Текст книги "Развод. Будущий бывший муж (СИ)"
Автор книги: Анна Кэтрин Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Глава 32
Карина
После звонка Валеры я немного успокоилась, но следом посыпался ворох сообщений от Тима о том, что «он предатель, я не хочу с ним быть, я лучше уеду». Я не понимала, куда он собирается уехать, но мне было отчаянно больно за своего ребёнка.
– Тим, пожалуйста, успокойся, я скоро вернусь, и все будет нормально, – шептала я сыну в трубку.
– Мам, ты не понимаешь, он – чудовище, я его ненавижу…
– Тим, я тебя умоляю, пожалуйста, не надо так…
– А как надо, как? – голос у сына был на грани истерики. Я понимала, что он разбит, он подавлен, он унижен. Но на данный момент я не могла ничего поделать.
– Прошу тебя, не предпринимай пока ничего, зайка мой, – тихо попросила я, сжимая себя в комок. Голос Тима больше не дрожал, он стал порыкивать, но вместе с тем вынужденно, чтобы только не расстраивать меня, он признался.
– Я постараюсь.
После звонка сына вся благостная тишина в голове растаяла, нервы снова были натянуты, и я старалась убедить себя, что мне просто кажется, будто бы у меня болел живот, но по факту мне это не казалось. Я не знала, что происходило со мной и была ли это психосоматика или навязчивое состояние, но в какой-то момент я поняла, что мне отчаянно страшно.
Я не знала, как выкручиваться с тремя детьми, я не представляла себе вообще жизни без мужа. Это было чем-то за гранью реальности, по той простой причине, что я себя убеждала и Валера это каждый раз подчёркивал, что я создана для семьи. Вот выяснилось, я создана для семьи, чтобы в этой семье, от такой клуши как я, муж, гулял по всяким профурсеткам.
Ближе к полуночи я поняла, что успокоительное все-таки разбежалось по крови. Меня стало нещадно клонить в сон, я лежала на боку лицом к окну и прижимала к себе край одеяла.
Где-то на грани сна, в тот момент, когда точно невозможно понять спишь ты или ещё нет, когда обычно кажется, как будто бы ты куда-то падаешь, вот именно в этот момент мне послышались его тяжёлые шаги.
Мне казалось, я бредила, и в этом бреду вместе с шагами скрипнула дверь палаты. Сырой ночной воздух принёс его запах, и я со всей силы зажмурила глаза: отказывалась верить в происходящее. А потом я ощутила, как койка прогнулась, и ещё раз, и горячее тело за спиной вдруг окутало меня в себя.
Я убеждала, что это действительно сон, и во сне я могу в последний раз ощутить тепло его кожи, но даже во сне мне было больно от его слов.
– Девочка моя, девочка моя маленькая, что же я натворил…
Я не хотела, чтобы он понял, что я не сплю. Я сама не хотела подтверждать, что я проснулась, и поэтому стараясь дышать ровно, я сжималась и слушала, что он говорил.
– Не надо было так поступать. Надо было просто прийти и сказать о том, что мне тебя не хватает. Не надо было вообще считать себя всесильным по той простой причине, что каждый сильный мужчина всегда понимает, что за его спиной стоит сильная женщина, а я посчитал, что у меня, наоборот, за спиной – слабая девочка, которая все проглотит.
От этих слов было больно и зло одновременно. Хотелось развернуться и зарычать на мужа, чтобы он понял, что он был не только не прав в отношении того, что за его спиной стоит слабая девочка, но даже в том, что и сильная не заслуживала никогда предательства.
– Если бы я знал, что так все обернётся, я бы в тот же вечер, не испытывая на прочность, не пытаясь донести до тебя, что мне тяжело, просто бы упал на колени и вымаливал прощения. Но я был очень зол из-за того, что построенный мой мир рухнул и оказался совсем не таким. Девочка моя любимая, родная, как же я мог так с тобой поступить?
