Текст книги "Лиловый(СИ)"

Автор книги: Аноним Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Он был худенький, почти что хрупкий, невысокого роста, с тонкими музыкальными пальцами, а на его узком лице жили ясные светло-карие, на свету совсем золотые глаза. Дети замерли, глядя на него, а он посмотрел на них в ответ и вдруг смущенно как-то улыбнулся.

Коридор взорвался восхищенными криками, и детишки кинулись к нему, хватали его за руки и за пояс, едва не сшибли с ног. Слов в этих криках разобрать не было, но их переполняла чистая радость.

Они поздравляли его с тем, что он появился на свет, а он немножко растерялся и был счастлив такому приветствию.

– Многих из нас встречают дети, – негромко заметил Сет, не отрывая взгляда от потолка. – Дети больше всего на нас похожи.

– Я пришел в мир глубокой ночью, – буркнул Корвин, – у моего отца не сразу хватило толку правильно все подключить. И потом он потащил меня на крышу, чтобы я посмотрел на звезды.

– Моя мать сделала меня копией своего первого сына, – сказал Сет. – Чтоб ему провалиться за его лысые гены! ...Он погиб, когда ему не исполнилось и сорока, и Лекс поначалу не хотел разрешать ей создавать меня, но она очень упорствовала, как все матери.

Леарза молчал. Новорожденный младший уже болтал с окружившими его детьми, счастливо улыбаясь им, и его речь действительно была очень похожа на детскую, еще недооформившаяся, с ограниченным словарным запасом. Вышедшие из лаборатории создатели, – мужчина и женщина, – стояли в дверях и наблюдали за ними. Для чего они решили создать андроида? Быть может, потому что судьба отняла у них их собственного ребенка?..

Он смотрел на этого маленького младшего, на его тонкие, просвечивающие на солнце коралловым пальцы, на его беззащитную детскую улыбку. Казалось, что безвольное тело, лежавшее в лаборатории еще полчаса назад, и это безусловно живое создание не имеют друг к другу никакого отношения. Быть может, если зайти в лабораторию, тело так и будет лежать на своем старом месте?.. Может...

Потом уж Леарзе пришло в голову, что эти люди вдохнули в неживое тело дыхание жизни. Эту неуловимую искру, которая теперь и делала золотистые глаза младшего такими красивыми, совсем человечьими. Что это было, душа?.. заключенная в микросхемы...

Он перевел взгляд на Корвина и Сета, по-прежнему сидевших рядом. И чем эти двое хуже настоящих, живых людей, если у них такие человеческие лица? Как потешно, по-мальчишьи они пробирались сегодня через яблоневый сад, будто замыслившие пакость дети. И пусть в их титановых черепах электронный мозг, сердца у них живые, настоящие: он узнал это сегодня.

А эти люди, относящиеся к ним, как к равным себе, разве они не правы?..

***

Несчастные случаи на заводах происходят постоянно; даже самая хорошая, самая ответственная и бдительная команда рабочих не застрахована от этого. Проклятые машины ломаются всегда внезапно, и их поломки обычно убивают или калечат людей, но тут к этому все давно привыкли, а самые нищие задворки населены инвалидами, медленно умирающими от голода и холода.

Толстая цепь, на которой держался один из ковшей, от времени потрескалась и стала хрупкой, но об этом никто и не догадывался. В один час ей просто суждено было окончательно треснуть, когда машина медленно, натужно скрипя, поднимала ковш, полный раскаленного металла, и за этим ковшом не следили ничьи глаза, кроме светлых глаз надзирателя в каске.

На благо, ковш уже миновал платформу и находился над россыпями шлака, так что повредить никому не мог, пусть последствия его падения и пришлось бы долго разгребать. Наверное, перепуганные падением ковша с кипящим металлом рабочие сильно не сразу вспомнили бы про Черного, который в ту ночь, как и всегда, копался в шлаке со своей широкой лопатой, и только ругались бы, потому что им пришлось бы вытаскивать из наполовину застывшего металла обрывки одежды и куски обгорелой плоти.

