Текст книги "Тусовщица (ЛП)"

Автор книги: Анна Дэвид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Дуть? – спрашиваю я. Кто он такой, черт побери, этот доктор Рональд Рэнд, и какого черта мать притащила именно этого человека, чтобы он поговорил со мной о наркотиках? – Вы имеете в виду делать дорожки?

– Ну, дуть, делать дорожки, нюхать порошок, – говорит он нарочито небрежным тоном.

– Послушайте, – отвечаю я, опустив взгляд. – Мне нравится нюхать коку, очень нравится. – Я слышу, как мама тяжело вздохнула. Когда-то давно она рассказывала мне, как ее знакомый однажды зачем-то дал ей коки, после чего она всю ночь пылесосила в доме ковры, чтобы избавиться от запаха. Но как только слова откровения вылетают из моей глотки, я чувствую странное облегчение. – Но все равно то, что произошло прошлой ночью – чистая случайность. Я думала, мне дали коку, а это оказалось что-то другое.

Доктор Рэнд сочувственно кивает, и впервые за все время, что он находится в поле моего зрения, я начинаю проникаться к нему симпатией. Он присаживается на мою койку и с нежностью смотрит на меня.

– Вы хотите перестать нюхать коку? – спрашивает доктор Рэнд.

Я понимаю, что он имеет в виду, хочу ли я завязать, но этот гомик просто не в состоянии называть вещи своими именами. Еще со школы я помню парочку ребят, которых отправили на реабилитацию, после того как застукали за раскуриванием травки во время футбольного матча. И потом, мне не раз приходилось встречаться с людьми, посещавшими различные анонимные общества, хотя до сих пор не могу понять, чем там занимались эти ребята. Вероятно, ходили по театрам или посещали кружок кройки и шитья, или делали еще что-нибудь «правильное» вместо того, чтобы жить как все «нормальные» люди. Но лично я с трудом вижу себя в подобной роли.

– Я даже представить не могу, как бы развлекалась в трезвом виде, – говорю я.

– Полагаю, при желании вы нашли бы чем заняться, – продолжает доктор Рэнд. Я смотрю на маму, и она кивает.

– Зачем мне что-то искать, когда меня вполне все устраивает, – отвечаю я, откидываясь на подушки.

– Амелия, – произносит доктор Рэнд уже твердым голосом. – При всем моем уважении мне кажется, что такой образ жизни приносит только вред.

Первое мое желание – наброситься на него и ударить, но вместо того, чтобы подняться с койки, я лежу и раздумываю над его словами. Над тем, какой я стала нервной с тех пор, как начала постоянно употреблять кокаин, как на следующий день меня изводят мысли о суициде, которые можно заглушить только все той же кокой. Я понимаю, что надо завязывать с кокой, равно как и то, что не могу без нее. К тому же мне не хочется кончать жизнь самоубийством. Получается замкнутый круг. «Конечно, здоровый образ жизни – это полный отстой, – думаю я, – но все же лучше, чем смерть». Придя к такому выводу, я киваю. Доктор Рэнд хлопает маму по спине. У нее на глаза уже навернулись слезы.

– Мы подыскали для вас местный реабилитационный центр, – говорит он. – Почему бы вам не позвать отца?

– Ох, – отвечаю я, более встревоженная упоминанием об отце, чем мыслью о реабилитационном центре. – Отец совершенно меня не понимает. Когда он рядом, мне не по себе. Он постоянно заставляет меня испытывать неловкость и чувство вины, вечно критикует, попрекает деньгами и…

– Но, кроме прочего, он вас очень сильно любит, – говорит доктор Рэнд. – Вы никогда не задумывались над тем, что все его слова и поступки продиктованы лишь желанием, чтобы у вас все было хорошо? – Я молчу. – Попробуйте, – продолжает доктор Рэнд, – представить себе кинотеатр: одну из этих махин, в которых проводят показ десяти разных фильмов одновременно. А теперь представьте, что вы и ваш отец заходите туда вместе. Но вы направляетесь в один зал, а отец – в другой. Уходите вы в одно и то же время. И случается так, тот фильм, который смотрели вы, вам ужасно не понравился, а вот отцу его фильм – наоборот. Вы не понимаете, как такое возможно, ведь думали, что он сидит в том же зале и смотрит ту же дребедень, что и вы. Почему бы вам не взглянуть на ваши отношения с отцом под таким углом: как будто вы – два человека, которые зашли в один кинотеатр, но видели совершенно разные фильмы?

