Текст книги "(не)вернуть. Цена искупления (СИ)"

Автор книги: Анна Гранина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 40.

Вика.

Этого не может быть. Просто не может быть. Все мои страхи, что жили больше 20 лет глубоко внутри вот прямо сейчас стоят передо мной.

Даша…

Это игра воображения? Мне настолько плохо, что…

Ну нет… не-е-ет…

Быть этого не может.

Перед глазами все плывет, я делаю вдох, но воздух с трудом проходит в легкие.

Я моргаю, еще раз. Пытаюсь развидеть ее, но… она рядом. Стоит возвышаясь надо мной и скалится безумной улыбкой.

Я машинально кладу руки на живот чуть вперед подаваясь.

Перед глазами наша последняя встреча. Наша свадьба с Максом. И Даши, подкараулившая меня у служебного выхода кафе. Вышла подышать свежим воздухом… а потом услышала: “Будь ты проклята, тварь! Ты никогда с ним счастлива не будешь и он никогда тебя не будет любить так как меня. Бойся, я еще вернусь в вашу жизнь. Живи и помни” И в руки сует мне коробочку черную, на гробик похожую. Я ее как раскаленные угли в урну кинула и даже открывать не стала. Как же мне потом плохо было… И Максу так и не сказала, что Дашку встретила. Побоялась. И да, всю жизнь помнила и… боялась.

А теперь корень этого страха спустя столько лет надо мной стоит.

Состояние обреченности и страха накатывают волнами. И я начинаю понимать, что я скорее всего отсюда никогда не выберусь…

– Что поникла, плечики опустила, зайка? А как же желание бороться за себя и своего выродка? Давай! Ну или умоляй. Что ты умеешь лучше всего, м? – ядовито выплевывает в мое лицо тираду. – Не молчи, тварь! – верещит. Хватает меня за плечи и поднимает на ноги.

А они ватные. Я стоять не могу. Голова кружится еще сильнее.

– А ты не лезь, – плюет слова Елене. – Иначе отсюда вперед ногами вынесут. Я горло перегрызу, поняла?

Это не Даша… сестра. Но откуда она? Я это понимаю затуманенными мозгами, но глаза мои видят Дашу.

– А теперь мы с тобой будем по делу разговаривать. Кстати, забыла представиться – Маша. Ну и после такого приятного знакомства. Садись, сучка. Иначе раньше времени скопытишься. – толкает меня на металлический стул в углу.

Я жестко приземляюсь на него и зажмуриваюсь, потому что перед глазами черные пятна плывут. Тошнит нещадно и бесконтрольно. Но я сцепив зубы терплю.

– Жила ты припеваючи кучу лет, как тебе было, хорошо? Вижу по роже холеной, что хорошо. Можешь не пиздеть обратное. Не зря же ты опузатилась под сраку лет. Кто там у тебя? – тычет пальцем в живот, а я его еще сильнее руками обнимаю.

– Не трогай! – задрав голову отвечаю. – Руками своими меня не смей трогать.

– А-ха-ха, а то что? Побьешь, блаженная. У тебя пузо на носу. Сиди на жопе ровно и внимай каждое мое слово. И ты быстро села! – рявкает на Лену.

Я глазами прошу чтобы она слушалась и она садится на матрас рядом.

– Итак, я хочу чтобы ты страдала так, как страдала моя сестра. Ты у нее счастье украла, лишила ее будущего и в гроб уложила, оставив маленькую девочку без матери и меня без сестры.

Девочку? У Даши была дочь?

Господи… что происходит? Дурнота все сильнее овладевает моим телом и я прикрываю глаза.

– Нет, мразь, глаза открыла быстро. – рявкает “сестра”. – Девочка без матери в детском доме росла, а твой выродок в тепле и достатке жил. Как и ты. Ты хоть раз поинтересовалась как Даша жила, почему умерла? Ты знала что у нее дочь осталась? Какие же вы твари! – она начинает ходить туда-сюда и еще сильнее злиться. Вид безумной и больной женщины сильно пугает. Я не знаю чего от нее ждать в любую секунду. А когда она резко останавливается и на меня смотрит, то я окончательно убеждаюсь в ее невменяемости. На Лену вопросительный взгляд кидаю и она глазами дает понять, что тоже это видит.