Черный как раз поднял голову, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, когда увидел, как оборвалась цепь.

Он не успел даже сообразить, что происходит, только стоял и смотрел, как ковш кренится, как показалась раскаленная добела густая жидкость, как полетели вниз первые ее капли. В следующий момент мир перекрутился перед его глазами, острая боль ожгла его в том месте, где его схватили чужие стальные пальцы, и Черный по инерции пролетел еще сколько-то и ударился плечом о перила платформы.

Кэнги, стоявший рядом, грязно выругался; его глаза неотрывно следили за тем, как металл кипящим потоком обрушился в черные горы шлака, как цепь соскользнула с крюка с лязгом и вниз полетел сам ковш.

Черный, все еще чувствуя боль в плече и предплечье, отупело смотрел туда же. В грохоте работающей печи уже раздались крики, топот бегущих ног; кто-то спешил к ним, кто-то побежал звать управляющих.

– О, – выдохнул один из надзирателей, прибежавших на платформу. – А я-то думал, нашему Черному каюк. Вовремя ты поднялся оттуда, чумазый!

– Я не поднялся, – произнес Черный своим ровным ничего не выражающим голосом.

– В смысле?

– Кэнги вытащил меня.

– Говорят, в минуту опасности человек становится быстрым и сильным, – рассмеялся тот, – я и сам не ожидал, что сумею оттащить этого гиганта.

– Надо же, – сказал подошедший к ним рабочий. – Кто-то потрудился спасти шкуру Черного.

– Да уж, нашел ради чего рисковать, – согласился надзиратель. – Если бы он и помер, потеря невелика.

– Ну, все закончилось благополучно, и никто не пострадал, – сказал тогда Кэнги и с беспечным видом сунул руки в карманы комбинезона. – Даже печь останавливать не придется, я думаю, конечно, неприятно будет все это разгребать, но мы справимся.

Черный молча пошел прочь, не слушая, что ответят окружившие Кэнги люди, а они смотрели ему вслед.

– Даже спасибо тебе не сказал, – заметил один из рабочих. – Вечно он такой. Говорят, его мамка головой стукнула, когда рожала.

– А я слышал, все дело в его отце, – возразил другой. – Точнее, в его отсутствии, ха-ха.

– Человек просто перепугался, – сказал им Кэнги, оглядываясь на уходящего на негнущихся ногах Черного. – Отстаньте вы от него. Я бы тоже только и думал, что о бутылке чего-нибудь очень крепкого, после такой-то переделки! Кстати о крепком...

Черный в действительности не соображал, что делает; он брел по платформе, не замечая, что происходит вокруг, и в беспамятстве кое-как добрался до своей каморки, где сел в углу на корточки, – стульев в комнатке не было, только кривая железная кровать с тощим матрасом, – и прижался лбом к холодной стене.

Боль в руке понемногу стихала. Черный вдруг понял, что не помнит, каким образом оказался на платформе, все произошедшее было в его голове смазанным, словно сон. Одно он знал наверняка: Кэнги спас его, вовремя увидев падение ковша, соскочил с платформы, схватил Черного за руку и буквально вытащил наверх.

Облик Кэнги в голове Черного все более и более приобретал божественные черты, даже обзавелся неярким ореолом. Особенно Черного удивляла эта беспечная улыбка, почти что не сходившая с лица Кэнги. Что-то было в этой улыбке почти что нечеловеческое: нельзя в этом багровом аду все время оставаться таким веселым.

...Вечером темноволосый улыбчивый человек, которого все здесь звали Кэнги, сидел в одиночестве на кособокой скамье у самого входа в приземистое строение сталелитейного завода и будто бы наблюдал за тем, как рабочие грузят гигантские рулоны листового металла, и холод словно не касался его. Его лицо было безмятежно-ровным.

Каин был занят своими мыслями. Он успел разузнать, что сталь, отлитую на заводе, увозят на другой завод, где производят транспортные средства, но туда так просто чужаков не пускали, и никому из разведчиков пока что не удалось проникнуть туда. А между тем это было почти так же важно, как и вопрос об управляющих: каким образом устроены звездолеты Анвина, используют ли деформационное поле, и если да, – а очевидно было, что да, – то как?

