Текст книги "(не)вернуть. Цена искупления (СИ)"

Автор книги: Анна Гранина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 23.

Вика.

Я сижу на кровати, вжавшись в подушки так сильно, будто хочу стать меньше, незаметнее, исчезнуть в складках простыней, раствориться в этой теперь чужой и совсем не безопасной палате. Тишина, ещё недавно казавшаяся умиротворяющей и уютной, теперь тяжёлым, вязким комом застревает в горле, мешая дышать. Стены, окрашенные в мягкие, тёплые оттенки, теперь давят на меня своей холодностью, отчуждённостью. Будто я в ловушке, из которой невозможно выбраться.

Я бросаю быстрый, испуганный взгляд на букет пионов, который стоит на прикроватной тумбочке. Цветы, утром такие нежные и радующие глаз, теперь кажутся горькими, тревожными, чужими. Их лепестки, чуть подрагивающие от лёгкого сквозняка, словно шепчут мне о том, как быстро и внезапно может измениться всё вокруг. И от этого по спине пробегает озноб, кожа покрывается мурашками.

Телефон по-прежнему в моих руках – я сжимаю его так крепко, что пальцы начинают неметь, а суставы побелели. Но отпустить его не получается, он теперь единственная моя связь с внешним миром. Моя страховка, мой спасательный круг. Но одновременно он почему-то кажется таким бесполезным, хрупким, будто он тоже может меня подвести в любой момент.

Мысли в голове мечутся, сталкиваясь, путаясь, налетая одна на другую. Я пытаюсь понять, осознать произошедшее, но ничего не выходит. Кто был этот человек? Чего он хотел? И кто за ним стоит? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Только тревога, страх, смутные, жуткие догадки.

Он ведь точно знал слишком многое. Он говорил обо мне, о Максе, о Роме и даже о Надюшке – нашей девочке, о которой мы почти никому не говорили. Этот человек в маске, этот холодный голос, спокойные, расчётливые слова – всё это не могло быть просто случайностью. Он знал, куда ударить. И он попал точно в цель.

Это не шутка, не розыгрыш, это было чёткое предупреждение. Я повторяю про себя его слова, прокручиваю их снова и снова, словно пытаюсь разгадать загадку, понять скрытый смысл. «Вы уверены, что сможете доносить ребёнка?», «Вы всем доверяете в своём окружении?», «Передайте мужу, чтобы не лез, куда не нужно». Эти фразы звучат в моей голове так отчётливо, будто тот человек всё ещё сидит напротив, смотрит на меня холодными, безжалостными глазами.

Холодок снова ползёт по позвоночнику, сковывая тело страхом. А если он прав? Если действительно не все здесь, в больнице, на моей стороне? Что, если кто-то из персонала уже подкуплен, что если еда, лекарства, капельницы – всё это уже может нести угрозу? Теперь каждое движение за дверью кажется мне подозрительным. Каждый звук в коридоре заставляет меня вздрагивать, сердце бьётся болезненно, неровно.

Я невольно поджимаю ноги под себя, натягивая одеяло выше, будто оно может защитить меня от этой реальности. Но я знаю, что это не поможет. Что делать? Я чувствую себя абсолютно беспомощной, слабой, уязвимой. Лежать здесь, в этой палате, стало невозможно. Здесь нет защиты, здесь нет спокойствия. Здесь, кажется, вообще больше нет ничего безопасного.

Я пытаюсь убедить себя, что Макс наверняка уже выставил охрану. Я знаю его – он не оставил бы меня без защиты. Но если этот человек так легко проник сюда, если он так спокойно вёл себя, явно зная, что никто не помешает, значит ли это, что Макс не смог обеспечить мою безопасность полностью? Или что кто-то из охраны тоже замешан во всём этом?