Может, мой одуревший от наркотиков мозг был просто уже не в состоянии соображать, либо я слишком устала, чтобы продолжать эту борьбу, но что-то в этой нелепой аналогии с кинотеатром, проведенной доктором Рэндом, меня зацепило. Я вдруг начинаю понимать, что отец совсем не такой ужасный, скорее он просто не знает, как вести себя со мной. По лицу доктора Рэнда скользнула еле заметная улыбка.

– Ваш отец готов заплатить за курс реабилитации, – продолжает доктор Рэнд. – И, перебрав несколько вариантов, он решил, что наиболее всего вам подошел бы «Пледжс».

Этим-то он меня и купил. Все знают, что «Пледжс» – лучший из всех реабилитационных центров. И каждый, кто хоть раз читал «Эбсолютли фэбьюлос» или любой другой еженедельный журнал, знает, что многие знаменитости лечились там от наркозависимости. Я видела фотографии местных многочисленных бассейнов, тренажерных залов и даже конюшен. «Скорее всего, – думаю я, – там можно будет отлично провести время, пока меня будут учить, как бросить коку».

В палату заходит улыбающийся папа, и меня вдруг захлестывает волна невероятной благодарности родителям, ведь они прилетели сюда и по-прежнему меня любят, несмотря на то, что я такая дрянь.

Мама, молчавшая, казалось дольше, чем всю предыдущую жизнь, спрашивает:

– Тебе помочь чем-нибудь? Кошек я могу забрать к себе, пока ты снова не встанешь на ноги.

Я представляю себе свою квартиру, груды одежды и разбрызганную повсюду серую краску. И киваю.

– Дома у меня кошмар.

Мама тоже кивает и говорит:

– Когда все закончится, может, вернешься домой? – Мама вечно об этом долдонит. Она, наверное, сойдет с ума от радости, если я, как и раньше, буду жить в своей старой спальне. Но в данный момент меня это не раздражает; я рада, что она по-прежнему хочет, чтобы я была рядом, хотя у меня нет ни малейшего намерения перебираться обратно на север.

– Из-за денег пока не беспокойся, просто постарайся как можно быстрее поправиться, – добавляет папа.

Потом они оба наклоняются и обнимают меня. А доктор Рональд Рэнд – я вас не разыгрываю! – обхватив одной рукой маму, а второй – отца, прижимается к нам лицом, будто все мы – одна большая дружная семья.

Глава 13

Когда мы подъезжаем к «Пледжс», я поражаюсь, какую фантастическую работу проделали сотрудники реабилитационного центра, чтобы придать ему обыденный и даже несколько деревенский вид. Это заведение, с обшарпанной гостиной, двориком для курящих, загаженным переполненными пепельницами, грустным «лечебным» кабинетом и раздолбанной баскетбольной сеткой, больше походит на лагерь в Йосемите, в котором мне как-то довелось побывать и после которого прошло еще двадцать лет всевозможных передряг, – чем на лечебницу для звезд. Мне нравится, что здесь нет и намека на роскошь. Я бы не выдержала, если бы это походило на шикарный круизный лайнер, где у бассейна возлежат компании звезд с великолепными телами.

В холл вприпрыжку входит улыбчивый мужчина лет сорока с чем-то и представляется Томми, добавив, что он будет моим консультантом. Интересно, кто их назначает и по какому принципу? Может, какой-нибудь регистратор-знаток, просмотрев мои данные, думает: «Гм… журналистка, проблемы с кокаином, много курит… может, Томми?» Что-то в его внешности заставляет меня испытать мгновенное облегчение, поэтому можно считать, что он мне понравился, хотя меня немного начинает воротить от его жизнерадостности.

– Вы здесь уже когда-нибудь были? – спрашивает он меня в тот момент, когда я отрываю окровавленный заусенец, который теребила с начала осмотра больницы.

