Текст книги "(не)вернуть. Цена искупления (СИ)"

Автор книги: Анна Гранина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава 27.

Я сижу на мягком диване в гостиной и просто дышу. Медленно, глубоко. Как будто заново учусь жить. После всех этих больничных стен, кислого запаха антисептика и пиканья аппаратов, это место кажется чем-то нереальным. Будто я не дома, а в декорациях к фильму о чужом счастье. Но воздух здесь настоящий. Свободный. Чистый. С запахом свежего дерева, кофе и чего-то едва уловимого – может быть, надежды.

Я встаю, босыми ногами на прохладном деревянном полу, и иду вдоль панорамных окон. За стеклом – двор, залитый мягким светом фонарей. По периметру гуляют двое в тёмной форме. Охрана. Один из них что-то говорит по рации и тут же поворачивается в сторону дома, будто почувствовал мой взгляд. Я отступаю на шаг, но не потому что боюсь. Нет. Наоборот. Мне спокойно. Я впервые за долгое время чувствую себя защищённой.

На улице камеры. Много. На углах, под козырьком, даже на фонарных столбах. Когда-то я бы сказала, что это перебор, что так не живут. А теперь? Теперь я знаю, каково это – лежать, боясь дышать, потому что где-то в коридоре кто-то может зайти и поставить тебе капельницу, которая уже не даст проснуться. Нет, пусть лучше камеры. Пусть охрана. Пусть стены, которые держат, а не давят.

Я обвожу взглядом гостиную. Высокие потолки, мягкий свет, пастельные оттенки. Всё сделано со вкусом – без показного шика, но с теплом. Я узнаю себя в этих деталях. Эти шторы я бы выбрала сама. Эти кресла – как те, что я когда-то хотела купить, но не решилась. Здесь всё так, как будто Макс знал. Или помнил. А может, просто всегда знал, что я вернусь.

Прохожу по дому – кухня с мраморной столешницей и вязаным пледом на стуле. Ванная с мягкими полотенцами, сложенными стопкой. В коридоре – фотографии, пока ещё без рамок, но уже ждут. Наши. Ромы, Макса. Моё отражение мелькает в зеркале – усталое, но живое. С лёгкой тенью под глазами, с тонкой линией губ, с глазами, в которых, кажется, снова появляется свет.

Я иду дальше. Сердце начинает биться чаще. Я знаю, куда я иду. К самой важной комнате в этом доме.

Детская.

Я толкаю дверь и замираю на пороге.

Комната будто светится изнутри. Здесь всё – для неё. Мягкий кремовый ковёр, на котором захочется валяться и кататься. Белая кроватка с резными бортами. Рядом – пеленальный столик, маленький комод с наклейками в виде звёзд и облаков. На полке – плюшевый мишка и книжки с картинками. На стене – панно с её именем. Надюшка. Аккуратными буквами. Я подхожу ближе, провожу пальцами по дереву. Тёплое. Живое.

И вдруг дыхание сбивается.

Грудь сжимается, и слёзы сами подступают к глазам. Не от боли. От чего-то другого. Глубокого. Светлого. Этого не может быть. Я думала, что мне не суждено увидеть что-то подобное. Что вся моя жизнь будет чередой выживания, борьбы, тревоги. А тут – нежность. Тишина. Пространство, в котором может родиться не просто ребёнок, а счастье.

Я опускаюсь на край кресла-качалки у окна и закрываю глаза. Надя толкается внутри. Не сильно. Просто даёт о себе знать. Будто говорит: «Мама, я тоже чувствую это. Нам хорошо здесь». И я улыбаюсь, не вытирая слёз. Пусть текут. Это те слёзы, от которых легче. Которые не о страхе, а о благодарности.

Я вспоминаю, как Макс вёз меня сюда. Как говорил: «Я всё организовал». Я не сразу поверила, но теперь вижу: он действительно всё продумал. До мелочей. Ради нас. Ради Надюшки. Ради семьи, которой мы так долго не были. Или были, но не осознавали.

Мои ладони ложатся на живот. Я дышу глубоко, ровно. Мысленно говорю ей: «Это твой дом, малышка. Здесь тебя ждут. Здесь тебя любят. И я всё сделаю, чтобы ты росла в свете, в тишине, в безопасности».

