Текст книги "Лиловый(СИ)"

Автор книги: Аноним Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 43 страниц)

Это уже было самое очевидное помешательство, так что Нангу пришлось запереть. Он будто бы немного успокоился, пришел в себя, но все еще гневно вскакивал при одном лишь упоминании имени Наследника; потому в доме повара Гваны никто не решался больше даже заикаться про Централ.

По крайней мере, состояние Нанги будто бы немного улучшилось, можно было жить дальше, и самому Гване стало казаться, что жизнь пошла своим чередом. Они с женой и двумя старшими детьми работали по шестнадцать часов в сутки, пока младшая девочка, от рождения горбунья, присматривала за Нангой и готовила еду, и ничего удивительного, что спать они ложились рано и спали крепко; Нанга в это время, как сторожевой пес, обычно продолжал сидеть внизу, в темноте, и как будто ждал чего-то, и поскольку он никому не мешал, остальные позволяли ему.

Но в ту ночь, уже на рассвете, случилось странное событие, всполошившее Гвану и его семью. Нанга, как всегда, сидел в своем кресле и клевал носом, – он засыпал только под утро, – когда раздался негромкий стук в дверь. Не задумываясь, Нанга поднялся и пошел открывать, ему спросонья не пришло в голову, что время неурочное для нежданных посетителей, а на пороге стоял призрак.

Точнее говоря, это был молодой господин Теодато Дандоло, не узнать которого Нанга не мог, хотя он значительно оброс и одет был, словно какой-нибудь рабочий из промышленной зоны. Нанга вскрикнул, отшатнулся; от крика его, слышно было, проснулись люди на втором этаже и завозились.

– Ты чего, Нанга, сдурел? – быстро произнес господин Теодато, шагнул на него, стремительно захлопнул за собой дверь, потом снова взглянул на бездушного и беззвучно рассмеялся. – Ага, ты никак поверил, что меня подстрелили, как собаку? Надеялся, что больше никогда уж не увидишь меня?

– Господин Теодато! – выдохнул Нанга, все еще стоявший с раскрытым ртом. – Господин Теодато!

Люди возились на втором этаже, а по смуглому круглому лицу Нанги неожиданно градом покатились слезы.

– Господин Теодато! – только и мог глупо повторять он, и тогда случилось что-то совершенно нереальное: господин Теодато шагнул к нему и резко обнял за плечи, как равного. Никогда еще, никогда ни один высокородный Дандоло не обнимал слугу! Нангу так потрясло это событие, что он совсем уже потерялся, кое-как опустился на краешек кресла и остался сидеть, потому что ноги не держали его. Тем временем на лестнице послышались шаги.

– Нанга? – позвала его жена Гваны. – Нанга, что случилось?

– А, Токо! – признал ее Теодато, и она, услышав его голос, тоже напуганно вскрикнула и едва не споткнулась. – Гвана! Вы все тут. Да что вы так смотрите? Тоже думали, что я давно помер? Будете в следующий раз знать, как верить этим обманщикам! – довольно рассмеялся он. – Они действительно гнались за мной почти сутки, собак своих натравили на меня, но я завел их в болото и ушел от них. ...Ну ладно, при этом потерял лошадь и сапог, но сам-то жив остался!

– Господи, – всплеснула руками Токо, потом спохватилась: – Господин Теодато, вы голодны? Ах, Гвана, чего ты стоишь столбом!..

Они немедленно засуетились, хотя Теодато пытался отнекиваться, все равно накрыли почти что праздничный стол на кухне, страшно смущались простоты своего обиталища, не сразу решились задать хоть один вопрос. Только Нанга по-прежнему всюду ходил хвостиком за господином Дандоло, не сводил с него взгляда и время от времени робко пытался потрогать его за рукав, чтобы убедиться, что перед ним не иллюзия.

Вот наконец Гвана осмелился и спросил:

– Господин Теодато, ведь это означает... вам нельзя и носу казать в Централе?

