Текст книги "Кара для террориста"

Автор книги: Анри Мартен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Ты совсем не молишься, Абдула? Ведь Мухаммед сказал: «Между человеком и неверием стоит намаз». Ты не боишься потерять веру, Абдула?

Нет, Абдула не боялся. Он теперь вообще ничего не боялся. А молитва… Молитва, это, конечно, хорошо, и Коран читать замечательно, только… Абдула не чувствовал ни малейшей связи между своей жизнью и тем, что говорится в Коране. Там одно, у Абдулы совсем другое… Абдуле теперь даже просить стало не о чем. Все, что нужно иметь здесь, у него и так есть, а проситься отсюда выйти… Куда? На свободу? И что там, на свободе, делать со своей свободой?

«Здорово же я оскотинился», – приходило порой ему в голову. Но восстать и встряхнуться мешала мысль, что сейчас что ни сделай, ничего не изменишь, а для того, чтобы ждать терпеливо, лучшего состояния не придумаешь. «Встряхнусь, когда понадобится», – успокаивал себя Абдула и погружался в свою спячку дальше.

Обычные посетители его уже не донимали, до сознания их визиты почти уже не доходили, лишь изредка, просто чтобы развлечься, Абдула то рычал на них, то задавал какие-нибудь вопросы, ответа на которые не ждал… И сам на их вопросы отвечал нечасто и невпопад.

Больше, чем посетители, раздражали Абдулу телефонные звонки жертв 11 сентября, особенно женский голос, говоривший: «Здесь очень жарко, я вся горю…» Звонок из ада, каково? – и Абдула находил у себя все меньше сил для страха и злорадства.

Жарко было и за окном, выдалось очень знойное лето – как все последние, собственно. Земля мало по малу разогревается, как и было предсказано. «Слышите, гяуры, скоро совсем загорится!»

Хорошо, здесь кондиционеры замечательные. Да только, когда совсем загорится, никакие кондиционеры не помогут!

В один из очень жарких июльских дней, когда марево за окном, казалось, проникало в камеру вопреки всякой термоизоляции и кондиционерам, Кимберли, появившись перед обедом, не стала комментировать визит предыдущей группы, как нередко делала, но сперва помолчала, а потом произнесла:

– Ну, вот, ты, наверное, будешь рад, Абдула… – А тот, конечно, точно знал, что после такого предисловия радоваться будет совершенно нечему. – Мой отец, он умер… От инсульта.

Абдула заморгал: он сразу вспомнил Дэна Барлоу, его высокую фигуру, его трубку, его вроде бы сбивчивую, но по сути очень выразительную речь… Нет, радоваться было нечему.

А Кимберли неторопливо продолжала:

– Он ведь никогда ничем не болел, и сердце было крепкое, но после… после мамы так сильно изменился, тосковал, и вот… Так что ты можешь гордиться, Абдула, ты убил не только мою маму, но и моего отца…

И тут впервые за все время спокойствие изменило Кимберли, и следующий свой вопрос она произнесла не «заданным» тоном, нарочито сняв очки, а забыв про очки и жалобно, как ребенок:

– Зачем ты убил моих родителей, Абдула?..

IX

В понедельник 23 августа 2010 года, через два года, четыре месяца и один день после того, как Абдулу привезли сюда, за окном стояла еще жаркая, но уже не такая знойная погода. По голубовато-белесому небу плыли прозрачные перья облаков, листья на деревьях еще не желтели, но уже пожухли и всем своим видом выражали усталость и ожидание близкой осени.

Абдула после обеда лениво лежал у себя на койке: ничего неожиданного от остатка сегодняшнего дня он не ждал. Правда, сегодня утром, ровно в 8 часов, его разбудил оглушительный рев: самолет преодолевал звуковой барьер. На эти звуки Абдула давно уже не обращал внимания, практически не слышал, а тут ударило по перепонкам, словно в первый раз… Сейчас об этом вспоминать, в общем, было уже незачем: два или три пролетевших следом самолета уже таких заметных следов в сознании не оставили.