Эти мысли пугают ещё сильнее. Я теряюсь в своих сомнениях, страхах, догадках. А Макс? Он знает обо всём этом или всё-таки нет? Может быть, именно от него пытаются скрыть какую-то угрозу? Он не говорил мне о своих проблемах, я видела, как он постоянно переводил разговоры о делах в шутки, уходил от прямых вопросов. Что-то тяжёлое он явно скрывал от меня, но я не думала, что это может быть настолько серьёзно, настолько опасно.

Я снова смотрю на телефон, на контакт Макса, и мой палец замирает над его именем. Позвонить или нет? Если я расскажу, что произошло, он сорвётся, бросится сюда, начнёт разбираться, искать виновных. Это может быть опасно и для него, и для нас всех. Вдруг именно этого и добиваются те люди, которые стоят за сегодняшним визитом?

Но молчать тоже невозможно. Я не могу оставить это просто так. Не могу притворяться, что ничего не произошло, когда мне угрожали напрямую, когда сказали, что я могу потерять своего ребёнка, если Макс не прекратит заниматься тем, куда он «залез». Что же он такого делает, кому он помешал? В моей голове снова начинают крутиться самые жуткие предположения – политика, бизнес, какие-то старые враги… Всё это смешивается в один тяжёлый, удушающий комок тревоги.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться, пытаясь собрать волю в кулак. Моё сердце всё ещё колотится так, словно пытается вырваться из груди, дыхание сбивчивое, поверхностное. Ладонь инстинктивно ложится на живот, где Надюшка тихо отзывается движением, напоминая мне, ради чего я должна быть сильной. Ради чего я должна собраться и что-то сделать.

«Мы справимся», – шепчу я почти беззвучно, будто это обещание, данное самой себе и своей нерождённой дочке. Я не могу поддаться панике.

Я снова смотрю на экран телефона. Время идёт слишком медленно, а тревога становится невыносимой. В голове хаос, но в сердце уже появилось чёткое решение. Я не могу ждать и мучиться, я должна действовать сейчас. Я должна довериться Максу, несмотря ни на что, потому что он – единственный человек, который точно сможет мне помочь, единственный, кто всегда защищал и будет защищать.

Я сжимаю телефон сильнее, как будто боюсь, что он может исчезнуть или сломаться. Нерешительность отступает, остаётся лишь холодная, жёсткая необходимость действовать.

Я нажимаю на вызов. Палец дрожит, сердце бьётся так громко, что в ушах стоит шум. Макс – это единственное имя, которое сейчас вселяет в меня надежду и даёт хоть какое-то чувство защищённости.

И когда на другом конце слышится первый гудок, я снова задерживаю дыхание. Внутренне молюсь, чтобы он ответил сразу же. Чтобы я услышала его голос, чтобы этот голос снова стал моей опорой и защитой.

Пожалуйста, Макс, ответь скорее…

Автор-прогульщик принес наконец-таки проду! Понять простить. Сыну 13 лет праздновали) Мамка кормила армию подростков) Завтра прода нужна, м?

Глава 24.

Вика.

Я набираю номер Макса почти на автомате. Пальцы так сильно дрожат, что приходится зажать телефон двумя руками, чтобы удержать его. Сердце вырывается из груди, стучит так громко, что я не сразу слышу гудки. Один, второй, третий…

– Вика? – голос Макса звучит резко и встревоженно. Он сразу чувствует, что что-то не так. – Что случилось?

– Макс… – я пытаюсь вдохнуть, но воздух застревает в горле, превращаясь в болезненный ком. – Макс, пожалуйста, приезжай скорее…

– Что с тобой? – он повышает голос, и я почти вижу, как он поднимается со своего рабочего кресла, напряжённый, сжатый, готовый бежать в любую секунду. – Вика, ты можешь объяснить нормально, что произошло?

– Я… – слова путаются, сбиваются в кашу из страха и растерянности, – кто-то… здесь был… Макс, я очень боюсь…

– Кто был, Вик? – он говорит уже совсем тихо, отчётливо, спокойно, пытаясь взять мои эмоции под контроль, – врач? Медсестра?