Валера тяжело дышал, его дыхание постоянно касалось моей шеи. Мне казалось, что в какой-то момент я не выдержу и дёрнусь, отпряну от него, скачусь с кровати и закричу, но меня словно парализовало.
С кем он детей оставил?
Этот вопрос, как набат звучал у меня в голове, но потом, успокоившись, я поняла, что вполне возможно, он позвонил моей матери или своей. Не зря же они так обрывали телефон.
– Мне надо было сразу признаться, что ничего у меня ни с кем не было, кроме тебя, но я же хотел поиграть в мачо. Я же думал, что у нас все так крепко, что даже моё поведение это не сможет изменить. Но я не представлял, насколько ты храбрая, сильная, девочка моя. И теперь мне остаётся только гадать, сколько слез за моё свинство ты пролила ночами, теперь мне остаётся только уповать на великодушие. На то, что ты когда-нибудь сможешь простить меня и понять, что муж у тебя дурак. Дурак, который не захотел признаваться в том, что у него ничего не было, хотел выглядеть альфа-самцом.
Я не могла его слушать, мне казалось, что нервы сдадут, я развернусь и начну его душить, но, вопреки всему, моё тело словно застыло, и я, тихонько дыша, ощутила очень странное, очень непонятное и очень говорящее чувство.
Боль внизу живота ушла, как только он положил свою ладонь туда.
Глава 33
Карина
Он был со мной до самого утра, он прижимал меня к себе, обнимал, и он рассказывал мне о том, что было раньше, о том, что было у нас с ним, и в такие моменты моё сердце заходилось каким-то судорожным, нервным бегом, то ли старалось сбежать от него, то ли торопилось к нему, непонятно.
Я просто осознавала, что так, как раньше мы уже не будем, а по-новому ещё не умеем.
Когда в окне медленно забрезжил рассвет, я поняла, что я больше не могу. Я начала шевелиться. Я пыталась привстать, но, видимо, это стало сигналом для Валеры, и он, мягко убрав с меня руки, сел на койке и тяжело вздохнул. Он не понял, что я спала и просыпалась каждый раз, когда ощущала его шёпот, и сейчас я просто смежила веки, решила сделать вид, будто бы ничего не было, не было этой ночи, напитанной старыми воспоминаниями, которые Валера, как старый часовщик, вытаскивал из шкатулки памяти.
Из-под полуприкрытых ресниц я наблюдала за тем, как Валера встал, медленно прошёлся до сумки с вещами, которые мне привёз, потёр глаза, запустил пальцы в волосы и тяжело вздохнул, приподняв лицо к потолку. Он покачал головой, дёрнул рукой, посмотрел на время. И, бросив на меня задумчивый взгляд, все-таки снова шагнул кровати, провёл пальцами мне по волосам и наклонился, невесомо задел висок губами. Его шаги стали удаляться, а потом закрылась дверь палаты.
Я поняла, что осталась одна. И это оставшееся время до утреннего визита врача я провела в какой-то непонятной дрёме, во сне, либо в бреду, где слова мужа обретали физическую оболочку, где я видела, как мы один раз поехали на горнолыжный курорт и где Тим встал на лыжи. Он был ещё маленьким, по-моему, ему было четыре или пять, но уже тогда Валера его поставил и на лыжи, и на коньки. Он всегда говорил, что мальчикам необходим спорт, потому что спорт – это дисциплина. Мы пробовали хоккей, мы пробовали футбол, но Тим остановился на теннисе. Откатывая воспоминание назад, сейчас я видела, что для Валеры это действительно было важно и не понимала, как это важное стало таким ненужным сейчас.
В начале девятого утра пришёл доктор, померил мне давление, пощупал пульс, назначил ещё одно узи в обед. Ну и то, скорее всего, из-за того, что я его просто допекла тем, что у меня болел низ живота. Я не понимала, делала ли я правильно, что говорила об этих болях, или совершала ошибку, потому что потом, если я приму решение не в пользу беременности, все это окажется ненужным и терять то, что пыталась спасти – вдвойне тяжелее. Я не знала, как я поступлю дальше, сейчас был период, как это пишется в художественной литературе…
Время дождей.
