Текст книги "(не)вернуть. Цена искупления (СИ)"
Автор книги: Анна Гранина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава 36.
Вика.
– Посмотри на неё! Вот сучка… Опузатилась. Когда успела, тварь?– незнакомый мерзкий голос рядом.
Чужая рука хватает меня за подбородок, больно сжимает, и лицо запрокидывается вверх. В голове всё плывёт, реальность словно скручивается, рвётся в клочья перед моими глазами. Я пытаюсь сфокусироваться, понять, кто говорит, узнать, рассмотреть, но зрение покрыто пеленой. Сердце, оглушая, стучит в ушах, дыхание прерывистое и тяжёлое. Я хватаю воздух, но он будто не проходит по горлу.
Вокруг холодно и сыро, тело дрожит от холода. Я сижу на каком-то металлическом стуле, ноги и руки онемели. Сколько я здесь? Час? День? Вечность? Я не могу понять, какое сейчас время суток. Меня держали с мешком на голове, и теперь, когда его сняли, я не могу сразу прийти в себя. Свет тусклый, пространство сырое, на стенах тёмные разводы и жуткий запах плесени. Где я?
В животе резко и болезненно толкается моя девочка, словно чувствует угрозу, страх, моё бессилие. Боль возвращает меня к действительности. Моя Надюша. Моё сокровище. Я должна выдержать. Я должна…
– Вика! Вика! Дайте мне подойти! – голос акушерки звучит откуда-то сбоку, встревоженный, прерывающийся от волнения. Елена здесь. Она пытается помочь, но её не пускают ко мне.
– Заткнись! – раздаётся жёсткий, грубый, скрипящий мужской голос. Затем звонкая пощёчина, резкий шлепок, и всхлипывание Елены стихает.
Меня снова грубо трогают, ощупывают, словно я не человек, а беспомощная, неодушевлённая кукла. Чужие руки, грубые и ледяные, скользят по моим плечам, по шее, снова хватают за лицо и встряхивают. Хватка такая сильная, что кости хрустят, и я невольно всхлипываю от боли.
– Очнись, дура! Что застыла, как блаженная? Ты нужна нам в сознании.
Я открываю глаза шире, но взгляд снова расплывается. Передо мной лишь бесформенные тени и пятна. Голова кружится, меня тошнит. Тело не слушается, ватные ноги не держат.
– Встань! – рычит голос снова, и меня резко рывком поднимают. Но ноги тут же подгибаются, и я падаю обратно, чувствуя боль от удара коленями об пол. Сердце колотится бешено, в животе новая волна боли. Пожалуйста, только не ребёнок… только бы она выдержала…
Я закрываю глаза, стискиваю зубы, цепляюсь за эту единственную мысль, словно это спасительная нить. Я должна защитить её. Любой ценой.
– Да что ты такая дохлая! – раздражённо бросает кто-то сверху. Еще один голос. – Посмотри на меня, мразь, посмотри, кому обязана таким прекрасным вечером.
Мне снова задирают голову вверх, резко и безжалостно. Глаза застилает слезами, но я, моргая, пытаюсь рассмотреть того, кто стоит передо мной. Темно. Лицо размытое, искажённое злостью и ненавистью. Я только понимаю, что это женщина…
– Что вам нужно? – выдавливаю я, едва слышно, голос надорванный и дрожащий.
– Что нужно?! – громкий, почти безумный смех отражается эхом в стенах сырого подвала. – Максима твоего наказать. Жизни ему сломать. Чтобы знал своё место. Ответочка такая… Ах-ах-ах… – ржет так, что мороз по коже.
От этого смеха внутри всё сжимается ещё сильнее. Сердце стучит где-то в горле, готовое выпрыгнуть. Я вспоминаю лицо Макса, его руки, его голос, его тепло… Как он обнимал меня, как говорил, что любит, как осторожно гладил живот. Он найдёт меня. Я верю. Но выдержу ли я?