02:15 АМ, что-то задерживаются они сегодня… Абдула неторопливо повернулся на другой бок, лицом к стеклу: там уже было прозрачно и светло, комнату заполняли какие-то люди, десятка полтора, и в дальнем углу, в стороне, куда смотрели ноги Абдулы, на белом фоне (драпировки сегодня не было) вроде бы промелькнул знакомый силуэт мисс Барлоу в темно-коричневом платье. Но вглядеться Абдула не успел: стоявший прямо против него рослый мужчина в белой рубашке заслонял обзор. И тут живот мужчины внезапно брызнул во все стороны подобием красных лепестков, стекло перед Абдулой тут же заляпалось красным просвечивающим пятном с какими-то темными кусками – кишки?.. желудок?.. – и следом койку вместе с комнатой сильно тряхнуло, а по стеклу побежали густою сетью трещины, как тогда, по гипермаркету, – только не через площадь, а тут же, рядом, на расстоянии руки, и сразу полностью погас весь свет и наступила полная тишина.

«Я умер», – понял Абдула.

…Что должен чувствовать человек после смерти, Абдула не знал. Пока что он не чувствовал ничего, похоже, впал на какое-то время в беспамятство.

Первым возникло недоумение, следом возмущение: «Я – умер? Как? Почему? Меня что, взорвали? Меня?! Это я должен всех взрывать, а не меня!!!»

Но возмущение с недоумением продолжались недолго: в ушах у Абдулы раздался высокий, звонкий, но негромкий голос:

– Абдула! Ты не умер, Абдула, не бойся!

Тут же снова загорелся свет, Абдула все так же лежал на своей койке, а перед ним сияло совершенно целое и прозрачное стекло.

Пространство за стеклом было таким же белым, без драпировки, как перед этим, только вместо полутора десятков человек сидел там лишь один мужчина на стуле – тот самый, с «лопнувшим» животом, а рядом с ним стояла, разумеется, мисс Барлоу.

Так это у нее такой высокий звонкий голос?!

– Мы показали тебе, что бы случилось, если бы этому парню удалось то, что он задумывал… – и Кимберли похлопала «парня» ладонью по плечу, а голос ее приобрел обычное звучание.

Монтаж, кино, – понял Абдула и выдохнул со злостью, но и с облегчением: черная пустота, в которую он только что окунулся, внушала тягостную мысль: а что, если и вправду «там» только это – в смысле ничто? Да уж, тогда не надо никаких чертей со сковородками, потому что вечное переживание такого полного «ничто» будет пострашнее любого расцвеченного дьявольскими огнями ада…

– Посмотри на этого человека повнимательнее, Абдула, – пригласила мисс Барлоу. – Он тебе знаком?

Абдула посмотрел: нет, он определенно видел этого парня впервые. Рослый – заметно даже на стуле, полноватый, рыжеватые редкие вьющиеся волосы, веснушки на круглом лице, глаза с прищуром – нуждается в очках? Вон, как таращится, чего же не наденет? – А, руки-то за спину убраны, видать, наручниками за спинкой стула схвачены! И лодыжки прикручены к ножкам стула скотчем! – То-то она так вольготно его по плечу похлопывает: в таком положении он совершенно беспомощен. Но все же, кто это?

– Не узнаешь его, Абдула? – повторила свой вопрос мисс Барлоу, и Абдула отрицательно помотал головой:

– Нет…

– Его зовут Роберт Симпсон, так, во всяком случае, написано в его автомобильных правах… Так что, никогда не слышал?

– Нет, не слышал…

– Вот и о тебе никто из них никогда не слышал, не думал и не делал тебе ничего плохого… – Она указала подбородком на чуть просвечивающие на стекле между ними фотографии. – А ты пришел и всех взорвал! А теперь вот Роберт пришел тебя взорвать. Хочешь знать, каким образом?

И Кимберли, взяв Роберта ладонями за щеки, деловито приказала:

– Открой-ка рот!

Роберт послушно подчинился.

