Текст книги "В плену Морфея (СИ)"

Автор книги: Анна Куртукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Пойдем, – говорит она севшим голосом, – я сделаю тебе перевязки.

Призрак не находит в себе сил, чтобы противиться её заботе и покорно возвращается на диван, вытягивая вперед руки и отворачивая искаженное отчаянной болью лицо, не позволяя Кристине видеть его внутренней, сумасшедшей борьбы с самим собой, с собственными чувствами и мыслями.

Пока девушка бережно протирает борной кислотой его изувеченные предплечья, Эрик чувствует то, как мелко дрожат её пальцы, слышит то, как тихо она всхлипывает, беззвучно плача, – он переполнен ненавистью к самому себе и собственной гордыне, не позволяющей ему вот так просто и непоколебимо принять её заботу, не позволяющей решить абсолютно всё за них двоих.

И он держится. Держится изо всех сил, запирая внутри на тяжелый замок все собственные чувства, запирая все эмоции. Он обязан быть сильнее своей единственной слабости, своей единственной… Кристины.

Когда её тонкие пальчики, осторожно бинтующие ноющую от содранных ран руку Эрика, нечаянно скользят по его чувствительной коже, он отдергивает её так резко, будто его бьет разряд тока.

Девушка тотчас поднимает на него взволнованный взгляд раскрасневшихся глаз, и он внезапно шепчет севшим голосом:

– Извини…

Она не успевает сказать и слова, как Эрик резко поднимается на ноги и торопливо покидает гостиную, скрываясь за дверью маленькой спальни, оставляя Кристину наедине с полным непониманием и её спутанными мыслями.

Оказавшись в другой комнате, Призрак спешно вынимает из резного комода аккуратно упакованную, давно запрятанную им в этом доме скрипку. Он не может найти никакого другого выхода, кроме как отдаться другой своей бесконечно сильной любви – Музыке.

Отдаться Ей и выразить, скользя изящным смычком по струнам дорогого инструмента, все бушующие внутри чувства, не имевшие выхода так долго. Отдаться и обрести, наконец, свободу от тяготящих душу эмоций, которые он не смеет выплеснуть иначе, боясь напугать ими без того растерянную Кристину.

А она… Она тем временем вслушивается с упоением в чарующую Музыку, звучащую за дверью, так хорошо знакомую с детства, и впервые за долгое время понимает, что он желает Ею донести. Впервые ощущает всё счастье от её заботы и горечь от невзаимности, всю любовь к ней и ненависть к себе, всю нестерпимую, стремительно убивающую его боль. Все его кошмары во снах, все его кошмары наяву.

Наконец, Кристина понимает ту страшную реальность, что Она – весь мир Эрика, что Она – весь смысл его дрянного существования, что Она – единственная причина, по которой он всё ещё живёт. Единственная причина, по которой он сорвался с крепкого выступа крыши родной Оперы, упал, но не умер. Единственная причина, почему он все-таки выжил. Единственная причина, почему он не позволил Дьяволу себя убить.

Содрогнувшись от тихих рыданий, Кристина обессиленно падает на диван и укрывает уши ладонями, не выдерживая более этой волшебной Музыки, льющейся прямо из самых сокровенных уголков души ее Ангела.

Она не понимает причины собственных слёз. Не понимает, почему выбор Эрика во имя её свободы причиняет такую боль. Не понимает, почему он не может хотя бы сейчас проявить собственный объяснимый эгоизм.

Тем временем, мелодия сказочной скрипки сменяется с той душераздирающей на очень-очень мягкую и медленную, которую Кристина очень быстро узнает. Из соседней комнаты доносится та самая Музыка, которой так часто Эрик убаюкивал её вечерами в Театре. Та самая колыбельная, что он написал для неё когда-то давно, что он создал для своей маленькой, отчаянно любимой Кристины.

Скоро сон неизбежно окутывает Даае и она неосознанно зевает, кутаясь в брошенный ранее на пол плед, пряча намокший от слез нос под теплой тканью, вновь отдаваясь объятиям Морфея.