Что делать нам? Что за люди нас похитили и что хотят?

– А теперь ты и твой муженек, а, бывший мужинек, будете платить за все. Раз даже Алиса вас развести окончательно не смогла развести, то… мы поможем. А-ха-ха. Прекрасная идея!

Алиса… Алиса дочь Даши?

Ой… ой… в голове пазлы складываться начинают в ужасающую картину. Ведь если бы у них все получилось. Или… так… а если бы Ромка на ней женился?! То…

Мне думать страшно что бы было.

Рукой чувствую как доча слабо пинается, еле-еле. Знак маме дает.

– Ты живая отсюда не выйдешь, поняла? – в голосе Маши ни капли сомнений. Только холод, от которого хочется сжаться до размеров пылинки. – И Волков тебя не спасёт. И не найдёт. Это будет лучшее окончание для всех.

Я сглатываю. Горло сухое, будто песок насыпан. Пульс гудит в ушах. Даже живот тянет как будто сильнее. Она не врёт. Верит в то, что говорит. И в этом, пожалуй, самое страшное.

– Что вы хотите? – аккуратно, будто по битому стеклу иду, спрашиваю. – Кто вам помогает?

Глупо. Глупо, Вика…

– Ах ты какая нетерпеливая сучка… – усмехается. – Ну раз уж тебе так неймётся – познакомлю. Сейчас. Подожди.

Она достаёт рацию. И я впервые понимаю – они работают организованно. Это не хаотичные психи. Это кто-то, кто точно знает, что делает.

– Зайди. Тут гостья не терпится узнать, кто на её благоверного зуб точит уже много лет, – вальяжно говорит она в рацию. Потом кидает на меня взгляд, полный отвращения. – Хочешь увидеть того, кто мечтал утопить Волкова в дерьме ещё до того, как ты на него каблук натянула?

Я не отвечаю. Только крепче сжимаю живот ладонями. Малышка снова шевельнулась. Вяло. Еле-еле.Я на Лену взгляд бросаю. Сидит, сжавшись, глаза не поднимает. А я чувствую, что за этой дверью начинается нечто… куда страшнее.

– Если ты ещё надеешься, что кто-то придёт… – Маша наклоняется ко мне, её голос становится липким, почти интимным. – То напрасно. Знаешь почему? Потому что всё, что тебе дорого, уже пошло прахом. Просто ты ещё об этом не знаешь.

Щёлкает замок, открывается дверь. Я вижу силуэт – мужской. Высокий. Массивный. С капюшоном на голове. Он не спешит заходить. Стоит на пороге. А мне становится холодно до дрожи.

– Ну вот и встреча, – бросает Маша.

Он делает шаг вперёд. Лицо по-прежнему в тени. Только голос:

– Давненько не виделись, Виктория. Как живот?

И я понимаю: началось самое страшное. Всё, что было до – это только пролог.

Глава 41.

Вика.

Голос его – как ржавый гвоздь, что скребёт по стеклу, и он царапает что-то глубоко внутри. Я знаю этот голос. Где-то слышала. Пытаюсь вспомнить, но голова тяжёлая, как камень, а мысли – как птицы, что бьются о клетку. Я вжимаюсь в стул, металл леденит спину, пальцы сжимают живот, где Надюшка толкается – слабо, едва ощутимо. Елена сидит на матрасе, её глаза расширены, но она молчит, как я просила. Маша стоит у стены, скрестив руки, её губы кривятся в усмешке, от которой кровь стынет.

Мужчина делает ещё шаг, и свет от мигающей лампы падает на его лицо. Капюшон сползает, открывая глаза – серые, как зимний лёд, с тяжёлым, цепким взглядом. Я замираю. Эти глаза… Я видела их. В больнице. Тогда, когда всё началось. Тот врач – или не врач? – в стерильной маске, что склонился надо мной, пока я лежала, прикованная к койке. Его взгляд был таким же – холодным, как скальпель, готовый резать не тело, а душу. «Передай мужу, чтобы остановился», – сказал он тогда, и я не поняла, о чём он. И теперь эти глаза снова здесь.