– Он найдёт меня, – шепчу я с вызовом, собирая остатки сил. – Он вас… найдёт.
Удар приходит внезапно, болезненно отзываясь в щеке. Голова резко дёргается в сторону, и перед глазами вспыхивают звёзды. Я едва удерживаюсь от того, чтобы не упасть снова.
– Пусть ищет. Будем ждать гостя, – шипит незнакомец, наклоняясь ко мне вплотную. Я чувствую его горячее дыхание, пахнущее сигаретами и алкоголем, и мне становится тошно.
– Уведите её, – резко отдаёт он приказ кому-то сбоку. – Пусть посидит, подумает. Ей есть, о чём задуматься.
Меня снова хватают, волокут куда-то по сырому, холодному полу, и я почти теряю сознание от страха и отчаяния. Тело перестаёт слушаться окончательно, ноги волочатся, не способные держать даже мой собственный вес. Меня бросают на что-то твёрдое, дверь с грохотом захлопывается, замок щёлкает.
Тишина. Жуткая, мёртвая, удушливая. Только моё тяжёлое дыхание и пульсирующая боль в висках. Я осторожно ложусь на бок, подтягиваю ноги, закрываю руками живот, словно это спасёт нас с Надюшей. Слёзы текут по щекам, горькие и горячие.
– Всё будет хорошо, малыш, – шепчу я, пытаясь убедить и её, и себя. – Папа нас найдёт. Он сильный, он обязательно найдёт…
Я повторяю это снова и снова, как мантру, но внутри пустота и страх медленно переплетаются с паникой, образуя жгучую, парализующую смесь.
Одинокая лампа под потолком едва освещает грязные стены. От сырости и холода меня начинает трясти. Но я цепляюсь за сознание из последних сил. Мне нужно быть сильной. Ради дочки. Ради того, чтобы не дать этим чудовищам победить.
Осматриваюсь еще: ни окна, ни стола, только старый матрас, на который меня швырнули будто куклу.
Я закусываю губу до крови, но это помогает удержаться на краю сознания. В животе снова толкается моя девочка, словно говорит: «Мама, держись». Я отвечаю ей тем же:
– Держимся, моя хорошая. Мы должны выстоять. Папа скоро придёт…
Сквозь слабость и страх, сквозь адскую боль и отчаяние, я продолжаю упрямо верить в это. Потому что знаю: он нас найдёт. Другого выхода у нас просто нет.
А потом дверь снова громко лязгает. Я зажмуриваюсь, что есть силы. И через мгновение ощущаю чьи -то руки на себе.
Глава 37.
Макс
– По номерам пробили ту скорую? – спрашиваю у безопасников.
– Левые. Уже пробили. И маршрут просмотрели. Они скинули ее на заправке. Была слепая зона до этого. На заправке вылез мужик в кепке и очках. ЛИчность не идентифицировать. Сел на мотоцикл без госномеров и уехал. – рапортует Денис.
А у меня так гремит в ушах, что я дыхание задерживаю чтобы его слышать. Адреналин херачит по венам вместо крови уже. Прошло уже больше двух часов как Вика пропала.
– Может быть силовикам? – Тема предлагает. Но ответ понимает сразу по моей морде.
Какие на хер силовики?
Я жду новостей от Чернова.
Уж он точно в курсе всей хрени что творится в городе и области.
В горле словно сахАра, хватаю стакан с водой и, опрокинув, только успеваю поставить его на стол, как раздается телефонный звонок.
– Ты кому, Волк, дорогу так перешел? Решил таких дядь без кормушки оставить? – раздается в динамике хриплый прокуренный голос.
– К сути давай. Не к чему кружить. Время на минуты.
– Так я не кружу, Макс. Ты знаешь, что только слепой и безногий на тебя зуб не точит. Потому что они блять просто не могут. Ты нахера этому проекту ход дал?
– И? Суть, блять, мне давай! Нашел?
