Текст книги "100 дней после развода (СИ)"

Автор книги: Анна Кэтрин Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 42

Полина.

Я стояла, слушала такую жаркую, такую, как будто бы безумно честную речь Руслана и могла сказать только одно.

– Не верю. – Выдохнула я. И поняла, что по лёгким прошёлся огненный воздух, какой-то такой смешанный, с жаром костра.

– Ну что мне перед тобой на распятии клясться? – Растерянно произнёс Руслан и тяжело вздохнул. Сделал шаг, обошёл кровать, упёрся руками в подоконник.

Спина широкая, обтянутая тёмной рубашкой поло. И пряди серебристой седины в волосах.

– Я просто не знаю, блин, что ещё сделать. Поклясться могу, на коленях стоять могу. Прощения просить могу, хотя реально, блять, не понимаю. Я по факту Полин много что могу для того, чтобы семья не развалилась. Только тебе это надо? Или я здесь просто как клоун сейчас танцую перед тобой.

В душе заскреблись кошки, противно разевая пасть, замяукали.

Я тяжело задышала, стараясь абстрагироваться от его тихого, усталого голоса.

Он словно мне из сердца искры высекал.

– Ты скажешь, что сделать, я сделаю. Цветочек аленький, хочешь, найду?

– Я тебе не верю, Руслан. И, может быть, не в измене дело, а в предательстве, которое длилось три месяца.

– А что я должен был делать эти три месяца, ходить, пороги обивать?

– Нищенские алименты, которых даже на няньку не хватало. – Выдохнула я и закусила нижнюю губу.

– Ты серьёзно думаешь, что мне вообще было какое-то дело до того, что ты там прописала в бумагах? Ты же сидела в зале суда. Нам нужен развод. Нам нужен развод. Я вообще не заглядывал в то, что было написано. Я психанул, рявкнул о том, что что-то элементарное напишите там. Потому что я думал, что ты не рискнёшь. Потому что мне казалось, что все это фарс. Мы с тобой сейчас такие придём, разосравшиеся в зал суда, посмотрим друг на друга, блять, развернёмся и пойдём мириться. Я явно не рассчитывал на то, что три месяца я буду шариться по гостиницам и не знать, как подойти к собственной семье. И ладно бы мне надо было восстанавливать своё имя перед тобой. Нет, я перед детьми урод. Я не думал, что ты будешь с такой маниакальностью добиваться этого чёртова развода. И тем более, я об этом не думал, когда орал в кабинете главврача, чтобы твоего отца прооперировали быстрее. Мне совсем было не до этого. Мне явно было не до того, что там в бумагах написано. У меня на одной чаше весов твой отец, на другой чаше весов какой-то развод, да, в жопу развод. Потому что я прекрасно знал, если твой отец не встанет, то это будет на моей совести, потому что по определению в разводе всегда виноват мужик. Я прекрасно знал, что если с твоим отцом случится что-то непоправимое, я к тебе никак не подойду. Вот это уже точно будет конец. Я прекрасно знал, что с твоим отцом, который стал и мне отцом, если что-то случится, я, блять, тебе сам этого не прощу. Потому что это твой отец на даче качели моим детям ставил, потому что это твой отец песочницу притараканил на участок, чтобы Анька сидела куличики лепила. Это твой отец завёл грёбаный аквариум, потому что Тимуру очень хотелось наблюдать за рыбками. Твой отец, который стал и моим отцом. Ты серьёзно считаешь, что мне было дело до того, что там написано в бумагах? Нет!

Руслан выдохнул зло агрессивно и зажал пальцами глаза.

– Явно мне было не до того, что написано в бумагах развод, когда у меня жопа, блять, горела с контрактом, потому что я понимал, что сегодня я не заработаю, сегодня я влечу на неустойку, а завтра моей семье негде будет жить. И жрать нечего моей семье тоже будет. Не надо мне говорить, что я там что-то не досмотрел, раз ты заварила кашу с разводом, надо было её вести до конца, надо было трясти по полной. Я все равно не глядя все подписывал.

– А мне почему-то до последнего казалось, что это мне подсунули документы, чтобы подписать, – хрипло произнесла я и постаралась успокоиться, чтобы эмоции не выливались через край, как это было у Руслана.

Шмыгнула носом.

