Текст книги "Лиловый(СИ)"

Автор книги: Аноним Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

Ну что ж, по крайней мере, вот уже сегодня дражайший братец должен прибыть полуденным рейсом в Тонгву, некоторое время Централ точно будет стоять на ушах, ну а потом уж они налюбуются на объект своих сплетен и, даст небо, успокоятся.

С такими раздраженными мыслями Теодато собирался на железнодорожный вокзал: любезного гостя надо было встретить.

На Анвине вот уже не первое тысячелетие производились автомобили: бездушные машины с железными внутренностями, однако использовались они лишь в крайних случаях, и на широких улицах Централа редко можно было встретить хоть один, поскольку аристократы издревле предпочитали лошадей. Теодато было наплевать на то, что у машины внутри бесчувственный двигатель, собранный из металла: зато машина перемещалась во много раз быстрее лошади. Только приходилось все-таки седлать игреневого жеребца, да к тому же, эта скотина обладала чертовски скверным характером и вот теперь опять едва не оттяпала хозяину палец; по привычке выругавшись себе под нос, он все-таки вскочил в седло.

Прибыв на вокзал раньше почти на полчаса, Теодато принялся бесцельно бродить по перрону и продолжал ругаться про себя. По правде говоря, он не имел никакого представления даже о том, как выглядит его двоюродный брат: за всю его жизнь, понятное дело, его родители вообще никогда не упоминали ни о нем, ни о его семье, только как-то однажды сухо сообщили, что "дядя Рикардо смертельно оскорбил папу".

Лишь бы этот Моро не оказался сентиментальным нытиком, не полез к нему с родственными объятиями, – сердито размышлял Теодато, и в таких размышлениях он провел все эти полчаса, когда наконец не объявили о прибытии поезда из Вакии; тяжко вздохнув, Теодато извлек из портфеля заготовленную табличку и встал с нею возле входа в здание вокзала. Вид у него, должно быть, был довольно унылый.

На перроне кишели люди; прибывших встречали, раздавались крики, смех, слезы, постепенно толпа рассасывалась, приехавшие и встречавшие один за другим проходили мимо Теодато, а братца все не было. Он уж успел озадачиться и подумать: никак перепутал время или день? Или напутал сам Моро? Или он вовсе раздумал приезжать?..

Так Теодато начал оглядываться, размышляя, что же ему делать, и не обратил внимания на угрюмого человека, шедшего в потоке пассажиров, так что даже вздрогнул и вытянулся по струнке, когда незнакомый бас прервал его мысли:

– Значит, ты и есть Теодато Дандоло.

Обернувшись, Теодато хлопнул глазами и в некоторой растерянности ответил, еще не соображая, что видит:

– Да, это я. А ты Виченте.

– Верно, – сказал тот. Теодато наконец рассмотрел его и едва не присвистнул.

Человек, стоявший перед ним, был высок, черноволос, и лицо у него было словно вытесано из камня: с жестким подбородком, слегка запавшими щеками. Холодные глаза смотрели на него в упор.

"Да, – немного озадаченно подумал про себя Теодато, – сентиментальностью тут и не пахнет".

9,84 пк

В рамках классической геометрии никогда не рассматривалось время как таковое; классическая физика же рассматривала время как отдельную субстанцию и помещала эту субстанцию вне своей компетенции. В те далекие дни время было сугубо философским понятием, однако издавна люди задумывались о нем и мечтали о путешествиях в прошлое или будущее. Наука продолжала развиваться, ее аппарат рос, наконец несколько ученых, прославив этим свои имена навечно, разработали совершенно новую теорию, которая ныне известна как теория относительности.

Теория относительности рассматривает время в своих рамках; именно ее создатель впервые ввел термин "время-пространство" и предложил уравнения, описывающие его. В дальнейшем теория развивалась, и в общепринятой современной модели время является еще одной осью координат. Время относительно и неравномерно. Человеческое сознание прочно связано с временем. Каждый материальный предмет в нашем бытии обязан обладать шириной, высотой, длиной и продолжительностью существования.