В этом неспокойном сне измученной девушке являются янтарные огоньки, плавящиеся в ночном мраке внимательного взгляда, кривоватая ухмылка, таящая в себе безмерное счастье, и…эти невероятные, умелые пальцы искусного музыканта.

========== Пятнадцатая глава ==========

Его янтарные глаза, кажется, смотрят прямо в душу, отчаянно задыхающуюся в груди взволнованной Кристины. Они так близко, так рядом, что ей хочется лишь раствориться в этой плавящейся красоте, отдаться ей целиком, откинув прочь все «но» и «если», и ощутить всю силу чувств, плещущихся в их глубине.

С её пересохших от напряжения уст бесконтрольно срывается томный выдох, и он откликается на него кривоватой ухмылкой тонких губ, чертовски манящих её, так и напрашивающихся на умопомрачительные ласки Кристины.

Она ощущает, как его тонкие, ловкие пальцы касаются едва ощутимо её острого подбородка, как невесомо скользят вдоль её худой шеи, выводя на коже, покрытой щекочущими мурашками, незамысловатые узоры, не отрывая своего нечеловеческого взгляда с её широко распахнутых глаз, гипнотизируя пляшущими в них искрами пламени.

Невольно Кристина точно откликается на каждое его действие – она выгибается под ласками узких ладоней, движущихся по её хрупкому телу, подается навстречу растянувшимся в улыбке губам, она позволяет золоту его глаз заключить её в свой плен, взять её под свой абсолютный, безусловный, властный контроль.

Не секунды не колеблясь, он подминает податливую Кристину под себя, соприкасаясь всем телом с ней, заставляя её почувствовать их трепетную близость, вынуждая ощутить теплую волну, поднимающуюся где-то внизу живота и захлестывающую её всю целиком.

Глухой стон вырывается из груди девушки, когда его искусные руки неуловимо проскальзывают под тонкую юбку её чайного платья и нарочито задевают распаленную кожу стройной голени, обнаженную сползшим вниз чулком. Она тотчас бессознательно обхватывает ногами его узкие бедра, привлекая ещё ближе к себе, чтобы ощутить всю силу обуявшего их желания.

Он прикрывает в блаженстве глаза, рвано выдыхая и мгновенно опускаясь к её губам, чтобы накрыть их глубоким, чувственным поцелуем, чтобы вынудить её окончательно раскрепоститься под ласками его влажного языка.

Сердце Кристины сбивается с ритма, и она обвивает дрожащими от вожделения руками его тонкую шею, самозабвенно кусая единственно желанные губы, прижимается всем телом к его поджарой фигуре, безмолвно крича о собственной слабости пред ним, о своей покорности ему, о добровольном подчинении.

Их поцелуй такой развратный, такой бесстыдный и невероятно сладкий, пьянящий и без того спутанные страстью сознания. Оторваться от истерзанных губ мужчины кажется Кристине единственно правильным. Единственно правильным, чтобы продолжить эту безумную пытку, чтобы приблизить скорее самый сокровенный миг.

Она припадает к его костлявой шее жадным укусом, засасывая чувствительную кожу и чуть её оттягивая, оставляя мрачную отметину, так резко и красиво контрастирующую с его мертвенно-бледным телом. Он не может сдержать гортанного стона, такого глубокого и нетерпеливого, источающего отчетливую жажду. Жажду её любви и ласки. Жажду ее самой.

Безропотно Кристина опускает руки к ремню строгих брюк, чтобы торопливо расправиться с пряжкой, пока его пальцы ловко и быстро расшнуровывают корсет её платья.

Словно два безумца, они хаотично скользят вспотевшими ладонями по телам друг друга, расстегивая, распуская и снимая совершенно лишние сейчас предметы одежды, откидывая их прочь, не желая чувствовать более ни единой преграды между собою. Кожа к коже. Плоть к плоти.

Когда их обнаженные фигуры соприкасаются друг с другом, невыносимо обжигая собой, дыхание обоих сбивается и заполняет скромную гостиную глухими вздохами и стонами, обуянными нескончаемым влечением.