Сегодняшний случай немного озлил его, потому что, спасая жалкого слабоумного, вечно копавшегося в шлаке, Каин едва не подставил себя под удар, но процесс, отвечающий за охрану человеческой жизни, оказался быстрее процесса, отвечающего за сохранение статуса инкогнито. Только уже позже, стоя на платформе рядом со спасенным Черным, Каин сообразил, что любой сейчас вправе поинтересоваться у него, каким же образом он успел за полторы секунды взлететь по лестнице вместе с тяжеленным человеком выше себя ростом, которого тащил практически на себе.

К счастью, никто не видел, что Черный стоял слишком далеко от лестницы, под самым падающим ковшом, а сам малохольный не догадался сказать, если вообще понял, что произошло.

На этот раз с рук сошло, – подумал Каин, – благо до сих пор он избегал привлекать к себе какое бы то ни было внимание, ну кроме женского. Во второй лучше быть осторожнее.

Металлическая дверь открылась, и на улицу вышел высокий человек в грязном комбинезоне рабочего. Каину не нужно было поворачивать голову, чтобы знать, кто это, но он повернул, поднял взгляд и сделал вид, что удивился.

– Я думал, ты уже спишь, Аллалгар, – сказал он. – Сегодняшний денек выдался не из простых.

Черный не ответил, – он всегда отвечал с опозданием, если вообще отвечал, – молча обогнул скамью и встал перед Каином. Тот смотрел на него снизу вверх.

Все так же в тишине Черный сунул руку в глубокий карман комбинезона и вытащил маленькую блестящую бутылочку. А потом протянул ее Каину.

Тот даже присвистнул: небось эта бутылочка была чуть ли не единственным сокровищем слабоумного, поскольку ликер, продававшийся в бакалее южного квартала, был по карману только надзирателям. И вот Черный расстается со своим сокровищем, предлагая его другому человеку. Пусть он, Каин, может позволить себе это пойло, – если захочется, – но это самое ценное, чем может Черный отблагодарить его.

– Э, – сказал Каин, потом кивнул на скамью рядом с собой. – Садись, что ли.

Черный послушно сел, по-прежнему протягивая бутылку. Каин взял, выдернул пробку и сделал небольшой глоток. Пряная жидкость обожгла горло и скользнула внутрь. Должно быть, обычного человека эта дрянь свалит с ног после трех рюмок; как андроид, Каин мог не позволить своему телу усвоить алкоголь, – а мог и позволить. Пусть его мозг все равно никогда не станет замутненным, как у человека, в молодости ощущение плохо слушающихся конечностей страшно забавляло младшего.

Отпив, он вернул бутылку Черному.

– Выпей и ты, – предложил он, – а то замерзнешь тут.

Каин заметил уже, с каким старанием Черный всегда исполняет любые его слова; он догадывался, что Черный испытывает перед ним своеобразное благоговение. Черный действительно послушно поднес горлышко бутылки ко рту.

Какое-то время они пили в тишине, нарушаемой только шумом машин и окриками грузчиков, а потом Каин заметил, что Черный мягко раскачивается из стороны в сторону, а его заскорузлые пальцы грозят разжаться и выпустить бутылку. Отобрав ликер, он закрыл бутылку и сунул себе в карман.

– Ты не похож на остальных, – потом заплетающимся языком произнес Аллалгар. – Почему ты разговариваешь со мной?

– Потому что ты такой же человек, как я, как они, – ответил Каин добродушно. – Почему я не должен с тобой разговаривать.

– Они называют меня идиотом, – пожаловался Черный. – Постоянно намекают на моих родителей. Они ничего не знают.

– Ты просто и сам отличаешься от других, – сказал Каин. – Люди вообще часто задирают тех, кто на них не похож.

– Мой отец был аристократом, – признался ему Черный; белки его глаз блестели в темноте. Черный выдал свою самую сокровенную тайну другому человеку, впервые в жизни, и страшно волновался. Он почему-то ждал, что Кэнги рассмеется и скажет, что это вранье.