Для многомерной вселенной, как очевидно, вопрос о прошлом или будущем не стоит; однако человеческое существо, неразрывно связанное с временем, не в состоянии наверняка знать, истинно ли прошлое и каково должно быть будущее. Гипотетически возможно совершить путешествие в прошлое: как известно, чем выше скорость перемещающегося объекта, тем медленнее для него течет время. При скорости, близкой к скорости света, время практически останавливается; если превысить эту величину, его движение обернется вспять. Однако, во-первых, в рамках той же теории относительности движение со скоростью, превышающей скорость света, исключено. Во-вторых, по мнению некоторых из современных ученых, подобное путешествие непременно должно заканчиваться летальным исходом.

Он опустил книгу, которую держал в руках, и глухо вздохнул.

О прошлом еще рассуждалось в этих старых книгах, но будущее их никогда как будто не тревожило.

Будущее невероятно тревожило между тем его самого. С некоторых пор Леарза всерьез занялся понятием времени и допоздна сидел в своей лаборатории, читая книги; хотя он по-прежнему был мрачен и постоянно раздражен, Волтайр это, наоборот, успокоило: такое его поведение ей казалось естественным для него. Он и раньше подолгу пропадал в лаборатории за научными занятиями...

Зима подходила к концу; несмотря на свое первоначальное решение покинуть Дан Улад, Леарза так и не смог это сделать. Так трудно было вдруг сорваться с места и все изменить. Изменять вообще... непросто; насчет будущего он пока еще не был уверен, а вот настоящее – однозначно.

Он по-прежнему боялся, даже больше, чем раньше. Стал подозрительным; приезжавшие в гости андроиды недоумевали, настойчиво принялись звать его в бар, – они наивно подумали, что ему просто нужно расслабиться. Он отказался. Если Волтайр собиралась куда-нибудь, он долго выспрашивал ее, куда именно она собирается, а если она разговаривала с кем-то по сети, он стремился присутствовать при этом.

Он начал бояться даже ее.

Хуже всего было то, что Волтайр ровным счетом ничего не понимала. Она думала, что он просто слишком много внимания уделяет своим снам, которые так и не прекратились, даже наоборот, становились все чаще; она была убеждена, что все это пройдет, стоит ему отвлечься на что-нибудь другое, и поощряла любые его занятия, которые ей казались подходящими.

Отложив книгу, Леарза поднялся и вышел из лаборатории. Женщина обнаружилась на кухне, она сидела за столом с планшетом и работала, когда он шагнул на порог, подняла на него глаза и улыбнулась.

Раньше, он помнил, улыбка ее очень нравилась ему, и на душе становилось всегда тепло; но в последние дни даже это стало его раздражать. Когда Волтайр снова приподнимала уголки губ, он пристально смотрел в ее глаза и искал чего-то.

– Чем ты сейчас занимаешься? – поинтересовалась она. Леарза ответил не сразу, подошел к ней и сел за столом напротив. Желтый свет лампы освещал их лица.

– Читаю, – расплывчато ответил он. – Скажи, ведь ты тоже знакома с теорией пространства-времени?

– Ну разумеется, – спокойно пожала плечами Волтайр. – У нас этому учат в начальных классах школы. Тебе нужно что-нибудь объяснить? Это не так уж сложно, пожалуй, попроще, чем эффект Казимира или риманово многообразие. В этой теории пространство и время рассматривается как нечто неделимое и общее, и...

– Это все я понимаю, – перебил Леарза. – Скажи, как ты думаешь, наше будущее предопределено или может изменяться? Если время – это такая же координатная ось, как высота или ширина...

– ...Ведь вопрос не в этом, – сказала женщина. – Конечно, с точки зрения вселенной время предопределено. По крайней мере, в нашей теории. Как и любое другое измерение, оно существует, а значит, существует всегда, когда есть пространство... Но мы не можем знать, что ждет нас в будущем. Потому легко можно вообразить, что мы его изменяем.

– Понятно, – пробормотал Леарза и отвернулся, выглядывая в окно. За окном была мокрая темнота. – Какая же это бесполезная штука.

