Текст книги "Ведьма и столичный инквизитор (СИ)"

Автор книги: Анна Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 31

Теяна

Гримуар лежал передо мной, тяжелый, как грех. Пальцы, все еще дрожа от адреналина и страха, лихорадочно перелистывали страницы. Желтый пергамент шуршал, словно шепча проклятия.

За моей спиной спал Эшфорд. Каждый его выдох был хриплым, затрудненным, будто грудь сдавили тисками. Жар от тела распространялся по комнате, смешиваясь с запахом трав и той сладковато-гнилостной вонью, что теперь казалась невыносимой. Время текло густым, липким медом страха. Каждая секунда – шаг к пропасти.

И вот она. Страница. Более темная, словно пропитанная тенью. Знак паука в углах. Заголовок, выведенный угловатым почерком. Даже не знаю, кто составлял эту книгу. Судя по тому, что почерк на разных страницах разные, это была не одна ведьма, а целое их поколение. Мне гримуар достался от моей приемной матери. Но кто бы ни собирал эти знания, сейчас особенно была благодарна тому, кто записал их в гримуар.

Эти знания – сейчас не просто страница мудрой книги. Это моя единственная надежда. И моя возможная погибель.

Пробежалась по рецепту глазами. Так, кроме лапок самого таргарского паука надо еще достать из шкафа четыре вида разных трав, включая белладонну. Страшный яд! Но в данном случае он будет противостоять яду паука.

И главный ингредиент – волос ведьмы. Человеческая медицина бессильна против яда таргарского паука не только потому, что не знает рецепта, но еще и потому, что у них нет этого последнего элемента. Без волоса ведьмы, увы, ничего не получится.

Рецепт был требующим точности и силы. Силы, чтобы вложить в зелье намерение. Целительное намерение. В моем случае это было больше похоже на отчаянную мольбу.

Я бросилась собирать компоненты. Руки все еще дрожали, но движения стали точнее.

Профессионализм. Только профессионализм. Не думай о том, что он скажет пробудившись. Думай о том, что он пациент. Смертельно больной пациент.

Варилось спасительное зелье недолго. Как только нить моего волоса исчезла в бурлящем котле, а жидкость приобрела консистенцию густого сиропа, я сняла котелок с огня. Добавила свежевыжатый сок подорожника. Зелье зашипело, выпустив клуб едкого пара, и посветлело до темно-бурого, почти черного, но с зеленоватым отливом по краям. Готово.

Теперь рану нужно было очистить. Я набрала кипятку, добавила горсть сушеных ягод кервальской калины и крепкий отвар ромашки с календулой. Смочила чистую льняную тряпицу.

Подошла к кровати. Эшфорд лежал без сознания, его лицо было мертвенно-бледным, покрытым испариной, губы синеватые.

«Прости», – прошептала.

Я приложила горячую тряпицу к ране. Мужчина даже не дрогнул. Яд полностью отключил боль. Это было ужасающе. Начала аккуратно, но решительно промывать рану, смывая черный, липкий гной. Он отходил с трудом, обнажая воспаленную, багровую плоть. Потом взяла острый, прокаленный на огне серебряный нож. Рука не дрожала – страх сменился отстраненностью. Надо было выскоблить. До чистой, алой крови.

Вонзила лезвие в края самой глубокой борозды. Мягко, но неумолимо соскребала почерневшие, отмершие ткани. Кровь, сначала темная, почти черная, потом все более алая, начала сочиться. Процесс был отвратительным, пахнущим смертью и гноем, но я не останавливалась. Промывала снова и снова горячей водой с травами, пока рана не задышала красным.

Потом взяла кисточку из тончайшего беличьего ворса. Обмакнула ее в остывшее, но еще теплое противоядие. Темно-бурая, почти черная субстанция блестела зловеще. Нанесла ее густым слоем на очищенные раны. Зелье впитывалось мгновенно. Эшфорд резко всхлипнул во сне, его тело напряглось, выгнувшись дугой. Глаза не открылись, но по лицу пробежала гримаса нечеловеческой муки. Противоядие начало работать. Выжигая яд, оно причиняло адскую боль.

«Держись, Эш», – прошептала я, не осознавая, что использовала сокращение. Ласковое. Слишком личное. – «Держись».

