Текст книги "Лиловый(СИ)"

Автор книги: Аноним Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

– О чем ты, – без вопроса сказал Моро.

– Наше общество испокон веков делится на две категории людей, – хмуро пояснил тот. – И столь же давно считается, что железо оскверняет. Аристократы трясутся за чистоту своей души, как будто какие-то куски металла в состоянии повредить им... я никогда раньше не говорил тебе, чем обычно занимаюсь по работе. Я участвую в проектировании космических кораблей, Винни. Я постоянно имею дело с техникой, и я тебе скажу, – я совершенно не понимаю, чем она может осквернить. Ведь человеческий разум создал это все, и высшую математику, задачи по которой мне постоянно приходится решать, и физику, и великое множество других удивительных вещей. Иногда мне думается, может быть, именно высшая математика отличает нас от животных и любых других неразумных существ, а вовсе не какая-то абстрактная душа.

Виченте продолжал шагать рядом, в молчании глядя в сторону. Теодато покосился на него; лицо брата будто бы ничего не выражало.

– Ты бы лучше держал это при себе, – потом все же заметил Моро. – Это опасные идеи. Многажды опасней мысли о равенстве бездушных и аристократии.

Теодато нахмурился.

– И я рассказал тебе об этом только потому, что в последнее время стал доверять тебе.

– От меня никто больше не узнает, – произнес Виченте. – Но все же будь осторожнее.

Дальше они шли в молчании, оба растревоженные разговором, миновали промышленную зону Тонгвы, выбрались в кварталы прислуги, наконец впереди них показались ворота Централа. Снег усиливался.

– А что ты сам думаешь по этому поводу? – тихо спросил Теодато. – Порицаешь меня?

– Нет, – не сразу ответил ему брат. – Может, эти идеи и бессмысленны... в одночасье не изменить этих людей, веками живших по заветам предков. Но мне импонирует твоя смелость, Тео.

Тот втихомолку рассмеялся.

– Когда я впервые услышал про этих инопланетян, – признался он, – я страшно радовался, я думал: сейчас они найдут нас, окажется, что у них все совсем по-другому, и тогда-то наши заплесневелые чурбаны попросту не смогут все оставить неизменным. Теперь все больше подозреваю, что инопланетный корабль был выдумкой трусливых космонавтов, которые, должно быть, приняли за него какой-нибудь астероид. Ужасно жаль.

Виченте промолчал, только в задумчивости полез в карман пальто за портсигаром.

***

– Эти игры опасны.

– Я пытался отговорить его, господин Кандиано, но все без толку; горбатого могила исправит.

– К тому же, то, что вы предприняли, совершенно бессмысленно. Вы только рискуете привлечь к себе внимание управляющих, а с ними Тегаллиано.

– А я полагаю, наоборот. Винни, согласись, мы с тобой вчера вели себя, как полные идиоты. Настоящие аристократические недоноски, которые нашли себе новое развлечение, но не понимают до конца, что творят.

Моро ничего не возразил на это, только красноречиво пожал плечами; вроде как, сами видите. Кандиано хмурился.

Молодые люди сегодня нанесли ему неофициальный визит, будто бы просто проходили мимо, он пригласил их к себе в кабинет на чашку чая, а там уже Теодато с некоторой глупой гордостью пересказал события прошедшего дня. Кандиано это совершенно не понравилось.

С другой стороны, в чем-то Дандоло был прав, несмотря на свое выражение лица. Потому тема была закрыта; более важные вещи интересовали их старшего товарища.

Многое беспокоило его. Действительно, общество Камбьянико будто обрело второе дыхание, и сам он вновь загорелся своей идеей, потому что ему казалось, что у него получается. Люди начали интересоваться происходящим, присоединялись к ним, пусть многие из чистого любопытства, и тут Тегаллиано однозначно ничего не смог бы сделать, и к тому же, наверняка он полагал, что почти все эти новообращенные "защитники обездоленных" разбегутся при первом намеке на опасность, да и толку от них мало.