– Здесь? – переспрашиваю я. И, осмотревшись, добавляю: – Вы имеете в виду в этой комнате?

Томми разражается диким гоготом.

– Ах, как же я люблю новичков, – говорит он. То, как он смотрит, напоминает мне одну сумасшедшую, проповедовавшую здоровый образ жизни в больницах.

Тут в комнату заходят несколько весьма потрепанного вида типов: мексиканец в футболке с надписью «Вам не нужно починить водопровод?» и нервный лысый мужик, которому самое место было бы сидеть где-нибудь на автобусной остановке с бутылкой в коричневом бумажном пакете в руке.

– Джоэл, Стэн, познакомьтесь с Амелией, – орет Томми. «Джоэл» он произносит с сильным придыханием, как «Хоэл».

Стэн подходит ко мне шаркающей походкой, не отрывая глаз от пола, а Джоэл сверлит взглядом, в котором скользит похотливая ухмылочка. И хотя я в ужасе от своих товарищей по несчастью, я понимаю, что мне не мешало бы с ними подружиться, поэтому улыбаюсь и протягиваю Джоэлу руку. Стэн продолжает смотреть в пол, вытянув руки по швам, к нему я не подхожу.

– Добро пожаловать, – говорит Джоэл, игнорируя мою руку, а вместо этого обхватывает и так крепко прижимает к себе, что исходящая от него вонь, видимо, навсегда теперь въестся в мои ноздри. Я уверена, что Томми сейчас оттащит от меня этого отвратного типа и скажет ему, чтобы он перестал домогаться женщин. Но, взглянув на него, я вижу на его лице лишь милую улыбку, будто мы с Джоэлом – очаровательнейшая пара из всех, которые он когда-либо видел.

Пока я пытаюсь вырваться из объятий Джоэла, Томми продолжает мне улыбаться.

– Ох, Амелия, – говорит он. – Совсем скоро вы научитесь принимать любовь.

Я злобно смотрю на Томми, но он либо ослеп, либо невменяем, потому что широченная улыбка с его лица не исчезает. Мама осматривается с таким видом, будто сейчас к ней может кто-нибудь подскочить и вырвать у нее сумочку, и в данном случае я вполне понимаю ее страх.

– Итак, Томми, – говорит она голосом, в котором слышится крайняя степень беспокойства. – Нам нужно в аэропорт, а то мы опоздаем на самолет.

– Да-да, – отвечает Томми, переводя взгляд с меня на маму. – Она здесь в надежных руках, не переживайте. – И бросает взгляд на часы. – Группа начинается через пять минут, так что попрощайтесь, и я провожу Амелию. Вещи свои она распакует попозже.

Мама меня обнимает, папа стоит со слезами на глазах, но я сейчас совершенно не в состоянии разделить их эмоции, потому что у меня слишком много вопросов. Какая группа? Это ведь такое абстрактное понятие. Мне хочется немедленно прочесть Томми лекцию о том, что он ни словом не упомянул, чем конкретно мне сейчас придется заняться, и что следует быть более осторожным в выборе слов, чтобы не привести человека в ужас. Но теперь уже папа заключает меня в объятия, и я упускаю возможность что-либо сказать.

– Пока, Амелия, – говорит мама. – Будь умницей. – Обнимая ее, я чувствую, как она дрожит. Мне в голову вдруг приходит мысль, что должно быть ужасно – девять месяцев носить ребенка в своем чреве, потом растить, преодолевая бесконечные трудности, и все ради того, чтобы в итоге привезти свое чадо в какой-то обшарпанный реабилитационный центр, где ему придется близко общаться с такими ребятами, как Джоэл и Стэн. И в следующую же долю секунды я чувствую, что вот-вот разревусь от стыда и раскаяния. Но я делаю шаг назад и выпрямляюсь.

– Со мной все будет в порядке, мама, – успокаиваю я. – Обещаю.

Папа с мамой идут по направлению к выходу, потом оборачиваются, чтобы помахать мне. Мое сердце буквально разрывается на части. Помнится, когда меня впервые привели в детский сад и мама собралась уходить, я никак не хотела выпускать ее руку. Воспитательнице Сью пришлось, в конце концов, выдернуть мою руку из маминой, после чего я долго и безутешно рыдала. Конечно, уже в тот же день я начала вовсю играть и веселиться, но именно такие переходные моменты мне всегда давались нелегко.