Я не отходила от кровати. Меняла компрессы на лбу мужчины каждые полчаса, как только они нагревались от жара. Каждые два часа снимала повязку на спине.

Рана пульсировала, из нее сочилась уже не черная, а темно-красная, почти чистая жидкость – смесь крови и остатков яда, вытесняемого противоядием. Я аккуратно промывала ее травяным настоем и снова накладывала свежую порцию антидота. Каждое нанесение вызывало у раненого инквизитора новый спазм боли, новый стон.

Когда пришло время дать ему выпить разведенное противоядие (для борьбы с ядом внутри), это стало настоящей битвой. Я развела ложку густого зелья в стакане воды – получилась мутная, отвратительно пахнущая жидкость. Подняла его голову, поддерживая ладонью. Пациент был тяжелым, беспомощным.

«Эшфорд, пей. Это нужно», – говорила я твердо, поднося ложку к его сжатым губам.

Инквизитор отворачивался, бормоча что-то невнятное. Я настойчиво влила жидкость. Он поперхнулся, кашлял, часть зелья вытекла по подбородку. Вытерла, и снова поднесла ложку к его губам.

«Пей, черт тебя дери!» – уже почти кричала я от отчаяния. Казалось, прошла вечность, прежде чем он проглотил хотя бы половину порции. Его лицо исказилось от боли, даже в бессознательном состоянии.

Пик кризиса наступил глубокой ночью. Противоядие бушевало внутри инквизитора, выжигая яд, но тело сопротивлялось. Эшфорда начало трясти. Судорожная дрожь прокатилась по нему, зубы стучали, тело выгибалось на кровати. Компрессы не помогали. Его сотрясал ледяной озноб изнутри. Мужчина стонал и выглядел таким сломленным. Не инквизитором, а просто измученным человеком.

– Холодно, так холодно, – вырвалось у него сквозь стучащие зубы.

Инстинкт оказался сильнее разума. Сильнее страха. Я сбросила свое платье, осталась в легкой льняной сорочке. Забралась на кровать рядом с ним. Осторожно, стараясь не задеть рану на спине, прижалась к Эшфорду со стороны груди. Обняла дрожащее мужское тело, прижавшись лбом к его горячему плечу. Мои руки гладили мощную руку, грудь, пытаясь передать хоть немного тепла, хоть немного успокоения.

– Эш, – шептала я, как заклинание. – Держись. Пройдет. Все пройдет.

Его дрожь постепенно начала стихать. Дыхание стало ровнее, глубже. Мужчина повернул голову, его горячее дыхание обожгло мою шею. Я не отстранилась. Его рука, нащупала мою талию, притянула ближе. Мы лежали, сплетенные в странном, вынужденном объятии – ведьма и инквизитор, извечные враги.

Даже не заметила, когда мужчина открыл глаза. Не полностью, лишь узкие щелочки, затуманенные болью и жаром. Взгляд, мутный и неосознанный, упал на мое лицо. В его глазах мелькнуло что-то. Узнавание? Жажда? Отчаяние? Губы, сухие и горячие, шевельнулись.

«Вернись...» – прошептал инквизитор так тихо, что я едва расслышала. Его рука слабо потянулась к моему лицу. Пальцы коснулись щеки. – «Вернись ко мне, Эвелин…». Последний слог сорвался с уст его неслышно.

Он снова ее зовет? Он ее жаждет? Жаждет ее. Не меня.

Я должна прекратить это. Но как?

И, прежде чем я поняла, что происходит, Эшфорд потянулся ко мне. Горячие, потрескавшиеся губы коснулись моих. Легко, неуверенно, как слепой ищет опору. Поцелуй был мимолетным, призрачным, полным чужой боли и тоски.

Не поцелуй даже. Скорее прикосновение. Тяжелое, горячее, бессознательное прикосновение умирающего, ищущего спасения, утешения, связи с жизнью. В нем не было страсти, только нужда и бредовая путаница. Но для меня...

О, боги. Электрический разряд прошел по всему телу. Его губы, его близость, его жар... Это было одновременно невыносимо приятно и мучительно больно.

Потому что этот мужчина целовал не меня. Он целовал призрак Эвелин. И все же, мое сердце бешено заколотилось, кровь прилила к лицу. Я замерла, не в силах отстраниться, не в силах ответить.