– Ищу, но ты просто смертник. Потому что твоими руками решили жар загребать и чтобы свои руки чистыми и целыми остались. Ты понимаешь, что от тебя хотят и будут давать? Ты отчаянный. Еду к тебе. Через час буду и с новостями. Но ты в оба смотри и телефон из рук не выпускай. Потому что птичка на хвосте принесла, что эти беспредельщики тебе скоро позвонят. Если они позвонят до моего приезда, то пилингуйте как обычно. Если я успею до этого, то привезу новую диковинную вещицу.
Чернов вешает трубку, а я откидываюсь на спинку кресла. Пытаюсь вдохнуть и выдохнуть, но грудь сдавило сильным спазмом. Со всей силы запускаю в стену пустой скан, будто бы это поможет.
Но… все иллюзия.
Меня, сука, раздражает все вокруг!
Я хочу только одного, чтобы моя жена была рядом со мной! И чтобы с ней было все хорошо. И я заплачу любую цену за это.
– Где Рома? – спрашиваю у Дениса, не поднимая взгляда от телефона, в который, кажется, всматриваюсь уже не глазами, а нутром.
– Уже в воздухе. Вылетел час назад. Через шесть часов будет на месте, – отвечает он быстро, по-военному четко.
Я киваю. Хорошо. На самом деле – с облегчением. Хоть кто-то из моей семьи сейчас далеко от этого кошмара. Не вовлечён. Не сидит в этой западне, где каждый сантиметр воздуха теперь пропитан диким страхом и яростью. В тот момент, когда всё полетело к чертям, он оказался в Китае, на важной встрече, готовящейся неделями. Пусть будет там. Дольше задержится – только лучше. Здесь ад, и чем меньше свидетелей, тем меньше пепла потом собирать.
– Встретите с усиленной охраной, – говорю, уже поворачиваясь к окну. – Два кордона. Периметр – под полный контроль. И чтобы сразу сюда, как приземлится. Без лишних остановок.
Денис, не задавая вопросов, выходит, закрывая за собой дверь. Всё, что нужно, он понял. А я остаюсь один,лицом к лицу с ожиданием, с этой чёртовой тишиной, которая гудит в ушах громче любого выстрела.
Смотрю на экран. В глазах уже жжёт. Не моргаю. Телефон в руке – как живая граната. Я не выпускаю его из пальцев, потому что точно знаю – скоро. Совсем скоро. Эти твари обязательно выйдут на связь.
Их не интересует молчание. Они хотят шоу. А значит – позвонят.
И когда звонок оглушает пространство – всё внутри меня замирает. Нет испуга. Нет даже удивления. Есть только холодная сосредоточенность. Стальная воля, натянутая, как струна. Без номера. Разумеется. Только это и подтверждает – это они.
В тот же самый момент дверь в кабинет открывается. Чётко, без стука, словно тоже по сценарию. На пороге – Чернов. Прямой взгляд. Он кивает, не говоря ни слова, и садится напротив.
Я принимаю вызов. Мгновение – тишина. А потом в динамике раздаётся голос. С хрипотцой, прокуренный, мерзко-самодовольный. И совершенно незнакомый, как бы я не пытался его идентифицировать.
– Крепенькая у тебя дочка, Волков… – растягивает, будто смакует. – Упертая. Настырная. Прям в тебя. Живчик.
Глава 38.
Макс
Слова срываются с его языка как плевки, и каждое из них обжигает мне кожу. Но я не моргаю. Ни один мускул на лице не дёргается. Только сердце бьётся глухо, мощно, так, что я слышу его в висках, в зубах, в кончиках пальцев, повсюду блть.
Если с моими девочками что случится, мне терять нечего.
Я поднимаю глаза на Чернова. Он уже держит в руках какой-то прибор. Кивает, поднимает палец – "говори дальше и не реагируй”. Всё под контролем.
Я делаю вдох. Спокойный. Как перед выстрелом.
– Что ты хочешь? – произношу ровно, без эмоций, словно мы обсуждаем погоду. Но внутри меня бушует ураган.