Я машу вслед их удаляющимся спинам, и, когда мама снова оборачивается, чтобы послать мне воздушный поцелуй, Джоэл кладет свою жирную ручищу на мое правое плечо.

– Не переживайте, мистер и миссис Амелия! – кричит он. – Я о ней позабочусь!

«Группа» – это сокращенное наименование «групповой терапии», которая начинается с того, что каждый называет свое имя, а потом произносит слово «алкоголик» – в точности как в этом до нелепости скучном фильме с участием Фэй Данауэй. Потом Томми призывает людей «делиться своими проблемами», что в данном случае означает нытье о том, как нам хочется употребить. Под «употреблением», судя по всему, подразумевается все: алкоголь, героин, обезболивающее, в общем, что угодно. Обдумав все, я чувствую сильнейшее желание переговорить с главой «Пледжс» по поводу этой идиотской привычки, от которой, судя по всему, страдают они все: машинально произносить слова, не несущие никакой смысловой нагрузки. Сказал, и все. Я представляю себе, как сейчас буду что-то говорить, но понимаю, что у меня отнялся язык в прямом смысле этого слова. В детстве меня считали очень стеснительной. Не помню, правда, чтобы я чувствовала себя таковой настолько, насколько мне об этом долдонили, и мне это ужасно не нравилось. Я мечтала стать общительной, уверенной в себе и открытой задолго до того, как узнала значение этих слов. Когда мы с семьей отправились в Аляску – а было мне тогда лет десять – я подружилась с девочкой откуда-то с Юга по имени Эйми, которую все называли «живой», и я решила, что именно такой, как она, и хочу быть. По маминым словам, перемены во мне произошли буквально за одну ночь, потому что вместо застенчивой девочки, пугливо тискавшей мамину руку, у нее вдруг появилась шумная дочь-экстравертка. Но время от времени во мне просыпалась та стеснительная Амелия – особенно в присутствии незнакомых людей – и, должна сказать, это была одна из причин, по которой я выпивала и принимала наркотики. Они пробуждали во мне мою «живую» сторону. И пока я обо всем этом размышляла, в частности, о том, какую сильную травму получу, если меня заставят сейчас «делиться» с этой «группой», ко мне поворачивается Томми.

– Ребята, это – Амелия, – говорит он, и я вдруг в ужасе понимаю, что все на меня уставились, будто я – кокаин, который они так долго ждали. Помимо Стэна с Джоэлом здесь присутствует еще пара мужчин постарше в коричневых свитерах, слишком загорелая блондинка, чернокожий парень с откровенно гомосексуальными замашками и только один великолепный сексуальный образчик – каштановые волосы, голубые глаза, одежда в стиле Аберкромби^[33], – который сидит в уголке. И ради него я выдавливаю из себя некое подобие улыбки.

– Не хочешь представиться нашей группе, Амелия? – спрашивает Томми, хотя именно это он только что за меня и сделал.

– Да, конечно, – говорю я, притворяясь спокойной. – Мне тридцать лет, я работаю – ну, по крайней мере, работала до недавнего времени – в журнале «Эбсолютли фэбьюлос». – Парень с голубоватой внешностью начинает хихикать, но я не обращаю на него никакого внимания, глядя прямо на Томми. – Э-э-э… что еще вы бы хотели узнать?

– Амелия, мне кажется, это единственное место в Лос-Анджелесе, где людям безразлично, сколько тебе лет и чем ты занимаешься, – говорит Томми. Гей с Блондинкой хохочут. – Расскажи нам о своей проблеме.

Я чувствую себя униженной потому, что сказала не то, чего от меня ожидали, и одновременно испытываю возмущение. Ведь очевидно, что у всех этих людей – у Джоэла, у этого хихикающего гея, у Блондинки и даже у красавчика в углу – нет постоянной работы либо, если даже она у них есть, они явно не очень востребованы там. И хотя я в настоящее время тоже нигде не работаю, у этих людей вид такой, будто они никогда вообще ничем полезным не занимались. Где же, черт побери, все эти знаменитости и первоклассные продюсеры? Я должна была попасть в их группу!