Этот поцелуй-прикосновение длился мгновение, но врезался в память огненной чертой. Потом рука Блэкторна ослабла, голова откинулась назад, и он снова погрузился в забытье.

Я лежала рядом, прислушиваясь к его дыханию, чувствуя, как безумие ночи и этот поцелуй разрывают меня на части. Страх за него. Страх перед ним. Жгучее желание, вызванное его близостью и этим поцелуем. Горечь от того, что Эшфорд не видел меня, а смотрел только сквозь . На призрак той женщины.

Осознание, что я только что совершила акт величайшей глупости, прижавшись к инквизитору и позволив ему... И понимание, что сделала бы это снова, лишь бы этот человек выжил. Он был мне дорог. Этот надменный, саркастичный, смертельно опасный мужчина. Без его колкостей, без этих опасных искр между нами, мир стал бы пустым для меня.

***

К утру жар начал спадать. Дыхание пациента углубилось, стало ровным. Цвет лица потерял мертвенную синеву, вернулся легкий румянец. Раны на спине были глубокими, воспаленными, но чистыми. Это были просто раны от когтей. Страшные, но уже не смертельные. Яд был побежден.

Тень смерти над челом мужчины растаяла. И усталость волной смыла волной смыла остатки смущения. Я уснула прямо там же в его объятиях, обещая себе «только на пять минут сомкну глаза». Зелье отняло много сил, природа взяла свое. Я провалилась в тревожный сон. Метущаяся по лесу в одной сорочке как сейчас, окруженная со всех сторон факелами, я искала хоть какой-то защиты. Из дупла ближайшего дуба послышался голос: «Иди ко мне, я не обижу». И стоило лишь потянуться к этой спасительной тонкой соломинке голос добавил: «Эвелин, мне нужна только Эвелин».

Холодный пот выступил у меня на лбу. Внезапное пробуждение было не из приятных. Рука затекла, вторая же прижималась к груди Эшфорда. Слишком лично. Так нельзя.

Давно уже замечала, что во сне, особенно когда скитаюсь или бегу по сюжету, тело мое двигается. Как неловко. Моя нога залихватски была заброшена на бедро инквизитора. Тело прижало вплотную. А потому гоня от себя плотские образы я вздохнула и аккуратно высвободила ногу. В этот момент инстинктивно, возможно представляя себе другую женщину, мужчина притянул меня к себе.

Одним богиням известно, каких трудов стоило улизнуть из этих объятий. И тут же горько стало на душе. Больше он не посмотрит на меня с той же пылкостью. А вдруг он вспомнит? Разум иногда хранит даже самые мелкие детали, увиденные лишь раз. Я поспешила спрятать гримуар подальше.

***

Мужчина проснулся только к полудню. Открыл глаза – уже ясные, хотя и глубоко запавшие, с тенью невероятной усталости в глубине. Медленно повернул голову, его взгляд нашел меня. В нем не было прежнего огня, только слабость и вопрос.

«Ты», – его голос был хриплым, едва слышным. Эшфорд попытался приподняться, но рука подкосилась. Я подошла, помогла ему опереться на подушку.

– Где я? – спросил он хрипло. – Что случилось? Я помню реку, тебя и потом… туман.

– У меня, – ответила я просто. – Ты был отравлен. Судя по всему чудовищем, с которым бился. – Здесь я не солгала ни на грамм. – Был сильный жар. Я за тобой ухаживала.

Я поднялась, налила ему воды в кружку:

– Пей.

Инквизитор взял кружку, выпил залпом. Потом снова посмотрел на меня.

– Отравлен? – переспросил он. – И почему я без рубашки? На твоей кровати? – В его голосе зазвучали знакомые нотки подозрения и едва уловимого самодовольства. – Мы что делали маленьких травников?

Ко мне вернулась моя язвительность. Спасительная, как щит.

– Яд был в ране, – я насупила брови.

И кто так благодарит за спасение жизни?

– А без рубашки, потому что обработать рану на спине было невозможно в одежде. К тому же твоя рубашка была мокрая и грязная. Спасибо, кстати, не сказал. – Я посмотрела на него свысока.

– Ну, ты меня раздела. Все, что захотела подглядела. Кто меня теперь в мужья-то такого возьмет? – не унимался мужчина. Он не сдержался и сам рассмеялся собственной шутке. Затем зевнул.