Каин поначалу ничего не сказал и не рассмеялся, рассеянным жестом поправил хвост.

– А мать – из бездушных? – потом спросил он. Черный кивнул.

– Она была красивая, – с пьяным жаром сказал Аллалгар. – Он говорил ей, что женится на ней, что она станет аристократкой. Он обманул ее. Она долго болела и умерла, когда я еще был мальчишкой. Я наполовину аристократ, а эти ублюдки говорят мне, что я слабоумный идиот и что моя мать была шлюхой.

Каин ничего не ответил, потянулся, заглядывая в темное небо; под утро становилось особенно холодно, и комбинезоны мало спасали. Черный, должно быть, был слишком пьян и не чувствовал мороза, а система теплообмена андроида работала вовсю, и от него шел еле заметный пар.

– Я наполовину аристократ, – горько повторил Аллалгар, для которого эта фраза, трудно ему давшаяся, стала особенно важной в утренних сумерках, – но я даже не умею читать.

– Хочешь, научу, – беспечно предложил Каин.

– Ты не шутишь? – оторопело спросил Черный.

– Да это же совсем несложно. Так, мы с тобой сейчас просто примерзнем к этой скамье, и наутро нас найдут тут окочурившимися и будут отдирать ломом, – рассмеялся он. – Поэтому давай вставай и пойдем. А вечером заходи ко мне, я поучу тебя.

***

Леарза вернулся в тот вечер домой уставший и взбудораженный; андроиды еще затащили его все-таки после лабораторий в пивнушку, но выпил он там немного и был скорее ошалевшим, чем пьяным. Беленос Морвейн все еще не вернулся, – где он пропадал, Леарза и представить себе не мог, – а Волтайр была дома и сидела на кухне с планшетом, за которым она работала.

Когда он взбежал по короткой лесенке и вошел на кухню через садовую дверь, Волтайр вскинулась, спросила его:

– Где ты был целый день? Я даже обеспокоилась.

– ...Извини, – не сразу сообразил китаб. – Сет и Корвин потащили меня в лаборатории, где делают младших. Мы провели там добрую половину дня, а потом, ну, а потом поехали в бар.

Она выдохнула, расслабившись, и рассмеялась.

– Я не пьян, – спешно добавил Леарза, чувствуя себя так, будто отчитывается перед матерью. – А Бел еще не вернулся?

И это был почти детский ход: хитростью отвлечь ее внимание. Волтайр все еще смеялась и ответила ему:

– Нет, не вернулся. Как тебе лаборатории младших, не напугали?

Леарза немного смешался и опустился на стул напротив нее; Волтайр положила планшет на столешницу. Ее глаза в приглушенном свете кухни казались почти что темными, как ночные озера, а открытую грудь вызолотила лампа, висевшая над столом, и от лампы вся она казалась совсем теплой, уютной и домашней.

– Поначалу мне стало очень не по себе, – честно признался Леарза, отводя взгляд, хотя ему хотелось смотреть на нее. – Но потом я увидел только что... созданного андроида и... в общем, он был такой милый, совсем как ребенок. И ничуть не похожий на машину.

– Они все как дети, когда только приходят в свет, – улыбнулась Волтайр. – Пусть они приходят уже большими, на самом деле андроиды тоже по-своему растут. Со временем они накапливают жизненный опыт и становятся совсем взрослыми.

– А зачем люди создают их? – спросил Леарза. – Ну, я имею в виду... я так понял из рассказов Сета и Корвина, что их создатели для них были все равно что родители. Зачем...

– Зачем создавать искусственного человека, если можно подарить жизнь настоящему? – мягко спросила женщина. – Но андроиды все-таки не совсем такие, как мы. Некоторым людям просто интереснее создать младшего, а у кого-то и вовсе нет иной возможности. Зачастую андроидов создают старые люди или больные, или даже, – хотя Лекс не одобряет таких случаев, – потерявшие своего родного ребенка.

– Как мать Сета?