Я поднимаюсь, оглядываюсь ещё раз и выхожу. Медленно, как из храма. Потому что эта комната – священная. Она пахнет началом. И в ней действительно спокойно и умиротворяюще хорошо.

Я хожу босиком по гладкому деревянному полу и все прислушиваюсь – к себе, к пространству, к звукам за окнами. В этом доме всё иначе. Тишина тут не пугающая, как в больнице, а наполненная. Она как глубокий вдох. Я ощущаю, как на плечи опускается не тревога, а лёгкость. Новая, почти незнакомая. После всех этих дней, наполненных болью, страхом, аппаратами и угрозами – здесь вдруг можно жить.

Когда в прихожей раздаётся короткий сигнал – звук открывающейся входной двери – я вздрагиваю, но уже через секунду слышу знакомый голос:

– Мам? Это я.

Рома.

Я улыбаюсь прежде, чем повернуться. Он уже в коридоре – в джинсах, с растрёпанными волосами, в куртке, запах которой всегда напоминает осень и что-то надёжное. Он быстро сбрасывает обувь и идёт ко мне, не торопясь, будто чувствует, что суетиться сейчас нельзя.

– Ты как? – спрашивает, обнимая бережно, крепко, но сдержанно. – Не устала?

– Устала, – признаюсь, утыкаясь ему в плечо. – Но счастлива. Очень.

Он отстраняется и смотрит внимательно, как будто хочет убедиться, что это правда. Кивает.

– Ужин будет через десять минут, – раздаётся голос Макса из кабинета. – Пойдемте, Ромку только ждали.

Мы с Ромкой переглядываемся, и я невольно улыбаюсь. Сколько лет я мечтала об этом – чтобы они вот так, просто, рядом, без напряжения. Отец и сын. Спокойные, родные. Жаль того, что нужно было пройти через мясорубку чтобы понять ценность.

В столовой всё готово: тёплый свет, запах жареной курицы с розмарином, корзинка с хлебом, салат с помидорами, которые пахнут летом.

– Садись, Птичка, – говорит Макс, подвигая мне стул.

Я опускаюсь, поправляю подушку за спиной, чтобы было удобно. Смотрю на них обоих. Такие разные. Такой родные. Макс ставит на стол чайник с травами, Рома уже режет хлеб. Всё движется легко, спокойно. Будто ничего не было. Будто нет за спиной скандала, развода, больницы, угроз, страха. Будто всё – просто жизнь.

Во время ужина никто не говорит о главном. Ни слова о том, что произошло в палате. Ни намёка на угрозы, охрану. Только рассказы про то, как Рома сегодня перепутал отчётности и в панике звонил своему “начальнику”.

После еды Рома уносит тарелки. Макс ставит передо мной чашку чая.

– Ромка, останешься? – спрашиваю.

– Да, – отвечает он. – Там в гостевой комната уже готова. И я ноут принёс, если что.

Я киваю. Это хорошо. Это – правильно. Сегодня пусть все будут рядом.

Макс молчит, но я вижу, как он наблюдает за мной. Он всё понимает. Знает, что я всё помню, чувствую, думаю. Но он тоже бережёт меня. И я позволяю. Один вечер. Только этот. Потом – спрошу. Потом – узнаю. А сейчас… Сейчас я просто пью чай, держу ладонь на животе, где Надюшка тихо дремлет.

Глава 28.

Макс

Офис живёт своей жизнью, но я отрезан от неё, как за непроницаемым стеклом. В коридоре звякает ложка о кофейную чашку, кто-то яростно молотит по клавиатуре, за перегородкой аналитики спорят, глуша друг друга. Всё это – шум чужого мира. В моём кабинете тишина тяжёлая, как чугун, и я жду. Жду новостей, которые либо дадут мне оружие, либо затянут петлю вокруг моей семьи. После слов Вики о враче с татуировкой, её дрожащего голоса, страха за Рому и Надюшку, я не могу сидеть сложа руки. Каждый шорох в нашем новом коттедже в «Золотой роще», каждый посторонний взгляд – как лезвие у горла. Я жду ответов.