– Целую ночь не сомкнула глаз, отпаивая тебя, меняла компрессы. Ты должен быть мне очень благодарен, инквизитор. Или ты думаешь, я всех голых и вонючих мужиков тащу в свою постель? – возмутилась я.

Уголок его губ дрогнул. Знакомая усмешка начала возвращаться. Слабая, но та самая.

– Голых и вонючих? – поднял бровь. – Насколько я помню, у реки я был довольно… презентабелен. И запах был, по-моему, брутально-мужской. – А вот какой-то деготь ты где-то разлила. Это правда пованивает.

– Вот твоя рубашка!

Он скривил нос.

–Ты что ей полы подтирала или сральник чистила? Женщины – жестокий существа, – проворчал он себе под нос.

Да, именно такого мужчину я и выхаживала всю ночь. Он вернулся как ни в чем и не бывало. Дерзит. Подкалывает. Интересно, он с этой Эвелин такой же?

Эшфорд попытался сесть, опираясь на локоть, снова поморщился от боли в спине.

– Ну, будет злиться, травница. Я вскользь припоминаю, а рубашку и другую куплю.

– И камзольчик. Или постирать придется.

А видимо эта вещь все же была ему дорога. Ну, да в Эдернии такие не продаются. По лицу больного пробежала тень испуга. Модник лишается своего главного козыря?

– Ну, не так все критично. Ты простирни его, – попытался мужчина скинуть обязанность на меня.

– Кхех, так своей жене скажешь. Я, итак, сделала все, чтобы было камзольчику на ком сидеть.

– Я бы и сам, конечно, – тут он накрылся одеялом и изобразил самую больную на свете морду, – но видишь ли недавно, а именно вчера чуть ласты не склеил. До сих пор как буд-то при смерти.

Мужчина демонстративно отвернулся от меня и добавил, стараясь ничем не выдать собственных эмоций:

– Ну, голым ты меня вряд ли вышлешь. Погощу тут маленько, пока не образуются мужские вещи.

– Эй, лето на дворе, – я потянула его за одеяло, – Штаны-то ты не обгадил. Сам сходишь!

Его плечи трясло, но не от лихорадки, а от хохота. Он больше не мог сдерживаться и наконец повернулся ко мне.

– Кошелек я потерял, но расплатился с тобой еще вчера. – Эшфорд демонстративно обвел кровать руками. – Признайся, травница. Воспользовалась моментом моей слабости? Все-таки заманила? Только вот, – он с наигранным сожалением посмотрел на себя, – вчера я, пожалуй, был не в форме. Да и сегодня не смогу тебя как следует… развлечь. Не обессудь. Но будет еще и на твоей улице праздник. Вещи простирни. Обещаю расплатиться.

Моя щека дернулась.

Вот он, настоящий Эшфорд! Едва очнулся – и сразу за свое. Но и во мне проснулась моя старая добрая колючесть.

– О, не беспокойся, твое инквизиторское величество! – парировала я, подбоченившись. – Твоя «форма» меня интересует ровно настолько, насколько интересует дохлая рыба на берегу реки. Я предпочитаю мужчин, которые хотя бы в состоянии дойти до постели своими ногами, а не виснут тюфяком на хрупких женских плечах. А твои развлечения, – презрительно фыркнула, – оставь их для этой своей Эвелин. Видимо, она ценит подобное.

Я увидела, как в его глазах на мгновение проскользнуло что-то при упоминании имени. Боль? Досада? Не стала разбираться. Ревность снова кольнула, но я глубоко ее спрятала, заковав в броню насмешки.

Эшфорд попытался снова усмехнуться, но получилось слабовато.

– Эвелин? – он провел рукой по лицу. – Это... давняя история. Не твоего ума дело, травница. А насчет ног, – инквизитор попытался спустить ноги с кровати, но они его не слушались. Мужчина рухнул обратно на подушки с тихим стоном. – да, сегодня не выходит. Придется потерпеть меня еще немножко. Полагаюсь на твою милость. Не стесняйся. Можешь ее показать наконец.

– Милость моя заканчивается ровно тогда, когда ты сможешь доползти до двери, – заявила я излишне строго. Ну, выбесил же! – Ешь. – Со стола я взяла тарелку с легким бульоном и куском хлеба и поставила перед ним. – Набирайся сил. Мне нужна моя кровать обратно. И моя хижина без мужского храпа.