Ей хочется сказать хоть что-нибудь, но отчего-то Кристина не чувствует собственного голоса, словно вообще не имеет возможности говорить именно здесь и сейчас. Ей остается лишь действиями выражать то, как сильны охватившие её с головой чувства, как нуждается она в полном ощущении его. Как нуждается в нем самом. Без остатка.

Его руки проскальзывают под талию Даае, чтобы затем бережно уложить её на подушки; он медленно склоняется над ней и припадает к ее губам долгим, жарким поцелуем.

Она в нетерпении прижимается бедрами к его паху, ведя острыми ноготками по его костлявому позвоночнику, глядя горящими страстью глазами на его губы, скользящие вниз к её груди, покрывающие поцелуями её ключицу, обдающие горячим дыханием ее бледную, дрожащую кожу.

Выгнувшись в спине от сладости его ласк, Кристина отчаянно сжимает пальцами его взмокшие волосы, вынуждая оторваться от её покрытого испариной тела, заставляя вернуться к её приоткрытым, пересохшим от отчаянных стонов губам и вновь примкнуть к ним порывом бушующей страсти.

Ни на мгновение не разрывая томного поцелуя, он обхватывает длинными пальцами её изящную талию и аккуратно толкается вперед, плавно входя в Кристину, выбивая из нее хриплый вскрик и тут же шепча едва слышно:

– Тише-тише…

Его голос совсем сводит с ума. Его голос, знакомый с самого детства, так часто повторяющей ей слова любви, так часто поющий старые песни до самого заката солнца. Его голос, преследующий её повсюду. Его голос, что в зазеркалье становился ее голосом.

Слёзы скатываются по её лицу. Осознание истинных чувств, питаемых к нему, приходит слишком внезапно, и она отрешенно качает головой то ли от боли, то ли от собственной глупости, так долго державшей в тайне от неё же самой эту роковую, единственно нужную правду.

– Тише, родная, – вновь повторяется его голос удивительно громко и отчетливо.

Необыкновенный сон не желает отступать от девушки, даже когда сам Ангел зовёт её, когда призывает её вернуться в такую запутанную и мрачную реальность.

– Кристина! – резко восклицает не выдерживающий Эрик и легонько встряхивает её за плечи, вынуждая распахнуть заспанные и заплаканные глаза.

Она рассеяно глядит на его безобразное, невероятно обеспокоенное лицо, искаженное абсолютным мраком ночи. Глядит на него и понимает – что-то определенно в нём стало другим, что-то неуловимое для её затуманенного слезами взгляда.

– Ты вся горишь, – шепчет он встревоженно, прижимая прохладную ладонь к её намокшему лбу и прикусывая тонкую губу, – должно быть, это из-за того ливня…

Она не успевает сказать и слова, как Эрик торопливо поднимается с дивана и удаляется в небольшую ванную, чтобы набрать там в жестяной тазик воды.

Вскоре он возвращается в гостиную и опускается рядом с ней на колени, смачивая в воде ткань, чтобы затем приложить прохладный компресс ко лбу Кристины. Окинув её обеспокоенным взглядом, Эрик поправляет одеяло на её плечах и печально вздыхает.

– Боже, ты так кричала, – шепотом говорит он, стирая со своего бледного лба выступившую испарину, – я… лучше останусь здесь, если ты не против, можно?

– Конечно, Эрик, – откликается она, и её голос предательски ломается на звуках его имени, внезапно обретшем новый смысл.

Неловко улыбнувшись, он шатко поднимается на ноги и тихонько отступает к стоящему у угасающего камина креслу. Опустившись в него, Эрик стягивает со спинки высохшую, наконец, мантию и набрасывает её на себя, сонно зевая.

– Спокойной ночи, Кристина, – мягко говорит он и прикрывает глаза, кутаясь, насколько это возможно, в плотную ткань.

– И тебе, Эрик, – выдыхает она и подкладывает ладонь под полыхающую от жара щеку, вглядываясь сквозь темноту комнаты в его черты в свете слабого пламени камелька.

Ещё несколько мгновений назад она буквально физически ощущала обжигающие поцелуи этих тонких губ, будоражащие прикосновения его влажного языка, чувствовала сводящие с ума ласки этих умелых утонченных рук музыканта.