– Он проглотил презерватив, особый, очень прочный (не то что воздействие какого-то желудочного сока, – этот материал шесть часов выдерживает слабый раствор соляной кислоты!). Так вот, презерватив он проглотил, а кончик оставил торчать, и через этот кончик ему влили больше литра жидкой взрывчатки… Потом накрепко завязали, протолкнули в глотку, и готово! За шесть часов плюс-минус пять минут взрывчатка затвердевает и после этого взрывается сама…

Абдула знал эту взрывчатку: литр с лишним, полтора килограмма, разнесло бы здесь все к шайтану… Он оглянулся, живо представил себе свою кровь и кишки размазанными по этим стенкам, а себя самого навсегда погруженным в беспроглядную тьму, как минуту назад, и его замутило. Лучше встать, – хорошо, ноги держат, – постоять вертикально, а то и в правду стошнит…

– Заряд и время рассчитали они точно, – продолжала между тем Кимберли, бросив попутно реплику Роберту: «Закрой рот!»; тот послушно закрыл. – Он был в послеобеденной группе, взрыв произошел бы прямо здесь, как мы тебе показали…

Абдула поежился, чуть снова не сел на койку.

– Но они не учли одного, – Кимберли сделала паузу. – Они не учли того, о чем столь же давно и громко, сколь и безуспешно твердят сторонники Pro Life [21]21
  Pro Life – «За Жизнь» – католическая организация, выступающая в защиту человеческой жизни и достоинства, против абортов, эвтаназии, небезопасных и аморальных контрацептивных средств.


[Закрыть]: презервативы ненадежны! В качестве защиты от СПИДа обычный презерватив вообще никуда не годится! Поры материала, из которого он сделан, – а ты ведь понимаешь, что поры должны быть обязательно, иначе он не будет эластичным, – так вот, поры обычного презерватива по сравнению с вирусом СПИДа – как футбольные ворота в сравнении с мячом, представляешь?

Абдула не представлял и прежде никогда вообще над этим не задумывался: сам пользоваться таким приспособлением всегда считал зазорным, а что там происходит со всякими педерастами, его ни капли не волновало: пусть хоть все перегниют от СПИДа, нам будет меньше работы! Но сейчас вопросы качества презервативов касались его самым непосредственным образом, и потому он слушал во все уши.

Кимберли продолжала свою лекцию. Роберт тоже не сводил с нее глаз, как видно, и ему это было интересно.

– В нашем случае они не поскупились, выбрали самый лучший, с порами, наверное, не как футбольные ворота, а как хоккейные, или пусть даже как баскетбольная корзина…

Абдула тут же представил себе, как вирусы СПИДа, словно пущенные со штрафной линии рукой спортсмена, один за другим проскакивают в эту корзину: 1:0, 2:0, 3:0… А спортсмен-то не один, их там десятки, сотни… И корзин не меньше, да их там тысячи, миллионы, видимо-невидимо и корзин, и спортсменов! Одна секунда, и счет уже 1000:0 в пользу СПИДа!.. «То-то на «презервативные» кампании миллиарды тратятся, а СПИД не сокращается!.. Эх, гяуры, гяуры, вас и взрывать-то незачем, сами себя уничтожаете… Но тогда, действительно, чего мы их взрываем?» – недоуменно спросил себя Абдула.

Кимберли между тем продолжала:

– Как бы там ни было, поры даже у этого, самого лучшего презерватива оказались настолько большими, что за четыре часа сквозь них просочилось достаточно паров взрывчатки, чтобы Роберта затошнило… Это произошло как раз во время твоего обеда, Абдула, ровно неделю назад, ты тогда остался без послеобеденных посетителей, не помнишь?

Абдула вчерашнего-то дня не помнил, а не то, что было неделю назад, но признаваться в этом не хотелось, да и не пришлось: вопрос был чисто риторическим.

– Так вот, его затошнило, – не затягивая паузы, продолжала Кимберли. – Наши медики его осмотрели и увидели в гортани кончик презерватива. Охрана сразу догадалась, что дело неладно, спустили его в подвал, – там у нас есть на такой случай особое помещение: взорвись в нем хоть фугас, тебя бы даже не тряхнуло, – и мы всерьез обдумывали, не запереть ли нашего гостя там на пару часиков и не предоставить ли собственной судьбе…

Абдула сглотнул, и Роберт, кажется, тоже.