Ел Эшфорд медленно, с видимым усилием, но аппетит был хорошим знаком. Силы возвращались к нему. Вечером, хотя и шатаясь, бледный, как полотно, он смог встать.

Мужчина двигался осторожно, каждое движение давалось с трудом, но решимость уйти читалась во всем его существе.

Наверное, я немного переборщила. Совесть грызла не шуточно. А потому я все же выстирала его одежду. Боялась, что уйдет не попрощавшись – такую кислую мину приходилось наблюдать весь день.

И все же у двери он остановился, опершись о косяк. Лицо Эшфорда было серьезным, без тени прежних шуток.

– Теяна? – Инквизитор подошел к двери, остановился, повернувшись.

– М-м-м? – Не обернулась.

– Я в долгу. Если что… – он не договорил.

– Просто не попадайся мне больше в таком виде, – буркнула я. – И бесплатно уже лечить не стану. Возьму двойную плату. За хлопоты и испорченные нервы.

– Постараюсь. – мужчина снова усмехнулся. – Хотя, вид у тебя был довольно заинтересованный… у реки.

И, прежде чем я нашлась что ответить, он вышел, притворив за собой дверь.

Прислонилась к косяку, закрыв глаза. Усталость накатила волной.

Он ушел. Живой. Здоровый.

Как хорошо, что мой образ не въелся в его память и про гримуар инквизитор ничего не вспомнил.

Все кончено. Почти.

Я вздохнула, собираясь вернуться к хаосу, который царил в хижине – грязные тряпки, пустые склянки. И тут мой взгляд упал на то место на лавке, где он скинул свою одежду вчера. Что-то темное, деревянное блеснуло на полу. Амулет.

Подошла, наклонилась. Холодный укол страха пронзил усталость. Я узнала его. Не этот конкретный, но такой же. Как у пастуха Карела, того первого заколдованного, которого мы с Эшфордом спасли, сорвав амулет.

Подняла артефакт. Такой же деревянный кругляш. И на нем… руны. Снова совпадающие с теми, которым меня учил Роостар. Но опять исковерканные. Среди них явно выделялись три символа, выгравированные глубже других: изящный Коршун с распростертыми крыльями; мощный Медведь, стоящий на задних лапах; и многоногий паук. Будь он не ладен!

Я сжала амулет в кулаке.

Кто? Кто превращает людей в таких чудовищ? Зачем? И почему такие знакомые руны ? Роостар никогда не стал бы заниматься таким. Или стал?

Как низко он может пасть?

Спрятала опасный амулет в дубовую коробочку и поместила в шкаф. Проклятая вещь. Но теперь она была у меня. Еще одна тайна. Еще одна опасность. Но я разберусь. Позже. Сейчас же мне нужно было убраться и выспаться.

Глава 32

Эшфорд

Солнечный луч, золотистый и яркий пробился сквозь щель в тяжелых шторах и упал прямо на лицо. Зажмурился, отворачиваясь. После вчерашнего кошмарного тумана, лихорадки и галлюцинаций этот слепящий свет казался издевкой. За окном – не серое месиво Эдернии под дождем, а город, омытый и оживший. Крыши сверкали влажным блеском, небо было высоким и чистым, цвета размытой бирюзы. Воздух, доносившийся из приоткрытого окна, пах свежестью, мокрой листвой и далеким дымком очагов.

Я лежал на широкой, добротной кровати в своей комнате в «Серебряном Фениксе». Это была не самая роскошная таверна города, но и не притон для подозрительных личностей. Достойное место для инквизитора с положением или купца средней руки.

Комната была просторной, чистой, с каменными стенами, побеленными известью. Дубовый стол у окна, крепкий стул, умывальник с фарфоровой чашей и кувшином с чистой водой, даже небольшой коврик у кровати. Никаких излишеств, но все необходимое – качественно и с достоинством. Как и подобало человеку моего статуса.

Вчерашняя слабость, тот всепоглощающий жар и туман в голове отступили, словно кошмар. Осталась лишь глубокая, тупая ломота в спине, где под чистой повязкой ныли четыре борозды от когтей чудовища. Напоминание. Неприятное, но не изнуряющее.

