Текст книги "(не)вернуть. Цена искупления (СИ)"

Автор книги: Анна Гранина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 49.

Вика.

Я не знаю, как выразить эту тревогу. Она стучит где-то в затылке, ломит в висках, а в груди тяжелеет до тошноты. Надя спит, Оля укладывает её после кормления, и в доме наконец тишина. Но я не могу просто сидеть. Я жду. Я почти киплю внутри. И когда в дверь наконец звонят – я бросаюсь открывать, даже не заглядывая в глазок. Хотя, ну кто звонит, когда у нас охраны толпа?

Вежливый бандит. Такое бывает? Видимо,да.

Чернов. Уставший, в темной футболке, с короткой щетиной и сумрачным взглядом. Заходит в прихожую, скидывает обувь без лишних слов. Мы в гостиной. Он присаживается, но я не сажусь. Стою перед ним. Руки дрожат. Я вся словно нерв оголенный. Тронь – убью.

– Ну? Рассказывай, – говорю. – Всё. Я хочу знать.

Он вздыхает и смотрит в сторону, как будто я его раздражаю заранее.

– Вика, тебе сейчас надо думать о Максе, о ребёнке, а не копаться в этом дерьме. Всё под контролем.

– Под контролем? – я поднимаю брови. – Да ты издеваешься? Я перерыла весь интернет, нигде ни слова про законопроект! Отозван ли он вообще? И кто были те, кто нас похитили? Где они? Что с ними?!

Чернов медленно выдыхает, как будто считает до десяти. Потом хрипло отвечает:

– Законопроект отозван. Утром того же дня, когда всё началось. Макс сам дал отмашку.

Я чувствую, как подкатывает ком. Горло сжимает.

– Значит, всё это было не просто так… Значит, они и правда охотились за ним?

– За вами, Вика, – поправляет он. – За всей семьёй.

– Кто?!

Он смотрит на меня долго. Потом устало трет лоб.

– Почти всех взяли. Кто был на объектах, кто занимался транспортировкой, кто контролировал запись и распространение. Одного ещё ищем. Скользкий ублюдок, но найдём. А Маша... – он цедит сквозь зубы, – даёт показания. И все остальные тоже.

– Маша… – я сжимаю кулаки. – Психичка эта?! Маньячка?! Я хочу с ней поговорить. В глаза ей посмотреть. Мне нужно это. Я должна! Мне в морду ей плюнуть хочется и растерзать ее своими руками! Маша, Алиса… Даша… я сама скоро с ума сойду. Где вторая дурная голова?

– Не еби мне мозги, – выдыхает Чернов. – Макс проснётся и нам с тобой обоим по шее настучит, если узнает.

– Пусть! – я почти кричу. – Он не был там! Он не видел, как она смотрела, когда я рожала! Он не слышал, как она смеялась! Эта тварь хотела, чтобы я умерла, чтобы моя дочь умерла!

– Там говна, Вика, – отвечает он резко. – Там полный подвал говна. Но хочешь? Хорошо. Будет тебе встреча. Только один раз. Один. Я договорюсь. Но нужно тебе оно, нырять в этот ад еще раз. Истерики эти ваши женские…

– Истерики?! – усмехаюсь я горько. – Ты серьёзно?Не тебе говорить про такое! Понял?

Он хмурится, но кивает. На правду не обижаются…

– Сказал – значит будет. Я своё слово держу. А теперь ещё одно: Алиса. Ты же про нее? – киваю, – Она в психушке. Как и была. Они её не трогали. Она им не нужна была. Ни она, ни Маша. Это были просто... ключи. Способ добраться до вашей семьи. Макс им как кость в горле. Слишком много мог. Вот и решили надавить туда, где больнее всего. На тебя. На ребёнка.

Я сажусь. Голова кружится.

– Господи...

Чернов молчит. Просто смотрит. И я понимаю, он всё это время жил на грани. Тащил нас на себе. Дрался за нас. Без сна, без права на ошибку. Он не говорит. Но я вижу.