Ещё несколько мгновений назад единственным, чего могла желать Кристина, было продолжение этой сладкой пытки для их сплетенных друг с другом обнаженных тел, для их бьющихся в один такт сердец, для слившихся воедино душ.

Ещё несколько мгновений назад она была готова поклясться, что поняла то самое чувство. То самое чувство, что поднимается внутри неё волной и захлестывает с головой, когда его золотистые глаза внимательно смотря в её.

Прикусив губу, Кристина отводит внимательный взгляд от его исполосованного шрамами лица и смотрит в потолок, задумываясь о том, как оказывается легко распутать смешавшиеся во едино чувства, как оказывается легко понять то, что таилось в её душе эти долгие-долгие годы.

Она принимала это чувство за что угодно, старательно прячась от такой поразительной правды. Она принимала это за привязанность – Ангел Музыки и его дитя, его юная ученица из балетной труппы. Она принимала это за страх – хладнокровный убийца и отчаянно желаемая им жертва. Она принимала это за жалость – пострадавший покровитель и его преданная подопечная.

Она слепо прислушивалась к лживому разуму в то время, как сердце кричало о единственно существующей истине, о единственно существующем объяснении трепету и волнению, испытываемыми перед Призраком Кристиной.

Ей становится вдруг невероятно больно за него. За него и за то, через что она заставила его пройти собственноручно и так жестоко.

Он всегда видел гораздо больше…

Он видел это в отражении её светлых глаз. Он всегда чувствовал гораздо глубже, чем Кристина. Чувствовал, что в ней сокрыто нечто большее, чем просто жалость. Чувствовал, иначе ни за что бы не рискнул тогда накрыть её губы робким поцелуем, источающим такую явную, отчаянную надежду.

Надежду, что она поймет…

– Не можешь уснуть? – раздается тихий голос Эрика в ночной тишине комнаты, и Кристина оборачивается тотчас на него.

– Похоже, – сипло отвечает Кристина, печально улыбнувшись ему, и осторожно поднимается с подушки, чтобы затем по-турецки усесться на диване.

– Я тоже, – глухо усмехается он и поднимается с кресла, чуть потягиваясь, – хочешь что-нибудь? Могу сделать травяной чай. Если у тебя и правда лихорадка, то будет кстати.

– Не откажусь, – шепотом отвечает девушка, неторопливо кутаясь в одеяло, не переставая улыбаться этой заботе Эрика, который ещё вчера не желал с ней даже говорить.

И Кристине даже не хочется переубеждать его. Не хочется говорить о том, что она вовсе не больна. У неё есть лишь желание, что бы эта теплота, внезапно возникшая между ними, больше не исчезала, а продолжала согревать их замерзшие от вечной неопределенности сердца и души.

Пока Призрак разливает по чашкам кипяток, Кристина невольно любуется его поджарой и высокой фигурой, так ровно стоящей у аккуратной буржуйки. Ей хочется, точь-в-точь как во сне, коснуться пальцами его острых позвонков, виднеющихся даже сквозь плотную ткань накрахмаленной рубашки, мягко провести по ним ладонью и отрешенно прильнуть к его костлявой груди, чтобы забыть весь тот мрак, что сгущался над ними столько лет подряд, чтобы помочь ему залечить все те раны, что она сама бездумно и эгоистично оставила в глубине его нежной души.

Когда он отступает от небольшого кухонного уголка, чтобы осторожно протянуть ей поднос с горячим чаем и плиткой шоколада, девушка благодарно улыбается ему, будто невзначай соприкасаясь своими пальчиками с его прохладным запястьем.

– Останься со мной, – ласково просит она, опуская на колени поднос, чтобы затем бережно взять мужчину за тонкую руку.

– Конечно, – соглашается он и опускается рядом с ней на диван, – ты как… получше?

– Как иначе с таким покровителем? – с улыбкой спрашивает Кристина и аккуратно отламывает кусочек от плитки шоколада, чтобы затем поднести его к губам Эрика, тихо добавляя, – Позволь и мне немного поухаживать за тобой сегодня.