– Что?..

Он не ответил ей, но про себя повторил: "какая же это бесполезная штука – Дар Хубала".

***

В первый, пожалуй, час пребывания неожиданного кузена между ними царило несколько неуютное молчание: на перроне Теодато неловко заметил, что разговаривать здесь не слишком хорошо, и предложил поговорить о том, что привело его гостя в Тонгву, дома.

Таким образом, они отправились в небольшой старый особняк Дандоло, принадлежавший еще какому-то их общему прадеду. Моро на лошади держался так, будто провел в седле половину жизни; вообще весь его вид свидетельствовал о том, что это человек суровый, с крутым нравом, и Теодато даже немного обрадовался про себя: его худшие опасения уж точно не сбылись. Правда, возник другой вопрос: какого черта этот суровый детина с ледяными глазами ищет восстановления родственных связей? По нему уж точно не скажешь, что они ему нужны.

Но вот наконец они остались вдвоем в маленьком кабинете самого Теодато, где он предложил кузену сесть и сам устроился в одном из кресел возле журнального столика. Тот опустился в кресло напротив, и снова они уставились друг на друга, не очень понимая, что делать.

– Я догадываюсь, я свалился как снег на голову, – наконец пробасил Моро, сложил руки на груди. – Я бы и не приехал, но мой старик под конец жизни малость повредился рассудком, убедил сам себя, что он ужасно виноват перед дядей Фелицио, и буквально одолел меня своими просьбами и даже требованиями немедленно помириться с тобой.

– ...Ясно, – протянул Теодато.

– Поэтому, если не возражаешь, я бы сделал совместный снимок с тобой и уехал, – продолжал суровый кузен. – Тогда папаша успокоится, и тебе я не стану надоедать. Э, надеюсь, ты не питаешь ко мне неприязни? Я, по правде говоря, никогда не понимал, зачем наши отцы так сильно разругались из-за той мелочи.

– Да я вообще не очень в курсе, из-за чего они там поругались, – признался Теодато. – Мне всегда было все равно. Но погоди, может, ты все-таки останешься в Тонгве ненадолго?

– Для чего?

– Ведь эти сплетники съедят меня с потрохами, если ты уедешь в этот же день.

На каменном лице Моро отразилось некое подобие усмешки; он кивнул.

– Это можно. Старик мне плешь проел "возобновлением прежних знакомств".

Теодато даже рассмеялся. Двоюродный братец начинал нравиться ему: что-то между ними определенно было... родственное.

В тот же вечер Теодато обнаружил, что в действительности Виченте Моро разделяет многие его взгляды. Виченте терпеть не мог старых традиций и напыщенности пожилых аристократов. Он прямо заявил, что ему все равно, что у него нет никакого таланта, хотя его родители, очевидно, переживали из-за этого и раньше сильно завидовали родителям самого Теодато. Разумеется, хотя Теодато никого не звал, к ним заявились гости: самые любопытные и нетерпеливые пришли посмотреть на приезжего под предлогом "приветствия".

– Мелкая сошка, – буркнул Виченте, когда гости разошлись, и они вдвоем с братом остались сидеть в кабинете Теодато. Между тем выяснилось также, что Моро ужасно много курит; Теодато сам был не любитель табака, однако добродушно велел прислуге принести в кабинет пепельницу, и теперь жесткое лицо Виченте то и дело еле заметно освещалось в сумраке огоньком сигареты.

– Ну да, люди поважнее подождут, пока я приглашу их к себе, – согласился Теодато, которому все больше и больше нравилась прямолинейность Виченте. – А самые важные захотят, чтобы я привел тебя к ним.

– Чувствую себя животным в зверинце.

– Не очень приятно, должно быть.

– Не то слово.

Они замолчали. В кабинете горела одна лишь настольная лампа, и остальная часть комнаты погружена была во мрак, нарушаемый только сигаретой Моро.

– Чем ты занимался в Вакии? – полюбопытствовал Теодато. – Как там вообще?