Голос на том конце смеётся. Низко. Хрипло. Мерзко. Так, как смеются те, кто уверен, что власть теперь у них. Что они диктуют правила игры.
– Ты поймёшь. Скоро. Пока просто слушай. Мы ведь только начали.
И я слушаю. Я должен слушать. Но вместе с тем – считываю каждую интонацию, каждую паузу. Я знаю, что за мной – армия. Чернов уже работает. Мои люди – роют землю. Я не позволю этим ублюдкам закончить то, что они начали. Но и горячку пороть нельзя. Это – не бой. Это – шахматы. Повторяю себе раз за разом пытаясь сохранить остатки самообладания.
И мне придется “играть” по их правилам. Но… если они тронут их… хоть пальцем…
…то им уже не помогут ни деньги, ни связи, ни Бог.
– Волков, слышь... у тебя очередной отщепенец крепенький, – снова хриплый голос в трубке. – Прям как ты. Пинается там, вертится. Не сдается. Хотя на таких сроках, говорят, стресс… не айс. У меня всё внутри трещит по швам.
Не родила…
Пальцы мёртвой хваткой сжимают телефон. Губы сжаты в линию. Я слышу, как Чернов рядом что-то клацает на экране планшета, ловит каждую волну сигнала своими приборами.
– Урод… – шепчу я почти беззвучно. – Что-что? – переспрашивают в трубке. – Где она? Что вы с ней делаете?
– Ага. Нервы пошли? Ну-ну. Спокойней, Максик. Ты ж не хочешь, чтобы твоя доча раньше срока появилась, да? И в каком-нибудь погребе… на цементе. Без нужной медицинской помощи. Он ржёт в трубке. Ржёт, как дьявол. И я уже не чувствую пальцев. Кровь застыла. Всё, что во мне сейчас – зверь. Зверь с сорванной цепи.
– С женой дай поговорить, – бросаю после паузы.
– С чего бы? – в голосе откровенное издевательство. – Ты думаешь, ты тут решаешь? Ты чё, Волков, совсем берега потерял? – Я хочу услышать Вику. Убедиться, что она жива. – Да ты охренел там? Сиди и жди. Мы тебе ещё все скажем. А пока – будь добр, рот на замке держи. Никаких погон, понял? У нас длинные руки, мы в курсе, кто к тебе ходит, с кем ты трахаешься, и какую воду пьёшь по утрам. Предупреждение одно. Следующего не будет.
Я чувствую, как сжимаются кулаки. Так, что пальцы побелели. Челюсть сведена, зубы будто вот-вот в крошку превратятся. Но голос мой не дрогнул.
– Что от меня нужно?
– Всё узнаешь. В своё время. А пока – привыкай жить на поводке. Мы тебе ещё сюрпризы подготовили. Он усмехается. Гнусно. И в этот момент… вдруг другой голос в трубке. Глухой, мужской. В торопливом, приглушённом тоне.
– Она… ей хреново, слышь? Там ей плохо. Надо... Щелчок. Связь обрывается.
– Повтори, блть! – рявкаю я в трубку, но слышу только пустоту. Пустоту. Ничего. Ни голоса, ни сигнала. Только гудки, которые бьют по нервам.
– Сука! – рычу и с размаху швыряю телефон об стену. Тот разлетается на части, но мне плевать. У меня внутри всё уже давно разлетелось.
– Есть зацепка, – спокойно, будто для него это привычная рутина, говорит Чернов. Он поднимает глаза от прибора. – Север города. Очень ловко зашифровались. Через интернет, прокси, маршрутизаторы. Меняют сигнал каждые пятнадцать секунд. Мы почти не успели зацепиться, но... зона очерчена. Относительно. Это район промзоны у ТЭЦ. – Рыть там, – бросаю резко и растираю лицо руками. – Перемолоть каждый ангар, каждый подвал. Поднять старые схемы. Бомбоубежища, неофициальные склады, хранилища – всё.