– Какая догадливость, – не удержался и фыркнул тот. – Действительно, если люди Фальера узнают, что я жив, они устроят новую облаву. Поэтому, если вам меня хоть немного жаль, никому не говорите обо мне.

– Ведь это нельзя так оставлять, – сказал тогда Нанга. – Вы не можете всю жизнь скрываться здесь, господин Теодато. Конечно, никто вас не выдаст, но аристократу не место в этих трущобах!

Гвана с женой переглянулись; Теодато как-то криво усмехнулся.

– Ты прав, – ответил он. – И у меня все равно другие планы на жизнь.

***

Длительное ожидание может свести человека с ума.

Но в эти дни ничего нельзя было предпринять, только ожидать; хотя люди продолжали что-то делать, все их занятия не приближали их ни на йоту к желаемому. Марино Фальер дурно спал по ночам, кошмары по-прежнему преследовали его, и хуже всего было то, что он так и не был в состоянии понять, что ожидает его в грядущем. И это дерзкое исчезновение руосца!.. Он ничего не мог поделать, никого не мог отправить на поиски, потому что все они верили, что он знает, и разрушать эту уверенность было чревато. В самом деле Фальер понятия не имел, куда делся Леарза, не уверен был даже, действительно ли проклятый руосец ушел с чистыми намерениями, желая как-то помочь общему делу, или бежал, предав его.

Люди волновались. Тегаллиано обеспокоен был в последнее время, несколько раз заговаривал с самим Фальером на этот счет, повторял, что слишком долгое бездействие дурно повлияет на закованных, они уже нервничают. Фальер отмахивался: не до бездушных теперь, когда чертова станция Кеттерле по-прежнему совершает свой ход в астероидном поясе, безмолвно наблюдая за планетой, и неизвестно, в самом ли деле избранная им тактика работает. Что творится теперь в Кеттерле? Узнать это было невозможно.

Мрачными выглядели и разрушители, прочно обосновавшиеся во дворце. Мераз большую часть времени проводил, валяясь на диване то в одной, то в другой гостиной, его выражение недвусмысленно предупреждало, что закованный не просто не в духе – не прочь подраться, мрачными были и смуглые лица Виппоны и Кестеджу, а Аллалгар почти не выходил из своей комнаты. Никто этим особенно не интересовался: Мераза Аллалгар раздражал, потому что казался ему слишком тупым, Кестеджу и Виппоне и в голову не приходило, что можно попробовать разговорить этого угрюмого гиганта. Тегаллиано и его людям было не до них: продолжались проверки среди бездушных, к тому же, Тегаллиано доложили, что по городу ходят смутные, подозрительные слухи.

Аллалгар был совершенно один.

Мечты его сбылись: с ним обращались, как с настоящим аристократом, и жил он в роскошной комнате, в самом сердце Централа: во дворце Наследника, ему не было больше никакой нужды разгребать шлак; в его спальне, кажется, почти не было металла, если не считать серебряных подсвечников, мебель сделана была из дорогого дерева, на стенах висели маленькие картины в позолоченных рамках. Но Аллалгара ничто не радовало. Все это было... такое бесполезное. Когда он мечтал о такой жизни, он не задумывался о том, какие люди будут окружать его.

Он больше никогда не увидит Кэнги; он сам стал причиной смерти этого человека. ...Ну, может быть, на самом деле это была машина, а не человек. Но Аллалгар слишком хорошо помнил живого Кэнги, смеющегося Кэнги, который учил его, Аллалгара, писать и читать, и сколько вечеров они провели вместе в комнатушке Кэнги, сидя за металлическим столом! На столе этом, – Черный все помнил в мелочах, – лежали какие-то куски железа, на некоторых грубо выбиты были цифры пробы, и сама поверхность была частично заржавевшей, а частично запачканной, но среди всего этого стояла маленькая импровизированная вазочка, – всего лишь еще один лист стали, согнутый в причудливую форму, – а в вазочке желтел бумажный цветочек. Для чего бы машине этот цветочек?.. Но это было так по-человечески. Кэнги подарил Черному тетрадку, в которой они писали по очереди, и никогда не сердился, даже если Черный проявлял неслыханную тупость, послушно объяснял по многу раз, повторял уже сказанное.