– Спасибо, – говорю тихо. – За всё.

Он хмыкает.

– Поблагодаришь, когда Макс на ноги встанет.

А потом уходит. Я сижу в тишине. И думаю, сколько ещё боли в этой истории. Сколько ещё невыговоренного, неузнанного. Но я узнаю всё. Я докопаюсь до каждой детали. Потому что только так смогу отпустить.

И когда Макс проснётся – я скажу ему всё. От начала и до конца. И мы переживём это. Вместе.

Глава 50.

Вика

– Ты с ума сошла! – Оля стоит на пороге кухни, с полотенцем через плечо, глаза сверкают. – Вика, скажи мне, что это бред, и ты не поехала встречаться с этой психопаткой.

Господи, как я благодарна вселенной и судьбе за такую подругу. Сама только после перелома, хромыляет, но рядом со мной.

Сажусь за стол и кружку чая беру, будто могу ею прикрыться. Не отвечаю. Только смотрю в окно, на тени от деревьев. Чернов оперативно мне встречу организовал. Ольке соврала и поехала. а так бы она меня из дома не выпустила! А сейчас… смысла скрывать нет. и мне катастрофически “срочно надо” поделиться с кем-то, хоть с одной живой душой тем, что во мне сейчас намешано.

– Вика! Дура ты такая! – Оля срывается. – Ты недавно родила, ты всё ещё приходишь в себя, ты и так вся на грани, а ты едешь встречаться с ней?! С этой... сукой?! Решила со срывом в больничку опять загреметь? И так молоко пропало.

Я вздыхаю. Медленно. На груди будто камень лежит и я никак не могу его спихнуть. .

– Мне нужно было, Оль. Мне нужно было посмотреть ей в глаза. Услышать. Понять.

– Что понять?! – она садится рядом, шумно опускаясь на стул. – Что она больная?! Мы это и так знали. А теперь ты ещё и с её бредом на сердце останешься. Что нового тебе эта гнида могла рассказать?

Я поворачиваюсь к ней. Вижу – она злится. Но под злостью страх и паника. Настоящие. Мы как одна семья, настолько близки, особенно сейчас.

– Она сказала... – начинаю тихо. – Сказала, что я заняла место Даши. Что не должна была счастливо жить с чужим мужчиной. Что если бы Алиса делала всё, что она говорила, Макс бы спал с ней. И жил бы с ней. Меня бы вышвырнул.

Оля молчит. Я вижу, как сжимается её челюсть.

– Я спросила – знал ли об этом Макс. Она рассмеялась и сказала: «Конечно знал. Не поделился с тобой? Значит, хотел, чтобы ты страдала. Потому что он всё ещё любит Дашку, сука такая».

Я не выдерживаю. Пальцы дрожат, губы подрагивают.

– Врёт она всё. Она больная. Она... – Оля вдруг обрывается, смотрит на меня. – Вика, ну ты же знаешь. Ты же знаешь, что Макс никогда бы...

Я киваю. Слёзы подступают. Горят в глазах.

– Знаю... Но всё равно болит. Даже если знаешь. Даже если веришь. Болит.

Оля берёт мою руку, сжимает крепко.

– Ты как струна, натянутая. Всё время. Сколько можно?! Поплачь. Выпусти из себя хоть что-то. Ты ж сама не святая, ты живая!

Я не отвечаю. Только слёзы сами катятся по щекам. И я плачу. Тихо. С горечью, что сидит где-то внутри уже давно. Плачу за всё. За то, что было. За то, что могло не случиться. За то, чего боюсь. И такая горькая правда, глупая и пагубная… она же жизнь мою разрушила. Семью мою. Сын мой от женщин бежит. Муж мой вбольнице и каким он будет завтра, я боюсь думать. Хотя очень жду когда он откроет свои глаза и… молюсь, чтобы меня узнал.