– Я сказал юристу сделать договор и все. Я в него даже не заглянул перед тем, как зайти в зал суда. А ты куда смотрела, если там маленькая сумма написана? Мне явно было не до этого. Я не собирался разводиться. Для меня это было просто показателем того, что ты сильно обижена. Писец, как сильно обижена, Полина. Но не так, что я действительно верил в то, что, заходя в кабинет, в зал заседания, я получу развод.

Руслан туго сглотнул, дотронулся пальцами щетины, потом завёл руку за голову и сдавил шею.

– Я не хотел разводиться, я не изменял тебе. Да, мне было дерьмово. Мне было очень тяжело. Я не представлял, что происходило с нашим ребёнком. Я не представлял, что происходило с тобой. Я реально, как хреновый балерун, передвигался по дому, чтобы только не раздраконить тебя. Я не собирался никуда уходить. Но мне пришлось уйти, потому что три месяца я только и выслушивал, что я лишний. И за свою обиду я тоже должен попросить прощения. Я не хочу Полин, никакого развода не хочу. Не хочу вот так вот приходить урывками видеться с детьми, которые даже со мной не могут разговаривать, не хочу только по воспоминаниям в телефоне видеть Матвея. Это не для меня. Я когда впрягался в эту историю не такого финала ожидал. Я, если уж выбрал то один раз и навсегда. Если бы хотел гулять, сразу бы гулял после армии, гулял бы первый год брака. Хотел бы гулять, перетрахал полгорода, а не прицельно выбирал учительницу Аньки.

Руслан убрал руку с шеи, запрокинул лицо к потолку.

А я растерянно развела руки, не зная, что сказать…

Что я должна была сказать?

Глава 43

Руслан уехал, так и ничего не добившись от меня, скажу больше, мы оказались ещё дальше друг от друга. Если до этого разговора я была при своей правде, то после него у меня внутри поселилось какое-то противное, жгучее чувство беспомощности перед всем абсолютно.

Перед детьми, перед родителями, да, черт возьми, даже перед той нянькой, которая сбежала, как только Руслан ушёл, и я не знала, что с этим всепоглощающим гадским чувством делать.

Лариса Анатольевна укачивала Матвея, напевая ему песенку в детской. Я тихонько зашла, просочилась внутрь, потому что по определению я сейчас не могла иначе передвигаться, я могла просачиваться, шмыгать и так далее.

– Давайте я его укачаю, – предложила я, и Лариса Анатольевна, наклонившись ко мне, передала сына на руки, я села в кресло качалку, откинулась, положила Матвея себе на грудь, а он, сонно взмахнув ручками, поймал мой хвост и прижал к себе.

Тихая песня звучала у меня в голове, и я почему-то невольно стала её напевать, а Лариса Анатольевна просто стояла у меня сбоку и смотрела за всем за этим.

– У меня была подруга, – тихо начала Лариса Анатольевна, вплетаясь и подстраиваясь под мой тембр.

Я перевела на неё заинтересованный взгляд.

– Мы всегда про них говорили, про неё и про мужа,, что они два сапога пара, они так рано поженились, а тогда ещё время было дурацкое. Ну, один плюс, хоть был, он сразу пошёл работать на завод и от завода им через семь лет уже дали свою квартиру. Сначала они от завода жили в бараке. Потом переехали в малосемейку, и вот потом у них появилась своя трехкомнатная квартира на пятом этаже в хрущевке, хорошая такая квартира. И жили они значит. Трое детей родилось, она так плакала, когда третьим забеременела, пошла на аборт. А муж, когда узнал о том, что она поехала аборт делать, а тогда же не так было, что ты приходишь, записываешься, садишься в кресло, и тебе аккуратненько все проводят. Не не не. Тогда не так это было, тогда работал по делам абортов, абортарий в пригороде, в обычных больницах только экстренные аборты делали. Она, значит, туда поехала, в этот пригород, а тогда же такси особо не было, точнее, они были, но по городу разъезжали, а он, когда узнал, ломанулся за ней, кричать начал, ещё только зайдя в здание. Не смейте мою жену уродовать, не смейте моего ребёнка отбирать. Добежал, значит, до операционной, она там уже лежит, готовится, он залетел. Нет, нет, нет, не смей. И третьего вытащим. Третья родилась дочка. Разница у них с первой дочерью в десять лет была, вот правду говорят папина дочь, самая младшая, он её до шести лет на руках в садик носил. И вот в тот момент подруга моя такая смешна всю жизнь была, вечно что-нибудь отчебучит. И вот тогда моя подруга задумалась что-то он долго пропадает в на заводе, и решила проверить его, кинула в почтовый ящик письмо. Ты мне очень нравишься, я с тобой работаю. Встретимся возле новогодней ёлки, я буду в белых валенках.