...И потом, не было Нины.

На глазах у Аллалгара аристократы застрелили ее из ружья; она вроде бы была еще жива, когда ее уносили из горящего поместья, но потом Аллалгар узнал, что ее мертвое тело нашли в чужом доме. Нина была хорошая, и ему казалось чудовищно несправедливым произошедшее с ней. Аристократы убили ее; пусть ему потом объяснили, что она была предательницей и защищала инопланетян, но...

Кроме Нины и Кэнги, у него никого больше не было. Таким одиноким Аллалгар себя уже давно не чувствовал. Ладно; после смерти мамы он всегда был один, но тогда он не знал еще, что это такое, – когда есть хотя бы один человек, которому не наплевать на тебя.

Одиночество – страшная вещь; одиночество хуже болезни, хуже голода и холода губит людей.

Никто не интересовался судьбою Черного, и хотя сперва он боялся выходить из своей комнаты, потому что думал, что его остановят и вернут на место, потом он уже понял, что никто и не запрещает ему ходить, где захочется. Потому Аллалгар в тот вечер покинул свою спальню и пошел, не разбирая дороги.

Он шел по богатым коридорам дворца, спускался по роскошным лестницам с золочеными перилами, он достиг маленького холла, в котором была тяжелая дубовая дверь, открыл эту дверь и оказался на кладбище.

Конечно, могилам здесь были уже тысячи лет, и внешне это был всего лишь примыкавший ко дворцу запущенный сад; Аллалгар брел между деревьями и древними обломками камней, сам не зная, чего он ищет. Ему было ужасно одиноко и грустно. Его друзья навсегда ушли от него.

Он шел и шел, и становилось уже совсем темно, сияющие окна дворца растаяли в сумраке, закрытые раскидистыми кронами деревьев, сухие ветви цеплялись за него, будто чьи-то мертвые руки, пугали его. Аллалгару начало казаться, что внутри у него тоже все умерло, что живот у него набит шлаком, а в голове плещется раскаленный жидкий металл. По щекам что-то катилось; он не обращал внимания. Это пришло к нему, как что-то само собой разумеющееся, и глаза его какое-то время высматривали подходящее дерево, пока он не приметил старый корявый вяз. Вяз этот тоже был мертв и лишен листвы, его ветви неподвижными черными тенями пробирались по небу, а у подножия его находились какие-то могилы, отмеченные небольшими камнями, грубо обтесанными до более или менее квадратной формы. Надписи на камнях, если и были, давно уже истерлись. Аллалгар с трудом приподнял один камень и подволок его к стволу дерева. Теперь, забравшись на древний памятник какому-то усопшему, он мог дотянуться руками до толстой обрубленной ветви. Вытащив из брюк ремень, Черный поднялся на цыпочках и завязал крепкий узел, а потом сделал петлю.

Он ни о чем не думал. Руки сами делали эту непривычную работу, и неважно было, что будет потом, – и будет ли?.. Он немного беспокоился из-за того, что знал: весит он немало, выдержит ли ремень? Не сломается ли ветка?

...Но ветка была все еще крепка, хотя и мертва, и ремень выдержал.

Никто не хватился Аллалгара, никто и не знал, что его комната пустует уже вторые сутки, отсутствие его было незаметным; люди продолжали жить своей живой жизнью, Мераз по-прежнему бесился от ничегонеделания и от больно ужаливших его слов исчезнувшего руосца, Наследнику снились кошмары, советники его говорили все об одном и том же, собираясь в огромных холлах первого этажа.

Наконец что-то неладное заметил Тегаллиано, когда, явившись в столовую к обедавшим разрушителям, чтобы переговорить с Меразом, он обнаружил, что Черного нет.

– Аллалгар где? – хмуро спросил он. Остальные переглянулись и пожали плечами. Оказалось, никто не видел его два дня.