– Амелия, – произносит Томми, и до меня доходит, что все по-прежнему смотрят на меня. – В чем заключается твоя болезнь?

Ах, да. Моя болезнь. Когда я читала брошюрку про «Пледжс», которой снабдил меня еще в больнице доктор Рональд Рэнд, я обратила внимание, что врачи так раздули мою «болезнь», будто это рак последней стадии или болезнь Паркинсона, однако про алкоголизм тоже упомянуть не забыли.

– Видите ли, дело в том, – говорю я, ожидая поймать на себе взгляд болезненно наигранного сострадания. – У меня правда есть, то есть были, проблемы с кокаином. Да, я действительно люблю коку. Когда он у меня есть, то я не могу остановиться до тех пор, пока он не закончится. – Я делаю паузу в надежде, что сейчас на меня посыплются поздравления, какая я молодец, что честно рассказала про свои проблемы с наркотиками, но все молчат.

– Что же касается алкоголя, то я спокойно могу как пить, так и не пить, – продолжаю я. – По правде говоря, от спиртного у меня либо болит голова, либо я вообще себя плохо чувствую. Но с ним у меня определенно нет никаких проблем. – И я одариваю Томми лучезарной улыбкой.

– Значит, ты вообще не пьешь? – спрашивает Томми, и, я готова поклясться, что вид у него при этом изумленный.

– Почему? Пью, – отвечаю я. – Но в меру. Могу выпить чуть больше, если начинается отходняк, когда переберу коки. Но с алкоголем у меня однозначно нет проблем. Мне даже вкус спиртного не нравится.

Блондиночка мне кивает с понимающим видом. Может, у нее такая же ситуация? Тоже проблемы с наркотиками, а она оказалась в этой комнате с людьми, которые истово именуют себя алкоголиками?

– В таком случае, – говорит Томми, – я предлагаю тебе не пить… скажем, пару лет, чтобы ты поняла, будешь ли ты скучать по спиртному.

Чувствуя, как у меня сейчас отвалится челюсть, я все же пытаюсь придать себе равнодушный вид, одновременно стараясь определить, шутит Томми или говорит всерьез.

– Пару лет? – переспрашиваю я с еле заметной улыбкой.

– Ну да, – подтверждает он, сложив руки на груди. – Если ты сможешь в течение двух лет не употреблять алкоголь и при этом не чувствовать в нем потребности, значит, ты смело сможешь сказать про себя, что ты – не алкоголичка. – Тут он снова улыбается, и меня впервые посещает мысль, что Томми – просто прилично одетый мудак. Но я не хочу вручать этим людям дополнительное оружие против себя, и так уже достаточно.

– Вообще-то, – возражаю я с улыбкой, – я планировала завязать с кокой… вообще со всеми наркотиками, а также меньше употреблять спиртного. Я слышала про одну программу… кажется, она называется «программа по прекращению распития спиртных напитков». Мне рассказывал о ней один человек, который прошел ее вместо того, чтобы записаться в клуб анонимных алкоголиков, на котором настаивали его близкие. Вы о ней что-нибудь слышали?

Все присутствующие разражаются хохотом, я же краснею как рак, одновременно притворяясь, будто мне тоже смешно и даже знаю, почему. Тот парень говорил мне, что это программа не для алкоголиков, а для людей, которые либо просто выпивают чуть больше, чем надо, либо не уверены, что после спиртного смогут отказаться от наркотиков. Я-то полагала, что пациенты «Пледжс» хорошо об этом осведомлены. Но все продолжают смеяться, в том числе и Блондинка – а я-то считала, что она на моей стороне! – и это меня уже начинает бесить.

– Что здесь такого смешного, черт возьми? – грубо прерываю я всех, одновременно тревожась из-за того, сколько ехидства прозвучало в моем голосе.

Когда все замолкают, Томми оборачивается к красавчику в углу.

– Джастин, не хочешь объяснить Амелии, что здесь такого смешного?