– Как... точно так же, как здесь, только поменьше масштабом, – пробормотал тот. – А что до того, чем я занимался... чем занимаются люди вроде меня? Саморазвитие, медитации, духовные практики и тому подобное... ха.

– Духовные практики? – повторил Теодато и рассмеялся. – Ну-ну.

Ухмыльнулся в ответ и Виченте.

– Я занимаюсь тем, что прожигаю жизнь, любезный брат, – сказал он. – Как и почти все аристократы, не наделенные никаким талантом.

– Те, кто им наделен, большую часть времени занимаются тем же. Я, конечно, стараюсь брать побольше работы, но ее для вычислителей не слишком много.

– Каково это, а? Быть вычислителем.

Теодато улыбнулся и пожал плечами.

– Ну, для меня это, разумеется, обыденность. Так, раз в несколько дней посещаю здание гильдии, иногда получаю задания от мастеров, произвожу необходимые вычисления... изредка доводится отправиться куда-то, чтобы сделать работу на месте. Чаще всего задания поступают от космонавтов, конечно же.

– Все же, наверное, это дает почувствовать себя полезным кому-то.

Жесткое лицо Моро опять выплыло из сумрака, озарившись алым огоньком, и притухло; Теодато несколько озадачился. Ему и в голову раньше не приходили подобные вещи.

Но, подумав, он обнаружил, что вполне понимает своего двоюродного брата. Всю жизнь жить, изо дня в день ничего не делая полезного; только медитации, только чертовы духовные практики остаются таким, как они, либо – на выбор – монастырь в степи, тяжелая и бессмысленная физическая работа и опять те же самые медитации и духовные практики, просто в более аскетической форме. Есть, конечно, еще философия, творческие занятия, но и они часто не дают того ощущения, которого так просит душа.

– Ну, если насчет прожигания жизни, – опомнился задумавшийся Теодато, – то предлагаю завтра же этим заняться. Чем хороша, наверное, Тонгва, так это столичным изобилием. Раз уж все равно из приличия придется знакомить тебя со всеми уважаемыми людьми в этом чертовом городе, не нанести ли нам визит семейству Лупанио, что живет по соседству? У них, между прочим, две молоденькие дочери.

Виченте белозубо ухмыльнулся в темноте.

***

Он сидел на широком подоконнике, прислонившись виском к стеклу, и очень был в эти мгновения похож на мальчишку, каким она впервые встретила его уже больше года тому назад; худой, с острыми коленками, кучерявые волосы его опять отросли и касались плеч, и только золотистая щетина, кажется, разрушала немного это впечатление.

И, может быть, взгляд.

В последние дни его опять охватила апатия. Она так радовалась было, когда он развил бурную деятельность, без конца что-то читал, упражнялся во дворе с клинком, который ему оставил Бел, даже ездил куда-то: куда, он не говорил ей, но она догадывалась, что опять по крышам. Небо всегда особенно влекло его.

Вот вся деятельность стихла, и Леарза опять мог целыми днями просиживать в одном месте, будто бы о чем-то думая. Волтайр сама себе не желала признаваться, но она даже начала немного побаиваться его. Она его не понимала; порою он странно смотрел на нее, и у него был при этом пугающий взгляд, серые глаза его совсем темнели, лицо становилось жестким. Порою, наоборот, он внезапно хватал ее, принимался с силой обнимать, лихорадочно целовал ее волосы и виски, будто прося прощения за что-то, но никогда ничего не говорил.

Волтайр беспокоилась, однако обычно держала свое беспокойство при себе, оставалась с ним ровно приветлива и весела, будто ничего не происходило.

Изредка, впрочем, беспокойство ее все равно прорывалось, как и теперь. Увидев, как он сидит, глядя перед собой, и лицо его буквально выцвело, даже как-то посерело, отражая пепельный зимний свет, Волтайр не вытерпела и подошла к нему, мягко убрала волосы с его лба. Ей всегда зачем-то так нравился его лоб, и эти выпуклости над его бровями, придававшие ему отчего-то сходство со львом. Теперь еще и грива волос усиливала это ощущение.