– Ты… – шепчу, и голос мой дрожит. – Ты был в больнице.

Он улыбается хищно, и эта улыбка ужасная, что мне совсем дурно становится.

– Умница, – говорит он, и голос его густой, с ядовитым привкусом. – Помнишь. Я предупреждал тебя, Виктория. Говорил, что будет, если твой муж не послушает.

Я сглатываю, горло пересохло, будто набито песком. Пульс колотится в висках, и боль в животе тянет сильнее, как будто кто-то сжимает его сильно-сильно. Он каменный. Я смотрю на его руку, что небрежно лежит на краю стола. Рукав пиджака задрался, и я вижу татуировку. Руна, чёрная, угловатая, как древний символ, вырезанный на камне. Я не ошиблась. Это он.

Резкий, лающий звук, что бьётся о стены, как сквозь толщу воды слышу… Это смех Маши…

– Смотри, какая наблюдательная, – её голос сочится ядом. – Всё подмечает. А толку, Вика? Ты уже в яме, и выбраться не получится.

Она подходит к мужчине, её движения лёгкие, уверенные, как у кошки, что знает свою территорию. Кладёт руку ему на плечо, но не с нежностью, а с какой-то привычной фамильярностью, как будто они годами этот план готовили и яд цедили тоже напару. Я вижу, как он кивает ей коротко, без лишних слов, и понимаю: они давно знакомы. Не любовники – в её жесте нет той близости, что выдаёт страсть, – но союзники, связанные чем-то тёмным, как смола, что склеивает их ненависть.

– Кто ты? – выдавливаю, и голос мой тонкий, как нитка, готовая порваться. – Чего вы хотите от Макса?

Мужчина наклоняется ближе, его глаза впиваются в мои, и я чувствую, как их холод проникает под кожу.

– Меня зовут Вадим Громов, – говорит он, и имя его звучит как удар молота. – Но тебе это ничего не скажет. А вот твой муж знает, кто я. Знает, что отнял у меня всё – бабки, бизнес, власть, будущее. И теперь он заплатит.

Громов. Имя всплывает, как обломок из разговоров Макса, но я не могу ухватить его.Столько фамилий и имен я слышала за двадцать лет, но я не вникала. Думала, это его мир, не мой. Как же я ошибалась…

– Я предупреждал тебя, – продолжает он, и голос его режет, как лезвие. – В больнице. Сказал, чтобы Макс остановился. Сдал назад. Убил свой чёртов законопроект, что перекрывает нам дорогу. Но он не послушал. Пустил всё дальше. И теперь, Виктория, назад дороги нет.

Я сжимаю живот, чувствуя, как Надюшка замирает, и страх захлёстывает меня, как волна. Законопроект. Макс говорил о нём – о том, как он закроет теневые схемы, очистит бизнес, даст людям шанс. Но я не знала… не знала, что это стоит нам жизни.

– Что… что вы сделаете? – шепчу, и каждое слово даётся с трудом, как будто я вытаскиваю его из глубины.

Маша перебивает, её голос как хлыст:

– Он лишится самого дорогого, дура! Тебя. Твоего выродка. Семьи. Всё, что он строил, пойдёт прахом. И даже если он вас найдёт – а он не найдёт, поверь, – будет поздно.

Громов кивает, его глаза не отрываются от моих, и я вижу в них не только ненависть, но и холодную уверенность, как будто он уже знает конец этой истории.

– Макс думает, что он сильнее, – говорит он. – Что может играть по своим правилам. Но он ошибся. Ты – его слабость. И мы сломаем его через тебя.