Когда мир замирает и становится ничего непонятно. Что нас ждёт завтра – наводнение, либо солнце поутру, что случится через неделю, понадобятся ли резиновые сапоги и большие зонты вместе с дождевиками, либо мы сможем выйти из этого затяжного ливня почти сухими?
Вот это время замершее, оно сейчас было у меня, такой нелепый шанс взять у судьбы отсрочку.
После узи, на котором было отчётливо видно, что ничего плохого не происходило со мной, я разревелась прямо в палате.
Я не хотела затягивать время дождей. Но и решение принять я не могла. Мне надо было элементарно оказаться дома, открыть свои ежедневники, посмотреть все, встретиться с юристами, все-таки, может быть, поговорить с матерью. Чтобы хотя бы приблизительно знать, что меня будет ждать с тремя детьми. В четыре часа дверь палаты приоткрылась, и я увидела недовольного Тима, который поджимал губы и исподлобья наблюдал за мной.
– Привет, малыш, – тихо прошептала я.
– Привет, мама, – выдохнул тяжело Тим и открыл дверь. У него под рукой проскользнула Лидочка и попыталась сразу с разбега прыгнуть мне на койку, но у неё не получилось, и я, наклонившись, подтянула дочь к себе. Она упёрлась коленями в кровать и обняла меня за шею.
– Ма, мы так скучали. Папа совсем не умеет готовить. Он вчера взял пиццу, она была вкусная, но папа не умеет готовить.
Тим выдохнул и поджал губы на эту реплику сестрёнки, медленно прошёл в палату и закрыл за собой дверь.
– Ты как мам? – спросил он сдержанно, но я понимала, что он пытался хотя бы приблизительно понять, что происходило.
– Я не знаю, – честно ответила я ему. За столько лет я привыкла общаться с ним, как со взрослым. Тим был тем ребёнком, который сразу начал разговаривать правильно, у него не было вот этого кися, кися, гай вместо дай. Тим сразу начал разговаривать правильно, по той простой причине, что я никогда не сюсюкала с ним и не подменяла никакие слова тождественными, мягко звучащими синонимами из детского лексикона. И сейчас мне сын платил тем же. Он не подменял мнимую заботу сочувствующими речами, он принимал мои ответы точно так же, как принимал их в детстве, когда я объясняла ему, что картофель – это не кафоель, а именно картофель. Из-за этого он знал, что если я сказала, что не знаю, значит, я реально не знаю, и его такой ответ вполне удовлетворил, хоть и не порадовал.
Сын сел в кресло и упёр локти в колени.
– Кто вас привёз? – спросила я. Тим закатил глаза и протянул:
– Бабуля… Сейчас поднимется, тащит с собой термохолодильник. Папа действительно не умеет готовить, но она ночью приехала с дедом и до утра готовила, потом нас кормила, потом тренировка. Вот только освободились. Ну я ж не думал, что она потащит за собой скатерть самобранку.
– Мам, ну ты не переживай, там все вкусное, там не пицца, – добавила Лидочка и села рядом со мной.
Я закатила глаза, понимая, что приехала свекровь, с которой у меня были чудесные отношения, и которой я никогда не нравилась.
Она не говорила, что я была в чем-то не права. Она не предъявляла мне за то, что я отобрала у неё сыночку-кровиночку. Нет. Просто я всегда чувствовала, что что-то между нами было не так, что я не устраивала мать Валерия, как супруга, как невестка, как мать. И сейчас эта конфронтация, вероятнее всего, могла затянуться очень надолго, но я её не хотела, поэтому, тяжело вздохнув, я только открыла рот, чтобы предположить, что лучше бы бабуля просто передала обед, как дверь распахнулась, и в проёме показалась свекровь.
Она обвела нас взглядом и покачала головой.
– Тимофей, мальчик мой, – строго произнесла она, – я здесь видела внизу магазин. Ты бы не мог с Лидочкой сходить, кое-что купить маме по списку?