Дверь открывается точно по часам, и в кабинет входит Леха Рязанов. Не новичок, а старый друг, с которым мы в универе пинали мяч на заднем дворе, хохотали над ерундой и делили дешёвое пиво. Тогда он был в рваных джинсах, с растрёпанной шевелюрой и улыбкой, будто мир – его игровое поле. Теперь он в строгом костюме, с короткой стрижкой и лицом, где не дрогнет ни мускул. Только глаза те же – внимательные, тяжёлые, будто видят насквозь. Леха прошёл службу, командовал группами в горячих точках, охранял людей, чьи имена шепчут за закрытыми дверями. Теперь он у меня. И я знаю, что он не подведёт.

– Здорово, Макс, – говорит он, пожимая руку. Хватка крепкая, но в голосе – тень старой теплоты.

– Давно не виделись, – киваю, указывая на кресло. – Садись.

Мы опускаемся в кожаные кресла, и воздух между нами густеет, как перед бурей. Леха ставит планшет на стол, но не открывает его сразу. Смотрит на меня, будто взвешивает, с чего начать.

– Я получил архивы от твоего Дениса, – говорит он. – Пересмотрел записи, допросил смены в больнице. Но начну с ателье. Есть новый след.

Я напрягаюсь, как струна. Пожар в ателье Вики – не случайность, я знал это с первого дня. Вика упомянула его в коттедже, её глаза были полны страха, и я поклялся найти тех, кто посмел ударить по ней. Поджигателей вычислили раньше, но теперь, похоже, Леха копнул глубже.

– Говори, – бросаю, и голос мой звучит, как удар.

– Поджигателей взяли, – отвечает Леха, и в его тоне – холодная уверенность. – Двое, те самые, что работали на стройке. Схватили их вчера, раскололи за ночь. Оба пели, как соловьи. Назвали заказчика – некий Артём Ковалёв, мелкий посредник, связной. Работает на кого-то покрупнее, но пока молчит, кто это. Мы его уже ищем. Похоже, это был не просто поджог, а сигнал. Запугивание. И оно стыкуется с другой темой.

Я чувствую, как в груди встаёт ледяной ком. Знаю, о чём он.

– Врач, – говорю, и слово падает, как гвоздь в тишину.

– Да, – кивает Леха. – Мы изучили всё. Человек вошёл, как штатный сотрудник. Камеры ловят, как он выходит из палаты Вики, идёт к лестнице, и… конец. Пропал. Ни на одной записи больше нет. Проверили этаж, выходы, даже тех, кто спускался с других уровней. Ничего.

Я молчу, но внутри всё полыхает. Этот тип был рядом с Викой, и исчез, как призрак. Леха продолжает, и каждое слово – как соль на рану.

– Проверены машины, посетители, врачи, медсёстры, водители – всех пробили. Никто не совпадает по габаритам, походке, лицу. Он растворился. Либо знал технические маршруты больницы, либо у него был сообщник, который отвёл камеры.

– Кто-то внутри, – говорю, и голос мой становится низким, опасным.

Леха смотрит в упор, и в его глазах – сталь.

– Да. Кто-то в больнице дал ему войти и выйти. Ты правильно усилил охрану, но этого мало.

Я сжимаю кулаки, костяшки белеют. Голова гудит, как рой. Кто-то подобрался к моей беременной жене. Пока она была одна в той чёртовой палате. Ярость кипит, но я давлю её, чтобы думать ясно. Вика теперь в «Золотой роще», с акушеркой и кортежем охраны, но они знали, как ударить. И попробуют снова.

– Дениса не уволю, – говорю твёрдо. – Он надёжен. Но ты берёшь свою группу. Независимо. Никто не знает, сколько вас и где. Дежурите в посёлке, у Ромы, в больнице, если Вике понадобится туда. Она не должна почувствовать ни капли страха. Понял?

Леха кивает, и в его движении – холодная точность.

– Уже сделано. И ещё – я подключил своих из старой службы. Тех, кто вынюхивает «невидимок». Думаю, найдём его. Или того, кто за ним.