Тогда только во дворце поднялся небольшой переполох; Тегаллиано сперва подумал, что негодный недоумок сбежал обратно в кварталы бездушных, и сердился на него, но потом кто-то из слуг приметил неладное на погосте.

Никто не горевал по Аллалгару; его окостеневшее тело похоронили там же, среди праха далеких предков, и быстро позабыли о том, что он когда-то существовал.

Не было дела до случившегося и Наследнику, хотя Тегаллиано поставил его в известность. У Наследника были свои проблемы; к тому же, еще несколько дней спустя произошло событие, которого Фальер ожидал со смешанными чувствами.

Вернулся Леарза.

***

Наступавшая осень ознаменовала свой приход первыми заморозками; лужи на улицах ночью заледенели, и казалось, холодные мертвые пальцы хватали прохожих за нос. В кварталах закованных, впрочем, мало обращали внимание на смену времен года, и в особенности теперь. Дурные слухи ходили по городу.

Это был вечер, как любой прочий, и в рюмочной на восточной окраине Тонгвы было прилично народу: работавшие в дневную смену бездушные уже закончили, и многие заглянули сюда, чтобы погреться, пропустить стакан-другой и узнать последние новости.

Говорили о том, что управляющие в последнее время зверствуют; говорили о том, что задержали плату за прошедший месяц, что на соседнем заводе все еще хуже, что в Централе по-прежнему беспокойно. У кого-то родственники состояли прислугой в особняках Централа, и без новостей не обходилось.

Теперь собравшиеся люди понемногу начинали галдеть, заспорили. Многие из них знакомы были, но не все; это было неважно, все они были закованные, одетые в рабочие комбинезоны, с грязными руками, смуглыми бородатыми лицами. Как обычно, споры велись на злободневные темы.

– Ну и кто их видел-то, этих твоих инопланетян? – с жаром допытывался какой-то детина в порванной тужурке. – Только говорят о них.

– А ты что это, не веришь? – прищурился другой, который только что рассказывал в красках, как его дальний родственник своими глазами видел инопланетян на улицах Централа.

– С чего бы мне верить, только потому, что ты так сказал?

– У меня троюродный дядя...

– Тю-у, еще расскажи про седьмую воду на киселе! Сам-то ты ничего не видел, так? Вот и молчи! Я так и не верю в их существование, потому как, если б они на самом деле были, мы бы уже их увидели.

– Может, наши космонавты им не дают приземлиться?

– Так вот тут говорят, что будто бы они уже по Тонгве разгуливают!

Никто из споривших не обращал внимания на подошедшего к ним человека; человек этот был одет точно так же, как все, но куртка у него была с капюшоном, и лица было не разглядеть. Он был небольшого роста и худощав, сунул руки в карманы и негромко, но веско произнес:

– Как это, по-вашему, могут инопланетяне разгуливать по городу, если у нас с ними война? И почему тогда только в Централе?

Это заставило спорщиков осечься; наконец кто-то из них рассмеялся.

– Вот и я говорю! Нет никаких инопланетян.

– Говорят, аристократы специально придумали эту байку про инопланетян, потому что в Централе начался бунт, и один человек объявил, будто мы равны с ними в правах. Вроде как, напрямую сказать, что бездушные – что-то вроде недолюдей, нельзя было, и потому Наследник придумал, что один из бунтовщиков – инопланетянин.

– Недолюди!.. – раздался сердитый восклик. – Вот как, значит!

– Именно так, – продолжал человек в капюшоне. – Никогда не задумывались об этом? Ведь аристократы владеют всеми нашими фабриками и заводами, всей землей, всеми домами. И никто из них не работает, мол, они заняты духовным саморазвитием. А нам, значит, саморазвитие запрещено, мы недостаточно хороши.

– Да, но инопланетяне...

Люди зашумели; шум резко оборвался, когда в середину спорящих протолкался еще один человек. Он одет был неуловимо по-другому, сразу взмахнул рукой, привлекая к себе внимание, и сказал:

– Я служу в Централе, парни, и я клянусь, я своими глазами видел этих инопланетян!