Он повернул голову, и глаза их встретились.

На какой-то миг его выражение смягчилось, Леарза поднял руку и поймал ее кисть. Волтайр пожала его пальцы своими.

– Ты опять тоскуешь, – тихо сказала она. – Нельзя сидеть без дела целыми днями. Может, съездим куда-нибудь? Или, хочешь, позовем Корвина с Сетом. Если сказать этим прохвостам, что я испеку для них пирог, они примчатся быстрее ветра.

Он улыбнулся ей одними губами.

– Не нужно. Мне просто... многое надо осмыслить, ты знаешь. Я все никак не пойму, что правильно, а что нет...

– Ты по-прежнему раздумываешь, не нужно ли тебе бежать отсюда?

– И это тоже. С одной стороны... я боюсь причинить тебе вред, но, с другой, не хочу покидать тебя.

– Я не думаю, что ты когда-нибудь причинишь мне вред, – возразила женщина. – Но если тебя это так сильно мучает, может быть, тебе просто стоит перебраться в Ритир, поближе к разведчикам? Ведь это совсем не означает, что мы расстанемся с тобой. От Дан Улада до Ритира можно долететь за каких-то пятнадцать минут.

Его лицо снова отвердело.

– Ты боишься меня?

– ...Нет, – соврала она. – Я просто не хочу, чтобы тебе было плохо. Если ты так и будешь целыми днями тосковать на подоконнике...

– Может быть, ты сама хочешь, чтобы я ушел? Только скажи, я немедленно соберусь и уеду.

– Да нет же. Это была твоя идея, не моя.

– А если я уйду?

– Леарза, – вконец запутавшись, негромко воскликнула Волтайр. – Такое ощущение, будто ты хочешь, чтобы я уговаривала тебя остаться.

Он отвернулся.

– Я дурак, – пробормотал он. – Я действительно этого хочу. Но ты, кажется, желаешь избавиться от меня.

Она опешила и осталась стоять, отпустив его руку.

– Это же... нелогично, – сказала она, недоверчиво рассмеялась. – Сперва ты убеждаешь меня, что ты опасен и потому должен уйти. А потом хочешь, чтобы я уговорила тебя остаться. Но если я буду уговаривать тебя, и ты останешься, то по-прежнему будешь считать, что подвергаешь меня опасности... к черту, я запуталась! Я ничего не понимаю, Леарза... чего же ты добиваешься?

Он совсем отвернулся, уткнувшись лбом в стекло, и плечи его принялись беззвучно содрогаться; Волтайр перепугалась поначалу, подумав, будто он плачет, но когда ей удалось заставить его посмотреть на нее, она обнаружила, что он тоже смеется, только взгляд у него в эти моменты был страшный.

– Конечно, ты ничего не понимаешь, – сипло произнес он. – Если бы ты уговаривала меня, я бы скорее ушел. Но я ушел бы, уверенный, что ты любишь меня. Ты любишь меня, Волтайр?

– Я люблю тебя, – покорно сказала она, глядя в его глаза. Он пугал ее; но в то же время в этом его безумии было даже что-то, притягивавшее ее к себе.

Леарза соскользнул ногами с подоконника и резко поймал ее, заглянул в ее лицо, оказавшись совсем близко. Женщина продолжала смирно стоять и смотреть в ответ. Она не понимала... да она никогда бы не поняла его. Нелогично!.. И эти ее слова...

Пустой звук.

– Скажи еще раз, – велел он.

– Я люблю тебя, – повторила она, и вдруг ресницы ее затрепетали. – Пожалуйста, не пугай меня так. Я правда люблю тебя...

Он впился в ее рот, схватив за шею, запуская пальцы в ее пушистые каштановые волосы. Волтайр сдавленно вскрикнула от неожиданности, но быстро подчинилась ему. Они неловко закружились по полу, едва не наступая друг другу на ноги, пока наконец женщина не вписалась во что-то бедром, а ему было все равно, он все напирал на нее, принялся одной рукой расстегивать пуговки ее рубашки, почти отрывая их. Тепло его тела обжигало ее. Волтайр зажмурилась, запрокидывая голову, позволила ему целовать свое обнажившееся плечо...