Чернов кивает и сразу отходит, отдавая команды. Я остаюсь в комнате – наедине с собой, со звуками собственного бешеного сердца, с воем внутреннего зверя, которого уже не остановить.
В этот момент дверь резко распахивается, и вбегает Рома. Лицо его побледнело, глаза – расширены.
– Папа… что происходит? Где мама? Артём сказал… это правда?
Я подхожу, беру его за плечи. Молча. Смотрю в глаза.
– Правда. Ищу сын. Все хорошо будет, слышишь меня?
Он огромными глазами на меня смотрит. Вновь трясу его за плечи.
– Да-а-а. Пап…
– Сиди дома. Не рыпайся. Ты мне живой и не мешающий нужен. – Но я могу чем-то помочь! – кипит он. – Поможешь тем, что не лезешь. Не сейчас, Ром. Сейчас без геройства. Усвоил?
Он молчит, но по сжатым кулакам вижу, что кипит. Весь. Готов броситься хоть куда. – И охрана. Удвоить. Понял? Никого не впускать. Сам не выходишь. Всё только через меня. Скажешь ещё слово – отключу тебе доступ ко всему, включая телефон.
Он кивает. Быстро. Выхватывает из кармана мобильник, и я уже слышу, как он кому-то звонит и приказы по работе отдает.
Я хватаю со стола резервный телефон. Набираю номер.
– Да, Максим Андреевич…
Глава 39.
Вика.
То темно… То слишком ярко. Голова ватная, шумит, как старый телевизор, забитый пылью. Я падаю в чёрные лабиринты сна, тону в них, как в смоле, а потом выныриваю, хватая ртом воздух, как утопающая. Сердце колотится, рвётся из груди, но тело тяжёлое, чужое, не слушается. Иногда кажется, что я дома. В нашей спальне. Что вот-вот Макс зайдёт, улыбнётся, скажет: «Птичка, всё будет хорошо». Но это не дом. Здесь сыро, стены плачут от влажности, а воздух – как тряпка, пропитанная страхом, которую выжали в эту комнату.
Я не знаю, день сейчас или ночь. Здесь нет окон. Нет времени. Только мы – я и Елена. Она сидит на полу, спиной к стене, сжалась в комок, серая, будто сама стала частью этого подземелья. Её лицо бледное, глаза красные, как будто она плакала, но не хочет, чтобы я видела. Даже голос у неё другой – тихий, дрожащий, будто боится спугнуть хрупкое равновесие, на котором мы держимся.
Глаза слипаются, и я снова проваливаюсь в сон. Он не мягкий, не тёплый – липкий, болезненный, как открытая рана. В нём нет картинок, только боль, которая пульсирует в висках, в груди, в животе. Где-то на краю сознания слышу голос Елены, но слова расплываются, как звуки под водой. Она рядом, я знаю, но её присутствие – как свет фонаря в тумане: близко, но не достать.
Выныриваю, задыхаясь. Потолок надо мной серый, потрескавшийся, с пятнами сырости. Комната тесная, пахнет плесенью и чем-то кислым. Матрас подо мной жёсткий и колет кожу. Горло пересохло, во рту вкус железа, как будто я грызла ржавый гвоздь. Пытаюсь повернуть голову – боль простреливает шею, и я морщусь, сжимая зубы.
Скрежет. Окошко в двери открывается, и кто-то без слов просовывает поднос. Пластиковые контейнеры с чем-то серым, бутылка воды, одноразовые ложки. Тишина. Елена вздрагивает, встаёт, забирает поднос, её движения резкие, как будто она боится, что окошко захлопнется.
– Вика, пожалуйста… хоть немного поешь, – её голос умоляющий, она садится рядом, ставит поднос на пол. – Это важно. Для малышки. Для тебя.