Я качаю головой, пытаясь отогнать его слова, но они вгрызаются в меня, как когти. Надюшка. Рома. Макс. Я не могу позволить им победить. Но тело предаёт – боль в животе становится острой, как нож, и я задыхаюсь, хватая ртом воздух. Перед глазами плывут чёрные пятна, и я чувствую, как что-то тёплое, липкое течёт по ногам. Я опускаю взгляд, и мир кренится: вода. Прозрачная, с лёгким розовым оттенком, струится по моим ногам, собирается в лужу на бетонном полу.

– Нет… – шепчу, и голос мой ломается, как стекло. – Нет, только не сейчас…

Елена вскакивает, её лицо белее мела, глаза полны ужаса. Она бросается ко мне, забыв о Маше и Громове, и её руки дрожат, когда она касается моего плеча.

– Вика, – шепчет она, и голос её надрывается. – Воды отошли… Господи, воды отошли!

Маша смеётся – дико, безумно, и этот смех режет меня, как осколки.

– О, как вовремя! – говорит она, и её глаза горят, как у хищника, что почуял кровь. – Твоя малышка решила поторопиться, да? Ну, это только лучше. Пусть Волков узнает, что потерял вас обеих.

Громов смотрит на меня, и его улыбка – как тень смерти.

– Видишь, Виктория? – говорит он, и голос его спокойный, почти ласковый, но от этого ещё страшнее. – Всё идёт по плану. Даже твоё тело знает, что время вышло.

Я задыхаюсь, боль ослепляет, как вспышка, и я сжимаю живот, шепча Надюшке: «Держись, малышка, держись». Но страх, как чёрная лава, заливает меня, и я не знаю, сколько ещё смогу бороться. Елена обнимает меня, её голос дрожит, она что-то шепчет про дыхание, про помощь, но я не слышу. Маша и Громов стоят передо мной, как судьи, выносящие приговор, и я понимаю: это не конец. Это только начало ада.

– Помогите…

Глава 42.

Макс

– Не пори горячку, голова холодная и мысли логически. Если они забрали Вику, то… у них не оставалось выбора. – Чернов, с цинизмом каждое слово чеканит, курит свою сигару и смотрит на меня змеиными холодными глазами. Они у него мёртвые. Он ходячий мертвец уже лет десять точно. Это раньше он был… зарвавшимся и чертовски счастливым, пока судьба не забрала у него самое дорогое, то, что не ценишь, пока оно у тебя в руках.

И вот знаете… когда у тебя денег на офшорах полно, и безграничная власть, и перед тобой открываются любые двери… улыбаются все и каждый, женщины готовы на всё ради таких мужчин, и… сложно устоять, и не взять то, что само падает в руки. Вот Чернов и брал. Не устоял. Только потерял потом всё. То, что не вернёт тебе ни одна зелёная бумажка и безлимитный счёт в банке. Жизнь. Жену и двух, так и не увидевших свет близнецов. Когда ты на кураже и пике… живёшь в своё удовольствие… берёшь всё от жизни, чтобы не было скучно и прозаично! Он и брал на всю катушку… а потом обернулся – рядом никого.

У него душа чёрная. Фамилия соответствующая. И на руках столько крови человеческой, что даже глаза, которые когда-то были серыми, в графит превратились. Отомстил недругам, но… жену вернуть не сумел. Толку от его заводов и пароходов, если их оставить некому?

– Я спокоен, блять, – цежу ответ.

– Нужно ждать следующего звонка, – говорит Чернов, глядя на меня исподлобья. – Группа по перехвату уже на месте. У них оборудование мощнее. Как только сигнал пойдёт – зацепим.

Я молча киваю. Глаза режет от недосыпа, тело будто налито свинцом, но разум ясен. Я знаю: как только они дадут сигнал, как только дёрнутся – мы их достанем.

– А ты, кстати, телефон разбил, – продолжает он, сухо, будто выговаривая ребёнку.

Я тут же тянусь к нижнему ящику стола. Там, в выстланной чёрным бархатом коробке, лежит новый аппарат. Распакованный, но ни разу не включённый. Быстрым движением вставляю SIM-карту, закрываю крышку и включаю.

– Всё. Готов. – говорю. – Пусть только попробуют не позвонить.