Орсо Кандиано так не думал; даже самые бесполезные люди могли помочь ему в его деле. Прежде всего, они распространяли идею. Пусть десятки, сотни таких, как Камбьянико, могут лишь рассуждать на высокие темы, сидя в своих уютных гостиных, но если на одну сотню их найдется такой, как он сам или этот Моро, которого Кандиано в последнее время отчего-то даже начал уважать...

И потом, ладно – Тегаллиано; если уже сам Наследник заинтересовался этими идеями и не желал их распространения... это чревато. Молодые люди вроде Дандоло или Моро не понимают всей опасности. Кандиано прекрасно помнил, чем закончился мятеж Алехандро Фальера. Это же случится и с ними, если они вздумают открыто перечить Наследнику. А тот, конечно, долго в неведении не останется, более того, его так просто не обмануть.

– Как и вас, меня воспитывали с убежденностью в том, что Наследник не может ошибаться, – тяжело признался Кандиано в этот раз; молодые соратники его молчали. – Но в таком случае я теперь никак не могу понять, отчего он не желает видеть очевидного. Даже простым людям должно быть ясно, что положение на планете взрывоопасное. Тегаллиано и подобные ему могут сколь угодно рассуждать о том, что бездушным хорошо так, как есть, но они такие же люди, как мы. Они тоже чувствуют, и они не могут не видеть того, как наша жизнь отличается от их... Неужели они вечно будут мириться с этим! Необходимо что-то делать.

– Может быть, у Наследника есть свое видение насчет того, что нужно изменить, – невинно заметил Теодато. – Ведь и вы сами повторяете, что в одночасье ничего не сделаешь.

– Мне недвусмысленно дали понять, что желают сохранения прежнего порядка вещей, – несколько уязвленно возразил Кандиано.

– Что ж, и Наследник – живой человек, – тогда сказал Теодато, – значит, и ему свойственно ошибаться.

– Ошибки для него непростительны! На его плечах лежит ответственность за миллионы жизней. Если так будет продолжаться и дальше... – он осекся: юноши перед ним были симпатичны ему, однако он понимал, что настолько доверять им еще рано.

Но чертов Моро как-то пронзительно взглянул на него и негромко произнес:

– То что? Придется устранить его?

– Что?.. – опешил Дандоло. Кандиано встревожился, и даже Мераз, тенью стоявший возле окна, встрепенулся, готовый защищать своего покровителя, если понадобится.

– Ну, все это, конечно, лишь на словах, – невозмутимо добавил Виченте. – Я довожу ваши построения до логического конца или, может быть, до абсурда. Если Наследник и далее продолжит свою политику и будет цепляться за традиции, рано или поздно придется его отстранить от правления. Гипотетически, повторяю. Только знаете, господин Кандиано, эта идея мне не нравится.

– Еще бы она тебе нравилась, – с облегчением пробормотал Теодато.

– Нельзя допускать кровопролитие, ни в коем случае. Надеюсь, это вы понимаете.

– ...Да, – помедлив, согласился Кандиано.

Он проводил их и остался наедине с привычным уже Меразом; на душе у него было скверно. Этот чертов Виченте Моро! Хоть он и смелый, умный человек, временами он слишком, пугающе прозорлив. Порою складывается даже ощущение, что ему вовсе не двадцать четыре года, как он это заявляет, а все пятьдесят, – он чересчур осторожен и чрезвычайно многое понимает.

Что, если в один прекрасный день он предаст общество?

К вечеру у Кандиано разболелась голова; попросив Мераза оставить его в одиночестве, он закрылся в собственной спальне и лег в темноте, а мысли его по-прежнему крутились, словно белка в колесе. Моро раскусил его: последней идеей его было устранить Фальера, но это в крайнем случае, в самом крайнем, если...

Теперь же Кандиано лежал навзничь в постели и думал.