Я смотрю на контейнер, и желудок сжимается, выворачивается. Запах каши, или что это там – бьёт в нос. Тошнота накатывает, как волна, всепоглощающая, изматывающая, как на первых неделях беременности. Только сейчас нет дивана, нет лимона, нет тёплого голоса Макса, который шептал бы: «Потерпи, Птичка, скоро станет легче». Я отворачиваюсь, прижимая ладонь ко рту, пытаясь сдержать рвотный позыв.
– Не могу, – шепчу. – Тошнит.
Елена кусает губу, её глаза блестят, как будто она вот-вот заплачет. Она берёт бутылку воды, откручивает крышку, протягивает мне.
– Тогда хоть попей, – говорит, стараясь держать голос ровным, но я слышу, как он дрожит. – Маленькими глотками, Вика. Пожалуйста.
Я беру бутылку, руки дрожат, вода плещется через горлышко. Подношу к губам, делаю глоток. Холодная, с привкусом металла. Желудок взрывается, и я не успеваю отвернуться – меня выворачивает прямо на пол. Вода, жёлчь, всё вперемешку. Я кашляю, задыхаюсь, слёзы жгут глаза. Елена бросается ко мне, придерживает за плечи, её ладони тёплые, но дрожат, как осиновые листья. Или это я… или мы обе…
– Господи, Вика… – шепчет она встревоженно. – Это не нормально. Тебя тошнит уже пятый раз за день. Это может быть гипоксия и обезвоживание. Надо кого-то позвать. Я скажу им, что тебе плохо, что…
– Нет! – я перебиваю, хватая её за запястье. Мой голос срывается, но я смотрю ей в глаза, вкладывая в взгляд всю силу, что у меня осталась. – Никого не зови. Слышишь? Никого.
Елена замирает, её глаза расширяются, полные страха и беспомощности. Она открывает рот, чтобы возразить, но я сжимаю её руку сильнее.
– Пожалуйста, Лена, – шепчу, чувствуя, как слёзы текут по щекам. – Не надо. Я справлюсь. Мы справимся.
Она молчит, смотрит на меня, и я вижу, как её лицо искажается от боли. Она кивает, но я знаю – не согласна. Она боится. И я тоже. Но я не могу позволить, чтобы сюда пришли эти звери, те, кто запер нас в этой клетке. Не могу доверять никому, кроме Елены, даже если она сама на грани.
Она отходит, убирает поднос на пол, вытирает лужу тряпкой, найденной в углу. Я откидываюсь на подушку, пот стекает по вискам, сердце колотится, как будто хочет вырваться. Живот тяжёлый и твердый. Я кладу руку на него, жду. Ничего. Тишина. Малышка не шевелится, и это пугает больше, чем тошнота, больше, чем эта комната.
– Вика, – Елена садится рядом, её голос мягкий, но в нём тревога, как натянутая струна. – Ты должна следить за ней. Считай, сколько раз она шевелится. Хотя бы за час. Это важно. Чтобы мы знали, что с ней всё в порядке.
Я киваю, хотя внутри всё сжимается. Я знаю, что это важно. Знаю, что она права. Но каждый раз, когда жду толчка, маленького сигнала, а его нет, страх сжимает горло, как удавка. Я ложусь на матрас, обхватываю живот обеими руками и начинаю считать.
Раз… Слабый, почти незаметный толчок после того как вырвало.
Два… Ещё один, чуть сильнее, когда я пыталась встать.
Долгая пауза. Тишина.
Три… После… не знаю даже когда! Еле уловимый.
Четыре… Через десять минут примерно.
Пять… Шесть… Семь…
Я жду, прислушиваюсь к телу, но она молчит. К вечеру – только семь движений за весь день. Семь слабых, хрупких сигналов. Я поднимаю глаза на Елену, которая сидит у стены, теребя край кофты, и шепчу:
– Семь. Только семь.
Её лицо бледнеет, глаза расширяются, но она быстро отводит взгляд, пытаясь скрыть страх. Я вижу, как её пальцы сжимаются, как она кусает губу, чтобы не заплакать.