Словно не заметив их реакции, Кимберли продолжала:

– К счастью для Роберта, среди охранников нашлись бывшие саперы. Двое вызвались добровольно, еще один взялся им помочь. Они все заперлись в этом подвале, подняли Роберта за ноги, перевернули головой вниз и некоторое время подержали в таком положении. И вся эта гадость вытекла из него в подставленный тазик… Долго вытекала, с трудом, уже начинала густеть, но организм Роберта тоже помог, он-то взрываться не хотел: спазмы желудка, пищевода, – словом, все вытолкнуло. Остатки осторожно вытащили из него вместе с презервативом, который вправду оказался исключительно прочным, фирма не подвела… Я бы сказала тебе, какая именно, да только вряд ли у тебя когда-либо возникнет случай воспользоваться их продукцией!

«Как же она меня ненавидит! – понял вдруг Абдула. – Но что, разве не за что? Я что ли этого парня очень люблю?»

Абдула пристально посмотрел на Роберта: нет, ненависти он не чувствовал, даже особой неприязни не было, а только недоумение, что вот это «чмо» чуть не отправило его в ту жуткую темноту, куда он сам отправил целых восемьдесят семь человек, включая мать Кимберли… Абдуле на мгновение вспомнилась Кимберли-старшая, какой он видел ее на фотографиях: яркая, радостная, веселая… И вот сейчас она неужто в этой неизбывной тьме?!. А Кимберли? Догадывается ли она об этой тьме? А эти ее охранники? – Да, ненависти к Роберту Абдула не испытывал, но запираться с ним в подвале и рисковать собственной жизнью, чтобы его спасти, он сам ни за что бы не стал!

– Ну, вот, – не меняя бодрого тона, продолжала тем временем Кимберли, – саперы все успели, взрывчатку обезвредили, желудок и кишечник основательно промыли, и вот, полюбуйся, сидит теперь как новенький и снова готов к употреблению… Ну как, Роберт, ты готов снова проглотить взрывчатку?

Парень по-прежнему молчал, только хлопал на Кимберли глазами.

– Нет, он все слышит и говорить умеет: врачи проверяли и утверждают, что с этим у него все в порядке. А что молчит, то это потому, что в ступоре или под наркотической либо гипнотической блокадой… Ничего, разберутся…

Кимберли щелкнула пальцами, и в помещении возникли два охранника, да так внезапно, что Абдула даже не углядел, откуда они появились. Кимберли отступила от Роберта на шаг, освобождая им место. Один охранник встал прямо перед сидящим, загородив его от Абдулы, другой зашел сзади, наклонился, одним движением расстегнул наручники, вывел руки заключенного вперед и тут же снова защелкнул наручники: они ведь так и оставались висеть на одной руке. Потом рывком за скованные руки Роберта подняли на ноги, а тот охранник, что стоял сзади, как-то очень легко выдернул ножки стула из обмоток, привязывавших робертовы лодыжки. Абдула автоматически отметил: значит, это не скотч, а просто какая-то лента; болтаться на ногах у заключенного ее, конечно, не оставят, сейчас его уведут и переоденут в здешнее, бумажное…

Взяв Роберта под руки, охранники повели его вон, а он всем этим манипуляциям нисколько не противился, держался безвольно, словно тряпичная кукла. Вели его прямо к белой стене, словно желая брякнуть об нее лбом, но вместо этого просто прошли сквозь стену и исчезли. Выходит, на этот раз стенка представляла собой не что иное, как световую или паровую завесу… А выглядела так основательно… Что ж, разве не все в нашей жизни снаружи выглядит вот так же основательно, а тронешь – всего лишь световая завеса или пар?..

Кимберли тем временем уселась на освободившийся стул, сложила руки на коленях и уставилась на Абдулу. Очки она сняла, держала за дужку неподвижно на коленях, но молчала при этом, ни слова не произносила, только пристально смотрела на Абдулу.