Тим закатил глаза, понимая, что это просто предлог, а я спрятала и опустила взгляд, потому что не хотела ничего обсуждать.
Глава 34
Я покачала головой и попросила:
– Мам, не надо…
– Карина, мне нужно, чтобы Тимофей с Лидой сходили и купили кое-какие вещи, очень тебе необходимые. Сейчас, – надавила на меня свекровь. Я вздохнула, перевела взгляд на сына, мысленно попросила его, чтобы они ненадолго отлучились. Я понимала, если свекровь что-то хочет, она это все равно сделает, и сделает это она, скорее всего так, что остальным не понравится.
– Хорошо, – выдохнул злой Тим и шагнул к кровати, вытянул руки, подхватил Лиду и, пройдя мимо бабушки, покачал головой. – Ну вот, блин, бабуль, как обычно, – зло процедил сын.
Свекровь проследила за Тимом с недовольным прищуром, а потом развернулась ко мне, сделала шаг в палату, закрыла дверь, прошла к маленькому столику, поставила на него термосумку.
– Так вот, здесь я приготовила плов, а здесь – обычный куриный бульон с зеленью, печь ничего не стала, ты все равно ничего такое не ешь, поэтому суп и плов, чтобы поела!
– Спасибо огромное, – сухо произнесла я и, откинув плед, встала с кровати. Свекровь поджала губы и протянула.
– Да усядься уже наконец-таки, – тяжело вздохнула она, – не нагнетай и без того нагнетённую обстановку, сиди.
Но я не послушалась и медленно прошла к окну, опёрлась боком о подоконник и сложила руки на груди, запахивая свой персиковый халат.
– Что молчишь, что смотришь на меня волчицей? – нервно выдала свекровь и хлопнула себя по груди, стряхивая невидимые никому соринки. – Сейчас молчишь. А когда я говорила, что, выходя замуж за моего сына, надо все время быть начеку, общалась со мной, рассказывала: мама, вы не понимаете, мама, Валера очень хороший. Ну, хорошо тебе сейчас?
Я зажала переносицу пальцами и вздохнула.
– И ладно бы это все было тихо, мирно, так нет же, третьим беременна.
Свекровь дошла до кресла и плюхнулась в него, тяжело задышала.
– Скажи, пожалуйста, вот чего сейчас, мам, ты добиваешься. Просто объясни мне.
Я посмотрела на свекровь и застыла, ожидая ответа, но поскольку она молчала, я предположила:
– Ты хочешь услышать от меня, что да, мам, ты права, Валера тяжёлый человек, Валера, настолько тяжёлый человек, что после пятнадцати лет решил немножко перекроить свою жизнь и маленький адюльтер стал отправной точкой к этому?
Я, видимо, сказала лишнего, потому что у свекрови дрогнули губы, а с лица сошла вся краска. Она приоткрыла рот и дотронулась кончиками пальцев до губ.
– Он не сказал, – заключила я. – Он вам не сказал из-за чего все произошло. Он не сказал, что это его любовница въехала в зад моей машины. Он не сказал, что за пару дней до появления его любовницы в моей жизни я узнала, что беременна.
Мне очень сильно хотелось расплакаться, затопать ногами. Я понимала, что это какая-то неправильная реакция, больше похожая на паническую атаку, что у меня даже пальцы леденели от всего происходящего.
Я не понимала, почему он соврал своей матери, почему он не сказал всю правду, хотел остаться перед ней в каком-то выгодном свете, или что? Или он посчитал, что гонцов с дурными вестями никто не любит и оставил, как обычно, дипломатию мне.
– А знаешь что, Карина? – вдруг нервно, зло выдала свекровь. – Я тебя предупреждала, вот сколько лет вы живёте вместе и вот на протяжении стольких лет я тебе все пытаюсь иносказательно донести, за кем ты замужем.
– О чем ты, мам? – тяжело вздохнула я, запрокидывая лицо к потолку, чтобы слезы не катились по щекам, потому что, на мой взгляд, это выглядело совсем унизительно: реветь перед свекровью из-за того, что у неё сын – кобель.