Ведь, если бы Маша не рассказала мне все, то… я уже знала, давно, что простила Макса. Что для меня не важно, что было тогда. Важно то, что сейчас. И то, что без него я жить не смогу… не будет красок и цветов. Не будет моего тыла, моего дома. Души.

– Я просто хочу, чтобы он проснулся... – шепчу. – Чтобы всё было как раньше. Чтобы я могла снова дышать...

Оля гладит меня по голове, как ребёнка. И ничего не говорит. Только молчит рядом. Рядом с моей болью. И этого – достаточно.

– Перемелится– мука будет. Спи. За Надей я присмотрю. Завтра важный день. Волк твой проснется.

Девочки, история Волковых практически подошла к завершению. Осталось буквально пара глав.

И я спешу Вас пригласить в мою новинку, в соавторстве с Яной Мосар. Вдруг кто не увидел оповещение? Кстати, история частично основана на реальных событиях. Ссылка на книгу:

https:// /shrt/9BgW

Глава 51.

Макс

Темнота. Она тянется бесконечно. Будто я упал в чернильное море, где нет ни дна, ни верха. Но сквозь вязкую тьму вдруг пробивается тонкий свет. Где-то вдалеке – голос. Один, потом другой. Звук булькает, словно под водой. Я пытаюсь нащупать его, ухватиться, выбраться…

Что-то липкое на губах. Сухость. Пустота. Боль – далёкая, будто я в чужом теле. Но я чувствую её. Она не уходит. Значит, я жив.

– Пациент приходит в сознание, готовьте кардиомонитор, проверьте зрачки.

Голоса. Женский и мужской. Один чёткий, другой как будто под водой. Врачебные. Сдержанные. Как в фильмах. Я бы и рад сказать, что это сон. Но нет. Это не сон.

Я пытаюсь открыть глаза, но веки будто налиты свинцом. Мгновение, усилие – и проблеск. Яркий свет слепит, заставляет зажмуриться. Но потом – силуэт. Фигура в белом халате. Вторая. Третья. Голоса становятся ближе.

– Максим, вы меня слышите?

Максим. Это я. Я... Я здесь.

– Если слышите, сожмите мою руку. Вот так. Отлично. Хорошо.

Я сжимаю. Неуверенно, но сжимаю. Ладонь чужая. Твёрдая и теплая.

– Скажите, как вас зовут?

Я хочу сказать, но в горле пустыня. Только хрип. Пытаюсь снова. Слово. Моё имя. Оно всплывает из глубин.

– М… Макс…

– Отлично. А сейчас – в каком вы городе?

Город… Москва. Или…

– Москва… – губы трескаются, каждое слово – ножом по горлу.

– Отлично. Максим, какой сегодня год?

Год… 2025… Или?.. Нет, точно – 2025.

– Две… тысяча… двадцать… пятый.

Голоса рядом одобрительные. Кто-то хлопает по плечу.

– Он стабилен. Сознание чистое. Отличная динамика.

Но мне плевать. Я не их ищу. Я… где она? Где она?..

Я поворачиваю голову. С трудом. Мышцы шеи будто сделаны из бетона. Простреливает боль спину. Холодок под лопаткой. Дыхание сбивается. Паника подступает.

– Вика… – шепчу. – Где… Вика…

Врач кивает кому-то. Дверь открывается. И в следующую секунду весь мир становится настоящим. Потому что она входит.

Вика.

Бледная. Измождённая. Но живая. Родная. Её глаза – два океана. И они полны слёз.

– Макс… – её голос дрожит, и она бросается к кровати, хватает меня за руку. – Ты… ты вернулся. Ты слышишь меня? Видишь?

Я вижу. Конечно, вижу. Хочу ответить, но вместо этого просто смотрю. Улыбаюсь, как могу.

– Прости… – шепчу. – Заставил… ждать.