Наследник – это центральный столп всего старого мироздания. Это сердцевина аристократии Анвина, эссенция всех древних обычаев... Традиционной аристократии невыгодны новые взгляды насчет бездушных, эти люди веками жили только благодаря самоотверженной работе закованных, потому сложно надеяться на сколь-нибудь быстрые мирные перемены. Даже, скорее всего, мирным путем ничего не достичь. Сперва Кандиано решил, что убеждением сумеет добиться своего: аристократы, от природы чувствительные к вопросам морали, примут его точку зрения и...

И откажутся от всего своего благополучия? Да никогда! По крайней мере, далеко не все из них будут способны на такой подвиг.

Чем дольше он думал об этом, тем больше убеждался: только кровавая революция изменит бытие. Только насилие...

И в таком случае просто естественным представляется убийство Марино Фальера.

***

– Всем вам прекрасно известно, каким образом произошло некогда разделение человечества. Одни люди, преданные своей идее, не испугались боли и смерти, ушли в степь, полностью отказавшись от всех благ техники, они жили в чудовищных условиях, замерзали зимою, сходили с ума от жары летом, их женщины рожали своих детей в грязи, прямо на жесткой земле, не получая никакой помощи. Эти люди совершили подвиг и были вознаграждены Господом. Оставшиеся же предпочли более приемлемые условия существования, но оказались лишены внутреннего света... все помнят об этом, но скажите мне, скажите же: когда мы стали такими? Когда мы изменились? Когда идеалы нашего бога-предка Арлена оказались подменены иллюзиями? По какой же причине наши прадеды бежали от машин, уж не потому ли, что не в состоянии были работать со сложной техникой? Нет! Они бежали, стремясь спасти и сохранить свою человеческую душу, мятущуюся, чувственную, они хотели просто оставаться людьми и дальше. Но что теперь? Мы больше ничем не жертвуем. Мы тратим все свое время, часы, дни, недели и годы пустого времени, на какие-то духовные практики, лишенные смысла медитации, и даже если отдельные наши представители в итоге уходят в степь, чтобы завершить свою бесцельную жизнь в одиночестве, разве это ведет нас к самосовершенствованию? Нет! Наше существование – ложный путь, мы сошли с тропы, ведущей к просветлению и единению с Богом, мы превратились в... грязь. Теперь те, кого наши предки обогнали в духовном развитии, переносят лишения и невзгоды. Кто знает: что, если прогневанный нами Господь наградит своим даром кого-то из них? Мы не жалеем их теперь, и пожалеют ли они нас тогда? Если гнев Господень направит их карающую длань на нас? Вы должны понять, так дольше продолжаться не может. В единении и всепрощении – наше будущее. Необходимо изменить наше отношение к бездушным. Они должны иметь равные с нами права. Мы обладаем несметными богатствами, нажитыми их трудом, когда они ютятся в своих хижинах и продолжают работать по шестнадцать часов в сутки! Мы должны вернуться к заветам наших предков, в степь, стать слугами нашим обездоленным ближним, потому что возвышается лишь тот, кто унижает себя. Мы должны снова обрести свою смелость!..

Они сидели в полумраке, отделенные от остальных резной ширмой, и молчали. Люди слушали; десятки глаз были устремлены на оратора, но братья на него не смотрели и наблюдали исподтишка за этими лицами.

Потом уже, когда он закончил говорить, понемногу поднялся гам, они вставали со своих мест, жестикулировали, перебивали друг друга, кто-то направился к самому Кандиано: должно быть, выразить свое согласие или несогласие с его речью, а братья остались сидеть, и лишь помигивала тусклым огоньком сигарета Виченте.

– Парочке-другой, кажется, неслабо припекло от его слов, – еле слышно заметил Теодато, склонившись к столешнице в почти детской позе. – Но все остальные...

– Слишком привыкли к подобным эксцентричным выходкам, – проворчал Виченте, стряхнул пепел в хрустальное блюдце. – И, признаться, обстановка серьезно портит все впечатление от его слов. Смешно сидеть среди всей этой роскоши, разряженным в шелк и бархат, и слушать что-то про нашу смелость и степи.

– Но ведь в чем-то он неумолимо логичен.

