключатель, тут же засиял экран, никакого времени на загрузку, сразу появились слова «Инструкции», «Информация» и так далее.