Я усмехнулась, покачала головой.

– Он, значит, намарафетился, младшую дочку с собой взял, пошёл. А она его то там с подругой и встречает: ах ты, кобель, да как же ты посмел, валенки белые стоял, выискивал.

Я прикрыла глаза и с трудом удержалась, чтобы не засмеяться.

Матвей, почувствовав, что я расслабилась, быстро задремал и растёкся по мне, как маленькая панда.

– Ну, в общем, они поругались на этой ёлке, домой то пришли, а куда деваться, некуда деваться. Он ей да, прости, да я не собирался. Я ж только посмотреть хотел, кто такая, да что она в семью лезет. В общем, вот у них такие вот ситуации случались. А потом он умер. Ей было не так много, чуть больше пятидесяти. Он умер, а она сидит спустя несколько лет и говорит: знаешь, Ларис, лучше пусть гуляка, лучше пусть вредина, но зато живой со мной.

Повисла нелёгкая пауза, и я поняла, для чего рассказывала все это Лариса Анатольевна.

– Ну неужели вы считаете, что я не права?

– Правы, – сказала няня и сделала шаг назад, вытащила из корзины детские вещи, которые надо было перестирать, повесила их на локоть. – И он тоже прав. Ну вот и все, это большая всеобщая правда.

Лариса Анатольевна ушла из комнаты, а я осталась сидеть и баюкать Матвея. Через полчаса уложила сына в кроватку и медленно вышла из спальни.

Аня тихо вернулась с прогулки. Тимур выглянул встретить её и, подмигнув, предложил за попкорном посмотреть новинку, дочка согласилась.

Весь вечер я была не в своей тарелке.

Чувствовалось как будто бы что-то важное я уже потеряла. И если хотя бы на секунду представить, что ситуация с моей стороны была не такой однозначной, то тогда выходило, что просто два дурака, которые не могут найти общий язык…

Так что тогда их двадцать лет держало вместе?

Непонятно.

Ну и опять-таки Руслан, конечно, себе много чего лишнего позволил, особенно в больнице, когда рычал на меня о том, что избалованная я, а кто баловал-то? Как будто дядька какой-то! Сам и баловал! Когда первые деньги стали появляться такие значительные, уже, я все экономить ещё по привычке пыталась, а он так лихо расправлял плечи и говорил:

– Полька не отказывай себе ни в чем.

Помнила, как первый раз повёз меня в Москву. Это уже было после рождения Тимура. И ладно бы он просто меня повёз в Москву. Нет, он завёл меня в цум. Сам баловал.

Что претензии-то потом высказывает.

Я тяжело вздохнула и всю ночь провела, как будто бы качаясь на эмоциональных качелях то лучше, то хуже, то лучше, то хуже.

А под утро вообще совесть настолько загрызла, что я, проводив детей на учёбу, заглянула в спальню к Матвею с Ларисой Анатольевной тихо произнесла:

– Мне надо кое-куда съездить.

– Конечно, конечно, Полин, вы за нас не переживайте, у нас все тут схвачено.

Я кивнула, быстро собралась, вышла, вызвала такси. А через полчаса стояла на пороге квартиры моей свекрови.

Глава 44.

– Проходи, проходи, Полин, – сказал свёкор, пропуская меня в квартиру. Со стороны кухни донёсся приглушённый голос матери, и у меня по телу пробежала дрожь.

Я не знала, зачем приехала, не знала, что хотела спросить у неё и вообще, о чем говорить.

Когда свекровь появилась в поле моего зрения, то на её лице застыла маска непонимания.

Я пожала плечами.

– А вы просто столько времени ко мне приезжали без звонка и жаловались, что я не открываю дверь, что я решила сама проверить, а действительно ли это так? Или глупое стечение обстоятельств.

– И что же? – Спросила свекровь, глядя мне в глаза.