Но внутри… внутри бушевал хаос, куда более страшный, чем любая физическая боль. Память накатила не потоком, а серией острых, обжигающих картинок. Река. Холодная вода, смывающая грязь, кровь и запах битвы. И… Тея.

Ее глаза, огромные, цвета молодой листвы, растерянные, смущенные, остекленевшие от ужаса, когда она разглядела мою спину. Ее голос, обычно острый и насмешливый, ставший испуганным: «Ты отравлен! Смертельно!».

Руки травницы, удивительно сильные, буквально втащившие меня по тропинке к ее дому. Горячая тряпка на спине, всепожирающий жар, пляшущие искры перед глазами. И ее лицо в отсветах очага – осунувшееся, с синевой под огромными глазами, но непоколебимо сосредоточенное. Ее пальцы…

Нет! Я резко сел, игнорируя протест мышц.

Не сейчас. Не о ней.

Но образы цеплялись, как репейник к шерсти. Ее борьба, чтобы влить в меня ту адскую смесь, от которой меня воротило даже в полубреду. Смутное, призрачное воспоминание… прикосновения? Поцелуя? Или бред, спутавший ее с тенью Эвелин?

Стыд, острый и неуместный, смешался с тяжелой тревожностью.

Я поцеловал Тею?

Нет. Не может быть.

Наверное, это был мираж. Галлюцинация отравленного сознания. Или призрак Эвелин, всплывший в минуту слабости.

Имя бывшей, как всегда, обожгло. Старая, глупая рана.

Нет, Тея на нее не была похожа. Тея была другой. Колючей. Дерзкой. Невыносимой.

И почему же ее лицо встает перед глазами с такой навязчивой ясностью? Почему мысль о руках травницы, уверенно менявших компрессы, вызывает не раздражение, а это дурацкое смущение?

Я умылся ледяной водой, стряхивая остатки тяжкого сна и навязчивых видений. В зеркале над умывальником – лицо все еще бледное, с синевой под глазами и темной щетиной, но взгляд… взгляд был ясным, острым, живым.

***

Замок Жандармерии, обычно мрачный и давящий, сегодня встретил меня контрастом. Солнечные лучи били в высокие узкие окна, выхватывая из полумрака коридоров пыльные столбы света, играя на старых каменных плитах. В приемной Верент стоял, как всегда, неподвижно. Его каменное лицо повернулось ко мне, взгляд оценивающий.

– Блэкторн, – кивнул он скупо. – Брандт ждет. В кабинете. Срочно.

«Срочно». Слово упало, как камень в колодец, несмотря на солнечные блики на стене.

Я кивнул, прошел мимо. В спину мне был брошен внимательный взгляд.

Брандт стоял у окна в своем кабинете, спиной ко входу. Он обернулся, когда я вошел. Лицо было серым, усталым. В глазах – горечь и пустота, не гармонировавшие с солнечным лучом, упавшим на стол командора.

– Жив, – констатировал он без предисловий, голос хриплый. – Крепкий ты парень. Но выглядишь… не важно. Горман на ногах. Хромает, но кость цела. – Мужчина сделал паузу, которая повисла в солнечном зале густым, леденящим облаком. – Келлен не выкарабкался. Умер прошлой ночью.

Нет. Какая чепуха. О чем он говорит?

Но он же был жив! Он шел сам. Ранение было не таким уж серьезным, не было смертельным! Я видел.

– Да что Вы говорите? – слово вырвалось резко, громче, чем хотелось. – Парень был в порядке. По крайней мере пока я был рядом. Ну, да, немного ранен. Как умер? Его рана в грудь была не более, чем глубокой царапиной! Он был в сознании. Что с телом сделали? В лазарете?

Брандт медленно покачал головой. Взгляд его скользнул мимо меня, остановив свой взгляд на квадрате света на полу.

– В часовне. Готовят к погребению.

– Как умер? Почему? – спросил я, и голос мой был чужим, плоским. – От раны? Но это невозможно. Я видел…

– Не от раны, – Брандт тяжело вздохнул. – От яда. Таргарского паука. Яд попал прямо в кровь. Местный лекарь, Годрик, – Брандт махнул рукой с выражением глубочайшего презрения, – развел руками. Он не знает, как яд этой твари мог попасть в рану, ведь в Эдернии такой паук не водится, но все признаки указывают на то, что Келлена сгубил именно этот паук. Это смертельно. Годрик говорит, медицина бессильна. Смерть в течение суток неминуема. Так Келлен и умер. Похороны сегодня. Часовня. Иди… проводи.