Её пальцы сжимают мою ладонь. Я пытаюсь поднять руку, дотронуться до неё, но мышцы не слушаются. Только пальцы дрожат. Она замечает это, подносит мою ладонь к своему лицу. Греет её, как сокровище.

– Всё хорошо, слышишь? Всё. Ты с нами. С нами, Макс.

Она плачет. Я не помню, чтобы Вика плакала так. Беззвучно и так сильно. И я хочу стереть эти слёзы. Хочу встать. Поднять её. Обнять. Защитить.

– Дочь… – спрашиваю. – Надя…

– Всё хорошо, – шепчет она. – Всё. Мы дома. Ты жив. Надя… у нас дочка, Макс. Она здоровенькая. Такая красивая. С твоими глазами.

Я снова закрываю глаза, потому что это слишком. Не от боли. От счастья. Они живы. Мои девочки живы.

– Мы выведем его из блока к утру. Пока всё стабильно, – говорит врач, обращаясь к Вике. – Но, пожалуйста, не долго. Ему нужен покой.

Вика кивает. Но руку мою не отпускает.

– Макс, я с тобой. Ты главное – не исчезай. Больше не исчезай, слышишь?

Я киваю. Медленно. Она целует меня в лоб – и я чувствую, что вернулся. В это тело. В эту жизнь. К ней. К семье.

– Прости… что не сразу… – выдавливаю. – Не уберёг… тебя…

– Замолчи, – говорит она сквозь слёзы. – Ты спас нас. Ты нашёл меня. Ты всё сделал. Ты мой герой, Волков.

Она склоняется, целует меня в губы.

– И теперь, – говорит, – просто живи. Нам не надо больше ничего, кроме тебя.

– Люблю тебя… – шепчу. – Больше жизни…

Вика кивает, вытирая слёзы.

– А я тебя сильнее.

Я закрываю глаза. Но уже не в темноту. А в свет. Потому что она – рядом.

Глава 52.

Макс.

Макс

По моим ощущениям прошла почти целая вечность. Но минули только сутки. Сутки с тех пор, как я очнулся. Сейчас я в отдельной палате. Белые стены, приглушённый свет, стерильность и тишина. Никаких трубок в горле, никаких капельниц с бесконечно капающим раствором. Вереницы медперсонала и кучи пугающе пищащих приборов.

Странные ощущения по всему телу. Оно будто чужое. Тяжёлое, ватное. И не послушное. Каждое движение отдаётся эхом боли.Но если болит – значит , что я жив. И это охрененно и приятно... И главное – моя семья в безопасности и жива здорова. Ради этого стоило пройти сквозь всё, что было.

И, чёрт возьми, я наконец-то одет. В нормальную больничную пижаму. Пусть и странного зелёного цвета, но, по крайней мере, больше не валяюсь с голым задом, как в реанимации. Там это было пиздец как стремно. Стрем полный, если бы не адская боль в спине и трубки, бля, отовсюду торчащие. Сейчас – всё иначе. Немного легче. Немного спокойнее.

Дверь открывается почти беззвучно. Я не слышу шагов, но знаю – это Чернов. Его фигура в проёме, уверенный взгляд. Заходит, прикрывает за собой. Смотрит внимательно, будто проверяет, на месте ли я, целый ли и в уме.

– Ну что, герой, – хрипловато говорит он. – Вижу, живой. Бледный и хующий, но живой.

Я чуть улыбаюсь, криво, но искренне.

– Вроде да.

Он кивает, подходит ближе, садится на стул у кровати.

–Я рад, бро, что ты выкарабкался. Теперь к делу. Всё, как ты просил, – говорит тихо. – Большинство из тех, кто за этим стоял, задержаны. Материалы собраны, показания взяты. Машу отправили на долгий срок в психиатрическую клинику откуда она выбраться точно не сможет. Она нестабильна. Алиса не представляет никакой угрозы.