– Как мать Сета, – согласилась она. – Сет вообще был сложным младшим, с самого начала, я помню рассказы Корвина и Каина о том, как он бесился и во всем старался отличаться от своего прототипа, подарившего ему его гены и лысину. Потом уж это прошло, особенно когда его мать ушла из жизни.

– Она умерла?

– От старости, – кивнула Волтайр. Леарза помолчал.

– А почему Лекс не одобряет? – потом спросил он. – Ведь младший, похожий на умершего ребенка, наверняка здорово утешил бы родителей.

Волтайр покачала головой.

– Такая подмена в результате обычно оборачивается плохо и для родителей, и для младшего. Бывали случаи, когда создатель терял рассудок, а младший совершал самоубийство. Мы... ценим жизнь, но, может быть, немножко по-своему. Ведь можно просто клонировать человека, не создавая младшего, но и это никогда не делается. Правильнее создать новую жизнь, а не пытаться рабски поддерживать подобие старой.

Поразмыслив, Леарза решил, что она права, и тем не менее поинтересовался:

– А если бы ты потеряла ребенка, ты бы захотела создать андроида?

Ее ресницы резко опустились.

– Нет, – чуть дрогнувшим голосом произнесла Волтайр и поднялась с места. – Уже поздно, тебе не пора ли спать? У тебя уставший вид.

– ...А, да, – смутился Леарза и вскочил следом; Волтайр зачем-то пошла за ним, и они вдвоем поднялись на второй этаж. Китаб открыл дверь своей спальни и обернулся, чтобы пожелать ей доброй ночи, а она грустно улыбнулась ему.

– Загляни.

Он послушно заглянул в свою комнату и обнаружил, что на стене висит другой ловец снов, чуть меньше старого, но ярче; внутри оплетенного разноцветными нитями кольца была темная паутина, а понизу свисали пушистые перья.

– ...Ух ты, – сказал Леарза. – Ты действительно сплела новый!

– Я думала, что придется плести еще дня два, но сегодня мне было нечего делать, – ответила Волтайр. – Тебя не было, Бела тоже, я сидела совсем одна.

– И-извини.

– Ничего. Спокойной ночи, Леарза.

Он ввалился в свою комнату, обалдевший, и плюхнулся в постель, не раздеваясь, ногами на подушку, чтобы видеть ловец снов. Долго так не пролежал, соскочил и осторожно принялся трогать перья; они были мягкие наощупь, а на ниточки были еще нанизаны бусинки.

– Больше ты мне не приснишься, – пробормотал Леарза, хотя на самом деле тоже не очень-то верил в силу ловца снов, и наконец принялся раздеваться.

***

– Ему снятся кошмары.

Профессор ничего не ответил, продолжал стоять у окна в привычной позе. В широкой комнате было тихо, только еле слышно шуршал старой бумагой Малрудан, перебиравший за столом вывезенные с Руоса книги.

– И он не рассказывает их содержания, – добавил Морвейн.

Бел Морвейн сидел на стуле, сгорбившись, и смотрел в пол; в эти мгновения он очень напоминал собою нахохлившегося ворона, и лицо его, казалось, было еще каменнее обычного.

– Получается, и ему не избегнуть судьбы его народа, – сказал ассистент Квинна, поднимая рыжую голову. – Но как все-таки такое может быть, профессор? Ведь Руос погиб, и все жившие на нем люди тоже. Их массовое бессознательное давно должно было прекратить свое существование.

– Это не так просто, Гавин, – отозвался сам Квинн, заложивший руки за спину. Глаза его следили за движением аэро в небе. – Психическая энергия огромного числа людей, накапливавшаяся долгие века, не может исчезнуть в один миг. Как после ядерного взрыва остается радиация, так и с ними.

– Эти удивительные руосцы, – заметил Малрудан, в последние месяцы вплотную занимавшийся изучением собранных профессором материалов. – Как им удалось даже воссоздать проекцию реактора! И под влиянием их бессознательного обычная металлическая коробка начала испускать излучение! Я раз двадцать пересматривал запись Каина и все никак не мог поверить своим глазам.