Нет, ненависти в ее взгляде не было. А что было? – Абдула понять не мог. Не понимал он и того, откуда, собственно, взялась та жуткая чернота, которая так его напугала, – вон, до сих пор ноги еле держат… Садиться обратно на свою кушетку Абдула, однако, не спешил, продолжал стоять: так легче думалось, а двинешься сейчас – можно сбиться с мысли. Мысли о чем? Об этой тьме… Откуда она взялась? Ведь ничего же не было, ну, картинку показали, ну страшную, ну, совсем, как реальную, и что же? – Она же всего секунду длилась, даже меньше! Ну, взрывом вроде бы тряхнуло, ну, свет погас… Что – раньше никогда не гас? Никогда не случалось очутиться в полной темноте? Чего было так пугаться?..

Чего?

Та тьма снова возникла перед глазами. И Абдула понял, чего он испугался: страха. Вернее, страх породил, страх вызвал, выпустил эту ужасную всепоглощающую черноту. А еще понял Абдула, что ад – это не то, что снаружи, а то, что человек носит сам у себя внутри. Носит и не замечает, морочит себе голову, застит себе глаза завесами, – уж у кого какими… Носит и сам не знает, покуда туда не погрузится. Горе тому, у кого в душе только ад!

«Горе мне, горе!..»

А параллельно этим мыслям вернулось то же недоуменное возмущение: «Кто же захотел меня отправить в этот ад?»

Кто он, этот Роберт, – родственник кого-то из погибших, чей-то безутешный муж, жених, любовник? Но на безутешного любовника Роберт своим обликом никак не тянул. И потом за два года любой любовник утешится и ради мести не пойдет на самоубийство – вот именно на такое… бр-р… – Абдулу передернуло. – К тому же безутешные мстители действуют в одиночку, а в одиночку с таким замысловатым способом такому «Роберту» бы нипочем не справиться. Тут надо и придумать все, и взрывчатку раздобыть, и выбрать правильный презерватив, а потом его правильно проглотить, а после всего этого еще и залить его взрывчаткой – одному тут никак, надо, чтобы кто-то особым шприцем ее тебе в рот заталкивал… Нет, тут не одиночка, тут организация нужна…

Едва в голове у него возникло это слово: «организация», – Абдула сразу понял, какая организация могла и захотела бы пойти на такое… «Ну да, – невесело усмехнулся он, – кому еще я нужен, ЦРУ, КГБ?» Нет, безусловно, это они, только они… Они, бойцы джихада… «Мои соратники, мои братья… И вот они подсылают это зомбированное наркотиками или гипнозом чучело, чтобы от меня избавиться… Зачем?! Я что, предатель? Я что, угроза?» – И в эту минуту Абдула с беспощадной отчетливостью понял: да, с точки зрения организации, пока ты жив, ты – угроза. Герой – не герой, кто тебя знает? С мертвецом надежнее…

Но, может, все же не они? Может, этот Роберт просто такой очень ловкий маньяк, взял и сам, в одиночку, со всем управился? «Но если Роберт маньяк, то я тогда кто? Я что, сделал что-то другое? – Нет, я то же самое все сделал, только гораздо хуже: этот Роберт по крайней мере себя не жалел, а я собой не рисковал, Мустафу послал, Мустафы не пожалел, никого не пожалел… Вот эту Кимберли не пожалел, другую Кимберли, ее мать, не пожалел, никого не пожалел, никого… Только себя… И что я сделал, зачем? Кому, ну кому от этого сделалось лучше? Мне? Им? Кому?.. Зачем?..»

…Кимберли все так же продолжала неподвижно сидеть на стуле, глядя на Абдулу, но силуэт ее вдруг стал расплываться. Абдула не сразу понял, что это от слез.

Сам не заметив, как, Абдула опустился перед своей кушеткой на колени, уперся в нее локтями, закрыл ладонями лицо. Из его глотки еле-еле – мешали всхлипы! – выдавилось:

– К… Ким… Кимберли!.. Зачем я убил твою маму, Кимберли?

И дальше были только всхлипы, а потом рыдания.

Абдула плакал, спрятав лицо в ладонях, мучительно и неумело, – в последний раз ревел совсем еще мальчишкой, – и потому не увидел, как Кимберли встала со стула и шагнула в его сторону. И того, что исчезла между ними стенка и куда именно она девалась: в пол ли утопилась, в потолок ли втянулась, в стороны ли разошлась или же просто растворилась в воздухе, – он тоже не увидел. Но почему-то совсем не удивился, когда почувствовал вдруг у себя на голове, на недавно появившейся на темечке залысине, ее сухую теплую ладонь.