Я слушаю внимательно, будто каждое слово – ключ к восстановлению картины. Чернов говорит спокойно, но я чувствую: он на грани. Устал. Выжжен. И всё же держится.

– Один только ускользнул, – продолжает он. – Руденко. Границу не пересёк, но след потеряли. Мы роем землю. Его время придёт. Он не выплывет.

– Хорошо, но этот ублюдок умеет заметать следы. Громова взяли?

– Да, уже дал показания. Все схемы раскрыл и про поджог в ателье рассказал.И все схемы выдал, сучара.

Я собираюсь спросить про законопроект. Удалось ли его откатить? Но не успеваю.

Дверь открывается.

И в палату входит чудо.

На пороге – Вика. В руках цветы, немного неуверенные шаги, светящееся лицо. А рядом с ней – Ромка. Мы с ним вчера уже виделись, но сегодня они не одни. В руках у него детская переноска. Люлька нежно-белая, с розовыми кружевами. Он держит её с такой осторожностью, будто в ней хранится сама суть жизни.

И она там. Наша с Викой дочь. Наша Надя.

Я не верю глазам. Это не просто сцена из сна – это то, что я мог потерять. И не потерял. То, кого никогда мог не увидеть. То, ради чего дышу и ради чего я выползал из рук костлявой старухи.

– Привет, – говорит Вика, и голос её дрожит от переживаний и трогательности момента. – Мы пришли.

Я тянусь к ней, рука слушается плохо, но она мгновенно оказывается рядом, обхватывает мою ладонь своими пальцами, прижимает к губам. И я чувствую, вот оно мое, настоящее и будущее. Всё настоящее. Боль, любовь, тепло, нежность. Всё здесь.

Рома аккуратно ставит люльку на край кровати и приподнимает её повыше, чтобы я мог видеть. Наклоняется, достаёт из неё свёрток и передаёт Вике. Она поднимает на руки нашу дочь и подходит ближе. И я вижу её…

Крошечная. Укутанная в плед. Морщится и зевает, сжимая кулачки. И вдруг открывает глаза. Маленькие, блестящие пуговки. Родные. Мои. Я смотрю и всё внутри переворачивается. Меня топит волной, сносит к чёртовой матери всю боль, страх, слабость.

– Вот она, – шепчет Вика. – Наша девочка. Смотри, папочка, знакомься со своей копией.

Я с трудом поднимаю руку, дотрагиваюсь до крохотного кулачка. Она цепляется за мой указательный, крошечными пальчиками– но с такой силой, что я замираю.

Ком в горле. Глаза горят. Я шепчу, почти неслышно:

– Привет… малышка.

Рядом Вика тихо всхлипывает, аккуратно присаживается на край кровати, удобнее располагая дочь, чтоб я был ближе к ним.

– Всё уже позади, слышишь? – шепчет она. – Мы вместе. Мы выстояли. И врач хорошие прогнозы дает. Я только что с ним разговаривала.

Я киваю. Не могу говорить – внутри всё переворачивается. Это – не просто встреча. Это возвращение к жизни.

– Ты не представляешь, как я ждал, – говорю наконец, выдохнув сквозь боль.

– А ты не представляешь, как мы боялись, – отвечает Вика. – И как мы ждали. И … я люблю тебя. Слышишь? Только посмей на ноги не встать!

– Мам, ты сейчас всю палату слезами затопишь, – ворчит Ромка из-за ее спины, снимая на телефон наше знакомство с дочей. – А я между прочим для домашнего архива видос снимаю.

– Рома, – вспыхивает Птичка, – Ты оборзел?

Фух девочки, эпилог остался) и может быть бонус потом будет. Или два) с Заделом на две истории: Чернова и Волкова младшего. Надо?

Глава 53.

Макс.