Бел Морвейн раздраженно дернул бровью. Его сейчас ни в коей мере не интересовали сердца Руоса, каковое обозначение закрепилось за ними в исследовательской литературе, но Малрудан, очевидно, как раз изучал это явление и не мог не высказаться.

– Я действительно ошибся, профессор, – тяжело признал Морвейн, опуская голову. – Он опасен. Что же теперь делать?

Квинн наконец обернулся и внимательно посмотрел на разведчика; профессор прекрасно понимал, что испытывает Беленос, поступивший опять вопреки всему, что говорили ему, – и выяснивший, что он был неправ. Теперь ошибка его подставляла под удар Волтайр, единственного близкого ему человека.

Но и изолировать молодого китаба от женщины означало выдать ему, что Кеттерле опасается его; этого Морвейн тоже не желал.

– Наблюдай за ним, – предложил профессор Квинн. – ...Твоя неуравновешенность плохо на тебе сказывается, Беленос. Отчего ты никак не найдешь с ним общий язык, теперь-то, когда ты несешь за него ответственность? Мне казалось, тебе вполне это удавалось там, на Руосе.

– Я... – Морвейн странно смешался. – Я не совсем уверен, профессор. И он, к тому же, заметно изменился в последнее время.

– Бедняга чувствовал себя не таким, как все, еще на Руосе, – встрял Гавин с беспечностью в голосе, – и тут он обнаружил, что здесь он тоже не на своем месте. Только если там Беленос был тоже не таким, как все, то тут он – один из тех людей, среди которых Леарза никак не может найти себя.

Морвейн и профессор молчали; покачав головой, рыжий ассистент в сотый раз запустил на своем планшете видеозапись, которую ему принес хвастливый Каин; андроид никогда не упускал случая выставить себя героем и тогда, на Руосе, удосужился даже записать виденное своими глазами в постоянную память в подробностях, а потом сбросил запись на планшет.

Конечно, глядеть на мир глазами Каина было несколько... неразборчиво; андроид двигался с такой быстротой, что все вокруг сливалось, и анализировать эту картинку успевал только его электронный мозг. Пришлось замедлить скорость воспроизведения, и Гавин с восторгом получил возможность наблюдать за тем, как здоровенный андроид входит во двор руосской крепости; было темно, ему еще понадобилось прибавить яркость изображения. В самом центре двора стоял металлический куб высотой с человека, и вокруг этого сияющего излучением куба столпились люди. Каин соизволил даже продемонстрировать в углу записи количество микрозиверт: почти двадцать. Обычный человек не пережил бы такой радиации без вреда для здоровья, но андроиду, разумеется, все было нипочем, он что-то неразборчиво крикнул девушке, которую привязанной держали безумцы, и бросился в драку. Следующие несколько секунд записи было вообще невозможно разобрать, андроид носился, как бешеный, убивая людей, наконец выждал, когда спасенная им девушка побежит прочь, добрался до куба и нанес сильный удар по раскаленной от внутреннего жара поверхности.

Гавин Малрудан до сих пор гадал, что же так сильно бахнуло, когда куб развалился: то ли спертый внутри воздух, то ли наполовину материализовавшаяся проекция реактора. Последнее ему казалось почти что чудесным. Каина отшвырнуло от куба, но андроид был живуч, как кошка, быстро вскочил на ноги и понесся прочь; площадь за его спиной охватило пламя.

– Вот прохвост, – восхищенно пробормотал Малрудан, когда запись кончилась. Морвейн и профессор по-прежнему молчали, глядя в разные стороны. – Интересно, привезет ли он записи с Анвина.

– Не сомневайся, – буркнул разведчик. – Сам же знаешь, какой он любитель похвастаться. Иногда мне кажется, только затем и пошел в ксенологический.

– Все-таки понаблюдай за Леарзой, Беленос, – сказал профессор, не слушавший их разговора, и вновь повернулся к окну. – Быть может, твоей сестре удастся выудить у него, что за кошмары ему снятся. Женщинам обычно проще.

Морвейн только мрачно кивнул, поднялся на ноги и пошел прочь.