Позволь мне почувствовать больше, чем ты мне сейчас позволишь.

Позволь мне почувствовать тебя до конца.

Позволь мне ощутить то самое чувство наяву.

Позволь мне любить тебя, Эрик…

Позволь мне любить тебя.

Позволь.

========== Шестнадцатая глава ==========

Эту ночь они проводят вместе. Проводят так, будто бы она и не допускала тех ошибок, так сильно ранящих его сердце, будто бы никогда не отталкивала его от себя так глупо, словно сделала правильный выбор для них двоих задолго до этого.

Он заботится о Кристине, стремясь скорее отогнать от неё эту вовсе не существующую хворь, а она лишь играет, как делала это на величественной сцене Оперы, не желая лишаться его трепетного внимания к ней, не желая отказываться от едва обретенного нежного Призрака из прошлого.

В свете горящего камелька, Эрик занимается приготовлением ароматного глинтвейна для Кристины, наблюдающей за ним с какой-то совершенно безумной улыбкой.

Он списывает это наивно на последствия жаркой лихорадки, не смея дарить себе более ложных надежд, не смея сеять более неуловимых грез, не смея даже думать о том, что, в конце концов, она осознала.

Аккуратно передав Кристине изящный бокал, наполненный горячим напитком и украшенный апельсиновой долькой, Эрик осторожно устраивается в уголке дивана, ласково ей улыбаясь.

– Спасибо, Эрик, – шепчет она нарочито сипло, вытягивая ноги на его острые колени и позволяя его трепетным рукам мягко заскользить по ним под пуховым одеялом, разминая затекшие от долгого бездействия мышцы.

Она невольно багровеет в полумраке комнаты, когда ладони Эрика ненароком поднимаются вдоль её стройной, обнаженной голени. Она, вспоминая свой поразительный сон, задумывается о том, что могло бы последовать затем. Кожа стремительно покрывается колкими мурашками, и Кристина невольно вздрагивает.

– Тебя морозит? – тут же взволнованно спрашивает Призрак, поднимая на неё встревоженный взгляд своих нечеловеческих, янтарно-смоляных глаз.

– Немного, – отвечает робко Кристина, торопливо пододвигаясь к нему, и спрашивает затем шепотом, – можно?

Она жмется к его боку, смущенно улыбаясь, не в силах что-либо сделать с этой сумасшедшей тягой, с этим отчаянным желанием быть рядом, чувствовать его.

– Иди сюда, – севшим голосом откликается Эрик, протягивая ей свои тощие, туго перебинтованные руки, способные защитить от зла всего мира, способные оградить ото всех невзгод, способные подарить такое необходимое Кристине тепло и… любовь.

Она тотчас льнет к его костлявой груди, прикрывая слезящиеся от тихого счастья глаза, с упоением вслушиваясь с в гулкие удары его любящего сердца. Сердца, единственно нужного ей. Его руки бережно кутают её в шерстяной плед и обнимают за худые плечи так неловко, неуверенно, будто боясь ненароком спугнуть или причинить боль.

– Так хорошо… – срывается само собой с пересохших от странного волнения губ Кристины, и Эрик бессознательно улыбается, мягко поглаживая её узкую спину.

Его заполняют чувства из далекого прошлого. Нежные и трепетные чувства Ангела Музыки, а не Призрака Оперы, являвшие собой лишь безумную бурю, сносящую всё на своём пути.

Совершенно невольно он начинает петь. Так мягко, вполголоса, но безумно красиво. Так, как мог только Он. Радостный, почти детский смех Кристины разносится по комнате, и она неосознанно приобнимает его за тощую шею, воодушевленно вслушиваясь в его неземной родной голос, абсолютно ему отдаваясь.

Старая французская колыбельная, слетая с уст Эрика, обретает новую жизнь, в тот же миг обращаясь шелестом листвы леса, журчанием мелкого ручейка и сиянием полной, серебряной, необъятной луны за окном. Одним лишь мягким баритоном он рисует для Кристины сказочные картины, вынуждая её окунуться в них с головой, погрузиться в незнакомый, чуждый ей мир, вынуждая забыться и отдаться этому внезапному полету фантазии. Фантазии в мир, куда она так часто попадала в детстве.