– Глупое стечение обстоятельств, – честно призналась я, и свёкр, охнув, сделал несколько шагов назад.

– Ну, девочки, я так понимаю, я здесь лишний?

Свекровь бросила на него короткий беглый взгляд и кивнула, а я переступила с ноги на ногу, не зная, как себя правильно вести.

– Разувайся, чего стоишь, как неродная, – сказала мать Руслана и вздохнула. – Чай будешь с пирожками?

Я хотела качнуть головой, но она, не дослушав и даже не посмотрев на меня, взмахнула рукой и бросила:

– Будешь, конечно. Тощая, как сама смерть, но все туда же.

Находиться в родительской квартире после полугода отсутствия было некомфортно. Заметила вот, например, столешницу поменяли на кухне. А ещё декабрист у свекрови на подоконнике завял.

–Зачем приехала?

– Не знаю, – честно сказала я и пожала плечами, обняла пальцами горячую кружку с чаем, в который свекровь клала слишком много малинового листа. Из-за этого заварка выглядела ненасыщенной, а такой больше зелёной.

– Ну вот и я не знаю, зачем я приезжала. Образумить тебя, сказать, что Руслан не такой, что все не так. что все на самом деле не так плохо, что мальчик мой не мог так поступить. Может, приезжала посмотреть на то, как за несколько месяцев изменился Матвей, на руки его взять. А может быть, да черт его знает, Полин. Семья ведь это такая вещь, которую не выбирают, и родственники их тоже не выбирают, и как бы здесь глупо не звучало, но невестку тоже не выбирают.

Я вздохнула.

– Я думала, я никому не нужна. Он ушёл, и все отвернулись.

– Ну, ты отчасти права. Он ушёл, и все отвернулись, потому что не понимали. Ладно, хорошо, можно понять, что такой вот он плохой. Ну вот чисто как абсурд, можно понять, такой он плохой – изменил. Но тебя понять невозможно было, одна с тремя детьми. Ты ведь даже не пыталась затянуть процесс, не пыталась договориться, ты же, как маленький паровоз, двигала вперёд, и тебе было абсолютно наплевать, что вокруг происходит. А я была несколько раз свидетельницей того, как он пытался тебе звонить. И в отличие от тебя, он хотя бы разговаривал, он пришёл и объяснил, что все не так.

– К вам у него хватило сил дойти и объяснить, а меня он бросил на три месяца с детьми.

– Знаешь, здесь какая ситуация? – Свекровь вздохнула, поставила тарелку с пирожками в центр стола и пододвинула её ко мне, я стянула аккуратно крайний и разорвала его, проверяя, какая начинка – вишня.

Скуксилась.

Нахмурила нос.

Свекровь перегнулась через стол, выхватила у меня бедный пирожок, положила к себе на тарелку и развернула другим краем большое блюдо.

– Здесь, вот здесь, с повидлом, – произнесла она раздражённо. А потом села и продолжила. – Он ко мне приехал и все сказал, он со мной поговорил, потому что я слушать была готова, а когда он звонил тебе в моём присутствии и говорил одумайся, нам надо время, не надо торопиться, Полин, все не так… Ты бросала трубки. Легко говорить с тем, кто готов тебя слушать, но абсолютно тяжело разговаривать с человеком, который себе ваты в уши напихал.

Свекровь тяжело вздохнула и аригубила чай, а я стянула второй пирожок, надорвала его, проверяя действительно ли с повидлом.

Укусила, запила обжигающим чаем, таким, что аж губам было неприятно.

– А кольцо вы решили забрать…

– Ну, тут, извини, кольцо решила забрать, потому что невестка у меня упёртая, как баран, и смысл его тебе оставлять. Я вот уже действительно думаю, может быть, хоть что-то тебя отрезвит, хоть что-то заставит тебя взглянуть на ситуацию иначе. Ну видимо, взглянула.

Последнее прозвучало слишком самодовольно, и я отвела глаза.

– И никому не было три месяца дела до моих детей. – Произнесла я и снова потянулась за чашкой, свекровь вздохнула.

– А ты с этими детьми давала общаться?

– Вы могли всегда позвонить…

– Для чего? Для того, чтобы ты бросала трубки? Или, может быть, для того, чтобы Аня бросала трубки?

– Я с Русланом вчера говорила, сегодня с вами, и вот как-то так выходит, что во всей этой ситуации виновата одна я.