По ее щеке скатилась одинокая слезинка, которую он стер губами.

***

В те далекие дни, когда космический корабль опустился на поверхность Анвина, а сын бога уже умер, вернувшись к отцу, малочисленные поселенцы оказались на распутье; руководившего ими пророка не стало, и всем, на что они могли ориентироваться, были книги.

Дети Арлена однозначно истрактовали священное писание и объявили: необходимо уйти в степь, туда, где жизнь окажется непереносимо сложной, и с истовым рвением предаться медитациям и духовным практикам, завещанным им Арленом. И они действительно ушли к берегам мутной узкой реки, которую нарекли Атойятль. Они в самом деле испытывали страшную нужду и жили в нищете, пожертвовав всеми материальными благами, которые им могла даровать привезенная с собою техника. Не все могли решиться на столь трудный шаг, и оставшиеся на севере люди продолжали пользоваться техникой и сохранили все секреты ее создания.

Впоследствии, когда ясно стало, что ушедшие к берегам Атойятль были правы, когда они открыли в себе первые способности, дарованные богом-отцом, струсившие обитатели севера сами явились к ним, и тогдашние лидеры заключили вечный союз. С тех пор бездушные создавали свои машины, которые аристократы сочли необходимыми для развития человеческой цивилизации; это действительно было время компромисса, когда потомки Арлена признали полезность технологии. Однако все-таки на первом месте для них всегда была душа. Видя необыкновенные, даже чудесные способности своих собратьев, бездушные поклялись взять на себя заботу о них. Благая, высшая цель руководила ими: и бездушные, и аристократы одинаково желали эволюции человеческого общества и слияния с господом, каковое, по заветам Арлена, было смыслом существования.

Однако помнят ли теперь об этом аристократы? Бездушные для них превратились в бессловесных слуг, которые обязаны заботиться о них, просто потому, что так желает этого вселенная. И помнят ли бездушные, из своего прежнего состояния процветания опустившиеся до жестокой нищеты?..

Он поднял глаза к потолку, глубоко задумавшись. Книга лежала на его ладонях, раскрытая.

Как и ожидалось; идиот Камбьянико усвоил лишь лежавшую на поверхности идею, и то он принял ее только как свое знамя, на одних словах, вместо того чтобы впитать ее всем своим существом и начать воплощать в жизнь.

Но господин Контарини, конечно, был гораздо глубже этого.

Доминико Контарини был известный философ, написавший не один трактат, и Орсо Кандиано хорошо помнил, как во времена его юности в Тонгве повсюду повторяли его имя; однажды Кандиано даже довелось видеть его. Вообще говоря, Контарини был своенравный, даже в чем-то злой старик, никогда не стеснялся высказать окружающим все, что о них думает, и славился своей эксцентричностью. Ему все прощали: он был умен.

Несколько лет тому назад Контарини, которому уже перевалило за девяносто, публично заявил, что больше не напишет ни одной книги, и удалился в степь. Видимо, старик передумал, хоть это было довольно неожиданно, и нарушил данный им обет молчания.

И хорошо, подумалось Орсо Кандиано.

Камбьянико, очевидно, очень хотелось поделиться обретенной мудростью с уважаемым соседом, почувствовать себя хоть на момент в роли гуру-просветителя, оттого он принес эту книгу два дня тому назад, добрых полчаса распинался на ее счет, наконец заявил, что они с женой организовывают общество помощи закованным, и с жаром приглашал Кандиано присоединиться к ним; тот лишь пожимал плечами и с трудом сумел отговориться тем, что еще ведь не читал труда великого философа.

Но вот он прочел книгу, между тем жена Камбьянико уже обходила особняки Централа с визитами и всех без разбору приглашала присоединиться к их идиотскому обществу. Разумеется, в большинстве случаев реакция на ее приглашения была примерно такой же, как у самого Кандиано.