Кивнул. Автоматически.

Яд. Таргарский паук. Слова Теи вспыхнули в сознании ярко и жутко: «Ты отравлен. Смертельно.» И она знала противоядие. А Келлен попал к этому Годрику. К старому, бестолковому коновалу, который лишь констатировал неизбежное.

Ярость. Холодная, слепая ярость поднялась во мне, как черная вода. Я вскочил, не чувствуя боли в спине.

– Где этот Годрик? – рыкнул.

Брандт лишь кивнул в сторону лазарета. Его взгляд говорил: «Не трать силы. Все бесполезно». Но я уже шел.

Шел, сжимая рукоять меча, представляя лицо этого лекаря, который не смог спасти моего человека. Я выжил. Почему Келлен – нет? Келлен умер, потому что я его выбрал для этой миссии. Это было уже второе задание за те сутки для их команды. Я мог взять этих недоинквизиторов Роланда, Гарольда. Сейчас бы сам валялся без головы, а эти двое не усели бы убежать. Уж, больно лапы были хороши у той твари. Противно стало от одной мысли – умереть с ними бок о бок. Все в этой профессии устроено по-дурному. Нормальный человек непременно гибнет, мелкая ленивая зараза – носом хлюпает. По коридору проходил мимо Гарольда – казалось, он мать потерял, вся рожа красная, навзрыд рыдает. Наверное, его первая потеря. Эти парни для меня не должны что-то значить. Я вообще из другого города. Отчего же в душе, будто кошки насрали. Это не мой был просчет.

Лазарет располагался в полуподвальном помещении замка. Запах трав, уксуса и… смерти. Годрик оказался сухопарым стариком с редкими седыми волосами, жидкой бородкой и абсолютно пустыми глазами цвета мутного янтаря. Отсутствие интеллекта на лицо. Он перебирал склянки на полке, когда я ворвался.

– Бородач, ты Годрик? – мой голос гремел под низкими сводами.

Старик вздрогнул, обернулся. Увидев меня, мое лицо, искаженное гневом, но не испугался, а лишь устало вздохнул.

– А Вы кто? И почему Вы мне тыкаете?

– Инквизитор Блэкторн. Из столицы. Это город. – показал крышу домика, чтобы этот полоумный дед пробудил остатки своих извилин и начал соображать. – Вас на периферии вообще не учат что ли? Просто надел халат, сел и ты доктор?

– Да как Вы смеете? Кто Вы такой? – обиженно протянул дед.

– Инквизитор Блэкторн. Уже знакомились. Запускай давай уже серое вещество у себя в голове. Что ты там сделал с Келленом?

Старика трясло толи от того, что я на него накричал, толи от того, что это было уже старческое. А возможно, он любил пропустить по рюмашке, другой.

– Келлен?

О, богиня, он уже не помнит пациента, которого убил вчера. Прибери же его в свои чертоги! Ему самому давно пора.

Вслух же я был галантен.

– Вчера, Вы уважаемый, получили парня с царапиной на груди. Неглубокой такой. Чудодейственные знания вот, применив, отправили его прямиком в гроб. Вот кто такой Келлен.

– Яд таргарского паука. Я помню того молодого человека, – хвастался своей памятью старик. Он таял буквально у меня на глазах.

– Может надо было что-то сделать? Энциклопедию открыть? Позвать тех, кто еще читать может оттуда? – поддел я.

– Нет такого способа, чтобы вылечить от яда таргарского паука, – завопил дед.

– Может ты его нигде не читал, потому что учился век тому назад? В архив заглянуть можно было. Идти отсюда, конечно, далеко. Но тебя, душегуба, вообще не колышет эта тема?

В глазах доктора появились слезы. Он смачно чихнул и сморкнулся заодно в большой расписной синий платок, положил его в подозрительной близости ко мне – словно дарит. И добавил своих ученых бредней.

– Юноша, я мог лишь констатировать факт смерти и попытаться облегчить агонию. Яд таргарского паука, попавший в туловище или голову, не оставляет шансов. Никаких. Никогда. Это аксиома.