– Нет… Не знаю, – я почти всхлипываю, с трудом удерживая слёзы, – кто-то чужой. Он угрожал… тебе, нам… Надюшке…

Макс на секунду замолкает, и его молчание кажется мне вечностью. Потом его голос звучит твёрдо, властно, но спокойно:

– Вика, сиди на месте, там охрана. Я выезжаю прямо сейчас, слышишь? Через двадцать минут буду у тебя. Слышишь меня?

– Да, слышу, – шепчу я, и на мгновение успокаиваюсь, чувствуя в его голосе ту силу, которая всегда меня спасала. – Только быстрее, пожалуйста.

– Я уже еду, – он бросает эту фразу резко и уверенно, как обещание, и отключается.

Я опускаю телефон на кровать и смотрю на дверь. Она кажется хрупкой, будто сделанной из картона. За ней – неизвестность. За ней – снова шаги. Лёгкие, неуверенные, но приближающиеся. Сердце снова начинает биться чаще, Надюшка вдруг резко пинается, и я инстинктивно кладу ладонь на живот, стараясь её успокоить.

– Тихо, малышка, тихо, – шепчу я почти беззвучно, пытаясь убедить в этом не столько её, сколько саму себя.

Шаги за дверью останавливаются. Я напрягаюсь, сжимаю край одеяла. Дверь медленно открывается, и я чувствую, как кровь отливает от лица.

– Ну и что за ужас тут у вас творится?! – в дверях возникает знакомая растрёпанная макушка Оли, и она, нелепо балансируя на костылях, начинает двигаться ко мне, размахивая огромным пакетом. – Где моя звёздочка сахарная? Я тут ей пирожных притащила, а у вас мордовороты какие-то коридор караулят! Я их чуть костылём не огрела! Что происходит?

Я не сразу осознаю, что это Оля. Не сразу осознаю, что это знакомый голос, знакомое лицо, и только когда она наконец подходит вплотную к кровати и, выронив костыли, плюхается на край матраса, я понимаю – это она. Моя Оля. Живая, настоящая, сумасшедшая, но такая родная.

– Оля… – я начинаю плакать, сама того не замечая, слёзы текут, горячие, солёные, неконтролируемые, – Олечка…

– Эй-эй, тихо! – её голос резко меняется, становится мягким, почти нежным, и она обнимает меня, неуклюже прижимая к себе одной рукой, потому что во второй всё ещё держит пакет с пирожными. – Вика, солнце моё, ну ты чего? Я уже здесь. Всё, тихо-тихо, я здесь, слышишь? Что скучала так?

Она гладит меня по волосам, по спине, и я наконец перестаю вздрагивать. Надюшка тоже затихает, будто чувствует, что теперь мы не одни.

– Ты как вообще сюда попала? – спрашиваю я, глотая слёзы, уже почти улыбаясь, чувствуя тепло её объятий, её знакомый запах духов и сигарет, которые она обещала бросить лет десять назад.

– Как-как, – возмущённо фыркает она, отстраняясь и сердито глядя на меня, – костыли мои видишь? Я на них, между прочим, чуть ли не бегом сюда ковыляла. Еле выбралась из дома, такси заставила меня прямо к входу подвезти, а тут твои амбалы на входе, понимаешь ли, меня не хотели пускать. Вот ведь козлы! Так бы и врезала им! Ты мне потом объяснишь, откуда у тебя такая охрана и почему она такая идиотская, ладно?

– Да… – киваю я, вытирая мокрые щёки ладонью, – ладно. Я так рада тебя видеть.

– Конечно, рада! – снова вспыхивает она, а потом заглядывает в пакет и торжественно вытаскивает оттуда коробку с пирожными. – Вот, спасаю тебя от больничного супа! Специально выбирала с кремом, чтобы сразу прилипло куда надо. А то худущая такая ты… – трогает мои впалые щеки, – капец… я сама на больничных харчах чуть не подохла. Спасибо доставки есть.