Джастин улыбается и становится при этом еще красивее, чем минуту назад, когда он хохотал. Поймав на себе мой взгляд, он обращается ко мне.

– Амелия, – говорит он, и меня невольно охватывает дрожь из-за того, что такой красивый парень назвал меня по имени, даже, несмотря на столь удручающие обстоятельства. – Этой программы уже давно не существует.

Томми спрашивает у Джастина:

– И почему это произошло?

– Женщина, основавшая эту программу, попала в автокатастрофу, в которой погиб ребенок, находившийся в ее машине. К тому же выяснилось, что она была в нетрезвом состоянии, – отвечает Джастин. – С тех пор программу запретили.

– И это так смешно? – спрашиваю я в надежде пристыдить всех присутствующих.

– Нет, это не смешно, – отвечает Джастин. – Смешно то, что, когда я на нее записался, я задал тот же самый вопрос.

– И я, – вставляет Блондинка.

– Ну и молодцы, – говорю я, не понимая, почему они решили, что у меня это вызовет какой-то интерес. – Но дело в том, что хоть я и пристрастилась к наркотикам, тем не менее – не алкоголичка. – Все замолкают. Может, они только сейчас наконец-то поняли ту простейшую вещь, которую я все это время пыталась им растолковать.

– Но ты хотя бы готова признать, что алкоголизм и наркомания – это болезни? – спрашивает Томми. И лицо у него при этом такое доброе, что я уже готова со всем согласиться, хотя прекрасно знаю, что он неправ.

– Но это не одно и то же, – пытаюсь возразить я.

– Я знаю, что ты так думаешь, – продолжает он. – Именно поэтому и спрашиваю: ты готова хотя бы признать, что больна?

Я перевожу взгляд с одного человека на другого, только сейчас заметив еще несколько людей и то, что у всех присутствующих бессчетное количество татуировок на теле. Неужели одним из непременных условий пребывания в «Пледжс» является определенное количество вогнанной под кожу на различных участках туловища туши? Но, несмотря на их неотесанность и смехотворный оптимизм – если учесть место их настоящего пребывания, – в данный момент мне кажется до странности невозможным ненавидеть их и дальше. «И потом, – думаю я, – Томми ведь не так уж много просит».

– Отлично, – говорю я. – Я готова это признать. – Группа разражается аплодисментами, как будто я только что прочитала какое-нибудь виртуозное стихотворение собственного сочинения, и я подавляю в себе желание попросить их перестать хлопать и расслабиться. Томми поднимается, подходит ко мне и обнимает.

– Добро пожаловать в «Пледжс», Амелия, – произносит он, крепко прижимая меня к себе. И по совершенно непонятным мне причинами я начинаю рыдать. А все присутствующие снова аплодируют.

В тот же день, но уже позже, я снова расплакалась. Я сидела в своей комнате, рассматривая неприхотливую обстановку, и ревела. Вдруг в дверь просунулась голова Питера, того самого гея.

– Ты в порядке? – спрашивает он. Ну почему люди вечно задают этот вопрос, когда ответ очевиден?

Я качаю головой, продолжая плакать.

Он изображает на своем лице гримасу сочувствия.

– Почему ты плачешь? – продолжает допытываться он, и я в изумлении поднимаю на него глаза.

– Почему я плачу? – переспрашиваю я. – А почему ты не плачешь? Мы с тобой, черт побери, в реабилитационном центре!

Питер моргает и улыбается так, будто ему в жизни не доводилось грустить. «Может, он счастлив, что попал сюда, ведь здесь столько мужиков!» – думаю я. И вдруг понимаю, что Питер не испытал и тысячной доли того, что пришлось пережить мне, поэтому даже выразить не могу, как мне отвратителен его собранный вид и то, как он в замешательстве наклонил голову.

– Пожалуйста, – прошу я его, – оставь меня одну.

Он уходит, я перестаю рыдать и уже даже в состоянии полистать книгу про «Пледжс», которой Томми снабдил меня после «группы». Однако немного погодя я начинаю прислушиваться к разговорам во дворике для курящих.