Я киваю, но на душе – как в могиле. Мерзко, холодно. Артём Ковалёв, поджог, врач с татуировкой – всё сплетается в тугой узел, и я пока не вижу, где его разрубить.

– Действуй, – говорю. – Но тихо.

Леха встаёт, но у двери оборачивается.

– Макс, – говорит он, и в голосе – тень тревоги. – Это не просто угроза. Это шахматы. Кто-то играет вдолгую. И они знают твои фигуры.

Я смотрю на него, и в груди встаёт стальной холод.

– Я тоже, – отвечаю, и каждое слово – как клятва. – И я играю лучше.

Он уходит, а я остаюсь в тишине, тяжёлой, как гранит. За окном – город, жизнь кипит, но я вижу только Вику, Рому. Я всегда играл вдолгую – строил бизнес, дома, мечты. Но теперь это не игра. Это война. И тот, кто посмеет тронуть мою семью, пожалеет, что родился.

Глава 29.

Макс

Москва ещё спит, укутанная в серую вуаль рассвета, но я уже мчу сквозь её сонные артерии, где первые машины разбавляют сонную тишину глухим гулом шин. Холодный солнечный свет за окном авто режет по глазам. Пальцы сжимают кожаную обивку подлокотника, дыхание ровное, но внутри всё стянуто в звенящий, тугой узел, готовый лопнуть.

Десять дней. Всего десять. А впереди война, где каждый шаг на грани пропасти, где один неверный ход может стоить мне всего. Зверь внутри меня, долго дремавший в тени, поднимает голову, и его рык дрожит в груди, рвётся наружу, требуя крови и расправы.

В машине тишина, нарушаемая лишь редким шорохом шин по мокрому асфальту. Водитель знает: я не люблю по утрам музыку, радио и болтовню. Особенно последнее время, когда каждый нерв натянут, как струна. На заднем сиденье – папка с документами, досье, распечатки, где каждая строка выжжена в моей памяти. Я знаю всё до последней запятой.

Владимир Иванович Ковалёв, мой старый друг, партнёр, с которым мы прошли огонь и воду, ждёт меня с утра, как договаривались. Это он, полгода назад, зажёг во мне искру – идти в политику, взять пост замминистра экономического развития, чтобы переписать правила игры в инвестициях и поддержке предпринимательства.

Через десять дней голосование, и если всё пройдёт, я получу рычаг, чтобы сломать хребет тем, кто жиреет на теневых схемах. Но цена уже высока. Сегодня Владимир поможет мне понять, как близко враги, и где они ударят снова.

Кабинет Ковалёва – как его душа: элегантный, выверенный, с лёгкой дерзостью, что прячется в деталях. Мраморный стол блестит под утренним светом, картины в бронзовых рамах смотрят со стен, аромат кофе и старой кожи витает в воздухе, как тонкий намёк на власть. Он встаёт, едва я вхожу без стука – знает мои повадки, выучил их за годы, что мы делили победы и поражения. Улыбается, подаёт руку, и в его глазах – тепло проверенной годами дружбы, но и тень тревоги, которую не спрячешь даже за этой гладкой маской.

– Макс, – здоровается, пожимая мне руку– Рад, что выбрался.

– Время дорого, – отвечаю, опускаясь в кресло напротив.

Он разворачивает бумаги, я пробегаю глазами текст: законопроект, который мы с ним выстрадали, пядь за пядью, в спорах и ночных переговорах. Тот, что отсечёт миллиарды от теневых потоков, что питают таких кровососов, как Руденко и прочих его прихлебателей. Их имена витают в воздухе, как ядовитый дым, отравляющий всё, к чему прикасаются. Они теряют кормушку, и их когти уже рвут все вокруг до чего могут дотянуться.

– Готово? – уточняю.

– Все правки в нем, – кивает Владимир Иванович, и его взгляд тяжелеет. – Если твоя кандидатура проходит, ты – замминистра. А ты точно проходишь. Инвестиции, предпринимательство – твоя арена, Макс. Окно – сутки, максимум полтора. Потом процесс не остановить, и ты знаешь, что это значит.

Я киваю, не отрывая глаз от строк. Десять дней до голосования. Десять дней, чтобы выдержать бурю, что уже бьёт по всем фронтам.