Кимберли постояла над ним, потом тоже опустилась на колени по другую сторону кушетки, скрыла, как и он, лицо в ладонях и зарыдала вместе с ним.

Эпилог

В следующие недели до самого христианского Рождества Абдуле скучать не приходилось.

Роберт оказался не маньяк-одиночка, а действительно засланный смертник с нарушенным от наркотиков сознанием. Рассказал он, когда заговорил, не много, но и этого хватило, чтобы определить: его направляли, – а уж кто его направлял, Абдула знал и сам.

По ходатайству Абдулы дело о взрыве в гипермаркете было возобновлено, а по ходатайству Кимберли все допросы по этому делу проводились тут же, на месте: Абдулу никуда не вывозили. Поскольку Кимберли мотивировала это безопасностью свидетеля и при этом покрывала все дополнительные расходы, особых возражений ее ходатайство не встретило.

– Я сам не знаю, что я такого знаю, – сказал Абдула Кимберли в самом начале. – Но раз они хотели меня убить, значит, они знают, что я что-то такое знаю…

Так оно и было.

Абдула был готов подвергнуться хоть гипнозу, чтобы добраться до «глубин подсознания», но и того, что находилось в пределах досягаемости, оказалось вполне достаточно.

Абдула составлял подробнейшие словесные портреты и фотороботы, тщательно перечислял известные ему имена, клички, прозвища, привычки, особые приметы, называл адреса явок и места даже самых мимолетных встреч. И хотя с последней такой встречи прошло три с лишним года, все явки сменились, имена поменялись и главари разъехались, информации оказалось достаточно для первых арестов, за которыми потянулась дальнейшая информация.

Дело при этом вели, и весьма ретиво, не одни только штатные сотрудники ФБР, но и нанятая Кимберли им в помощь целая армия самых лучших психологов, экспертов-криминалистов и частных детективов, которым ФБР предоставило временный статус сотрудников. В результате, как заявил начальник отдела ФБР по борьбе с терроризмом Джонатан Экерсли, ни одно дело еще не расследовалось в столь благоприятных условиях. И плоды не замедлили: за первыми арестами последовали дальнейшие, в целый ряд стран были направлены запросы об экстрадиции, и ни одно правительство, даже из тех, которые доселе хотя бы скрыто поддерживали терроризм, не отказало в выдаче преступников.

Масс-медиа утверждали, что терроризму нанесен сокрушительный, чуть ли не смертельный удар, но это все продолжалось уже без непосредственного участия Абдулы.

Вскоре после Рождества – неимоверно быстро по всем судебным меркам – Абдула получил уведомление о смягчении «за содействие следствию» приговора с пожизненного до пятнадцати лет заключения.

Уведомление доставил адвокат – тот же самый, Абдула не стал его менять, хоть Кимберли и предлагала: зачем? Все равно защищаться он не собирался! При этом адвокат уверял, что легко мог бы добиться вообще условного срока, если не полного президентского помилования, пока Абдула у всех на слуху: достаточно будет только подписать соответствующее ходатайство да провести парочку пресс-конференций. Однако Абдула решительно отказался:

– Не надо! Получил, что заслужил, и даже мало получил. Досижу!

Досиживать оставалось уже не необъятных две тысячи шестьсот девять недель, как вычислилось когда-то, а, на середину февраля 2011 года, с учетом уже отбытого, всего только семьсот и даже меньше: точными расчетами Абдула не занимался, не до того было.

Кимберли попросили принять участие в разработке проекта для федеральной программы постройки аналогичных тюрем, и Абдула неожиданно для себя оказался самым компетентным ее помощником. Еще бы, ведь у него на этот счет имелся ни с кем не сравнимый опыт!

О’рейлиевского размаха федеральный бюджет позволить себе не мог, поэтому главным образом они с Кимберли обсуждали возможности сокращения функций жизнеобеспечивающих систем. Больше всего ресурсов поглощали, конечно же, прозрачно-непрозрачно-гигиенические стены, и правительственный чиновник напрочь отказался даже думать об этих «марсианских технологиях» (ни имени его, ни должности Абдула запоминать не стал: любой другой чиновник на его месте поступил бы точно так же).