Прошло два месяца с того момента, как я открыл глаза после комы. С тех пор всё будто стало другим – тише, мягче, теплее. Я дома. В нашей спальне. В своей постели. Не в стерильной палате, не под капельницей, не под звуки аппаратов, что пищат, как назойливые мухи. Дома. Где утром пахнет кофе из кухни, а к вечеру вкусным ужином, где скрипит паркет, где солнечный луч пробивается через шторы и рисует полосы на стене.

Тело до сих пор подаёт сигналы. Шрам под рёбрами ноет, когда я поворачиваюсь. Ноги иногда подрагивают. Но я не лежу овощем. Хожу. Сам. По ступенькам пока рано, доктор качает головой, говорит, что мышечный каркас пока слабоват. Но по дому – вполне. Коридор, кухня, гостиная. Каждый шаг победой кажется.

Массажисток, которых присылали врачи, я разогнал с порога. Хватит. Не хочу чужих женских рук. Один физиотерапевт. Мужик. Грубый, с мозолистыми ладонями, как у плотника. «Двигайся, Волков, не раскисай», – ворчит он. С ним и работаем.

Утро начинается с зарядки. Простые движения: плечи, спина, руки. Каждый рывок, как вызов. Пот стекает по вискам, шрам тянет, но я стискиваю зубы. Потом контрастный душ. Горячая вода смывает усталость, но не память о кошмарах. Тот ангар. Экран. Вика, корчащаяся в родах, её лицо, белое, как мел, губы, искусанные до крови. Елена, шепчущая: «Дыши, Вика, ещё». Маша, с её ядовитой ухмылкой: «Поздно ты всегда приходишь». Но гоню эту хрень из головы куда подальше!

После душа – прогулка по дому. Я прохожу мимо кухни, где Вика гремит посудой, напевая что-то тихое под нос. Прямиком в гостиную, где на диване валяется плед, который она вечно поправляет. А потом – самое главное. Я иду к Наде.

Наша дочь. Королевна моя, и не такая уж крошечная как пару месяцев назад. Она агукает, тянет ручки, переворачивается с живота на бок, а потом обратно, как маленький упрямый акробат. Её глаза – Викины, голубые, как небо в ясный день. Когда она улыбается, у меня будто сердце заново включается.

Я беру её на руки, осторожно, как будто она хрустальная. Пушистая макушка пахнет молоком и чем-то неуловимо родным. И я шепчу: «Ты моя девочка».

Ромка переехал. Пришёл однажды, посмотрел мне в глаза и сказал: «Пап, отстаньте от меня. Я справлюсь». Я не спорил. Он вырос.

Сильный, умный, мой сын. Обустроил свою квартиру в центре – минимализм, стекло, бетон, как он любит. Работает в бизнес-центре, пашет, как и я когда-то.

Но не забывает. Звонит, заезжает, привозит пиццу или бутылку пива. Сидим, обсуждаем работу. И я рад, что в его голосе нет жалости, только уважение. Я отпустил его. Он должен жить своей жизнью.

А я… я устал. По-настоящему. От всего. От борьбы, от политики, от этой проклятой игры на выживание, где каждый шаг, как по минному полю. Те адские дни, когда я думал, что потерял Вику, что Надя не родится, – они выжгли меня изнутри.

Троица уродов, ненормальная Маша, с её ненавистью за Дашу, Ковалёв, с его сладкими речами о власти, которые чуть не стоили мне всего. Я тогда жил ради мести, ради спасения. А теперь?

Теперь я просто хочу быть. Спать до десяти утра. Обнимать Вику, пока она не начинает смеяться и вырываться. Смотреть, как Надя тянет пальцы в рот и хмурится, как будто решает мировые проблемы. Слушать, как Вика напевает колыбельную укладывая королевишну спать.

И вот сегодня – новость. Чернов приехал. Привёз документы. Законопроект, ради которого всё это и началось, в деле. Его не отменили. Не затормозили. Всё было просто дымовой завесой. Провернули тихо, без шума. Грязь отмели. Подписи собраны. Всё оформлено.

И мне снова светит кресло замминистра.