– Да, вне всякого сомнения; сложно поспорить с тем, что аристократы отступились от своего первоначального пути. И тем не менее среди нас продолжают рождаться люди с талантом, тогда как кварталы закованных не произвели ни одного.

Теодато раскрыл было рот, желая ответить что-то, но в этот момент их уединение было нарушено: к их столику подошла хозяйка вечера, жена Камбьянико, и по-светски улыбнулась им; молодые люди поднялись со своих мест.

– Надеюсь, вы не скучаете здесь, господа.

– Что вы, госпожа Беатриче, – пробасил Моро. – Речь господина Кандиано была... очень прочувствованной.

– О да, – она закатила глаза, потом жестом пригласила их вновь сесть и сама опустилась на обитый парчой стул. – Я надеюсь, она заставила сердца наших соратников зажечься огнем. Господин Кандиано вообще прекрасный оратор, я даже не ожидала от него.

– Он человек идеи, – задумчиво произнес каменнолицый брат, – только серьезная идея может увлечь его и сделать красноречивым. Во всех остальных случаях он будет таков же, как и большинство из нас, ленивый утративший смысл своей жизни аристократ.

Она даже рассмеялась.

– Хорошо сказано, господин Виченте. Может быть, вам следовало бы также попробовать себя на поприще ритора?

– Боюсь, у меня не тот характер.

– Что же насчет вас, госпожа Беатриче? – вмешался Теодато, в глазах которого блеснул лукавый огонек. – В вашей груди не загорелось ли страстное желание отправиться в степь, как предлагает наш уважаемый оратор?

– Может быть, но не теперь, – галантно улыбнулась она. – В конце концов, мне еще необходимо развлекать дорогих гостей сегодня вечером. Но вообще, знаете, – выражение ее лица стало наигранно-мечтательным, – все эти разговоры насчет степей, дикой природы, – это наводит меня на определенные идеи... что, если нам отправиться на охоту в степи за городом? Какое это благородное, достойное наших предков занятие! Можно было бы поехать большим числом людей, оставаться в прериях несколько дней, почувствовать себя в шкуре наших прадедов, которые вынуждены были выживать там. ...К тому же, уже наступила весна, и погода должна быть самой подходящей.

Братья переглянулись. Лицо Виченте оставалось каменным; Теодато дернул бровью.

– Возможно, вам стоит обсудить эту идею с вашим мужем, госпожа Беатриче, – наконец вежливо отозвался Моро. – Вне всякого сомнения, в этом что-то есть.

Она оставила их, но на прощанье значительно глянула на Виченте; тот отвечал ей невинным (если только это можно сказать насчет его холодного лица) взглядом. Вечер понемногу близился к концу, но Орсо Кандиано, раздраженный чрезмерным вниманием пустоголовых людей вокруг себя, не хотел дожидаться завершения и сам подошел к братьям, к которым поневоле испытывал симпатию, – пустоголовым ни одного из них назвать уж точно было нельзя, – негромко предложил покинуть гостеприимный дом Камбьянико.

– Как вам будет угодно, господин Кандиано, – с легкой улыбкой отозвался Теодато. – Покинем этот вечер, как наши достославные предки оставили древнюю стоянку на севере, дабы отбыть к хладным берегам Атойятль.

Кандиано в ответ поморщился.

– И вы туда же, молодые люди? Довольно я выслушал сегодня острот насчет своих слов.

– ...Простите.

Так втроем они действительно ушли, лишь незаметно распрощавшись с самим Витале Камбьянико, и мало кто заметил их исчезновение. Теодато же и предложил прогуляться по ночным улицам города, потому что в воздухе ему мерещился цветочный запах весны и свободы, а спутники его согласились, желая поговорить в тишине. Мераз был отослан с лошадьми, и трое мужчин зашагали по древней каменной мостовой.

– Тео может смеяться, но это действительно была впечатляющая речь, господин Кандиано, – негромко заметил Виченте; каменнолицый брат был как всегда, пальто его застегнуто на все пуговицы, выражение абсолютно ровное, как у старых гипсовых статуй, которые находили еще в местах прежнего обитания закованных. Теодато между тем шел, по-мальчишьи сунув руки в карманы, открыв грудь прохладному ветру, и то и дело улыбался каким-то своим мыслям.