Он вернулся домой поздно вечером и застал их в саду, где становилось уже прохладно, но все-таки было еще достаточно хорошо, чтоб сидеть там; Волтайр устроилась в старом плетеном кресле с книгой в руках и негромко читала вслух, а Леарза сидел прямо в траве, привалившись спиной к ручке кресла. Они не слышали его возвращения; Морвейн встал на террасе, сунув руку в карман за сигаретой, но не достав ее. Он стоял и смотрел на темную голову сестры, ее волосы были забраны в пучок на затылке, обнажая тонкую белую шею, а на плечах лежала пушистая шаль. Он не слышал, что она читает, но вот они с Леарзой рассмеялись, и женщина потрепала его кучерявую шевелюру, протянув руку.

Так и не замеченный ими, Беленос бесшумно скользнул на кухню и еще долго сидел там в одиночестве, не включая света и вдыхая вишневый запах сигареты. Лишь когда он услышал их приближающиеся голоса, он поднялся и ушел к себе.

Внутри у него была тьма.

6,90 пк

В тот день над серыми кварталами закованных кружились пепельные хлопья снега. Редкие, но крупные, они без остановки падали в грязь, чтобы раствориться там. С утра у него было свободное время, и он заглянул в бакалею, но ничего интересного для себя там не обнаружил, он потом еще сколько-то бродил по ледяным улицам, осторожно, стараясь не поскользнуться, но такая роскошь, как книжные магазины, у них тут, видимо, напрочь отсутствовала. Читать все равно умели далеко не все, а те, кто умел, читали в основном только учебники в техникуме.

После обеда Таггарт привычно проверял работу машин в своем цехе, но все было спокойно, и он еще скучал какое-то время с самокруткой в зубах, пока не пришел час ужина. Рабочие цеха обычно ели дважды в день, даже женатые – в грязной и темной заводской столовой, потому что женщины работали тут же и им было некогда готовить.

Он приметил Нину; женщина бродила, как неприкаянная, у входа в столовую и время от времени заговаривала о чем-то с другими рабочими, но они то вовсе отказывались слушать ее, то просто отталкивали. Он знал, что Нине не выплатили денег, как остальным, два дня назад, и, должно быть, ей попросту не на что было купить еды. Она голодными глазами следила за входившими и выходившими из столовой людьми.

Таггарт прошел мимо нее. Он ожидал, что она заговорит и с ним, но она не заговорила и только проводила его темным взглядом.

Он купил два бутерброда сверх обычного, но есть их не стал, завернул в платок и сунул под полу куртки. Он сидел поодаль от остальных и ужинал, как всегда, быстро, а потом вышел из столовой так же стремительно, как и ел.

Нина все еще стояла у входа. Она была высокой, – одного с ним роста, – и, может быть, показалась бы даже симпатичной, если отмыть грязь с ее лица. Она носила мешковатый комбинезон, скрадывавший ее фигуру, и завязывала длинные темные волосы в узел.

Проходя мимо, Таггарт молча вынул бутерброды из-под полы куртки и буквально сунул их ей. Он ничего не сказал ей и хотел пойти себе дальше, будто ничего не случилось, но спустя пару минут обнаружил, что женщина идет за ним, прижимая завернутые в платок бутерброды к груди.

Он обернулся, желая сказать ей, чтоб шла себе прочь, но она стояла за его спиной и смотрела на него черными глазами, похожими на глаза бездомной собаки.

И он не смог ничего сказать, только пошел дальше. Нина все шла позади и следом за ним перешагнула порог его комнаты, где Таггарт, сердито фыркая, зажег тусклую лампочку и поставил чайник на электрическую плитку. Нина так и осталась стоять у двери, будто ожидая приглашения.

– Садись, – почти сердито сказал он ей и кивнул на кровать, потому что в комнате был только один стул, на котором лежала вытащенная из сломавшейся машины схема. Нина села.