В рюмочной повисло тяжелое молчание. Бездушный слуга стоял ровно напротив человека в капюшоне и в упор смотрел на него.

– Ну и как они, отличаются от обычных людей? – не растерялся тот.

– Внешне – нет, но ведь все знают, что они и есть такие же люди, как мы, только они используют страшные машины. И машины у них были! У них был искусственный человек! Я видел его!

– Кто же сказал тебе, бедолага, что этот человек непременно явился из космоса?

Рюмочная взорвалась гомоном; каждый хотел сказать что-то свое, но никто не слушал друг друга, кричал и слуга из Централа, а человек в капюшоне молчал.

– Откуда же еще он мог явиться? Никому на всем Анвине не пришло бы в голову создать такое чудовище!

– А вы представьте себе, какие они удобные, эти искусственные люди. Кормить их не нужно, и забастовки устраивать они не будут, а работать могут куда лучше, чем настоящие. Что будет, если всех вас заменить искусственными людьми?

– Этого и добиваются инопланетяне!.. – крикнул было бездушный слуга, но никто не поддержал его на этот раз.

– Если они есть, – пожал плечами его противник. – Кто докажет, что те люди, которых объявили инопланетянами, на самом деле прилетели с другой звезды? Если они выглядели точно так же, как мы, и, я готов поспорить, говорили на нашем языке. Так?

– Д-да, но...

– И теперь аристократы объявили войну неведомо кому, – перебил его человек в капюшоне. – И под этим предлогом удлиняют рабочий день, требуют от вас все большего и большего. По городу ездят вооруженные патрули, и попробуй привлечь их внимание, ведь военное положение объявлено в Тонгве, пристрелят не понравившегося им и потом объявят, что он был инопланетянином!

Шум заглушил последние его слова; люди спорили, пытались перекричать друг друга, едва не подрались. Никто не заметил, что незнакомец куда-то исчез. Оставался лишь бездушный слуга из Централа, который тщетно старался убедить окружающих в своей правоте, но его никто не слушал.

Помещение рюмочной было длинным и узким, как кишка, и с дальнего конца хлипкая деревянная дверь вела в тупичок, где в более мирные времена облегчались перебравшие в кабаке работяги, но теперь там было темно и пусто. Коротышка в капюшоне выскользнул в эту дверь, а там уже ожидал его другой человек, тоже по виду обычный закованный, но, если вглядеться, у него было слишком живое умное лицо.

Не обменявшись и парой слов, они молча пошли прочь, выбирая узкие безлюдные переулки, и наконец Леарза снял капюшон. Волосы его выбелил тусклый лунный свет. Было холодно; изо рта у обоих шел пар.

– Тегаллиано недооценивает опасность, – негромко заметил Леарза, остановившись и вынув из кармана куртки сигарету. Теодато оглядывался, но вокруг не было ни единой живой души; с одной стороны высилась глухая стена трехэтажного дома, с другой шел бесконечный серый забор фабрики. – Думает, одними только талантами управляющих возможно справиться с этой толпой.

– Что бы ты сделал на его месте?

– Этот парнишка – засланный казачок, – сказал руосец. – Слуга самого Тегаллиано, не меньше. Шаг в правильную сторону; было бы у них больше подобных людей, возможно, задуманное нам и не удалось бы. Теперь никто не станет прислушиваться к его словам, он один и не слишком сообразителен, к тому же, и господин не дал ему чересчур подробных указаний.

Теодато вздохнул и промолчал. Какое-то время, – недолго, – они стояли в темноте и тишине, потом неспешно пошли дальше.

– Я забросил все крючки, – потом произнес Леарза. – Теперь все зависит от вас. Наутро я уйду, и мы с тобой еще долго не увидимся.

– Ясно...

Они продолжали шагать вперед; небо было совершенно чистым и безумно глубоким, где-то там, далеко, совершала очередной оборот космическая станция, но оба старались и не вспоминать об этом.

– ...Страшно, – потом тихо признался Теодато, не глядя на своего спутника. – Как это – умирать? Я как-то раньше никогда не задумывался об этом, но теперь, когда я понимаю...