Угрозы и шантаж – это их шахматные ходы, и фигуры – мои близкие. Но я не из тех, кто гнётся под ударами.

Пусть попробуют отыграть свою предсмертную партию.

– Давление будет расти, – продолжает Ковалев, опытный мужик, что видел тёмные воды политики и знает, как они топят. Сам без семьи остался. – Не только на тебя. Ты это уже чувствуешь, Макс. Они не остановятся.

Я откидываюсь в кресле, смотрю на него долго, и в моём взгляде – холод стали, отточенной до бритвенной остроты.

– Они перешли грань, – цежу медленно. – Тронули мою семью. Мою жену. Моего сына. Мою дочь, что ещё не родилась. Правила кончились, Вов. Я не буду ждать удара. Я начну охоту.

Он молчит, но его глаза щурятся, и я знаю: он понимает. Мы с ним прошли слишком многое – от бессонных ночей в командировках до сделок, что меняли судьбы компаний, – чтобы я говорил впустую. Он не спорит, не отговаривает. Только кивает, и мы переходим к деталям: голосование, союзники, риски, слабые места. Финализируем договорённости, и я покидаю кабинет, чувствуя, как воздух сгущается за моей спиной. На улице холодина и ветрище, но во мне пылает жар и готовность. Зверь внутри рвётся на волю, и я снимаю с него цепи.

Рабочий день несется дальше. Утром я встречался с Артёмом и Денисом – короткая, но жёсткая беседа по расследованию с ателье и татушным “врачом”. Только инфы маловато. Ладно, я умею выжидать.

Вернувшись в офис, я звоню подрядчику, что занимается восстановлением ателье. В трубке бодрый голос, но я режу его вопросами.

– Сроки? – спрашиваю, глядя в окно.

– Два месяца до сдачи объекта, Максим Андреевич, – отвечает он. – Стены укреплены, оборудование новое уже в пути. Но пока что смогли достать не все нужное.

– Ускорьте. Деньги не вопрос.

– Понял.

Я кладу трубку, но напряжение не уходит. Ателье – это Викино сердце, её отдушина, и я хочу ее порадовать тем, что оно восстановлено. И… стало еще лучше.

К полудню офис привычно слаженно работает: мелькают лица сотрудников, охраны, ассистентов, звучат короткие реплики, дежурные улыбки. Мой помощник, перехватывает меня у лифта, её голос торопливый, но чёткий.

– Максим Андреевич, звонили из «Форбс Россия», – говорит она, поправляя очки. – Предлагают интервью. В кругу семьи, у вас дома. Сказали, это будет эксклюзив.

Я останавливаюсь, хмурюсь. Интервью в кругу семьи. Это может быть ловушкой – слишком много света на нас привлечёт новых хищников. Но и отказываться нельзя. Мы же играем в шахматы?

– Перезвони, – говорю коротко. – Уточни условия. Запроси список вопросов. Ответ дам позже.

Катя кивает, записывая, и я иду дальше, но мысль о семье цепляет как всегда.

Вика в коттедже, с акушеркой, под охраной, но на душе у меня не спокойно.

Ромка ждёт в моём кабинете, когда я вхожу. Встаёт, выпрямляется, и в его осанке – та же упрямая гордость, что была во мне в его годы. Глаза горят знакомым огнём, но в них – тень тревоги, которую он еще не умеет прятать за маской. Он не торопит, не спрашивает. Ждёт. И это правильно.

Я закрываю дверь, прохожу к окну, где деловая столица дышит своей суетой. Оборачиваюсь.

– Присядь, – говорю тихо.

Он садится, чуть напряжённо, но сдержанно. Я смотрю на него долго. Сын. Моя кровь. Умный, горячий, упрямый. И потому – мишень, которую враги уже приметили.

– Послушай внимательно, – начинаю, опираясь руками о край стола. – У нас десять дней. Не просто сложных. Опасных. Нас будут бить не в лицо, а в спину. Через близких. Через слабости. Через тех, кто рядом.

Ромка кивает, губы сжаты, и я вижу, как он сжимает кулаки.