Я улыбаюсь, ощущая, как напряжение постепенно отпускает. Она разворачивает коробку и ставит на тумбочку, а я, чуть успокоившись, начинаю рассказывать ей всё – про того странного человека в халате, про его угрозы, про Макса, которого теперь так отчаянно жду.

Оля слушает, нахмурившись, её глаза становятся всё шире, а потом и вовсе превращаются в две возмущённые пуговицы.

– Да я ему ноги переломаю! – почти выкрикивает она, потрясая костылём. – Да кто он вообще такой, этот хрен в маске? И почему Макс ещё не перевернул всю больницу вверх дном?

– Он уже едет, – тихо говорю я, откусывая кусочек пирожного и чувствуя, как сладость помогает мне справиться с остатками тревоги.

– Вот и хорошо, – решительно кивает она, откусывая сразу половину своего эклера. – А я пока тут с тобой посижу, пока твой супергерой не прилетел. И пирожные съедим все до последней крошки. Нам ещё расти!

Я улыбаюсь и откусываю ещё кусочек. С Олей рядом становится легче, теплее, надёжнее. Но я по-прежнему вздрагиваю от каждого шороха за дверью. И когда она снова открывается, сердце вновь подскакивает к горлу, но это уже Макс.

Он стоит в дверях, напряжённый, взъерошенный, запыхавшийся, с бешеным взглядом, в котором я вижу одновременно страх, ярость и облегчение.

– Макс… – я шепчу это имя как молитву, чувствуя, как глаза снова наполняются слезами.

– Я здесь, Птичка, – тихо и твёрдо говорит он, подходя и осторожно касаясь моей щеки, а потом переводит взгляд на Олю. – Спасибо, что ты здесь.

– Ещё бы меня тут не было, – бурчит она, грозно махая костылём, – теперь давай разбирайся с этой твоей убогой охраной и с остальным дерьмом. А мне пора, ребятки. Викуль, завтра приковыляю еще. Ок? Макс, твой водитель не хочет меня отвезти до дома?

Макс кивает, и дает указание по телефону. Он Олю даже взглядом не удостоил. На меня смотрит неотрывно.

Он бережно целует меня в лоб, чуть дольше задерживая губы на моей коже.

– С тобой точно все хорошо? Я позову врача. – встает.

– Нет, – хватаю его за руку. – Не надо врача. Все хорошо. Ты рядом. Нет. – Мотаю головой. – Я хочу побыстрее все рассказать.

– Давай, моя Птичка, рассказывай все по порядку.

Глава 25.

Макс.

Смотрю на Вику, и чувствую, как сердце сжимается от её вида. Она сидит на кровати, маленькая, хрупкая, с влажными от слёз глазами, но в её взгляде – та же стальная решимость, которую я полюбил много лет назад.

Одеяло натянуто до подбородка, телефон сжат в руке, а на тумбочке – пионы, которые я привёз утром, теперь кажутся неуместными. А я хотел чтобы она любовалась их нежность и улыбалась поболльше.

Оля только что ушла, бурча что-то про мою «убогую охрану», и её энергия ещё витает в воздухе, но я едва замечаю это.

Всё, что важно, – это Вика. И её слова, которые она шептала по телефону: «Кто-то угрожал. Тебе, нам, Роме…»

Осторожно беру её руку. Её пальцы холодные, дрожат, и я сжимаю их мягко, стараясь передать хоть каплю тепла. Она так сильно испугана.

– Птичка, – говорю тихо, почти шёпотом. – Расскажи всё по порядку. Давай, моя хорошая.