Он держит её в своих руках, продолжая тихонько петь, убаюкивая её, своего кроткого Ангела, мирно сопящую в нежном свете царицы ночи, переливающейся на звездном небосводе. Отчего-то она кажется Эрику сейчас как никогда прекрасной – светлые кудри волос красиво рассыпаны по его белоснежной рубашке, румяные от жара щеки украшают её бледное личико, а пухлые, розоватые губы так опасно и нежно располагаются прямо у его чувствительной шеи, буквально её касаясь.

Судорожный выдох вырывается сам собой из его груди, и он прикрывает глаза, невольно прижимая тонкими пальцами её хрупкую фигуру к себе еще крепче. Ему не хочется оставлять её одну. Не хочется отстраняться от её жарких губ, невзначай касающихся его кожи. Не хочется вновь ощущать себя нелюдимым, одиноким, гонимым…

Ему хочется хотя бы ненадолго почувствовать, что он ей по-настоящему необходим.

Этот самообман заставляет его печально улыбнуться: пускай утром она вновь оттолкнёт его, вновь замкнется, зато сейчас…сейчас эта правдоподобная иллюзия любви может согреть и его тоже. Согреть его содрогающееся от холода сердце.

Если бы только он знал, что это уже не является иллюзией. Если бы только он знал, что эта самая ночь станет для них двоих истинной точкой невозврата. Если бы только он мог предположить, что она, наконец, осознала. Если бы только он понял, что она его любит.

Если бы…

Робкий луч падает на дощатый паркет, придавая тому оттенок утреннего сердолика. А за окном, за линией широкого горизонта вновь рождается янтарное, животворящее солнце.

***

Мягкое, бессознательное прикосновение губ Призрака ко лбу дремлющей Кристины заставляет её пробудиться от такого сладкого, должно быть, лучшего за эти долгие годы сна. Он отпускает её не сразу, а постепенно, позволяя сначала ощутить настойчивые объятия травмированных рук Эрика, его невольный, невесомый поцелуй и теплое дыхание у её виска.

Она нехотя приоткрывает глаза и поднимает рассеянный взгляд на заснувшего, согретого жаром её тела Призрака. Улыбка сама собой освещает лицо Кристины, а сердце наполняется таким искренним, неподдельным счастьем.

Сейчас, когда он так непозволительно близко, у неё вновь появляется возможность прикоснуться к этому нечеловеческому лику, вспомнить расположение каждого рубца, принять новые шрамы, обретенные им лишь по её вине.

Она непроизвольно тянется пальцами к его бледной коже, чтобы аккуратно очертить так медленно заживающие раны. Эти прикосновения теперь обретают совсем иное значение и заставляют Кристину трепетать изнутри от осознания того, как часто он испытывал боль.

Самыми кончиками своих пальцев она скользит вдоль каждого шрама на его лице, так же как в первую ночь в подземелье, так же как после той роковой трагедии, повлекшей за собой столь многое для них двоих.

Увлеченная собственными мыслями Кристина вовсе не замечает того, как вздрагивают веки мужчины, как постепенно учащается его прежде размеренное дыхание. Не замечает и продолжает безмолвно оглаживать острые черты его необыкновенного лица, не силясь отвести зачарованного взгляда от его чуть приоткрытых губ.

Ей одновременно хочется испытать то, что всколыхнет разом её душу, когда она вновь решится коснуться их чувственным поцелуем, и, в то же время, так отчаянно страшно ощутить. Страшно узнать, что он не поверит ей. Не поверит и оттолкнет, не желая вновь ощущать боли от вымораживающей пустоты, стремительно заполняющей и без того израненное сердце.

Руки девушки спускаются вдоль его шеи к груди, обнаженной острым расстегнутым воротничком рубашки. Неподконтрольно и неподвластно ее сознанию. Но полностью руководимо ее безумными пылающими чувствами. Его кожу моментально пронзает дрожь следом за движениями её маленьких ладоней, а с губ срывается рваный выдох – она тотчас поднимает на него взгляд.