– Боюсь, и настолько же бессмысленная, – горько сознался Кандиано. – Все, чего я могу добиться этим, – собственное осмеяние. Поначалу я думал, что только медленное, постепенное изменение может принести пользу, однако в последние дни склоняюсь к идее революции.

– ...О чем вы говорите, господин Кандиано, – не сразу сказал Виченте. – Неужели вы и вправду считаете, что кровопролитие сделает нас более человечными?

– Конечно, нет, но без него не обойтись. В этом мире ничто не бывает бесплатным, господин Виченте, и нам следует заплатить цену крови, чтобы иметь право и далее именовать себя людьми.

Моро ничего не ответил, но покачал головой с серьезным сомнением во взгляде.

– Это звучит как-то опасно, – осторожно заметил Теодато. – Как же вы представляете все это себе? Возглавите восстание бездушных, поведете их на аристократов?

– Нет, нет. Эта революция должна произойти в наших рядах, – возразил тот. – Все, кто откажется признавать права закованных, умрут. Тогда...

– Вы просто нетерпеливы, – неожиданно перебил его Виченте. – Вам хочется видеть результаты вашей деятельности прямо здесь и сейчас... на протяжении вашей жизни. Вам это не кажется эгоистичным, господин Кандиано? Вы жаждете чужой крови лишь ради того, чтобы еще при жизни назвать себя вождем революции и идеологом новой эры.

Кандиано, озадаченный, промолчал.

– Конечно, сложнее всего упорно выполнять свою задачу на протяжении десятков лет, не видя никакого ощутимого результата, – добавил Виченте, – и страшно умереть, так и не узнав, принесли ли вы пользу человечеству. Но это же и самое правильное. Вы обвиняете этих пустоголовых аристократов в бесчеловечности, но разве вы сами не бесчеловечны, обрекая их, пусть даже умозрительно, на насильственную смерть? Только за то, что они как дети?

– Ну, признаться, я тоже был бы совсем не прочь увидеть, как изменяется наше общество, еще при жизни, – пробормотал Теодато, чуть посерьезнев. – Но, наверное, убивать других людей ради этого и вправду несправедливо.

– Вы загоняете меня в угол своей риторикой, молодые люди. Одно греет мне душу: то, что среди нас еще есть такие вот умные юноши, которые предпочитают думать, а не прожигать жизнь впустую, – будто бы сдался Кандиано.

– Надеюсь, господин Кандиано, и вы не отличаетесь закоснелостью пожилых людей, – смело поддел его Теодато, – и послушаете нас.

Кандиано в ответ рассмеялся; так разговор их перестал быть столь глубоко философским, и тема вроде бы оказалась исчерпана.

Однако Виченте Моро долго еще хмурился своим мыслям, уже когда они разошлись в разные стороны, и даже Теодато выглядел немного встревоженным; за то короткое время, что они тесно общались со своим старшим соратником, оба хорошо успели узнать его и отлично понимали, к чему приводят идеи, крепко засевшие в его упрямой голове.

***

Таких мест миллионы.

Вечный, неисчезающий сумрак, гул голосов, грохот музыки, дым сигарет, зов темноты в уголках глаз. В толпе – неизбывное, непобедимое одиночество, в шуме – тишина, в...

На гладкой металлической поверхности столика стоит наполненный доверху стакан. Внутри его темная непрозрачная жидкость. Холодное стекло на кончиках пальцев... тысячи таких стаканов прошли через его руки, куда они исчезли потом? Может быть, все люди – всего лишь такие стаканы в руках смерти?

Люди странно устроены. Они любят то, что пугает их.

– Это глупость, – говорит он, вертя стакан. Жидкость остается совершенно неподвижной, будто застыла, окованная льдом. – И попытка не забыть о том, что мы все еще живы.

Живы ли?

– ...Не знаю. Оставь меня в покое, проклятая тварь.