– А я о том, что когда я у тебя детей на все выходные забирала, надо было не полы дравить и чашки по размерам расставлять, а за собой ухаживать.
Какой-то болезненный укол дотронулся сердца, и я ощутила что-то наподобие стыда.
– Ты сейчас издеваешься? У меня было трое людей и каждый со своим характером. В эти выходные, когда ты забирала детей, я, можно сказать, просто жить начинала, когда ходила и дравила эти полы, потому что я понимала, что хоть сейчас от меня ничего не зависит. Хоть так я могу выдохнуть.
– Дак ты не так должна была выдыхать, Карин, – рявкнула на меня свекровь. – Ты не так должна была отдыхать. Ты должна была собираться, уходить из квартиры, садиться в каком-нибудь спа, чтобы тебя приводили в порядок. Ты должна была ехать на свои развлечения с подружками. Ты должна была ходить на концерты, в театры, но вместо этого ты предпочитала отдыхать исключительно в стенах дома и делая домашние дела, и когда он приходил домой, его встречала не довольная, радостная жёнушка, а его встречала затраханная лошадь. Поэтому да, Карин, когда я забирала у тебя детей, надо было пользоваться моментом, а не обрастать кучей ненужного посудного хлама, кучей никому не обосравшихся десертов, потому что все ты это прекрасно могла делегировать. Ты это все могла скооперировать иначе и посвятить жизнь себе, а не быть домашней курицей.
Последние слова свекровь сказала так резко и так зло, что я вся вздрогнула. Она привстала с кресла, и я поняла, что вот сейчас мы находились в какой-то страшной конфронтации, и то, что свекровь скрывала все эти года своё мнение обо мне, она наконец-то сейчас смогла высказать.
И хотя бы за это я сейчас ей была благодарна.
– Спасибо, мам. Спасибо, что спустя пятнадцать лет ты наконец-таки мне не иносказательно донесла весь смысл своей заботы о моих детях.
– Какая же ты противная, – вдруг выдала свекровь и сощурила глаза. Я туго сглотнула. Не понимала, к чему она это ляпнула. – Ты вот всегда такая противная была. И вот ты знаешь, вот как бы я тебя не любила, как бы я не любила выбор своего сына, который специально, заметь, Карина, он специально выбрал такую тебя, потому что понимал, что он хочет от семьи и от брака. У него была другая модель в нашей семье. Он видел, что женщина может работать. Он прекрасно видел, что женщина имеет право на голос. И, поверь, он в свои восемнадцать лет уже понимал, что ему такая жена не нужна. Ему нужна полная противоположность. Потому что на момент восемнадцатилетия, когда он ещё был не сформированным, скажем так, мужчиной в плане состоятельности какой-то финансовой, он понимал, что проще взять спокойную и адекватную, чем все время находиться в состоянии соперничества, чем все время драться за ветку первенства! Он таким образом себе будущее прокладывал, выбирая в жены такую, как ты. Он за счёт тебя построил свою карьеру. Он за счёт тебя добился успеха. Тогда он это все понял, а сейчас ему чего-то нового захотелось, может быть потому, что на протяжении всех пятнадцати лет у него оказалась домашняя курица вместо жены рядом?
– Прекрати, пожалуйста…
– Да что прекратить? Господи, Карин, да ты меня с самого первого дня доводила своим чистоплюйством, – зло выдала свекровь. Она шагнула ко мне, перехватила меня за запястье и тряхнула мои руки, чтобы я наконец-таки посмотрела ей в глаза. – Карин, да очнись ты хоть сейчас.
– Да что я тебе, мам, сделала такого?
– Да ничего ты мне не сделала. Ты просто не такая, как я. И реально к тебе страшно приходить в гости, потому что сколько бы раз я не приходила, сколько бы раз я не смотрела на все полки, на все столы, у меня было такое чувство, что я нахожусь в операционной.