– Не знаю, – пожал плечами Леарза. – Я и не думаю. Так проще... все люди умирают, не сегодня, так завтра, и какая разница?

– Со мной все понятно, но ты? У тебя ведь был шанс сбежать и выжить, но ты все равно предпочел остаться.

Леарза негромко рассмеялся.

– На моих руках чужая кровь, Тео. Я принял неправильное решение, и погибли мои друзья; теперь я продолжаю убивать, и буду убивать до самого конца, так что моя смерть будет только справедливой. Не смерти нам с тобой следует бояться, ведь и ты ведешь людей к гибели, словно мифический дьявол.

Луна серебрила дорогу под их ногами. Теодато больше ничего не сказал; так в молчании они добрались до маленького опрятного домика, где им настало время разойтись, и по-прежнему в тишине они пожали друг другу руки.

Теодато, не оборачиваясь, направился к двери: там ожидал его Нанга, холодное будущее, о котором не хотелось думать. Руосец смотрел ему вслед; Тео не знал, что в светлых глазах Леарзы в тот момент было какое-то странное выражение.

***

Люди провожали его взглядами, но никто не сказал ни слова. Руосец выглядел уставшим, одет был, словно какой-нибудь закованный, сам, завидев Тегаллиано, подошел к нему и спросил:

– Где господин Фальер? Что, еще спит?

Поскольку рассвело совсем недавно, Тегаллиано даже растерялся и не знал, что сказать. Заметив его замешательство, Леарза словно удивился:

– Как, и никаких приказов не было? Вы хоть знаете, что происходит? Нет? Да это же ваша прямая обязанность, господин Тегаллиано! Отчего вы все свое свободное время проводите здесь, когда в кварталах бездушных неспокойно? Вы бы хоть своих людей спросили...

И так, введя Тегаллиано в полнейшее замешательство, руосец невозмутимо поднялся в библиотеку. Фальер в действительности еще спал беспокойным, тяжелым сном, с трудом задремав только под утро, и Леарза в самом деле прекрасно об этом знал, потому свободно уселся прямо на столе и закурил свою электронную сигарету, пуская тонкие завитки дыма к потолку.

Наследника будить никто не решился, и у Леарзы было достаточно времени. Наконец, впрочем, дверь открылась, и невыспавшийся, с помятым лицом Фальер шагнул в библиотеку. Увидев Леарзу, он резко остановился: никто не предупредил его о возвращении руосца.

– Наконец и вы, – спокойно сказал тот. – Я замучился ждать, когда вы проснетесь. Видимо, мой Дар еще далек от совершенства; я был уверен, что, когда вернусь, вы уже отдадите все необходимые распоряжения, Фальер. Вы, кажется, сочли это излишним?

– Что именно? – осторожно уточнил Наследник, которому в эти моменты ничего так не хотелось, как того, чтобы проклятый руосец провалился сквозь землю. Положение у него было щекотливое: он понимал, что придется очень изворачиваться, чтобы не открыть, что он не видит ничего из того, о чем ему намекает Леарза.

– Так ведь в кварталах бездушных зреет бунт, – с прежней невозмутимостью сообщил ему руосец. – Я несколько дней провел там, слушая, что говорят люди; слишком многие недовольны новыми условиями труда, и есть смутьяны, которые во всем обвиняют аристократию. Я полагал очевидным, что мы не можем сидеть сложа руки, необходимо предпринять что-то... но, кажется, я неправ?

Фальер побледнел и сам знал об этом. С трудом ему удалось взять себя в руки.

– Нет, вы правы, Леарза, – сказал он. – Я и сам не был уверен, когда именно стоит предпринять нужные шаги. Видимо, настало время. Бездействовать долее нельзя.

Руосец медленно улыбнулся:

– Да, я вижу, вы все еще проверяете меня. Это тоже правильно, я согласен. Решения таких людей, как мы с вами, непросто предугадывать.