– Нет, Полин, ты не виновата в этой ситуации, и он не виноват в этой ситуации. Виноваты мы, которые дали вам пожениться в восемнадцать лет. Когда по факту, вместо того чтобы взрослеть, вы, как два ребёнка, пошли в загс, расписались, обвенчались, родили ребёнка и ни черта не понимали, что делать дальше. Ни ты, ни он не виноват, виноваты родители. Потому что надо было не давать вам пожениться, чтобы каждый взрослел по отдельности. А вы как были двумя подростками, которые в шестнадцать лет решили, что будут вместе, так и остались. Передо мной сейчас сидит не мать троих детей. И когда я разговариваю со своим сыном, он явно на отца троих детей тоже не тянет. Передо мной по-прежнему два подростка, которые обиделись, сложили руки на груди, надули щеки, развернулись друг к другу спинами. И теперь не знают, как помириться. А помириться надо, потому что голова через двадцать лет начинает немножко варить, трое детей, обратно не запихаешь, да? Так вот, Полин. Никто не виноват в этой ситуации, за исключением родителей, которые решили дать детям жить самостоятельно только что-то и мне, и твоей матери ваша самостоятельность всегда выходила боком.

Я прикусила губы, было неприятно такое выслушивать, и я понимала, к чему сейчас вела свекровь, к тому, что, когда появилась Анютка, все было паскудно, тяжело. Все было не очень правильно. И мы же не с самого начала родили ребёнка, мы жили какое-то время вдвоём, мы понимали, мы оценивали все это, но так как-то вышло, что все равно всегда находились под крылом у родителей, что я, что Руслан.

Я отложила пирожок.

Посмотрела в окно на кухне.

Неприятно было.

Вообще, когда приходится признавать собственную неправоту, это всегда неприятно.

– Прости, пожалуйста, мам. – Тихо прошептала я и шмыгнула носом.

Глава 45

Руслан.

Я вылетел из квартиры, как пробка из взболтанной бутылки шампанского.

Я не знал, что говорить, я не знал, как Полине объяснить, что она с детьми для меня безумно важна. Я не знал ещё. Какими жестами, действиями что-то доказать ей? Мне было больно из-за того, что я все разрушил. Я понимал, что это я разрушил, потому что надо было засунуть свои обиды куда-то подальше, подальше, блин, настолько подальше, чтобы никто не мог расковырять.

А тут вот как вылезало, что один её толчок и эти обиды лезли, лезли из меня, словно фонтан.

Я сел в машину.

Говорят, что чем взрослее ты становишься, тем проще и яснее принимать те или иные решения.

Нихрена, чем старше ты становишься, решения даются ещё с большим трудом, потому что за спиной багаж и у кого какой. У кого-то из знаний и опыта, у кого-то из семьи и детей, у кого-то из разрушенных мостов.

Я тяжело дышал, пока не пришёл в себя, пока звёздочки перед глазами у меня не перестали крутиться, завёл машину.

Грёбаная гостиница. Обрыгла уже. Ещё Беса оставил, ну хотя это даже к лучшему. В гостинице с ним было проблемно, хоть и номер был не самый паршивый, а Бесу все равно не хватало места, и он уже через неделю наделал затяжек на шторах. И администрация мне за это высказывала.

Бесило.

Все бесило.

Я приехал, зашёл в свой номер. Бросил ключи на столик и упал на кровать, не раздеваясь. Отмотать бы все назад, настолько сильно назад, что вот прям к рождению Матвея, сразу бы найти эту милую, понимающую женщину Ларису Анатольевну, которая была как Мэри Поппинс, настолько правильная и к месту, что я даже не представлял, что вообще такие няни существуют. Найти бы её, чтобы сразу все было спокойно. Или вот ещё тот момент, когда ко мне подсела Мария в кафе… Мне бы травануться и блевануть прям там. А ещё лучше вообще не доехать до этого кафе, ногу по пути где-нибудь сломать, шею свернуть.

А вот ещё, может быть, в тот самый момент, когда залетела Полина ко мне в кабинет с обвинениями в том, что я сплю с учительницей нашей дочери, долбануть бы по макету кулаком и заорать, что я тебе не изменяю. И никогда не изменял, и ни с кем я не спал, и сейчас мы будем в этом разбираться.