Темнота в уголках глаз никогда не исчезает. На нее невозможно посмотреть прямо; стоит повернуть голову, – и она движется вместе с глазными яблоками, прилипнув к их задней стенке, забивается в череп, обволакивает зрительный нерв. От нее не избавиться.

Мне некуда идти.

– Что, и ты туда же! Что вы все, сговорились, что ли!

Но ты последний оставшийся в живых наследник Руоса.

– Да чтоб мне сдохнуть!

Холод обжигает пальцы. Он в сердцах хватается за стакан, подносит его ко рту, пытаясь сделать глоток, – но черная жидкость неподвижна и остается вне досягаемости, будто насмехаясь над ним. Он швыряет стакан...

Стакан летит.

Признай это. Пусти нас. Мы – часть тебя. Мы в твоей крови, в твоем мозгу...

– Заткнись!

Дай нам вести тебя.

– Никогда.

Он тяжело дышит, вцепившись в волосы. Ледяной пот на загривке. Никуда не сбежать... никуда не деться... не спастись.

– Я слишком хорошо знаю, что бывает с теми, кого ведешь ты. Я никогда не позволю тебе вести меня. Убирайся, сгинь, если тебе некуда идти – сиди в самом темном уголке моего сознания. Но никогда не появляйся передо мной.

Я и не могу.

– Я могу.

Невысокий худощавый человек опускается на табурет напротив него; опирается локтями о столешницу, заглядывает ему в глаза. Черты его лица тонки и ломки; будто скульптор, создававший это лицо, не слишком был уверен в том, что делает его рука. Глубоки тени под бровями.

– Ты! Теперь вы вдвоем будете одолевать меня!

– Глупец. Мы пытаемся показать тебе путь, но ты нечувствителен к обучению.

– Я не хочу пути в бездну. Отчего только вы никак не оставите меня в покое! Что вам нужно от меня? Моя смерть?

– Твоя жизнь. Пока ты жив, существуем и мы. ...Ты до сих пор не понял это?

– Что?

Мы – часть тебя.

– Мы – часть тебя.

– Вы проклятые паразиты...

– Нет. Мы часть тебя.

Мы часть тебя.

Шум человеческих голосов, грохот музыки; вечная сияющая темнота вокруг, черные стены, блики разноцветных огоньков, танцующие тела, столик уставлен пустыми и полными стаканами.

Он медленно поднял голову.

Напротив него действительно сидел человек; когда?.. От неожиданности Леарза вздрогнул: он не слышал, чтобы этот человек как-то обратился к нему, просто вдруг проявился в реальности, взявшись из ниоткуда.

Воспоминания о новом сне мучили его, и чувство дежа вю не давало покоя: этот бар, как тысячи других, в которых он почти каждую ночь пытался забыться, слишком похож был на то, что снилось ему. И темнота в уголках глаз...

Это всего лишь слабое освещение. Нет никакого Асвада. Нет никакого Эль Кинди. Только этот забулдыга, в сильном опьянении, должно быть, не видевший, за чей столик садится.

Да и какая разница, в конце концов? Леарзе было все равно; он пришел сюда один, уйдет, возможно, не один, – это случалось уже не единожды, он проводил ночи в самых странных местах, в чужих домах, в гостиницах, со случайными женщинами, не зная, куда ноги заведут его наутро. Два месяца утекло с тех пор, как он окончательно ушел от Тильды, даже не предупредив ее, – и она будто не пыталась вернуть его.

Человек, севший напротив него, был очень широкоплеч, с фигурой бывалого борца, коротко острижен, склонил голову, уперевшись одним локтем в столешницу, перед собою вертел в руке стакан с прозрачной жидкостью. Леарза уверен был, что он не осознает, где и с кем находится; однако в следующее мгновение здоровяк хрипло произнес:

– Сдается мне, я где-то видел твою физиономию.

– Возможно, – без выражения отозвался Леарза. – Или похожую на нее.