– Возможно, – тускло отозвался Фальер, все еще под впечатлением от новостей. – Что же, если вы простите меня, я должен отдать распоряжения своим людям.

И он вышел; он не видел уже, как выражение лица Леарзы сменилось, и тот нахмурился.

Давно уже ожидавшие приказов люди пришли в резкое оживление; по дороге из библиотеки Фальер лихорадочно думал о том, что предпринять, и наконец сделал свой собственный выбор. Солгал руосец или нет, знает он правду или нет, а только дольше бездействовать нельзя, и пренебрегать даже сомнительными предупреждениями – тоже.

Потому, едва войдя в круглый холл, в котором собрались почти все советники, Марино Фальер объявил:

– Хватит ждать! Традонико, ваши люди готовы? Тегаллиано? Завтра же начинаем операцию по уничтожению космической станции врага! Для начала возьмите на корабль Виппону или Кестеджу, – рисковать Меразом теперь, когда он остался единственным достаточно сильным разрушителем, мы не можем.

– Так точно, господин Фальер!.. – Традонико от неожиданности только что не подпрыгнул; Тегаллиано помедлил, продолжая с беспокойством смотреть на Наследника.

– Что касается кварталов бездушных, – добавил тот, взглянув на него в ответ, – отправьте туда людей. Необходимо пугнуть их. Напомните об угрозе, которая висит над нами всеми, объясните, что нынешние условия – временны, все это будет отменено, как только мы разберемся с Кеттерле.

– Как скажете, господин Фальер, – произнес и Тегаллиано.

***

Новости разнеслись по городу, словно пожар. Не прошло и двух дней, но все уже знали, что нескольких рабочих задержали и посадили в карцер за "смутьянство", а другим уменьшили плату. На третий день к вечеру людей сгоняли на площади, где управляющие произносили речи, объясняя, что тяжелое положение на планете – не навсегда, как только они закончат войну с инопланетянами...

Это слово стало чем-то вроде красной тряпки.

Между тем по рюмочным и бакалеям, где собирались женщины, разлетались другие слухи, люди заговорили о таинственных аристократах, тех самых, которые хотели добиться равноправия между собой и бездушными, кто-то утверждал, что они здесь, скрываются в кварталах закованных, кто-то даже заявлял, что видел их.

Орсо Кандиано почти ничего не предпринимал для этого. Теодато выдвинул такой план; Кандиано, подумав, согласился. Теодато объяснил, что люди давно ждут чего-то подобного и сами легко все додумают, достаточно подать им повод, и потому по его указаниям Нанга, Гвана, Тлапака и остальные начали распространять эту сказку, туманно намекали на свое знакомство с "осужденными на смерть героями". Они даже не говорили ничего определенного о целях этих героев; люди действительно все придумали себе сами. Все чаще стало звучать волшебное слово "равенство". Мало кто в самом деле понимал, что это такое и как это будет, но оно казалось им красивым.

Теодато Дандоло в эти дни неоднократно приходил к Кандиано, пробираясь задворками, и они вдвоем подолгу совещались о чем-то. Бездушные желали действовать; пока Дандоло и Кандиано сдерживали их, советовали набраться терпения.

В это утро Теодато явился к Кандиано, как обычно, но выглядел мрачнее прежнего; Окайпин, по-прежнему сидевшая дома со своими близнецами, налила им чаю, отнесла наверх и оставила их наедине. Какое-то время они молчали.

– Пора переходить к более решительным действиям, – наконец заявил Теодато, нахмурившись и глядя в сторону. Старший товарищ посмотрел на него.

– Что же вы предлагаете, Теодато? Так вот сразу пойти в наступление?

– Нет, нет. Такую массу людей просто необходимо сперва раскачать. Желательно вызвать агрессию со стороны противника, чтобы потом можно было говорить, "они первыми начали". Понимаете? Нужна забастовка.

Кандиано несколько обескураженно поднял брови.

– Забастовка? – повторил он. – Что это даст?