Эта профанация каким-то странным образом раздражала его; хотя он ничуть не считал себя рьяным последователем новых идей философа, все же Орсо Кандиано подумал про себя, "неплохо было бы в самом деле посетить квартал закованных, просто хотя бы для того, чтобы потом посмеяться как следует над Камбьянико".

Он еще размышлял сколько-то, по привычке развалившись в кресле в кабинете и опершись локтем о ручку. За окном понемногу становилось светлей: Кандиано любил вставать еще затемно и теперь тоже проснулся до рассвета, дочитывал труд Контарини. Он все еще сидел в задумчивости, когда дверь бесшумно открылась, и высокая дородная женщина мягко шагнула в кабинет.

– Господин Кандиано, не изволите ли подать завтрак? – спросила она. Он встрепенулся, поднял на нее взгляд.

– ...Позже, – сказал он. – Ответь на один вопрос, Метцли. Довольна ли ты своей жизнью?

– Конечно, – удивилась женщина, почуяла неладное. – Я что-то делаю не так, господин Кандиано?

– Нет, нет. Мне просто интересно, как смотрят на мир бездушные. Ты хотела бы жить по-другому?

Женщина переступила с ноги на ногу, осторожно поправила фартук. Она была опрятно одета, черные волосы ее туго затянуты в узел на затылке, лицо у нее было очень смуглое, как у многих бездушных, глаза смотрели в сторону. Вопросы его встревожили ее, заставили думать, будто что-то все-таки неладно, будто он недоволен ею.

– Кто из нас этого не хотел бы, господин Кандиано, – наконец ответила она. – Все люди мечтают о рае. Но наша жизнь неплоха и такой.

– Понятно, – вздохнул он. – Что ж, можешь идти. Завтракать я не буду; хочу съездить в одно место.

Она коротко склонила голову и ушла.

Мысль, поначалу казавшаяся наполовину шуткой, вдруг оформилась в его голове в жесткое решение. Кандиано часто следовал подобным решениям, ощущая, что в эти моменты интуиция аристократа ведет его: что-то, отдаленно похожее на талант самого Наследника, – такие сравнения нравились ему, – и теперь он точно так же не стал противиться внезапно возникшему желанию.

Он не завтракал, собирался в полной рассеянности, велел оседлать для себя лошадь, и не прошло и часа, как знатный аристократ Орсо Кандиано, всеми уважаемый человек, пусть немного эксцентричный (а кто из них не был эксцентричен?), отправлялся в ему одному ведомую сторону.

Чистые широкие улицы Централа понемногу опускались: сам Централ находился на возвышенности, на крутобоком холме, подножие которого облепили домишки бездушных. Огражденный каменной стеной, Централ легко выпускал из себя людей и с трудом принимал; на воротах несли стражу часовые из числа бравых молодых аристократов, состоявших под командой приближенного к Наследнику Реньеро Зено. Они беспрепятственно пропустили одинокого всадника, не поинтересовавшись даже, с какой целью он направляется прочь из Централа.

И так Орсо Кандиано оказался в жилых кварталах бездушных.

Поначалу окружающие его дома ничуть не впечатлили его: они были значительно меньше, конечно, размерами и беднее на вид, однако никакой разрухи и нищеты, о какой твердил Камбьянико, заметно не было.

Лишь потом Кандиано осознал, что это был квартал прислуги: люди, жившие здесь, по утрам уходили на работу в Централ.

Кварталы закованных находились на самых окраинах Тонгвы, за пределами промышленной зоны, которую Кандиано миновал со сдерживаемым омерзением на лице, потому что на улицах отвратительно пахло гарью, многочисленные трубы заводов беспрестанно дымились, и с разных сторон доносились... металлические звуки. Но вот улица окончательно сузилась, длинные заборы иссякли, и его обступили собою крошечные кособокие домишки.

...Немногочисленные люди, находившиеся в тот момент на улице, с удивлением смотрели на богато одетого всадника, ехавшего шагом. Что бы здесь делать самому настоящему аристократу, да еще и в полном одиночестве? И он был уже явно не молод: обычно это юнцы ищут на свою голову приключений. В его волосах серебрилась седина.