– Ты не герой, – продолжаю решительно. – И не должен им быть. От тебя нужно одно: внимательность. Ни шагу без охраны. Ни одного отказа от их присутствия рядом. Всё, что скажет охрана – выполняешь. Без споров. Без бравады. Понял?

Он моргает, выдыхает, и в его взгляде – смесь упрямства и согласия, как у молодого волка, что учится держать себя в узде.

– Да. Понял, – отвечает тихо, но твёрдо.

– Если почувствуешь неладное, если что-то пойдет не так в работе – сразу мне, —продолжаю. – Не проверяешь сам ничего. Не лезешь. Никакой самодеятельности. Это не уличная разборка, Рома. Это политика. Бизнес. Грязь, в которой тонут даже самые умные и сильные.

Я подхожу ближе, кладу руку ему на плечо, сжимаю.

– За тобой следят. Уже. И за мамой. Ты – моя слабость. Их рычаг. Я не дам им тебя тронуть. Но ты должен помочь. Быть разумным и не рубить с горяча.

Он молчит, только смотрит, и в его глазах – сталь, что я сам в нём воспитал. Я вижу: понял. Сжал внутри себя, как кулак, готовый к удару.

– Я не боюсь, – отвечает решительно. – Просто… злость берёт. Что они лезут к нам. К маме.

Я киваю.

– Это не злость, сын. Это ярость. Она сильна, если под контролем. Шаг в сторону – и ты уязвим. А мы не имеем права быть слабыми. Ни ты, ни я.

Он встаёт, кивает, и уходит, а я остаюсь у окна и продолжаю смотреть на город. Но где-то в этих каменных джунглях зреет удар. Грязный. Беспринципный. Они нарушили кодекс. Они перешли грань.

К вечеру я чувствую, как усталость оседает опускается на плечи. Пора домой.

По пути прошу водителя остановиться у цветочного на Тверской. Сам выбираю букет ромашек – её любимых, нежных, как она сама, с лепестками, что будто шепчут о весне. У кассы замечаю корзину с черешней и тоже прошу упаковать. И представляю как Птичка улыбнётся, пробуя ягоды. Это мелочь, но для неё – знак, что я думаю о ней каждую секунду.

Глава 30.

Макс.

Я тихо приоткрываю дверь её комнаты, осторожно, будто вхожу в храм, боясь нарушить покой и хрупкое равновесие, царящее здесь. Вика сидит в кресле, поджав ноги, укутанная в пушистый плед, и сосредоточенно читает какую-то книгу. При моём появлении она слегка вздрагивает, и глаза её на мгновение широко раскрываются, прежде чем вновь принять тёплое, доверчивое выражение.

– Прости, не хотел тебя напугать, – говорю мягко, шагая к ней.

Она откладывает книгу на столик рядом и улыбается чуть смущённо, взглядом следя за моими руками, в которых я держу большой букет ромашек и аккуратную корзинку с черешней.

– Это тебе, – говорю я, подавая ей цветы. – Твои любимые ромашки и ещё кое-что сладкое. Подумал, что черешня напомнит тебе о лете.

Вика принимает букет, прижимает его к себе, с нежностью поглаживая лепестки, и в её глазах вспыхивает искренняя радость.

– Черешня? Ты её тоже купил? – тихо спрашивает она, с удивлением и радостью разглядывая алые, блестящие ягоды.

– Конечно, – киваю я. – Вспомнил, как ты её любишь. И знаешь, пока выбирал, подумал, что это не просто ягоды, а кусочек того времени, когда всё было проще и понятнее.

Она вздыхает негромко, мягко касаясь пальцами спелых ягод.

– Спасибо, Макс. Мне очень приятно. Ты правда помнишь всё, – её голос звучит теплее, почти так же, как раньше, и это согревает мне душу.

Я присаживаюсь напротив, чуть поодаль, не торопясь, чтобы ей было комфортно.

– Как ты сегодня? Чем занималась?

Она поправляет плед, устраиваясь поудобнее, и в её жестах появляется лёгкость, словно тревога постепенно покидает её.

– Да всё хорошо, правда. Гуляла по саду, смотрела, как оживает сад под весенним солнышком. Тут не так страшно, Макс, даже спокойно. Мне нравится.