Но я смотрю на Надю, которая щурится от солнечного луча, и понимаю: не хочу. Не сейчас. Может, никогда. Я выдохся. Я наелся власти и решений. Я не готов снова в омут.

Я хочу быть здесь. С ней. С ними. С моими.

Вика заходит в комнату, поправляет одеяло на диване, бросает на меня взгляд через плечо:

– Сколько ты сегодня выдержал без телефона? Час?

– Час пятнадцать. Я держусь.

Она смеётся. И этот звук – как сигнал, что всё правильно. Всё на своих местах.

Я дома. Я жив. И я чертовски счастлив.

Все девочки! Остался эпилог. Завтра принесу. Все никак не могу ребят отпустить... Ну и бонусы потом, вы про них помните?

Эпилог.

День пахнет ванилью и солнцем. Кухня гудит, как улей: посуда звенит, в духовке мясо томится, в холодильнике куча закусок уже готовых, а на столе – торт, который я пекла полночи. Пять свечей. Пять лет. Наша Надюшка – уже не неваляшка, а вихрь с косичками, который носится по дому, требуя свое. Я смеюсь, поправляя гирлянду над дверью. Гостиная утопает в цветах и смехе, шарики качаются под потолком, а из колонок льётся детская песенка, которую Надя выбрала сама.

Пять лет. Как будто вчера я лежала в том бункере, сжимая руки Елены, чувствуя, что шансов все меньше. Машины слова – «страдай, как Даша» – всё ещё иногда звучат в голове, как эхо. Но я отгоняю их. Макс, мой Макс, вытащил нас с Надей. Спас… закрыл спиной и… сам едва не погиб.

Я смотрю в окно. Во дворе Макс возится с мангалом, его рубашка закатана до локтей, такой домашний стал с появлением дочи. Он смеётся, когда Надя тянет его за руку, требуя “покрутить”. Он подхватывает её, кружит, и её визг разносится по саду, как колокольчик. Мое сердце сжимается от тепла и переполняющих эмоций. Пять лет назад я думала, что не увижу его снова. Не увижу этого.

Ромка сидит на веранде, в тени. Он приехал час назад, конечно, с подарком для Нади – плюшевым зайцем размером с неё саму. Старший брат любит баловать сестру. То домик для кукол, то муравьиную ферму. Но сегодня он какой-то… другой. Задумчивый. Его глаза, копиенные Волковские, – серые, глубокие – смотрят куда-то мимо. Он бездумно ковыряет этикетку на бутылке лимонада, будто решает мировую проблему. Или.. мыслями будто совсем не тут. Я хмурюсь, но не лезу. Ромка всегда был таким всё в себе, пока не готов говорить.

– Мам, где свечки? – Надя врывается в кухню, её щёки горят, платье с бабочками чуть перекошено.

– На столе, солнышко, – отвечаю, поправляя ей растрепавшуюся косичку. – Не беги так, а то торт снесешь, егоза!

Она оборачивается и, хитро хихикнув, уносится обратно, таща за собой шарик, который волочится по полу. Я улыбаюсь, но взгляд возвращается к Ромке. Что-то не так.

Гости – Лена, которая теперь крестная Нади, она ее на этом свете встречала! И мы подружились крепко. Пара друзей Макса из старой жизни, соседка с сыном (тоже наши новые приятели), Олька моя – собираются во дворе. Запах шашлыка по округе расплывается, смех звенит, и я на секунду замираю, держа поднос с еще горячими пирожками. Это мой дом. Моя семья. Пять лет назад я не верила, что у нас будет такое.

Макс заходит в кухню, его волосы растрепаны, на щеке – след от угольной пыли.

– Надюшка требует, чтобы я стал конём, – ворчит он, но глаза смеются. – Спасай, Птичка.

Я ставлю поднос, вытираю руки о фартук и касаюсь его щеки.

– Колени уже не те, Волков? Хотел принцессу? Теперь вози ее на спине! – поддразниваю я.