Конечно, саморастворяющаяся бумага и самовсасывающие поверхности себя блестяще оправдали: если бы не они, со стыдом вспоминал Абдула, то в недели, когда он погружался в совершенно бесчувственное равнодушие, его камера превращалась бы в настоящий свинарник! Сам он, бывало, в такие периоды даже обеденного подноса не возвращал по три дня, жил без обеда, одними булочками…

Что ж, на такой случай придется предусмотреть какую-то принудительную уборку. Ничего страшного, если плюнуть на стерильность. Таких мотивов продлевать жизнь своим подопечным, как у Кимберли, у правительства все равно никогда не будет.

Ну, и много чего другого. Голограммы с «умертвиями», изображения на стекле можно прекрасно заменить обычными фотографиями. И вообще, Кимберли возводила свою тюрьму в эмоциональном порыве, a priori не желая ни на чем экономить, но если подойти рационально, без эмоций, то все можно упростить в сто, в тысячу раз, причем без малейшей потери эффективности!

И вот Абдула лазил по всей тюрьме, всюду проникал, во все вникал: система связи, коммуникаций, сигнализации, приготовление и подача пищи, доставка узников, продовольствия, посетителей… Дюжий охранник, неотступно сопровождавший Абдулу, как того требовал регламент, мог поспеть за ним далеко не во все щели, дыры и отверстия. Абдулу это забавляло, порой он даже нарочно слегка дразнил охранника, без особой нужды залезая в самые тесные закоулки, пока однажды охраннику не пришлось буквально вытаскивать его за пятки из вентиляционной трубы между этажными перекрытиями, куда Абдула неосмотрительно полез и где застрял.

Техническое образование и конструкторские способности Абдулы, которые он раньше употреблял на изготовление особо хитроумных зарядов, теперь использовались гораздо шире и разнообразнее, и это доставляло ему ни с чем не сравнимые радость и удовлетворение.

Избавившись от необходимости ежедневно задавать Абдуле свой вопрос, Кимберли проводила теперь в тюрьме гораздо меньше времени. Она уже не появлялась в своем изысканном темно-коричневом платье, носила все больше брючные костюмы обычного делового стиля, но выглядеть все равно стала гораздо мягче: черты лица разгладились и округлились, движения сделались не такими стремительными, и напряжение, которое прежде всегда охватывало Абдулу в ее присутствии, полностью исчезло.

На вид при этом она стала как будто старше… «Ей бы замуж, – думал иногда Абдула, – найти бы такого доброго парня, типа ее отца»… Сам он во сне ее больше не видел и вообще «в этом смысле» как на женщину на нее не смотрел.

Посетители к Абдуле приходили по-прежнему, но уже гораздо реже, раз или два в неделю. Теперь, поскольку надо было не стараться забыть об их присутствии, а напротив, с ними разговаривать, общаться, это было гораздо интереснее, но и труднее – забирало гораздо больше сил.

Встречал их Абдула в такой же камере, как его бывшая, но жил он теперь не здесь, а в обычной, хоть и очень просто обставленной комнате на самом верхнем этаже, где располагались помещения для персонала и охраны, а также рабочий кабинет Кимберли.

Комната запиралась только на ночь, так что, по сути, Абдула находился теперь не столько в тюрьме, сколько под «домашним арестом».

Среди посетителей теперь нередко встречались студенты медресе и духовные лица, преподаватели. Абдула всерьез обсуждал с ними создание мусульманского движения «Ислам против террора». Для этих встреч им служил специальный конференц-зал, а не «камерные» помещения.

Впрочем, в бывшую свою «камеру» Абдула тоже наведывался ежедневно, правда, теперь с другой стороны «зазеркалья». Для этих посещений он даже заказал себе специальные очки со стеклами без диоптрий, поскольку видел безупречно. Очки ему были нужны для того, чтобы снимать их, задавая свой вопрос:

– Ну, что, Роберт, ответишь наконец, зачем ты хотел меня убить?..