Вот аристократ обратился к старику, сидевшему на лавке возле дома:

– Ведь ты закованный?

– Разумеется, благородный господин, – отозвался тот и медленно, с трудом поднялся на ноги: одна нога его не гнулась в колене. – Вам нужна какая-то помощь, господин?

– Нет... нет, – несколько растерянно ответил Кандиано и вновь оглянулся. – Мне просто хотелось посмотреть, как вы живете здесь.

– Мы хорошо живем, благородный господин.

Кандиано недоверчиво прищурился.

– У нас есть работа, за которую нам платят деньги, – добавил старик. – Нам есть на что купить еды. Если вы хотите увидеть, как плохо живут люди, поезжайте дальше, в ту сторону: туда умирать уходят те, кто не может работать.

Помедлив, Кандиано исполнил его совет и направил лошадь в указанной стороне.

Странное, мерзкое чувство одолевало его. Пустые слова Камбьянико отяжелели, налились свинцом: глупец и сам не знал, насколько он прав. Нищета и отупение: вот были главные признаки квартала закованных. Он почти боялся того, что ждало его впереди.

Дома понемногу становились еще плоше, начали попадаться совершенно развалившиеся. Улица опустела. Кто-то лежал, завернувшись в драное одеяло, прямо на ледяной земле под забором; Кандиано нерешительно приблизился и окликнул:

– Эй!

Никакой реакции не последовало. Тревога охватила его: сам не понимая, что делает, он спешился и осторожно подошел, склонился, заглядывая за хлопавший на ветру край.

Лицо, обнаружившееся там, совершенно посинело и было неподвижно.

Он негромко воскликнул, сам не слышав собственного голоса, отшатнулся. Внутри все похолодело: перед ним был труп человека, замерзшего насмерть. Не в силах отвести взгляд, Кандиано пятился, пока не врезался спиной в теплый бок лошади, та всхрапнула и тряхнула головой. Паника охватила его, он не соображал в те моменты, что происходит, и только подумал, что нужно кому-то немедленно сообщить об этом, кого-то известить...

Схватив лошадь под уздцы, он пошел быстрым шагом дальше по улице, взгляд его отчаянно искал хоть одно живое существо.

Нашел.

Этот человек был определенно жив: он сидел, точно так же завернувшись в тряпье, кусок рваной рубахи закрывал его голову, оставляя на виду лишь густо заросший щетиной подбородок. Перед ним была навалена небольшая кучка обломанных веток и какой-то рухляди, и закованный ожесточенно чиркал зажигалкой, видимо, пытаясь высечь искру и разжечь огонь, но зажигалка, наверно, была сломана и только бесполезно щелкала.

Услышав цоканье лошадиных копыт, сидевший поднял голову, но не встал.

– Что делает здесь благородный господин? – сиплым голосом спросил он. – Вы заблудились?

– Я... – Кандиано осекся; только теперь холод снова начал добираться до него, и горевшие виски остыли. – Там... лежит труп.

– Ну и пусть себе лежит, – отозвался закованный. – До весны ничего с ним не сделается, разве погрызут собаки. Весной, когда начнет вонять, люди выкинут его, а может, и меня вместе с ним.

Кандиано приходил в себя; неожиданно для закованного приблизился и коротким решительным движением сорвал рубаху с его головы. Черные, как угли, глаза уставились на него.

– Ты совсем молод, – произнес Кандиано. – Мне сказали, в этом квартале живут только те, кто не может работать. Разве ты не можешь работать?

– Меня выгнали отовсюду, куда я приходил, – осклабился тот. – За дурной нрав. Сказали, я слишком драчлив. У меня нет работы, и я пришел сюда умирать, благородный господин. Указать вам дорогу отсюда?

Слова его были будто бы вежливы, но в то же время их смысл оставался двойным; Кандиано выпрямился и коротко усмехнулся, хоть все еще был бледен, наверное.