– Это… маловато, Вика, – говорит она тихо дрожащим голосом. – Обычно должно быть больше. Гораздо больше. Но… может, она просто тоже напугана. Организм адаптируется. Главное – следить.
Я молчу, чувствуя, как холод разливается по венам. Я знаю, что это плохо. Знаю, что с малышкой что-то не так. Но я не могу ничего сделать. Не здесь, в этой клетке, где окошко открывается только для еды, где стены плачут, а воздух пропитан страхом. Я прижимаю руку к животу, шепчу про себя: «Пожалуйста, малышка, пошевелись. Хоть раз. Дай знать, что все в порядке».
Но она молчит.
Елена смотрит на меня, её глаза блестят от слёз. Она хочет что-то сказать, но не решается. Я отворачиваюсь, не в силах выдержать её взгляд. Знаю, что она думает. Знаю, что боится за меня, за ребёнка. Но я не могу позволить ей звать кого-то. Не могу.
Время тянется… Я снова проваливаюсь в сон, тяжёлый, болезненный. В нём нет картинок, только боль и голоса – то ли Елены, то ли мои, то ли чьи-то ещё. Выныриваю, когда слышу шаги за дверью. Не окошко – дверь. Скрежет замка, тяжёлый. Сердце колотится в горле, я вжимаюсь в матрас, хватая Елену за руку.
Дверь распахивается. Яркий свет из коридора режет глаза с не привычки. Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть силуэт. Женщина. Высокая, худая, светлые волосы в тугом хвосте. Её лицо в тени, но что-то в нём – в скулах, в посадке головы – пугающе знакомо. Я моргаю, сердце пропускает удар.
Она делает шаг вперёд, свет падает на её лицо, и я замираю. Острые черты, надменный прищур, глаза – ядовитый огонь, полный ненависти. Она похожа… так похожа…
– Даша? – выдыхаю я, голос дрожит от изумления.
Елена вздрагивает, её рука сжимает мою сильнее. Женщина смотрит на меня с презрением, её губы кривятся в ухмылке, от которой холодеет кровь.
– Смотри-ка. Жива. Опузатилась, – её голос ледяной, режет, как стекло. – Мало одного выродка было?
Я напрягаюсь, пытаюсь сесть, но слабость придавливает к матрасу. Она подходит ближе, хватает меня за подбородок, сжимает так, что боль простреливает челюсть. Я пытаюсь вырваться, но её пальцы как тиски.
– Посмотри на меня. Узнаёшь? Нет? – она наклоняется, её лицо в сантиметрах от моего, и я вижу её глаза – холодные, безумные, полные ненависти.
– Даша… – шепчу я, но голос срывается. Мерещится? Или это она?
Она ухмыляется, и от этой ухмылки становится ещё холоднее.
– Если ты видишь Дашу – значит, сдохла, – говорит она, и её голос дрожит от ярости. – Но ты ещё дышишь. Значит, не она. Я её сестра. Близнец. Но тебе от этого не легче. Потому что я тебя, сука, всей душой ненавижу.
Ненависть в её глазах сжигает, и страх, который я давила весь день, превращается в ледяной ужас. Она отпускает мой подбородок, но её взгляд держит меня, как цепи. Елена вскакивает, становится между нами.
– Кто ты? Что тебе нужно? Ей помощь нужна!
Женщина переводит взгляд на Елену, её губы кривятся в презрительной усмешке.
– А ты кто? Её нянька? Сядь и не трынди, пока я добрая.
Елена замирает, но не отступает, её руки дрожат, но она смотрит на женщину, как будто готова драться. Я хочу крикнуть, чтобы она остановилась, но горло сжимает, и я только шепчу:
– Лена… не надо…
Мир кренится. Боль, ужас, холод накрывают волной. Глаза сестры Даши горят, как у безумной, но я знаю, что она реальна. Её ненависть – настоящая. И это только начало. Следующий акт ада уже начался.
Девочки, днем марафоним. Пару глав точно принесу)