Чай у него был привезен еще с Эйреана, но он усомнился в том, что женщина заподозрит что-то неладное в этом напитке, и налил ей его в оловянную чуть помятую кружку. Только когда он сунул ей кружку в руки и отошел, Нина принялась за еду. Таггарт опустился на корточки перед схемой и принялся рассматривать ее, хотя нормально работать в присутствии чужой женщины не смог бы, – она отвлекала его, да и тусклый свет лампочки, впрочем, был далековато, надо было бы перенести стул со схемой поближе, но он не стал утруждать себя.

Она ела жадно и недолго, однажды поперхнулась чаем и жалко кашляла, так что ему пришлось обернуться и похлопать ее между острыми лопатками. Наконец она собрала последние крошки с платка (признаться, тот был не идеально чистым) и поставила кружку на пол. Таггарт обернулся. Черные раскосые глаза взглянули на него снизу вверх, потом она быстро отвела их и принялась снимать комбинезон.

– Я не принуждаю тебя, – негромко сказал он, заставив ее худые руки остановиться. Женщина склонила голову еще ниже, и на грудь ей упала длинная прядь темно-каштановых волос.

– Я некрасивая? – тихо спросила она.

Это заставило его посмотреть на нее. Она успела расстегнуть молнию комбинезона, и в раскрывшейся бреши показалась ее грудь, слишком белая в сравнении с лицом, на ее шее отчетливо проступала кость ключицы, а под кожей, спускаясь откуда-то с плеча, еле заметно билась синеватая жилка.

– Не в этом дело, – мягче ответил Таггарт. – Ты просто не обязана это делать.

Но она, помедлив, продолжила раздеваться. Он вздохнул и не стал больше ей возражать.

В комнате было прохладно, несмотря на постоянно работающий обогреватель, и кровать была слишком узка для двоих, от Нины пахло хлебом, и поначалу она больше напоминала собой ледышку, лишь потом немного отогрелась и осмелела. Под конец даже обняла его и впилась зубами в его шею, а зубы у нее оказались острые.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и так и не потрудились погасить уныло покачивающуюся от сквозняка лампу. Нина сначала вытянулась в неудобной позе и не шевелилась, но потом с трудом, стукаясь локтями, повернулась и зарылась носом в его волосы. Таггарт остался, как был, и смотрел в грязный потолок. Где-то вдалеке было слышно гул моторов, мешающийся с завыванием ветра; на ночь глядя начиналась метель. Возникшее было тепло понемногу уходило.

– Ты и завтра пойдешь предлагать себя за кусок хлеба? – негромко спросил он.

– Мне ничего больше не остается, – ответила женщина. – И мне еще повезло, что я могу это. Косоглазый Митан умер прошлой зимой с голода, когда по его вине сломался конвейер, а три зимы назад умерли даже двое.

Он промолчал.

– Я могу снова прийти к тебе, – немного оробело предложила она. Он ничего не сказал на это, и она добавила: – Я могу убираться и чинить одежду.

– Почему ты такая рассеянная, Нина? – вместо этого спросил он. – Я видел, ты сегодня опять не заметила, что шарикоподшипник с трещиной.

Она зарылась еще глубже, упершись носом в его поросшую щетиной щеку.

– Я ненавижу железо, – прошептала она. – Ненавижу эти маленькие мерзкие шарикоподшипники. Может быть, я могла бы лучше работать в полях. Или в столовой хотя бы. А ты взял бы меня себе, если бы я готовила и убиралась для тебя?

– Нет, – сказал он. Она опять завозилась и повернула голову.

– Правильно, – ответила Нина. – Никому не нужен лишний рот.

Таггарт вздохнул, по-прежнему не глядя на нее. Потом спросил:

– Чего ты боишься больше всего на свете?

Она села в постели и посмотрела на него своими крупными глазами. Они были черными, как ночь, как две бездны, и круглые, будто ягоды. Выпуклый лоб ее тускло блестел на свету.

– Смерти, – сказала Нина. – Я боюсь, что эта ужасная машина, которая заставляет ленту конвейера двигаться, оживет и нападет на меня. Что она засосет меня в свое нутро и перемолет мне кости своими шестеренками.

Он бездумно коснулся ее тонкого запястья и провел пальцем по металлическому браслету; она опустила взгляд на его руку.