– Все, – невесело усмехнулся Теодато. – Все пойдет, как по маслу, вот увидите; я рассчитывал. Подкинуть людям эту идею, пусть устроят забастовку, выдвинут требования нормированного рабочего дня, – не более двенадцати часов, скажем, – повышения зарплаты, ну и прочее. Они сами придумают, что им нужно. Разумеется, аристократы сейчас не пойдут на такие условия, они еще не осознают, чем это все чревато. Даже если и пойдут! Это лишь послужит бездушным поводом для новой забастовки, с более серьезными претензиями! Рано или поздно, – и скорее рано, – забастовку придется разгонять. Пришлют ли отряды, нет ли, – тоже неважно. Человек, мающийся бездельем, способен на многое. Стычки будут. И вот когда прольется первая кровь...

– ...Тогда революцию уже будет не остановить, – завороженный, завершил за него Кандиано. – Вы правы. Это отличная идея. Я никогда не придумал бы ничего лучшего!

Как бы то ни было, уже на следующий вечер они воплотили свои замыслы в жизнь; Нанга и другие бездушные отправились по своим привычным местам, и в рюмочных, пивных, магазинах возникло новое, полузнакомое слово, которое очень быстро заняло важное место и зазвучало отовсюду.

Забастовка.

Главное было – начать; много кто рассуждал об этом, но в последний раз забастовки устраивались чуть ли не век назад, даже старики помнили об этом только по рассказам. Начинать было попросту страшно.

Тогда в один прекрасный день молодой Лаки, работавший сварщиком на заводе, взял и оставил сварочный аппарат, снял свою маску и громко заявил:

– Баста!

Не прошло и часа, как стоял весь завод. Люди высыпали на улицу, во двор, и не переставали кричать, махали руками, даже едва не развязали драку. Управляющие отреагировали быстро и подчинили себе волю доброй сотни человек, заставили их было вернуться в помещение... но постоянно держать людей под контролем они не могли, и к тому же, бездушных было слишком много. Почти все управляющие, находившиеся в тот день в промышленной зоне, съехались на место происшествия, только к тому времени люди уже разошлись по домам. Согнать их обратно на работу не представлялось возможным.

События развивались стремительно. Когда остановился сталелитейный завод, погасив свои печи, Тегаллиано забил тревогу: забастовка приносила все больше убытков. Он лично приехал в кварталы бездушных, оставив заботы во дворце, и был встречен значительной и сердитой делегацией.

Старый закованный, бывший во главе делегации, перечислил Тегаллиано требования бастующих; тот выслушал с холодным лицом и ответил во всеуслышание:

– Ваши требования необоснованны. Вы можете бастовать, сколько угодно; рано или поздно вам станет нечего есть, и вы все равно вернетесь на работу. Имейте в виду: вы потом можете серьезно пожалеть о случившемся.

Несколько обескураженные, некоторые из рабочих собрались потом в пивной и спорили до глубокой ночи. Хладнокровие Тегаллиано напугало их, и кому-то уже стало казаться, что забастовка и вправду бессмысленна.

В этот момент в ту самую пивную явился загадочный человек в плаще, капюшон которого был накинут на голову. Он не прошел вглубь помещения, оставшись стоять возле самой двери, и сперва негромко произнес:

– Сдаются только трусы.

На слова его обернулись находившиеся к нему ближе всего, привлекли внимание тех, кто не расслышал первой его фразы.

– Люди рискуют ради вас собственной жизнью, – продолжал незнакомец, лица которого было не разглядеть. – Я был осужден на вечную ссылку, а теперь, вернувшись, обрек себя на смерть. Что вас останавливает? Взгляд Тегаллиано испугал вас? Ведь он один, а вас – миллион. Вы начали правое дело, товарищи! Вот увидите, скоро к вам присоединятся другие, и тогда они ничего не смогут вам противопоставить, им придется принять ваши условия. И даже если нет... разве свобода не стоит того, чтобы за нее драться?!

С запозданием до присутствовавших доходило, кто этот странный человек; но прежде, чем они успели сообразить, он выскользнул обратно в дверь и скрылся без следа.