Она кивает, но её взгляд мечется по палате – на дверь, на окно, на занавески, будто кто-то может прятаться там. Она дышит глубоко, собираясь с силами, и начинает. Её голос дрожит, но она говорит честно, как всегда, не утаивая ничего. Про мужчину в халате, который представился врачом. Про его маску, холодные глаза, татуировку на руке. Про угрозы – мне, Роме, и даже Надюшке. Про то, как он велел мне «не лезть, куда не надо». Каждое её слово – как удар, но я держу лицо спокойным, чтобы она не видела, как во мне закипает ярость.

Я хочу, сука, всех рвать… Голыми руками и зубами.

– Он знал про нас, Макс, – шепчет она, и её глаза темнеют от страха. – Про Надюшку. Про Рому. Он сказал, чтобы ты перестал… Но что перестал? Что ты делаешь?

Я сжимаю её руку чуть сильнее, но не отвечаю сразу. Вместо этого задаю вопросы, мягко, осторожно, как будто хожу по тонкому льду.

– Вика, что ты ещё заметила? – спрашиваю, глядя ей в глаза. – Он называл имена? Фамилии? Может, намекал на кого-то конкретно?

Она хмурится, её взгляд уходит в сторону, будто она пытается вытащить воспоминание из глубины.

– Нет… Имен не было, – отвечает медленно. – Но эта татуировка… На левой руке, на тыльной стороне. Маленькая, чёрная, похожа на руну. Или крест, но странный, с завитками. Я не разглядела точно, но… она мне показалась значимой. Не знаю, откуда.

Я киваю, запоминая каждую деталь. Руна. Это может быть что угодно – символ принадлежности, даже просто модная ерунда. Но делаю мысленную пометку на счет этого отличительного знака.

Я глажу руку жены, чтобы она почувствовала, что я рядом, и продолжаю:

– Он говорил что-то ещё?

Она вздрагивает, и я вижу, как её глаза вспыхивают. Она поворачивается ко мне, и её голос становится твёрже, несмотря на страх.

– Макс, это связано с политикой? – спрашивает она прямо. – Или с бизнесом? Ты же не просто так молчишь. Я знаю, что ты что-то скрываешь. Что ты делаешь? Куда ты полез?

Её слова попадают точно в цель. И в них вся правда. Но я не могу отступить назад.

Она права. Я не хотел посвящать близких в подробности своей новой деятельности. И до последнего бы скрывал, чтобы защитить её, Рому, Надюшку. Но теперь это вылезло наружу, и я должен быть в сотню раз осторожнее и осмотрительнее. Я открываю рот, чтобы ответить, но Птичка перебивает, её голос становится быстрее, почти паническим.

– И ещё, Макс… – она оглядывается на дверь, понижает голос до шёпота. – Я боюсь, что нас могут подслушивать. Здесь, в палате. Я не доверяю медперсоналу. Этот тип… он сказал, что я должна сомневаться в тех, кто приносит таблетки, еду, капельницы. Что, если он прав? Что, если кто-то из них куплен? Они же могут… – прикрывает рот ладошкой и всхлипывает.

Я чувствую, как во мне еще сильнее вскипает желание убивать, но подавляю его. Не время.

Я наклоняюсь ближе, чтобы она видела мои глаза, и говорю твёрдо, но мягко:

– Вика, я всё решу. Сегодня же. Я уже поменял охрану – моя личная больше не справляется. Нанял агентство, лучших ребят, они уже здесь, в больнице. Никто чужой к тебе не подойдёт. А если врачи разрешат, я заберу тебя домой. Прямо сегодня. Ты не будешь здесь одна.

Она смотрит на меня, и я вижу, как её плечи чуть расслабляются, но страх в её глазах не уходит. Она кладёт руку на живот, и её голос дрожит:

– Макс, я боюсь за Рому. За Надюшку. Он все знал. Сказал, что Рома – плохой руководитель, что твое «детище пойдёт ко дну» под его руководством. Что это значит? И почему он угрожает нам?

Я сжимаю её руку, стараясь передать ей уверенность, которой у меня самого не так много.