После «группы» я немного покружилась среди людей, стараясь сохранять спокойствие, пока какая-то девушка рассказывала, как она грабила людей у банкоматов, чтобы достать денег на героин, а один парень потчевал «группу» россказнями, что он нюхал «бензо» и прочие вещи, о которых я даже никогда не слышала. А в это время другой на редкость уродливый парень, у которого в ухе было не меньше полусотни дырок, шутил и гоготал вместе со всеми. «Я даже не могу затесаться в «группу», куда принимают всех», – подумала я, увидев, как Джастин похлопал по спине Дырявого.

Поэтому я возвращаюсь в комнату, чтобы попытаться дочитать книгу про «Пледжс». Но когда я ее открыла и пробежалась глазами по всей этой чепухе о том, как нужно вести здоровый образ жизни, например, совершать определенные шаги, среди которых такие, как попытка полюбить то, что вызывает в тебе наибольшее отвращение, я подумала: «Какое это имеет отношение к здоровому образу жизни?»

Вот тогда-то я и начала плакать. Но теперь я снова могу сосредоточиться на книге, но чувствую, что меня куда более интересуют доносящиеся обрывки разговоров. «Со стороны эти люди нисколько не удручены тем, что попали сюда, – думаю я, представляя, как они сидят, курят «Америкэн спирит» и отпускают всякие шуточки. А ведь они же не коллеги, собравшиеся в обеденный перерыв, и не студенты колледжа, выбежавшие покурить. В моих глазах они – самый низший сорт, потому что ниже их нынешнего положения опуститься уже некуда. Что случилось с этими людьми, раз их не удручает та ситуация, в которой они оказались?»

Я решаю не давать больше волю слезам, так как мне сказали, что в любую минуту может прийти моя соседка по комнате. Я жду ее как Божью благодать и просто продолжаю прислушиваться к разговорам, в то же время пытаясь читать эту проклятую книжонку. Я уже внушила себе, что моей соседкой окажется симпатичная нормальная женщина, что мы с ней будем вместе курить, есть конфеты и строить планы на экстравагантные неординарные творческие вечеринки вроде тех, которые я видела в фильмах про подобные заведения.

Фантазируя о своей чудесной соседке, одновременно я думаю, что совершила ужасную ошибку, приехав сюда, прислушиваюсь к всеобщему смеху и читаю о том, что должна извиниться перед каждым, кому когда-либо чем-то навредила. «Я совершенно не такая, как эти жизнерадостные идиоты», – думаю я, размышляя над тем, что, вероятно, мне стоит позвонить маме и поделиться с ней своими догадками. Я как раз обдумываю этот вопрос, когда в промозглую мрачную комнату заходит Кимберли, грозная дама, которая сидит за столом в регистратуре.

– Тук-тук, – говорит она, хотя уже вошла. Видимо, эта такая распространенная шутка в реабилитационных центрах для наркоманов. – Я пришла проверить твои сумки.

Джоэл предупреждал меня об этом. Он сказал, что Кимберли придет проверить мои вещи на предмет коки и таблеток. «До какой же степени безнадежно состояние этих людей, – думаю я, – если они проносят в больницу наркотики?» Киберли хватает с пола мою розовую сумку и вынимает из нее коммуникатор^[34].

– Это тебе не понадобится, – говорит она, с улыбкой засовывая его себе в карман. И хотя я смутно припоминаю, как кто-то говорил, что подобное может произойти, у меня все же появляется ощущение, будто меня нагло обворовали, и не сомневаюсь, что Кимберли доставляет садистское наслаждение обрубить мою связь с внешним миром. Она продолжает рыться в моей сумке и наконец выуживает из нее пузырек с «Листерином».

– О, нет, Джоуз^[35], – восторженно воркует она, взвешивая его на ладони.

– Вам нравится дурной запах изо рта? – резко спрашиваю я.

– Очень смешно, – отвечает она, хотя в ее голосе не слышится ни нотки иронии. – В нем содержится спирт.

И тут я взрываюсь.

– Господи, да не собираюсь я, черт возьми, пить «Листерии» в качестве спиртного, – говорю я.

Кимберли явно не собирается отвечать, а просто кладет пузырек в другой карман и смотрит на меня взглядом серийного убийцы.

– Ты подготовилась к AM? – спрашивает она.