– Что ты творишь со мной, Кристина? – спрашивает севшим голосом Эрик, глядя на неё из-под тёмных, длинных ресниц.

Она вздрагивает от неожиданности и сталкивается с его смущенным, озадаченным взглядом. Девушка теряется. Теряется на распутье между «да» и «нет», на распутье между правдой и ложью, на распутье между разумом и сердцем.

Она не может более совершать ошибок.

– Я должна была понять раньше, – шепчет она и осторожно тянется к его лицу, не сводя взгляда с единственно любимых глаз.

Время словно замирает в миг, когда Кристина неуверенно обнимает застывшего Эрика за плечи, когда касается самым кончиком носа, будто спрашивая разрешения, его щеки.

Их губы оказываются в такой опасной, уже знакомой близости; они вновь ощущают учащенное дыхание друг друга, и… Эрик замирает лишь на секунду, чтобы взглянуть в её светлые глаза и понять наверняка – это лишь её собственное желание, а не жалкое чувство долга и…расплаты за причиненную ему боль.

Он медленно моргает, подаваясь ей навстречу заторможено, будто в самом сладком сне, и, едва коснувшись её мягких губ, осознает, как сильно этот поцелуй не похож на предыдущие два, даримые ими друг другу лишь из единоличных побуждений.

Он желанный.

Долгожданный.

Отчаянно чувственный.

И Эрик чувствует, что по-настоящему нужен.

Оторвавшись от Призрака лишь на мгновенье, Кристина аккуратно усаживается на его острые колени, тут же обнимая ногами его узкие бедра, прижимаясь всем телом к нему и обхватывая теплыми ладонями исполосованное шрамами лицо.

Девушка желает ощутить ещё больше и углубляет поцелуй – его губы податливо приоткрываются её влажному языку, а руки бережно обвивают тонкую талию.

Сердце мужчины сбивается с ритма, и он рвано выдыхает между её сладкими, продолжительными поцелуями, до конца не веря в происходящее. Не веря, что всё было не в пустую. Не веря, что она и правда смогла принять его. Что она правда оказалась способна его полюбить…

Призрак не может думать об этом, пока её светлые глаза смотрят на него так, не может думать ни о чем, кроме её чутких уст, и потому не сдерживается – он неосознанно перехватывает её дрожащие от волнения руки, сжимая их в своих ладонях, и, тем самым, перехватывает всю инициативу на себя.

Переплетая их пальцы, Эрик накрывает губы Кристины поцелуем, в который вкладывает всю свою душу до последней капли, без остатка, вверяя её целиком и полностью ей, опустошая себя окончательно и бесповоротно. Абсолютно. Безумно. Любя.

Он замечает её слёзы не сразу, а лишь когда Кристина тихо всхлипывает между успевшими смягчиться, нежными и нерасторопными поцелуями, лишь когда она глухо выдыхает и отворачивается от него на миг, чтобы утереть влагу с лица.

– Как же я была глупа, Эрик, – шепчет она едва различимо и жмется к его костлявому плечу, не позволяя Призраку успеть надумать лишнее, – как же много времени я потеряла…

Он только стискивает до скрежета зубы, борясь с подступающими точно так же слезами, борясь с болью, скопившейся где-то глубоко внутри него за эти долгие годы, и всё крепче обнимая её вздрагивающие от беззвучных рыданий плечи, мягко поглаживая её узкую спину, стремясь хоть немного успокоить. И ее, и себя.

Ведь никакая его боль, никакое отчаяние, никакие страдания не стоят слёз его Ангела. Его единственной любви. Единственной надежды и веры… Веры в то, что он ещё может быть счастлив.

Веры в то, что он счастлив уже сейчас.

***

Этим апрельским утром в Париже царствует ливень. Звонкая капель отбивает свой бойкий метроном, не желающий останавливаться в своем бешеном ритме – переулки превращаются в ручьи, улицы и проспекты – в реки, а площадь перед полуразрушенной пожаром Оперой Гарнье воистину становится озером.