Я киваю, чувствуя, как в сердце что-то чуть расслабляется.

– Я рад, что ты привыкаешь. Ты говори, если что-то понадобится. Хочу, чтобы тебе было здесь максимально комфортно.

Она на мгновение задумчиво смотрит на меня, чуть наклонив голову набок.

– Мне и так хорошо. Правда. Ты и так сделал слишком много для меня… для нас.

На несколько секунд между нами снова повисает лёгкая неловкость, и я, чтобы её развеять, решаю сразу сказать о важном.

– Вика, мне сегодня предложили интервью, – начинаю я осторожно. – «Форбс» хотят снять нас дома, в семейном кругу. Говорят, это будет эксклюзивный материал.

Она смотрит на меня с лёгкой тревогой, пальцы снова нервно скользят по цветам.

– Интервью? Прямо здесь, дома? Но это же значит, что нужно будет показывать себя… нас. А мы сейчас… ну ты понимаешь, о чём я…

– Понимаю, – мягко перебиваю я, стараясь её успокоить. – Но неудобных вопросов не будет, я всё проверю лично, журналистов от и до, каждый вопрос, каждое слово. И, если вдруг тебе станет некомфортно, мы тут же остановимся. Я обещаю.

Она слегка морщит лоб, обдумывая мои слова.

– Ты правда думаешь, это сейчас нужно?

– Да, – честно отвечаю я. – Сейчас особенно. Это важно для моей дальнейшей политической карьеры. Нельзя скрываться, Вика. Люди должны видеть, кто я, какая у меня семья, что мне дорого. Но если ты против, я откажусь без вопросов.

Вика молчит, переводя взгляд с ромашек на черешню, словно ищет в этих простых вещах ответы на свои сомнения. Наконец, она вздыхает и смотрит на меня с тихой решимостью.

– Нет, отказываться не нужно. Я справлюсь. Мы же не чужие друг другу, в конце концов. Да и… может, ты прав.

– Спасибо, – говорю искренне. – Я сделаю всё, чтобы тебе было максимально комфортно. Ромка тоже будет присутствовать, это будет просто спокойный семейный разговор. Ты увидишь, всё пройдёт хорошо.

Она кивает, уже спокойнее, но потом вдруг спрашивает, и голос её становится серьёзным и вдумчивым:

– Макс, а как ты вообще планируешь совмещать политику и бизнес? Ты же знаешь, это два разных мира. И они оба требуют времени и сил.

Я чуть улыбаюсь, чувствуя уверенность в своих словах:

– У меня есть хороший помощник – Ромка. Он действительно втянулся, знаешь, сейчас работает с таким азартом, какого не было ещё полгода назад. Ему нравится, и у него получается. Думаю, он отлично справится, пока я буду погружён в политику. Конечно, я всегда буду рядом, но большую часть текущих дел уже сейчас он решает сам.

Она удивлённо смотрит на меня, и на губах появляется лёгкая улыбка, гордая и довольная одновременно.

– Правда? Вот уж не думала, что он сможет так быстро повзрослеть. И стать тебе незаменимым помощником.

– А я верил, – отвечаю я с гордостью. – У него моя хватка, Вика. Он ещё покажет себя.

Она снова улыбается, и на душе моей становится теплее от её улыбки, пусть и осторожной, но уже гораздо более открытой, чем в предыдущие дни.

– Что ж, тогда будем готовиться к интервью, – произносит она решительно и даже с некоторой лёгкостью в голосе. – Ты только предупреди меня заранее, я хочу успеть подготовиться.

– Конечно, – киваю я. – Ты всё узнаешь первой.

Я встаю, чувствуя, что пора дать ей отдохнуть и побыть с собой. Подхожу ближе, осторожно, не нарушая её личного пространства.

– Отдыхай. Я рядом, если что-то нужно.

Она смотрит вверх, в её глазах мелькает тёплое, благодарное выражение, и она почти шёпотом отвечает:

– Спасибо, Макс. За всё.

Я выхожу, мягко прикрыв дверь за собой, чувствуя, как внутри зарождается тихая, хрупкая надежда, словно первые лучи после долгой и холодной зимы.