Я молча смотрю на нее, даже не собираясь объяснять, что понятия не имею, о чем это она там спрашивает.

– К анализу, – повторяет она.

Я все так же тупо смотрю на нее.

– К анализу мочи, – произносит она наконец и добавляет: – Тебе придется пописать в стаканчик.

Затем поворачивается и направляется к выходу, я поднимаюсь и следую за ней. Я должна была догадаться, что они будут постоянно брать у меня анализы на предмет обнаружения наркотиков. И хотя я представить себе не могу, какой дурак будет принимать наркотики, находясь в реабилитационном центре, успев увидеть Джоэли и еще кое-кого из здешних обитателей, я начинаю кое-что понимать. Я иду вслед за Кимберли в приемную, где она достает из ящика стола чистый пластиковый стаканчик и вручает мне. Теперь хотя бы понятно, что нужно делать.

– О’кей, сейчас вернусь, – говорю я, направляясь в туалет.

– Ха-ха, – говорит Кимберли, следуя за мной. – Как бы не так. – И тут до меня доходит, что эта стерва пойдет в туалет вместе со мной. Господи! Она что, решила, что я сейчас под кайфом и у меня в кармане наготове «хорошая» моча, которую я налью в стаканчик, если она не проконтролирует каждое мое движение?

Мы заходим в туалет, и я спускаю трусики, думая о том, как здорово, что я не стесняюсь собственной наготы в присутствии других людей, иначе бы мне не избежать неприятностей. Я поднимаю крышку унитаза и уже собираюсь присесть, как понимаю, что до меня здесь перебывали тысячи мерзких наркоманьих задниц, а судя по тому, что уже узнала о гигиене в «Пледжс», следы их пребывания здесь наверняка сохранились. Когда я захожу в общественный туалет, у меня никогда не хватает терпения постелить салфетку, поэтому я просто привстаю над унитазом. А сейчас мне что, придется привстать, чтобы пописать в стаканчик под строгим присмотром лишенной чувства юмора подозрительной девки?

Я убеждаю себя не обращать на нее никакого внимания, привстаю над унитазом и подсовываю под струю стаканчик, благодаря бога за то, что не боюсь возможной неудачи. Стаканчик наполняется, я ставлю его на приступку у стены, затем довожу процесс до конца и мою руки. Кимберли стоит, разглядывая стаканчик с мочой.

– Теперь она ваша, – говорю я, показывая на стаканчик.

Кимберли подходит, поднимает стаканчик и удивленно рассматривает.

– Амелия, – произносит она, – тебе следует пить больше воды.

– Почему? – спрашиваю я, раздумывая над тем, не двинуть ли ей как следует.

– Здоровая моча, – объясняет она, – должна быть почти прозрачной. – Мы вдвоем рассматриваем жидкость в стакане, цвет которой близок к оранжевому.

– Прекрасно, – говорю я. – Спасибо за совет. Теперь я могу идти?

Кимберли кивает и выскальзывает из туалета. Я иду вслед за ней, размышляя над тем, не собирается ли она занести в мою карточку еще и цвет моей мочи.

Как же мне не хватает моего коммуникатора: так хочется хоть пообщаться с кем-нибудь из знакомых. Конечно, можно встать в очередь и позвонить по телефонному автомату, который оккупировал Рич – восемнадцатилетний юноша из Баулдера^[36], с того самого момента, как я сюда приехала. Как бесчеловечно: двадцать взрослых людей и один телефон на всех, но, с другой стороны, столь же нелепо обвинять женщину, которая не является алкоголичкой, в том, что протащила с собой зубной эликсир с целью тяпнуть его втихаря, да еще всем своим видом показывать, будто она собирается сжульничать, сдавая мочу. Даже если Рич, этот мальчишка из Колорадо, когда-нибудь слезет с телефона, я все равно не буду звонить ни маме, ни вообще кому-либо. Мне никто не доверяет, поэтому, если я назову всех этих людей психами, в это все равно никто не поверит. И уже не в первый раз я понимаю, что у меня нет настоящих друзей. Но впервые эта мысль не доводит меня до слез. Может, у меня уже просто не осталось их?