Суетливые горожане спешат укрыться в небольших кафе, толпящихся на каждом перекрестке и углу, дамы сетуют на промокшие подолы своих платьев, мужчины же учтиво молчат.

Бульвар Осман, ответвленный от южного фасада Гранд-Оперá строго направо, переполнен сталкивающимися экипажами, гармонично вписывающимися в общий поток миниатюрных женских зонтов и широких мужских.

На углу вышеупомянутого бульвара и улицы Глюк, прямо у крыльца пятиэтажного изящного дома, кофейный фасад которого, став влажным от дождя, приобретает оттенок яркой охры, начинается ряд ажурных чугунных лавочек, безнадежно скользких и смоляных от нескончаемного ливня. И на одной из таких неприметных, ныне пустующих в ненастную погоду скамеек лежит бессильная перед природной стихией газета. Лежит столь одиноко под нещадным потоком еще холодных небесных слез, лежит, теряя под равнодушными каплями страшный смысл своих полуразмытых строк. Строк откровенной лжи, в которую все обязаны безоговорочно поверить.

«Дьявол в маске – Призрак Оперы находится в розыске. Нет сомнений в том, что именно он является виновником ужасающего пожара в своем прибежище – Королевской Академии Музыки, больше известной парижанам как Опера Гарнье. Мы верим, что, наконец, справедливость восторжествует, и фанатичный убийца будет найден…»

И никто не видит этой полууничтоженной газеты, смиренно лежащей на чугунных прутьях обычной городской лавочки.

Ведь все пока равнодушны, находясь во власти этого апрельского дождя.

Но солнце вернется.

И понятие «пока» исчезнет.

========== Семнадцатая глава ==========

Размеренное дыхание Эрика, задремавшего в бережных объятиях Кристины, успокаивает её, вверяет ей такое сладкое, ласкающее ощущение счастья, медленно заполняющего её изнутри.

Она аккуратно перебирает его тонкие, местами сожженные беспощадным пламенем волосы, глядя на него с нескрываемыми трепетом и теплом. В это редкое мгновение, когда его необыкновенное лицо не искажено гримасой боли или злости, он кажется ей невероятно красивым с этими острыми чертами, мужественными шрамами, несмотря на то, что всех остальных это так сильно пугало.

Неторопливо приблизившись к Эрику, она оставляет на его губах легкий поцелуй, невольно замечая то важное, что кошмары не истязают его в этот чудесный дневной сон, напротив, его лицо освещено такой мягкой, едва заметной улыбкой. Кристина словно становится верным Ангелом Хранителем Эрика в пугающих лабиринтах жестокого к нему Морфея, в пугающих кошмарах его затаенного прошлого.

Она уже и сама начинает помаленьку проваливаться в сон, убаюканная гулким стуком столь сильно любящего сердца Эрика, обласканная его бессознательными объятиями, когда в дверь раздается робкий стук.

Девушка невольно вздрагивает от неожиданности и тотчас смотрит рассеянным взглядом по сторонам, не понимая, послышался ей этот тихий звук или правда был. Спустя несколько секунд он повторяется.

Чуть нахмурившись, Кристина аккуратно перекладывает спящего Эрика со своих колен на мягкую подушку кровати и поднимается на затекшие ноги, выпрямляясь в спине. Тихонько пройдя к небольшому окну, она бросает быстрый взгляд на улицу и замечает у двери их дома совсем юного парнишку, держащего в продрогших от холодного ветра руках какой-то конверт.

Облегченно выдохнув, Кристина, всё-таки покидает уютную спальню и, пройдя в гостиную, поворачивает в замке ключ, чтобы отворить позднему гостю дверь и позволить шагнуть в теплое помещение хотя бы ненадолго и немного отогреться. Он благодарно улыбается девушке, едва оказываясь на пороге, и протягивает чуть потрепанный конверт, сдавленно говоря:

– Мадам Жири просила доставить его сюда как можно скорее, простите, я должен был оказаться у Вас ещё утром.

– Да? Так срочно? – Кристина настороженно глядит на мальчишку, но тот только пожимает плечами.