Он хмыкает, ловит мою руку, целует запястье.

– Пусть Ромку запрягает? Или… может пони ей купим? – говорит тихо, а в его голосе уже огонек идеи в кострище превращается. Господи, он сумасшедший папа! Любую идею дочери поддержит. Конюшни нам еще не хватало.

– Макс… я тебе убью, – говорю, толкая его в плечо. – Давай вот без этого всего, м? На, неси на стол угощенье, – сую ему в руки блюдо с пирожками.

Он смеётся и выходит, а я беру торт и иду за ним. Двор полон жизни. Лена рассказывает Наде про звёзды, показывая на небо, а рядом телескоп стоит. Ее подарок крестнице. Соседский мальчик тянет шарик и с интересом слушает лекцию про звезды, а Макс разливает холодный лимонад, перебрасываясь шутками с друзьями. Ромка вроде бы рядом с мужчинами, но… не такой какой-то! это тревожит мое материнское сердце.

Мы зажигаем свечи. Надя хлопает в ладоши, её глаза сияют, загадывает желание сверкая хитрыми глазками. Все поют «С днём рождения», и я чувствую, как слёзы подступают. Не от грусти. От полноты. От того, что кажется, что в этой жизни у меня… у нас с Максом, все удалось. Сыночек и лапочка дочка. Дом полная чаша и мы друг у дружки. Ну разве это не счастье?!

Надя задувает свечи, все хлопают, а Макс подхватывает её, целуя в макушку. Я режу торт, раздаю куски, смеюсь, когда крем попадает Наде на нос. Но мой взгляд то и дело возвращается к Ромке. Он улыбается, но как-то вымученно. А когда гостей увлекают дети новой игрой, вижу, как Ромка встаёт и идёт к нам, я напрягаюсь почему-то!

– Мам, пап, – говорит он, и голос его, как натянутая струна. – Надо поговорить.

Мы с Максом переглядываемся. Надя тянет меня за платье, но я передаю её Лене и киваю Ромке.

– Идём в дом, – говорю тихо.

Мы заходим в гостиную. Шум праздника остаётся за дверью, а здесь тишина, только скрип паркета под ногами. Ромка стоит у окна, его плечи напряжены, как будто он несёт груз.

– Что случилось? – спрашивает Макс тоже встревоженно.

Ромка молчит, смотрит в пол, потом поднимает глаза.

– У меня… ребёнок, – выдавливает он. – Мальчик. Ему два года. Я узнал неделю назад.

Я замираю. Макс тоже. Его рука, лежащая на моём плече, сжимается.

– Что? – выдыхаю я. – Рома… как?

Он отводит взгляд, его пальцы в кулаки сжимаются

– Случайно вышло… три года назад. Мы даже не встречались.

Макс открывает рот, но не находит слов. Его лицо – как маска, но я вижу, как в нём борются шок и что-то ещё. Но я рада, что Макс не читает нотации сыну. А просто принимает то, чем с нами делятся.

– Ты уверен? – спрашивает он наконец хриплым голосом.

– Анализ ДНК, – отвечает Рома. – Это мой сын.

Я чувствую, как пол уходит из-под ног. Ребёнок. У Ромки. Наш сын… теперь отец. Я смотрю на Макса, и его глаза – как зеркало моих. Шок. Растерянность. Но и тепло.

– Как его зовут? – спрашиваю тихо.

– Артём, – отвечает Рома, и его голос дрожит. – Я его только мельком видел… И что я должен…

Макс кивает, медленно, как будто взвешивает каждое слово.

– Должен, – говорит он. – И мы с тобой.

Я беру Ромину руку. Она холодная, но я сжимаю её крепко.

– Да знаю я все.

– Макс… – шепчу мужу, когда Ромка отвлекается на срочный звонок по работе, – Макс… мы что… дедушка с бабушкой теперь?

– Пиздец, Вик… я сам в шоке.