Да.

Только время назад не отмотать.

Утром я, не выспавшийся и закономерно злой, приехал на работу. Дима меня поздравлял с удачным завершением проекта, овации до сих пор ещё звенели где-то по офису. А я покачал головой. Смотрел нервно на часы, отмеряя минуту до того, как мне надо будет уехать, и в обед сорвался.

Пришлось выяснять, что Полина перевела Аню с Тимуром в другую школу, и мне необходимо было найти её. Не лицей, обычная. Но с английским уклоном, наверное, хорошая.

Я затормозил у ворот и сидел, ждал.

Аня с Тимуром вышли с занятий. Тимур-то, понятно, с детского лагеря, Анька от репетитора.

Меня не увидели, развернулись, пошли в сторону школьного двора, я вышел из машины. И пошёл вдоль забора, там наверняка где-то есть калитка.

Аня с Тимуром остановились на спортивной площадке, где были брусья и прочее. Дочь села на скамейку, а Тимур, бросив ей рюкзак побежал к горке для альпинистов. Я дошёл до угла забора и все-таки увидел калитку. Хорошо, что не лицей. В лицее на всех калитках стоят замки, а здесь просто был крючок, который я поддел и прошёл внутрь. Добрался до спортивной площадки и плюхнулся рядом с Аней на скамейку.

Дочка вздрогнула, бросила на меня косой взгляд:

– А ты что здесь? – Спросила она зло, и я пожал плечами.

– На вас приехал посмотреть.

Аня прикусила губы и развернулась.

– Знаешь, я очень виноват, что ты попала в эту ситуацию.

Дочь фыркнула.

– Я не имел права вообще никак создавать такой конфликт.

Говорить приходилось с трудом, и я сбивался, а потом хлопнул себя по карману рубашки, вытащила оттуда пакет с конфетами, разноцветные Анька любила, а коричневые всегда отдавала мне. А сейчас я открыл пакет, выковырял коричневые сам, а ей передал остальные.

Дочка, помедлив, все же взяла и вздохнула.

– Почему ты мне не рассказала?

Аня не донесла конфету до рта, развернувшись ко мне, насупилась:

– А что бы ты сделал, а тебе вообще было дело до того, что у меня или у Тимура происходит. Вы с мамой носились с Матвеем, как не знаю кто. Да, блин, если честно, вы и с Тимуром носились. Вот детский лагерь, вот учёба, первый класс, все так сложно, вы со всеми носились. А здесь придёт взрослая лошадь и такая, вы знаете, меня там в школе буллят, ну и что? И что бы вы сделали?

– Неужели ты считаешь, что мы бы этого не заметили и замяли?

Аня вздохнула, покачала головой.

– Да, я считаю примерно так. Вам не до меня было, у вас был Матвей, и все, что происходило всегда было сосредоточено вокруг него.

– Ань, ну что это за глупости?

– Да не глупости, пап, не глупости. Так было первый раз, когда родился Тимур, так случилось второй раз, когда родился Матвей. Не глупости. Пап, это просто так происходит всегда со старшим ребёнком, на старшем ребёнке больше ответственности, на старшем ребёнке больше обязанностей и так далее. Я даже сейчас дожидаюсь Тимура с занятий из лагеря, на мне же больше ответственности, я же должна встретить брата.

– Я виноват. – Тихо произнёс я и прикусил нижнюю губу. Она ревновала.

Она ревновала, но прятала свою ревность так глубоко, что никто не видел, и поэтому она не пришла и ничего не сказала, потому что знала, что будет, скорее всего, игнор реакции или ещё что-то.

Но его бы не было.

– Я не знаю, что тебе сказать, Ань, я могу только говорить о том, что я безумно виноват. Если бы я видел все лучше, понимал бы с полуслова, может быть, ничего бы не случилось.

Аня всхлипнула. Отвернулась от меня.

– Я на самом деле хочу все исправить. Очень сильно хочу. Но у меня ничего не получается. Если вдруг как-то ситуация повернётся иначе, может быть, ты захочешь приехать ко мне или просто позвонить. Ты же точно знаешь, что я буду этому рад.

Аня шмыгнула носом, а я, вздохнув, признался:

– В субботу в полдень у меня самолёт в Питер, ты можешь позвонить… Приехать.