А у меня все время было чувство, что она приходила и чуть ли не пальцем проводила по всем столешницам и поверхностям, выясняя, где я оставила пыль, поэтому каждый раз перед её приходом, я нервно и истерично все намывала и полировала, чтобы она только не подумала о том, что её сын сделал плохой выбор и взял в жены какую-то грязнулю. Я очень боялась, что меня будет осуждать свекровь за то, что я недостаточно хорошо слежу за ее сыном.
– И вот пока ты вот этим всем своим занималась, ты профукала своего мужа. И не надо сейчас строить оскорбленную невинность и говорить, что в измене виноват он. Нет, Карин, в вашей измене виноваты вы оба!
Глава 35
Я пристально смотрела в глаза свекрови и жутко хотела закричать так громко, чтобы затряслись стекла, и следом они чтобы полопались.
– Я все понимаю, – медленно произнесла я, дёргая руки на себя. Но свекровь не отпустила, она продолжала держать меня за запястья и пристально смотрела мне в лицо. Так, словно бы выжидала момент, когда ещё вывалить на меня какую-нибудь правду мифическую, только что состряпанную философию о моём браке. – Я понимаю, что он твой сын и будучи сама матерью, я понимаю, что за Тима я тоже буду стоять горой, как бы мой ребёнок не поступил. Я всегда буду говорить, что он ни в чем не виноват, что это все остальные плохие, а Тим у меня один хороший, я понимаю, мам, тебя. Я понимаю, что иначе ты сейчас не можешь сказать, по той простой причине, что он твой сын, и это ничего не отменит. Но и открыто осуждать меня в том, что я где-то совершила ошибку в браке, тоже не надо. Мы не на конкурсе, я не требую никаких оценок от тебя, от своей матери, от соседей, от друзей. Ну, если ты с высоты своего возраста видела, что я люто косячу в браке, ты же могла сказать об этом раньше, а не дожидаться того, что все это будет высказано в момент нашего брачного кризиса. Ты же понимала это, так почему ты пятнадцать лет молчала?
– А сейчас… – сказала свекровь и тяжело задышала. У неё дрогнули ресницы, она опустила глаза. Я не хотела причинять какую-то боль матери моего мужа, брак с которым я не могу назвать плохим. Он был тяжёлым, весёлым, грустным, но брак с Валерой не был плохим. Я не испытывала никогда какой-то лютой, всепоглощающей ненависти к его родственникам.
– У меня просто, мам, создалось впечатление, что ты ждала этого момента, чтобы прийти и сказать «а я говорила», хотя ты не говорила, просто чтобы подчеркнуть разницу того, что кто-то поступал неправильно, вопреки твоей воле. И сейчас ты дождалась кульминации и можешь попенять на это. То есть ты могла взять ответственность за разговор со мной десять лет назад, двенадцать лет назад, но вместо этого ты не взяла ответственность, а когда наступили последствия, пришла высказывать мне все так, как будто бы груз на твоих плечах все это время лежал, хотя по факту – нет.
– Вы такие сейчас все модные: ответственность, груз, последствия, – дрогнувшим голосом сказала свекровь. Она разжала пальцы и выпустила из рук мои запястья. – Это, конечно, хорошо. Только вот если бы я пришла и сказала, я бы стала тем человеком, который разрушил твоё зефирное счастье, а потом пришёл бы он ко мне и сказал, чтобы я больше не смела приближаться к его семье, потому что он сам знает, как правильнее. Так скажи мне сейчас, пожалуйста, когда Тим приведёт к тебе жену, ты посмеешь что-то сказать плохое про неё или будешь глотать все?
Я тяжело вздохнула, отвела глаза, уставилась за окно, а в этот момент дверь палаты открылась, и Тимофей вместе с Лидой на руках зашёл внутрь.
– Ну, я все купил, – тяжело сказал сын и бросил пакет на кровать. – Может быть мы можем все-таки пообщаться вместо того, чтобы носиться по больнице только ради того, чтобы вы поговорили прямолинейно и без прикрас? – спросил Тимофей и спустил Лиду с рук. Она обняла его за талию и уткнулась носом в живот. Тим запустил пальцы Лидии в волосы и потрепал их.