– Я разберусь, Птичка, – говорю я, и каждое слово – как клятва. – Никто не тронет Рому. Никто не тронет тебя. Я обещаю. Ты мне веришь?

Она кивает, но её взгляд становится острее, и она задаёт последний вопрос, от которого у меня внутри всё холодеет:

– Макс… а что, если ателье сожгли не просто так? Что, если это тоже было… чтобы навредить? Чтобы ударить по тебе через меня? А может быть и в Россию меня таким способом заманили?

Я замираю. Её слова – как эхо моих собственных страхов, которые я гнал от себя последние дни. Я думал, что держу это под контролем. Но теперь всё складывается в мрачную картину, и я не могу ответить ей правду. Не сейчас. И точно не здесь. Не нужна ей эта информация.

– Вика, не волнуйся, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Я разберусь. А сейчас я схожу к твоему врачу и вернусь очень скоро. У палаты стоит надежная охрана и к тебе она никого не пустит. Даже медсестру с лекарствами, пока ну удостоверится, что человек надежный.

Я целую её в лоб, задерживая губы на нежной коже чуть дольше, чем обычно, и встаю. Её рука цепляется за мою, и я чувствую, как она не хочет меня отпускать. Но я должен действовать. Должен найти ответы. Потому что, если этот тип с татуировкой прав, если кто-то хочет сломать меня используя для этого мою семью, я не дам им шанса.

Глава 26.

Макс.

Я не могу оставить её здесь, где каждый шорох – угроза. Я договорился с её врачом, настоял на выписке под мою ответственность. Круглосуточная акушерка уже ждёт, охрана усилена, но я везу Вику не в нашу старую квартиру – тесную, уязвимую и полную грусти. Я везу её домой. В наш новый дом. Где в стенах не замурованы грусть и уныние. Там все новое. И мы тоже новые.

– Птичка, – говорю тихо, наклоняясь к ней. – Пора ехать. Я всё организовал.

Она кивает, но её взгляд мечется к двери, будто тот тип с татуировкой может вернуться. Я беру её пушистый плед, аккуратно укутываю её плечи, чтобы она не мёрзла, и осторожно поддерживаю под локоть, помогая встать. Она такая лёгкая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, и я двигаюсь медленно, боясь сделать ей больно. Её рука дрожит в моей, и я сжимаю её мягко, чтобы передать тепло, уверенность.

– Я держу, – шепчу, улыбаясь, чтобы она расслабилась. – Не торопись, моя девочка.

Я веду её к креслу-каталке, которое медсестра оставила у выхода, но Вика качает головой, упрямо пытаясь идти сама. Я не спорю, только подстраиваюсь под её шаг, придерживая за талию. Она моя Птичка, всегда была сильной, но сейчас я ухаживаю за ней, как за ребёнком, помогая сделать каждый шаг.

У дверей больницы ждёт кортеж – моя машина и две чёрные с охраной позади. Давно не ездил с таким эскортом, лет пятнадцать, но теперь иначе нельзя.

Я пригибаюсь, аккуратно укладывая плед на её колени, поправляю подушку за спиной, чтобы ей было удобно, и только потом обхожу машину, чтобы сесть за руль.

– Всё в порядке? – спрашиваю, бросая на неё взгляд. Она кивает, но её пальцы сжимают край пледа, а глаза ищут что-то в тёмных окнах больницы.

– Куда мы едем, Макс? – её голос тихий, но с ноткой тревоги. – В дом я не хочу. В квартиру?

Я завожу двигатель, стараясь улыбнуться, чтобы успокоить её.

– Не в квартиру, Птичка, и не в дом,– говорю мягко. – В другое место. Безопасное. Там всё готово для тебя и Надюшки.