Проходит пара дней в режиме, близком к бешеному – бесконечные встречи, звонки, проверки безопасности. Всё пропитано напряжением, каждое действие выверено и продумано до мелочей, но сегодня, наконец, приходит новость, которую я ожидал.

Катя осторожно стучит в дверь кабинета и входит с деловой уверенностью, которой я её и научил. В руках у неё планшет, голос звучит профессионально и спокойно:

– Максим Андреевич, всё по интервью готово. Съёмочная группа проверена. Все вопросы утверждены, лишнего не будет.

Я поднимаю голову от бумаг, облегчённо выдыхая.

– Хорошо. На когда назначили?

– Предлагают завтра днем, – отвечает Катя, поправляя очки и бросая на меня внимательный взгляд, словно проверяя мою реакцию.

Я коротко киваю, удовлетворённый ответом.

– Завтра днем идеально. Скажи, чтобы приезжали в “Золотую рощу” к обеду.

Она кивает и собирается выйти, но затем вдруг снова поворачивается ко мне, чуть улыбаясь, будто вспомнила о чём-то важном.

– Да, ещё одно, Максим Андреевич. Вас ждёт представитель фонда поддержки молодых предпринимателей. Просил личную встречу.

– Пусть зайдёт прямо сейчас, – говорю, откидываясь на спинку кресла. – И чай нам организуй, пожалуйста.

– Хорошо, – Катя тихо прикрывает за собой дверь.

Я успеваю пролистать ещё пару страниц отчёта, когда дверь кабинета снова открывается. Входит молодой мужчина, лет тридцати пяти, энергичный, уверенный в себе, но сдержанный. В руках у него красивая кожаная папка с золотистым логотипом фонда.

– Добрый день, Максим Андреевич, – говорит он, подходя ближе и протягивая руку. – Дмитрий Лебедев, фонд поддержки молодых предпринимателей.

– Приветствую, – я пожимаю ему руку и жестом предлагаю присесть напротив.

Дмитрий располагается на кресле и сразу переходит к делу:

– Наш фонд ежегодно проводит конгресс-форум для перспективной молодёжи, которая запускает собственные бизнес-проекты. Форум состоится уже через два дня, в отеле «Марриотт». Нам было бы чрезвычайно приятно, если бы вы согласились принять участие и выступить перед ребятами с напутственной речью.

Он открывает папку и аккуратно выкладывает на мой стол официальное приглашение, отпечатанное на плотной, матовой бумаге.

– Мы все восхищаемся вашим путём, вашим успехом, – продолжает он уверенно и с неподдельным уважением в голосе. – Очень хочется, чтобы вы рассказали свою историю лично. Молодым людям важно услышать не просто теорию, а живой, настоящий опыт.

Я беру приглашение, пробегаю глазами по строчкам, ощущая привычный азарт. Подобные мероприятия всегда заряжают меня новой энергией, дают возможность оторваться от рутины и вдохнуть воздуха, наполненного идеями и амбициями.

– Хорошая инициатива, – одобрительно киваю я, рассматривая приглашение. – И сколько времени планируете на выступление?

– Примерно двадцать-тридцать минут, не больше. Но это, конечно, на ваше усмотрение.

Я чуть улыбаюсь, отложив бумагу.

– Этого вполне достаточно. Я с радостью выступлю перед вашими ребятами. Такие мероприятия нужны, чтобы показывать молодёжи, что всё реально, главное – цель и упорство.

На лице Дмитрия появляется облегчение и искренняя радость, словно я только что решил очень важную для него задачу.

– Большое вам спасибо, Максим Андреевич! Уверен, ваше выступление станет главным событием форума.

– Спасибо за доверие, – спокойно отвечаю я, поднимаясь. – Сообщите все организационные детали моей помощнице. Мы будем на связи.

– Непременно, – Дмитрий энергично кивает, тоже вставая, и снова крепко пожимает мне руку. – Ещё раз спасибо, что уделили время. Уверен, это вдохновит многих.

Он выходит. Спокойно. Без суеты. Катя закрывает за ним дверь. Я остаюсь стоять, сжав в пальцах приглашение. Пульс стучит в висках.

Вот ты и проявился...