Свекровь первая отмерла и кивнула, прошла, села в кресло, и начался ворох каких-то ненужных вопросов о том, как я себя чувствую, когда меня выписывают, и все такое.
Ближе к шести вечера Тим засобирался домой и расхныкавшуюся Лиду пришлось уводить чуть ли не со скандалом. Она требовала, чтобы я оставила её в больнице вместе с собой. Тим, конечно, тоже хотел этого, но мужественно молчал. Когда я обняла его, поцеловала в щеку, он прошипел:
– Очень хочу, чтобы ты поскорее выздоровела и вернулась домой. Я очень скучаю, мам.
Скупые острые слова прозвучали для меня как крик о помощи. Сыну тяжело было находиться сейчас с отцом. Мне кажется, он испытывал какую-то лютую горечь от того, что все так сложилось и как старшему ребёнку, как первому ребёнку, ему была свойственна ответственность, о которой так громко говорила свекровь.
Маленький, заботливый мой сын в свои тринадцать брал ответственность на себя, брал ответственность за семью на свои хрупкие плечи, и этот контраст…
Он вымораживал.
Я сильнее прижал Тима к себе и пообещала:
– Я скоро, на днях, а вообще хотелось бы завтра.
– Ты, главное, только выздоровей, – шепнул Тим и чмокнул меня в щеку. – Лид, ну прекрати, давай не будем ныть, – тяжело сказал он, перехватывая сестрёнку за руку. Лида обняла меня за ногу, и я присела на корточки. Дочка повисла у меня на шее и захныкала в волосы.
– Мам, давай быстрее. Я так боюсь за тебя.
Свекровь мне ничего не сказала уходя, просто демонстративно посмотрела на контейнер с пловом и супом, и я также демонстративно кивнула, выбирая формат общения холодной войны. Хотя я не понимала, за что воевать, у нас не было друг к другу претензий.
В девять вечера в дверь палаты тихо постучали. Валера зашёл и, неуклюже потоптавшись на месте, вздохнул.
– Я тебе кексы привёз из кондитерской.
В его руках была картонная коробка с золотистыми буквами. Я только кивнула и отвела глаза.
– А ещё, Карин, ты знаешь, я… Я, наверное, идиот, что так разговаривал с тобой, но несмотря на всю мою глупость, всю мою жестокость, я не могу представить своей жизни без тебя, без наших детей.
Я обняла себя руками, стараясь не вслушиваться в его слова, и в этот момент Валера поставил коробку с кексами на столик, а сам шагнул ко мне, присел на корточки возле койки и вытащил из заднего кармана плоскую небольшую коробку размером со смартфон.
И открыл её.
Там я увидела нечто очень неправильное для мужчины.
– Помнишь, ты плакала, что пинетки, которые вязала моя мама, одна куда-то делась и так и не нашлась. Это первые пинетки Тима, когда он… мы только его забрали с роддома. Вот она не нашлась. Ну я подумал то, что вторую я тогда могу забрать. А вот это, помнишь, в мае у Лиды выпал первый зубик. Я, конечно, монетку ей положил под подушку, типа такая бородатая зубная фея, а зуб упёр. А потом, помнишь, на третью годовщину я тебе подарил подвеску жемчужную, но через пару лет у неё сломался карабин, который держал жемчуг на цепочке, и ты очень переживала, что все сломалось, все испортилось. Я тогда пообещал, что обязательно найду способ починить, но тогда тоже забрал у тебя эту подвеску. Так и не починил.
В коробке лежали какие-то маленькие записки. Потом я увидела, что там была крохотная бирка с роддома Тима. Магнитик, который я в какой-то мастерской делала для дома, он был косой, кривой, как на кляксу похожий, но я была беременна Лидой и пыталась разнообразить свой досуг.
Я подняла глаза на мужа, он все это хранил.
У него была своя коробка памяти.
– Так зачем ты тогда, Валер, зачем ты вот это все променял?