Она хмурится, но не спорит, только смотрит в окно, где мелькают огни города. Я ненавижу, что она боится, что этот ублюдок нагло посмел ее потревожить. Но я всё исправлю. Охрана уже усилена – я нанял лучшее агентство, и мои люди дежурят круглосуточно. Акушерка с медицинским образованием будет рядом. Никто не подойдёт к моей семье даже на пушечный выстрел.

Мы выезжаем за город, асфальт сменяется ровной дорогой, ведущей к посёлку «Золотая роща» – моему недавно завершенному проекту, моей крепости. Высокий забор с камерами, контрольно-пропускной пункт с вооружённой охраной, датчики по периметру – я проверял каждый винтик этой системы. Посёлок ещё не заселён полностью, многие дома пустуют, но наш коттедж готов. Я строил его для нас, даже когда мы были в разводе, веря, что Вика вернётся.

– Макс, это… твой посёлок? – Вика поворачивается ко мне, и её голос дрожит от удивления. – Ты говорил про него, но я думала… просто бизнес. Не думала, что ты себе дом оставил.

– Не просто бизнес, Птичка, – отвечаю, не отрывая глаз от дороги. – Это для нас. Для тебя, Ромы, Надюшки.

Охранник на воротах пропускает нас, узнав машину. Дорога в посёлке вымощена брусчаткой, вдоль неё – молодые липы, золотящиеся в свете фонарей. Дома – современные, с большими окнами и черепичными крышами – стоят на просторных участках, окружённых газонами. Это не тот городской дом, где мы жили до развода, с его скрипучей лестницей и комнатами, пропитанными нашими ссорами. Здесь всё новое, светлое, созданное для жизни, о которой...

Я сворачиваю к нашему коттеджу, и Вика тихо ахает. Дом двухэтажный, с белыми стенами и тёмной деревянной отделкой, окружён садом с розовыми кустами. Панорамные окна отражают вечернее небо, над входом горит тёплый свет фонаря. Внутри – просторная гостиная с камином, кухня с мраморной столешницей, спальня с огромной кроватью и детская для Надюшки, уже готовая. Это не просто дом – это начало, которого я ждал.

– Макс… – Вика смотрит на коттедж, и её глаза расширяются. – Когда ты всё это успел?

Я паркую машину, поворачиваюсь к ней и беру её руку.

– Я начал давно, Птичка, – говорю, и голос мой чуть дрожит. – Выкупил два коттеджа – один для нас, другой для Ромы. Тогда я не знал про Надюшку. Я просто знал, что ты вернёшься. Что мы начнём заново. И я сделал бы всё, чтобы у нас была жизнь, о которой ты мечтала.

Её глаза блестят, и я не знаю, от слёз или от света. Она сжимает мою руку, и я чувствую, как её тепло возвращает мне силы.

– Здесь безопасно, Вика, – продолжаю твёрдо. – Посёлок под моей охраной, я уверен в каждом человеке. У дома круглосуточно будут мои люди, внутри – акушерка, лучшая, с нужной базой знаний. Она уже ждёт. Никто не посмеет тронуть тебя.

Она кивает, но её взгляд всё ещё неспокоен, скользит по дому, саду, тёмным окнам соседних коттеджей, где почти никто не живёт.

– Это так… непривычно, – шепчет она. – Не как наш старый дом.

– И не должно быть, – отвечаю я. – Тот дом был прошлым. Это – наше будущее.

Я выхожу из машины, обхожу её и открываю Викину дверь. Осторожно поддерживаю её под локоть, помогая выйти, и укутываю пледом, чтобы она не замёрзла. Она идёт медленно, опираясь на меня, и я чувствую, как она доверяет мне, несмотря на страх. У входа нас встречает акушерка – Елена, женщина средних лет с добрыми глазами. Она уже подготовила всё – лекарства, медицинские приборы, уютный уголок в спальне. Вика слабо улыбается, но я вижу, как она пытается привыкнуть. Я знаю, ей нужно время. А я должен разобраться с теми, кто угрожает моей семье, в попытке достать меня.