Дом пустой. Слишком пустой. Без Вики он кажется склепом. Тишина глушит. Пространство как будто лишено смысла. И этот мрак, что висит в воздухе, давит сильнее, чем любые угрозы.

Телефон вспыхивает. Звонок. Оля.

Я сбрасываю. Опять. Она названивает с утра. И с каждым разом во мне что-то обрывается. Не до неё. Не до пустых разговоров. Всё, что сейчас важно – это Вика. Моя Вика. Моя семья.

Следующий звонок – Ковалёв. Я даже не смотрю, принимаю на громкую связь.

– Ты что творишь, Волков?! – орёт он с порога. – Ты понимаешь, что подписал приговор всему рынку?! Этот законопроект – это…

– Пошёл ты, Ковалёв, – говорю спокойно. Без крика. Словно говорю «чайник поставь». – Ещё раз наберёшь – забудь, что мы когда-то работали вместе.

– Да ты!..

– Всё.

Сбрасываю. Так надо. Я блядь душу готов продать, а не то что законопроект завернуть!

И снова тишина. Будто весь мир замер. Даже воздух в комнате застыл.

Телефон звонит. Сердце рвётся в горло. Номер скрыт.

Я нажимаю «принять».

– Волков… – голос на том конце трубки сиплый, будто со дна колодца. – Время пошло. И оно больше не на твоей стороне.

Я сжимаю телефон.

– Что ты хочешь?

– Чтобы ты отозвал свой сраный законопроект. Немедленно. У тебя ровно час. Понял?

Молчу. Слышу фоновые звуки. Голоса. Женский крик… Тот самый, что режет душу.

– Вика… – выдыхаю я.

– Да-да. Она. Прямо сейчас. Прямо там. Она рожает твою дочь. А ты тут сидишь и ничего не можешь. Запомни: каждое твоё промедление – минута боли и безумный риск. Для неё. Для ребёнка. А может быть, и последняя минута жизни. Хочешь, чтобы твоя дочь родилась в аду?

Связь обрывается.

А я стою, будто выжженный изнутри.

Чернов рядом. Но я его не слышу. В голове – только голос. И Вика. Вика, которая рожает раньше срока. Среди этих чудовищ.

И я знаю: больше ждать нельзя.

– Машину готовьте! Клинику и вертолёт, – даю указание Денису.

– Идеи есть? – Чернов бровь приподнимает.

– Я, похоже, знаю, кто это. Навестим старого друга.

Голос из телефона всё ещё звучит в голове, как эхо в пустом колодце. Вика. Её крик. Моя дочь, которая может родиться – или не родиться – в руках этих ублюдков. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони, но боль не отрезвляет. Она только подстёгивает. Глеб Седов. Его имя всплывает из далекого прошлого. Старый “друг”. Но такие, как он, не исчезают. Они ждут, копят яд, пока не найдут момент ударить.

– Седов? – Чернов тушит сигару, его глаза сужаются, как у змеи перед броском. – Ты уверен?

– Не на сто, – цежу сквозь зубы. – И он точно знает про законопроект. Седов всегда был за кулисами и хапал все подряд через других людей. Но он ему не выгоден.

Чернов хмыкает, откидывается на спинку кресла. Его пальцы барабанят по столу, и этот звук – как тиканье часов, отсчитывающих время.

– Если это Седов, то он не один, – говорит он, и голос его сухой, как потрескавшаяся земля. – У него нет ни мозгов, ни ресурсов тянуть такое в одиночку. Громов? Руденко? Или кто-то ещё?

Я не отвечаю. В голове – хаос, но я заставляю себя думать. И сводить все в единую картину…Эта троица разошлась давно. Что… опять спелись? Суки…

Дверь распахивается, и в кабинет врывается Артем. Его лицо – как грозовая туча, волосы взъерошены, в руках – планшет.

– Макс, есть кое-что, – говорит он, – Мы еще раз пробили камеры у больницы, где Вика лежала. Серваки нашли левые. И нашли вот это. Затерли суки, но не все. Прятались.