Тот поднял на него прищуренные светлые глаза; какое-то время вглядывался. Леарза с равнодушным видом остался сидеть, хотя какая-то часть его желала встать и уйти, чтобы сохранить свое нерушимое одиночество в толпе.

– ...Точно. В новостях, давным-давно. Знаешь, у меня хорошая память на лица. Ты с Руоса, единственный выживший.

Леарза помолчал, подобравшись. Его и раньше изредка узнавали случайные люди; одно время он даже сам использовал это, с ходу представляясь незнакомым понравившимся женщинам, как "человек с планеты, которой уже не существует".

Но этот здоровяк чем-то не нравился ему.

– Положим, это так, – наконец согласился он. – И что?

– Да ничего, – ответил тот. – Забавно. Не думал, что тебя выпускают из стен ксенологического.

– Я уже несколько месяцев там не был.

– Как так?

– Слышал что-нибудь о моей планете? – ощерился Леарза. – Люди на ней были ужасно отсталым народом. У них не было городов, как у вас, и всю свою жизнь они путешествовали по пустыне туда и обратно, ездили на верблюдах, спали в вонючих юртах. Вот: я кочую, как это делал мой народ тысячелетиями до меня.

– Для дикого кочевника ты даже слишком хорошо говоришь на нашем языке, – заметил чужак напротив.

– Ведь я уже давно среди вас.

Тот беззаботно рассмеялся; в его густой бороде блеснули белые зубы.

– Ты интересный, парень. Как тебя зовут?.. забыл.

– Какая тебе разница?

– Так, просто. Кстати, мое имя – Финн Богарт. Можно просто Финн.

Леарза вновь коротко оскалился: навязываемое знакомство не нравилось ему, но, с другой стороны, ничего в этом такого и не было. Человек перед ним пьян и вряд ли на следующее утро вообще вспомнит о нем.

– Леарза, – сказал он.

– Кочуешь, значит? – снова ухмыльнулся Богарт, – дай угадаю: по местным барам. На самом деле, это место – так себе, ничего интересного. Но я знаю массу других... Если хочешь, продемонстрирую тебе гостеприимство Кэрнана. Ведь так, кажется, принято у кочевников? Я что-то слышал такое...

Леарза вздохнул; сперва он хотел как-нибудь ненавязчиво избавиться от чужака, потом странная апатия охватила его.

– Ладно, – согласился он. – Пошли...

***

Небо было чудного, какого-то даже нереального совсем оттенка, раскинулось бледно-сиреневым стягом над холодной равниной, лишь тут и там чуточку испещренное крошечными облачками, будто бы брызгами краски на его полотне. Бесконечность его обволакивала собою, заставляла вбирать воздух полной грудью, так, что вечерняя прохлада даже обжигала гортань. Ноздри ловили самые разные запахи: конского пота, растрепавшихся волос, прокопченной дымом костра охотничьей куртки, снега и ветра.

Над полем носило собачий лай.

Достаточно большое количество людей участвовало в этом выезде, и голоса их раздавались отовсюду, однако для одних все происходящее было лишь очередным светским раутом, для других – редким глотком свободы.

Госпожа Камбьянико, выглядевшая даже милой в своем костюме для верховой езды, оказалась во главе благородных дам и упивалась своей ролью, вокруг нее собрались все повесы, устремившиеся в дикие поля за пределами города ради того, чтоб покрасоваться, и все вместе они представляли собой беспечно гуляющих зевак.

Теодато Дандоло все время почти проводил подле Орсо Кандиано, а тот был хмур и даже раздражен на вид, предпочитал ехать верхом на своем кауром жеребце в глубоком молчании, погруженный в собственные мысли. Тео мрачностью не отличался, но охотно поддерживал это молчание. Не говоря уж о том, что светская болтовня ехавших поодаль людей нервировала его, от этой поездки он ожидал совсем иного: Теодато хотелось взглянуть на дикую природу, о которой они почти позабыли, живя в каменных домах благоустроенного Централа.

Природа действительно вдохновляла его, природа существовала так, будто и не было в ее лоне каких-то глупых людишек, тысячелетиями уродовавших ее, она просто жила своей жизнью.