Старик потер переносицу.

– Я промыл рану, дал успокоительное, чтобы он не мучился. Больше я ничего не мог сделать. Никто не мог. Смерть в данном случае – это милость.

– Милость? – я засмеялся, и смех мой звучал дико. – Келлен был молод! Силен! Его рана не была смертельной сама по себе! Ты просто шарлатан! Удавка по тебе плачет. Найду способ и ткну свою бородатую морду прямиком в книгу.

Годрик взглянул на меня с внезапной остротой.

– Книга, я перечитал сотни тысяч книг.

– Только в минувший четверг, – подсказал ему я, как бы звучало более «реалистично».

– Вы не оставляете мне даже способа объясниться. Вы ведь не доктор. И сами не были ранены таким образом. Что Вы можете знать о подобном? Практика носит редкие имена выживших.

– Я развел руками. Потому что они Вас не встретили?

Эскулап поморщился, но решил, что, если я перешел на Вы, значит он уже заслужил мое уважение, после через показал на моих руках свой излюбленный прием – ампутации. Его ладони резко прошлись вдоль локтевого сустава, голосом зычно он крякнул «хы, и нет ручек».

– Нет, ручек, в которых яд, и нет яда.

– Я если в голову укусили, Вы так же их отрезаете?

Дед поцокал языком.

– Это, милый юноша, смертный приговор. Не всех богиня Ветна долгими годами жизни жалует.

– И Вы религией им объясняете, что пора туда? – спросил я.

Дед насупился. Видимо, я попал в его болевую точку.

– Ну, поначалу никто не хочет верить, что неутешительно болен, но свет богини впереди, да молитвы, утешают лучше, чем ничего.

«Подкинуть бы ему такого паук в трусы. Мигом бы вспомнил, какой рецепт лечит, а какой калечит. И вряд ли бы себе отрезал то самое.

– Вы просто бездарный и беспомощный старикашка. Если когда-то к Вам принесут мое бессознательное тело, я запрещаю себя лечить, потому что Вы не лекарь, а гробовщик. Выпученные глаза Годрика старались передать мне всю ненависть, что родилась в его душе, но она даже не шла в сравнение с моей. Я не стал задерживаться в этом месте.

Несправедливо. Слово жгло изнутри. Мы сражались с одним чудовищем. Оба были ранены его когтями. Оба отравлены одним ядом. Я выжил. Келлен – нет. Почему?

Потому что я добрался до дома травницы, а он – до казенного лазарета? Потому что она знала, а этот седой могильщик – нет? Ярость, направленная на лекаря, сменилась бессилием что-то изменить и чувством вины. Я злился на себя. И на Тею почему-то. Она спасла меня. Но какой ценой? Какими методами воспользовалась, если под давлением этот старикашка не вспомнил ни один рецепт?

Мне нужно было понять. Разобраться в этом яде. Проверить слова старика.

Я направился в архив. Он располагался в старой башне у городской стены. Помещение заставленное до потолка стеллажами с ветхими фолиантами, свитками и кипами неразобранных бумаг.

За главным столом, освещенным единственной масляной лампой, сидел не старый, полуслепой Хегберт, а молодой человек. Лет двадцати пяти, не больше. Худощавый. Темные, аккуратно подстриженные волосы. Лицо – бледное, нездорово бледное, как у человека, редко видящего солнце, почти прозрачное. Но больше всего поражали глаза. Большие, широко расставленные. Серые. Бездонные. Они поднялись на меня, встретив мой взгляд с вежливым, но абсолютно отстраненным любопытством. Ни страха перед инквизитором, ни подобострастия. Пустота.

– Где Хегберт? Что уже помер?

– Здравствуйте! Никак нет. Старший архивариус Хегберт прихворнул. Я, Йорген, его помощник. – пояснил сотрудник архива. – Как я могу к Вам обращаться?

Йоргенов в Эдернии водилась уйма. Ну, хоть не забуду его имя. Вдруг еще возвращаться. Уже с дедом. Чтоб ткнуть бородой в трактат, который он в глаза не видел.

– Инквизитор Блэкторн.

– Инквизитор Блэкторн, здравствуйте. – сказал он, вставая. Движения плавные, бесшумные. – Чем могу быть полезен? – Голос тихий, ровный, монотонный.

Не уснуть бы!