Он кладёт планшет на стол, и я вижу фото: Маша – сестра Даши, которую я не видел со времён той проклятой истории, – стоит у чёрного внедорожника. Рядом – Громов. Они не касаются друг друга, но их взгляды – как у людей, которые знают друг друга годами. Тварь, я его рожу много лет не видел. Прихвастень Седова.

– Это она? – Чернов смотрит на меня, – Сестра той самой Даши? Ты посмотри кто рядом!

Я киваю, горло сжимает, как тисками. Даша. и эта всплывшая ее сестра Маша. Больная психопатка! И Громов – её кукловод? Или они просто псы, бегущие за одним хозяином?

– Где это снято? – спрашиваю, не отрывая глаз от фото.

И почему эта больная не в психушке? Но на этот вопрос ответ я получу позже. Хотя понимаю, что и тут рука Седова.

– У заброшенного склада, в сорока километрах от города, – отвечает Артем. – Там сигнал глушат, но мы засекли их машину. Они могли держать Вику там. Или перевезли.

– Туда едем. Ты со мной.

Артем кивает и вылетает из кабинета, как пуля. Чернов смотрит на меня, его губы кривятся в усмешке.

– Ты всё ещё думаешь, что это Седов? – спрашивает он. – А может Громов сам чудит?..

– Седов, – говорю твёрдо. Громов один не полезет.

Я вспоминаю Седова. Пятнадцать лет назад он был моим конкурентом – молодой, наглый, с деньгами, что текли рекой. Мы боролись за один контракт, и я его обошёл. Честно? Не совсем. Но в нашем мире честность – роскошь, которую никто не может себе позволить. Седов потерял всё: контракт, репутацию, партнёров. Я думал, он сгинул. Но такие, как он, не тонут. Они цепляются за ненависть, как за спасательный круг.

Телефон звонит снова. Я хватаю его, сердце колотится, как молот. Номер скрыт.

– Волков, – тот же сиплый голос, но теперь в нём больше злобы. – Ты не послушал. Законопроект всё ещё в игре. А твоя жена… Она кричит. Хочешь услышать?

Я слышу её. Вика. Её голос – слабый, надломленный, но я узнаю его из тысячи. «Макс… пожалуйста…» – и крик, что режет меня пополам.

– Ублюдок! – рычу, сжимая телефон так, что пластик трещит. – Если ты её тронешь…

– Поздно, Волков, – обрывает он. – У тебя полчаса. Отзови законопроект, или твоя дочь родится мёртвой.

Связь рвётся, и я швыряю телефон на стол. Чернов молчит, но его взгляд – как нож, что вонзается в меня.

– Ковалёв, – говорю я, и голос мой дрожит от ярости. – Помогал мне протолкнуть его. Если он сдал нас…

– Не торопись, – перебивает Чернов. – Ковалёв – старый лис, но не дурак. Если бы он был с ними, ты бы уже был трупом. Его звонок – это паника. Кто-то давит на него.

Я сжимаю виски, пытаясь собрать мысли. Ковалёв. Он пришёл ко мне, с улыбкой, как у акулы, и предложил место в правительстве. «Ты можешь изменить игру, Макс», – сказал он. И я поверил. Законопроект был его идеей – очистить рынок, перекрыть теневые потоки. Но теперь я вижу: это была ловушка. Или он просто пешка, как и я?

– Готово! – в кабинет врывается Артём. – Машина у ворот, вертолёт через пять минут. Клиника на связи, они готовы принять Вику, если… когда мы её найдём. Бригада ждет на выезде.

– Хорошо, – говорю, вставая. Мои движения резкие, как будто кто-то дёргает меня за нитки. – Чернов– вы с Деном к Седову.

Сам-то я собрался на склад, что в сорока километрах. Негде больше им прятаться.

Чернов тоже встаёт.

– Если ошибешься, Волков, – говорит он, – твоя Вика умрёт. И ты будешь жить с этим, как я.

Я смотрю на него, и в груди – пожар, что сжигает всё, кроме решимости.

– Не ошибусь. Поехали.