Поездка, идея которой несколько дней тому назад пришла в голову госпоже Камбьянико, вообще говоря, задумывалась, как охота: предприимчивая леди Камбьянико даже уговорила поехать с ними старого Веньера, жившего особняком и никогда не принимавшего участия в светской жизни. Антонио Веньер, презиравший от души всех этих напыщенных дам и господ, был непревзойденным охотником и даже в одно время поставлял дичь к столу самого Наследника. Должно быть, старик пожалел бы о данном согласии, – большая часть поехавших с ним людей была совершенно бесполезна и даже вредна для его любимого занятия, – однако были еще двое человек, которым неинтересно оказалось просто так кататься верхом по лесу.

Во все два дня, что они провели посреди лесов и полей, Теодато видел своего двоюродного брата в основном лишь по ночам.

Неожиданно открытый талант Виченте Моро (интерес к личности которого с течением времени у многих успел остыть) вновь привлек к нему всеобщее внимание; в первый же день вдвоем со стариком Веньером они загнали здоровенного лося, а на следующий Моро на глазах у потрясенных дам метко подстрелил кролика. Это сделало его героем всей поездки.

Меньшее внимание привлекал к себе плосконосый Мераз, также передвигавшийся по лесу с большой сноровкой: в конце концов, он был закованным, чего еще от него можно было ожидать?..

Надо сказать, первоначально братья не желали ехать ни на какую охоту, справедливо рассудив, что ничего серьезного из этой затеи не выйдет, однако неожиданно принять участие согласился Орсо Кандиано, тогда и они решили отправиться вместе со всеми. Соображения Кандиано быстро стали им очевидны: легкомысленные аристократы не взяли с собою никого из своих слуг-бездушных и потому вынуждены были самостоятельно заботиться о ночлеге и пропитании, между тем как до жаркого лета было еще далеко, ночи оказались холодные, а огонь разводить получалось только у Моро и у старого Веньера. Тем не менее, едва самые малодушные из них в первый вечер заикнулись о том, чтобы спешно вернуться в Тонгву, сам Кандиано едко высмеял их, так что слова его, словно плети, подстегнули их упрямство; решено было вернуться в город не ранее, чем через неделю.

Кандиано надеялся, что подобный опыт хоть немного отрезвит заигравшихся аристократов, даст им представление о той праведной и правильной жизни, которую вели их далекие предки.

Так или иначе, новизна предприятия определенно нравилась всем. Две ночи подряд люди собирались у костра в сени деревьев вместо того, чтобы беседовать за обеденным столом в ярко освещенных комнатах, и ночевали в палатках.

Теодато между тем обнаружил, что новообретенный брат опять удивляет его, показывая такие качества, о каких он и не подозревал. Теперь он лишь наблюдал за Виченте и ни о чем не спрашивал, впрочем. Догадывался, что тот ничего внятного и не ответит все равно.

Необычные качества Виченте Моро, впрочем, привлекали внимание не одного Теодато; значительно возрос интерес к нему самой госпожи Камбьянико, которая и прежде порою бросала на высокого угрюмого кузена особенные взгляды. Беатриче Камбьянико была довольно легкомысленная женщина, пусть Кандиано и считал ее легкомысленность полезной для своих сумрачных планов. Не имея под собою глубоких корней, она быстро увлекалась самыми разными вещами и столь же быстро охладевала к ним, чем напоминала тростник на ветру; чаще всего это бывали какие-то эзотерические практики (леди Беатриче считала себя высокодуховной женщиной), но иногда и обыкновенные люди.

В ту ночь они встали лагерем в уютной лощине, и голые ветви деревьев, будто чьи-то переплетенные пальцы, рассекали небо, воздух был почти теплый, а у костра старик Веньяр с помощью Мераза жарил кроликов. Теодато опять оказался рядом с задумчивым Кандиано, вдвоем они сидели на стволе поваленного бурей дерева чуть поодаль от остальных, и старший аристократ едва ли не впервые за день обратился к младшему: