Текст книги "Тусовщица (ЛП)"

Автор книги: Анна Дэвид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Какого черта ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Брайан живет в Долине.

Он показывает на высокого стройного красивого мужчину с темно-каштановыми волосами, который сидит подле него.

– Амелия Стоун – Тим Бромли, – говорит он и добавляет. – Тим – редактор нью-йоркского «Чэт». А это Амелия, – тут он с улыбкой поворачивается к Тиму, – та самая Амелия, о которой я вам только что рассказывал.

– В самом деле, – произносит Тим с аристократическим английским акцентом, пожимая мне руку, и я стараюсь принять как можно более нахальный вид. «Чэт» представляет собой комбинацию из «Вэнити фаэр»^[18] и «Плейбоя» в его первоначальном виде, берет премии общенационального журнала и каким-то образом добивается того, что его читают миллионы. Я прекрасно знаю, кто такой Тим Бромли, хотя каким-то непостижимым образом то, что он похож на мужчину-фотомодель, никогда не озвучивалось. И уж конечно я не знала, что с ним знаком Брайан или что однажды я наткнусь на них за столиком в кофейне, где они будут обсуждать меня.

– Ох-хо, – говорю я, пытаясь выдавить из себя очаровательную улыбку. – Мне есть о чем беспокоиться?

– Не совсем, – говорит Тим, подталкивая мне один из железных стульев, на который я плюхаюсь. – Просто Брайан рассказывал о том, как вы то и дело потчуете его скандальными историями из личной жизни.

– О, в самом деле? – спрашиваю я, изображая гнев, хотя внутри у меня все так и затрепетало. Я понимаю, что меня фактически предали, потому что, видит Бог, я и помыслить не могла, что те интимнейшие вещи, которые я рассказывала Брайану, он поведает кому-то между делом за столиком в кафе, но что-то в Тиме взбудоражило меня настолько, что я не обращаю внимания на подобные мысли. – Ну что я могу сказать? – Я пожимаю плечами. – Все это действительно было.

Тим улыбается.

– Ну, а в последнее время у вас случалось что-нибудь интересное? – спрашивает он, и я, незаметно для самой себя, начинаю описывать им события этой ночи, рассказываю и про «Правду или расплату», не опустив таких деталей, как член, который попеременно тыкали нам в лица, и про поцелуй с девушкой, и про безработного актера, который хотел забрать меня оттуда, чтобы погладить мой животик. И как-то так получается, что все, что я им говорю, уже не кажется столь угнетающим и драматичным, а, напротив, становится ярким рассказом об одной ночи из жизни заядлой тусовщицы, у которой скандальные опустившиеся друзья. Просто поразительно, насколько меняется мое собственное восприятие, когда я хоть чуть-чуть могу узреть, какое это производит впечатление на других людей. Даже не знаю: то ли благодаря тому, что весь сегодняшний день я как в тумане и мое сознание слегка притуплено, то ли благодаря белоснежной улыбке Тима, совершенно не английской, но я слегка приукрашиваю свой рассказ и замечаю, что Брайан с Тимом с жадностью поглощают каждое мое слово и поминутно разражаются истерическим хохотом.

Брайан доцеживает свой кофе и обращается к Тиму.

– Ну, что я вам говорил? – спрашивает он.

– Кроме шуток, вы ее недооцениваете, – отвечает Тим.

Я на верху блаженства от осознания того, что на меня сейчас нацелено всеобщее внимание, я чувствую, как их восхищение омывает меня подобно тому, как струя джакузи ласкает ноющие мышцы. Но внезапно меня охватывает паника, отчасти потому, что сейчас я ляпну какую-нибудь откровенную глупость, которая испортит то дивное впечатление, которое мне удалось произвести на Любезного Мистера Крупнейшего Редактора. И понимаю, что мне нужно срочно убраться ко всем чертям, пока Брайан с Тимом не поймут, насколько я отсталая и скучная. Я бросаю взгляд на запястье, притворяясь, будто проверяю время (хотя я забыла надеть часы).

– Господи, да я опаздываю! – говорю я, вскакивая.

Брайан с Тимом удивлены столь резким поворотом событий, но, прежде чем они успевают что-либо сообразить, я уже направляюсь к выходу.

– Рада была встретиться, Брайан! Приятно было познакомиться, Тим! – мой голос срывается почти на визг, и одновременно я чуть не сбиваю с ног официантку.

– Она даже кофе не выпила, – слышу я великосветский английский выговор Тима, убегая со всех ног, как полная идиотка. «Наверное, – думаю я, подлетая к машине, – я могу общаться с сексуальными мужчинами только по пьяни». На следующее утро я просыпаюсь с ощущением поставленной цели, возникающим у всякого, кто встает в воскресенье до двенадцати без похмелья, когда вспоминаю, что сегодня обещала Брайану пойти на вечеринку в NBC. Брайан вечно отдает мне приглашения на вечеринки, когда сам не хочет идти, приговаривая, что для моей карьеры мне нужно повертеться там и завязать знакомства. Подобная перспектива меня невероятно радует, и мне неизменно льстит, что Брайан отправляет вместо себя меня, однако на следующий день я всегда жалею о том, что согласилась.

Отчасти проблема заключается в том, что подобные мероприятия неизбежно приходится посещать в одиночку. Конечно, если бы я занимала должность Брайана, то автоматически имела бы право прийти с кем-то, но когда эти приглашения передаются мне, то лишнее место, которое они вполне могли бы предоставить, каким-то непостижимым образом улетучивается, и я бесконечно кружу по залу, неизменно притворяясь, что ищу какого-то конкретного человека, когда фактически пытаюсь найти хоть мало-мальски знакомое лицо или кого-то с достаточно добродушной внешностью, чтоб к нему можно было подойти.

Мельком взглянув на приглашение – а вечеринка, как обычно, назначена в одном из этих гламурных, но совершенно невзрачных отелей Калвер-сити, – я чувствую, как меня переполняет ужас. Ну зачем я сказала Брайану, что с удовольствием туда пойду? Почему я решила, что мне это понравится?

Я откладываю приглашение и напоминаю себе о том, что мыслить нужно позитивно. Кто знает, что меня там ждет? Вдруг я познакомлюсь с телепродюсером, который решит, что я слишком яркая для того, чтобы тратить свое время за небольшим столиком в каморке, и сделает меня известной? Если вы живете в Лос-Анджелесе и еще не успели физически деформироваться, то все и каждый интересуются, почему вы не хотите быть актрисой. Я хоть и не лишена актерских дарований, но всегда знала, что у меня не хватит на это энергии, в том смысле, что меня страшит перспектива вступать в ряды этих стервозных анорексичных дам, чтобы бороться за право произнести одну-единственную фразу в новом фильме братьев Фаррелли. Нет, я решила для себя, что уж если мне суждено стать актрисой, то это придет само собой, что меня откроют, как Лану Тернер^[19]. Тогда я смогу распрощаться с полоумным Крисом и безработными актерами вроде Адама, которые сначала треплются о том, как бы им хотелось всю ночь гладить мой животик, а потом ведут себя так, будто и знать меня не знали. Может, сказочная вечеринка – действительно то, что мне сейчас нужно?

Надевая то самое маленькое черное платье от Джимми Чу – единственное, к которому не прилипает кошачья шерсть, – я вспоминаю, что у меня с прошлых выходных еще осталась доза «алекса», спрятанная в конверте, который лежит в моем бельевом ящике. Я совершенно позабыла о нем, когда мы собирались на сборище к Гасу, и внезапное осознание того, что у меня есть немного коки, наполняет меня такой сладостной эйфорией, которую я не испытывала несколько недель кряду, если вообще когда-нибудь испытывала. «Взбодрюсь как следует перед вечером, – думаю я. – Просто дополнительный стимул, чтобы стать той сногсшибательной журналисткой, которой мечтает меня увидеть Брайан».

Я вытаскиваю конверт, в котором лежит один из позорных лотерейных билетов Алекса, начиненный кокаином, вытряхиваю порошок на коробку из-под диска, разделяю его на дорожки с помощью своей кредитки на кофейном столике. И начинаю скручивать долларовую бумажку, когда вдруг вспоминаю, что совсем недавно купила соломинки, чтобы не сворачивать по сто раз все банкноты, которые у меня есть в кошельке, и не пачкать их белым порошком.

Схватив упаковку с соломинками, я вытаскиваю одну, разрезаю ее пополам и быстро вдыхаю четыре дорожки, чувствуя, как кокаин стекает в глотку, и наступает блаженство.

Одна из моих кошек прыгает на столик и начинает махать хвостом над коробкой из-под диска, на которой остался тоненький слой коки, которого еще хватит на одну маленькую дорожку. Когда меня одолевает паранойя, мне кажется, что мои кошки знают, что я употребляю кокаин, и решительно намерены удержать мамочку от этого зла, но сейчас мне ясно, что она просто видит, что я на чем-то сильно сосредоточена, и в это «что-то» не входит намерение погладить ее или открыть банки с консервами, и ей интересно знать, почему. Я беру ее на руки и ставлю на пол, но она прыгает обратно на стол, переворачивая коробку, и драгоценная пыльца рассеивается по далеко не белому ковру. Я буквально убита этим и окончательно убеждаюсь в том, что все, что бы я ни делала, неизменно заканчивается подобными чудовищными разочарованиями, и, судя по всему, у меня есть только один способ хоть как-то это исправить.

Когда я рассыпаю следующие две дорожки, то поначалу решаю сделать их потолще, но они получаются такими толстыми, что на них уходит весь остаток коки. Я зажигаю сигарету и пристраиваю ее к серебряной зажигалке из «Вэнити фэр», которую свистнула на книжном вечере в доме Келли Линч и Митча Глейзера^[20].

Я заряжаюсь такой маниакальной энергией, что внезапно решаю побрызгаться духами «Марк Джэкобс» так, чтобы от меня пахло только совсем чуть-чуть, переложить содержимое своей коричневой сумки с бахромой в вечернюю поддельную от «Прада» и в следующие три минуты покинуть квартиру. Но пока я душусь и перекладываю вещи в другую сумочку, до меня доходит, что я сейчас накокаинилась так, что теперь мне придется пережить отходняк, который – если я не ошибаюсь по поводу своих способностей прогнозирования, учитывая консистенцию наркотиков в своем организме – наступит после того, как подадут аперитивы. «Ладно, постараюсь как можно сильнее напиться», – решаю я. Алексу я звоню только тогда, когда собираюсь с друзьями, поэтому определенно не буду просить его подъехать на какую-то крикливую вечеринку в Калвер-сити.

«Если я так сделаю, это будет означать, что у меня проблемы», – думаю я и напоминаю себе, что я – только любитель – вполне могу чуть-чуть нюхнуть коки и отправиться после этого на вечеринку.

– И если б меня не преследовали эти мысли, меня не одолевала бы паранойя, – произношу я уже вслух и тут же понимаю, что сказала все наоборот.

К тому моменту, когда я паркую машину, у моей паранойи, судя по всему, отросли не только ноги, но и руки. Я пытаюсь стряхнуть ее с себя, приближаясь к стойке с твердой уверенностью в том, что «Отвертка» вернет меня в режим «приятного хмеля». Коктейль идет хорошо, и я понимаю, в чем заключалась моя проблема: я просто вовремя не вмазала. Тут я решаю покружить по залу в поисках знакомых.

Обойдя зал по кругу и пройдя мимо Тори Спеллинг (которая потчует каких-то мужиков рассказом о своей собаке), Билла Мейхера^[21] (нежно поглядывающего на груди какой-то азиатки, к ее нескрываемому восторгу) и стилиста Филиппа Блока (который рассказывает о том, как выбирал платье для Холли Берри в тот вечер, когда ей вручили Оскара), пока наконец не натыкаюсь на лицо, которое кажется мне знакомым, потому что мы на самом деле знакомы: это Бретт Лосон из «Спринт», который спокойно звонит знаменитостям и другим влиятельным людям, но никогда не звонит мне. Не то чтобы мне так уж этого хотелось – вообще-то, у меня есть коммуникатор, которым я более чем довольна, – просто мне всегда хочется казаться для него слишком значимой персоной, чтобы принять его предложение. Порой он ведет себя слишком мило, порой – слишком нахально, в зависимости от того, с кем он разговаривает – с кем-то более значимым, чем я, или менее значимым, так что общение с ним – это всегда тест на пригодность.

– Бретт! – восклицаю я, и он целует меня сначала в одну щеку, потом в другую. Лос-Анджелес просто захлестнула мода на двойной поцелуй.

– Амелия, ты знакома с Трентом? – спрашивает он, кивнув в сторону загорелого нагеленного парня, в котором я сразу признаю гея и публициста еще прежде, чем он успевает раскрыть рот. Мы с Трентом пожимаем друг другу руки, и Бретт объясняет, что Трент работает в «Сони», а до этого шесть лет был ассистентом у Пэт Кингсли^[22].

Я начинаю расспрашивать Трента о предстоящем выпуске продукции «Сони», но когда замечаю, что Тренту и Бретту гораздо более интересно находиться в обществе друг друга, чем обсуждать что-либо со мной, то понимаю, что сорвалась в Пустоту и дороги обратно мне сегодня уже не найти.

Пустота – это то, что случается с тобой, когда ты немного перебираешь коки, и вместо того энергичного бесстрастного общительного человека, которого должен был пробудить кока, возникает молчаливый и крайне уязвимый параноик. В таком состоянии я думаю только о том, насколько неуверенно звучит моя речь и насколько всем на меня наплевать. Я попыталась избежать наступления Пустоты, увеличив число дорожек, но в состоянии наркотического опьянения избавиться от дурного настроения невозможно, это вам подтвердит каждый, кто принимал наркотики.

И я резко принимаю решение немедленно отсюда смыться, пропустить ужин, и пусть мои соседи по столу переживают из-за пустого места. Я прощаюсь с Бреттом и Трентом, но они настолько заняты разговором, что даже меня не слышат.

* * *

На следующее утро я подхожу к своему кабинету, думая о том, какая я вымотанная, несмотря на подкрепленные эмбиеном десять часов сна, и вижу, как Брайан царапает мне записку одним из своих фломастеров.

– Меня ищешь? – спрашиваю я.

Вид у него невероятно измученный.

– Угу, оставляю тебе записку. Надо поговорить.

– О чем? – спрашиваю я, мгновенно превращаясь в параноика.

– Меня беспокоит твой низкий уровень профессионализма, – говорит он так, будто выражает беспокойство по поводу того, что кофе в офисе недостаточно крепкий. Он что, не понимает, какие резкие и ужасные слова он только что произнес? И не чувствует, как у меня мгновенно участился пульс и сердце стало биться гораздо быстрее, чем после кокаина? Ну как так можно? Вчера изображать из себя моего величайшего обожателя и восторженно отзываться обо мне в разговоре с очаровательным английским издателем, а завтра играть роль жесткого босса, который не собирается шутить.

Брайан скрещивает руки на груди, и его белая рубашка на пуговицах сама собой вылезает из джинсов.

– Что с тобой случилось вчера вечером? Мелани Мак-Грат оставила мне сообщение. Говорит, видела, как ты пришла, но к началу ужина ты уже смылась.

– Мне стало плохо, – начинаю я робко протестовать и напоминаю себе, что это не так уж далеко от истины. И для усиления драматического эффекта добавляю: – Меня рвало всю ночь.

– Амелия, ты пошла туда вместо меня. Если тебе стало плохо, ты должна была хотя бы познакомиться с публицистом и объяснить ей, что очень сожалеешь, но не можешь остаться на ужин.

Я злобно смотрю на него.

– Я не специально сделала, чтобы мне стало плохо.

– Учти это, Амелия, – говорит он. – И, пожалуйста, больше не доводи до такого.

И тут я раздражаюсь.

– Хватит меня учить, – говорю я и, наверное, с некоторым опозданием добавляю: – Пожалуйста.

Чем-то этот разговор напоминает мне об одной из моих стычек с отцом.

– Тебя надо учить, – ухмыляется Брайан, и я буквально впадаю в ярость.

– Хватит! – говорю я. – Пожалуйста, оставь меня в покое, может, тогда мне станет хоть немного лучше?

Брайан смотрит на меня, качая головой.

– Соберись, Амелия, – уходя, говорит он.

Глава 7

Если перед ужином я фактически убедила себя в том, что Чэд Милан – вполне сексуальный и привлекательный парень, то это полностью сошло на нет, не успели мы даже заказать аперитивы. Не знаю, то ли это случилось из-за того, как он пробует вино (претенциозно прикрыв глазки, он болтает его во рту), то ли потому, что он провозгласил «Код да Винчи» лучшей из всех когда-либо написанных книг, и мне в тот момент захотелось перегнуться через столик и крепко стиснуть руками его шею. Ненавижу, когда люди, в особенности мужчины, ведут себя неестественно, пытаясь изобразить из себя что-то, что, по их мнению, вам должно очень сильно понравиться. Но еще сильнее меня вывела из равновесия его настойчивая рука, которая то и дело прикасалась то к моей руке, то к ноге, когда он хотел что-либо подчеркнуть. И, слушая о том, какие эмоции захлестнули его, когда он впервые увидел в «Вэрайети» свое имя, я понимаю, что он ничего из себя не изображает, он на самом деле такой.

– Слушай, Чэд, я хотела кое-что прояснить, – говорю я, сделав для куража глоток вина.

Он выжидательно поднимает глаза: любой парень прекрасно понимает, что означает подобное вступление: пора перестать распространяться по поводу того, какие эмоции захлестнули тебя, когда ты увидел в анонсах свое имя, и обратить на меня внимание.

– Я… я… – Мне бы очень хотелось сказать: «Мы с тобой можем быть только друзьями», но я почему-то не в состоянии выдавить из себя эту фразу. Потому что на самом деле я даже представить себе не могу Чэда в роли друга, особенно когда сижу здесь, в довольно романтическом ресторане, и распиваю с ним бутылку вина, которая, вероятно, стоит не меньше 75 долларов. И хотя в конце ужина, собираясь полезть за кошельком, я все-таки рассчитываю, что заплатит он, знаю, что приду в ужас, если он согласится с моим дерзким предложением поделить расходы. Ну и что мне ему сказать? Что я согласилась лишь потому, что у меня не было причин отказать? И мне было так одиноко, что я надеялась, будто после этого «свидания» я перестану ощущать, что отрезана от всего человечества?

– Я сейчас не готова к чему-то серьезному, – выдавливаю я из себя.

И жду, что сейчас лицо Чэда примет то выражение разочарования, которое тщетно пытается скрыть основная масса парней, когда понимает, что напрасно потратила двести долларов, так как продолжение вечера и не светит. Но, видимо, до Чэда не дошло, потому что он широко улыбается и говорит:

– Именно это мне в тебе и нравится.

– Что? – Это уже плохо.

– Ты такая искренняя, такая прямолинейная, – продолжает он. – Большинство женщин никогда не говорят то, что думают, но ты не такая.

Меня нередко хвалят за это качество, что обычно приводит меня в крайнее замешательство, потому что я почти никогда не говорю то, что думаю. И если мужская братия действительно так считает, то мне искренне жаль их.

– Не знаю, насколько я сейчас искренна… – начинаю я, но Чэд меня обрывает.

– На все сто процентов. И последнее, что я стал бы делать по отношению к тебе или к любой другой женщине, так это торопить. Мы сейчас просто пытаемся получше узнать друг друга. – Он заканчивает эту преисполненную оптимизма смехотворную фразу мощным аккордом: поднимает свой бокал и показывает, чтобы я взяла свой.

– Будем здоровы? – произносит он.

В колледже я встречалась с парнем, который любил говорить «будем здоровы». Был ли то кофе, вода или молоко – в общем, любая жидкость, в которой не плавали слюни, стоила того, чтобы произнести это. А я вот никогда не любила говорить: «Будем здоровы».

Но что мне оставалось делать? Я пыталась объяснить Чэду свои чувства, но его непоколебимая уверенность в том, будто ему удастся завоевать меня, свела любые мои попытки к нулю. Со своей стороны я сделала все, что могла, и теперь с чистой совестью имела право есть и пить. Я поднимаю свой бокал, чокаюсь с Чэдом, изображая на лице подобие улыбки.

– Будем здоровы, – говорю я.

Пока Чэд рассчитывается – придвигая к себе счет и качая головой, когда я пытаюсь протестовать, – меня начинает терзать беспокойство по поводу того, как мне избежать прощального поцелуя. И сколько бы вам ни твердили, что если парень угостил вас хорошим ужином, то он вовсе не считает, что в конце вечера вы обязаны сдать ему в аренду свои губы, все эти неловкие фразы о том, какая была великолепная курица и как рано завтра начинаются занятия йогой, говорят как раз об обратном. И в тот момент, когда я решаю, что, возможно, избавлю нас обоих от неловкости, если просто поцелую его в щеку и навсегда отделаюсь от него, Чэд предлагает поехать выпить куда-нибудь еще.

Я качаю головой, мысленно высчитывая, что если мне придется еще целый час вести с ним светскую беседу, то от волнения и горя я посдираю себе все заусенцы.

– Как насчет «Гайз»? – спрашивает Чэд, ударив по самому больному месту. Это единственный бар в Лос-Анджелесе, который мне по-настоящему нравится, в который так тяжело попасть и не помогает даже то обстоятельство, что ты – женщина. – Я есть в списке. – Я слегка удивлена тем, что Чэд имеет свободный доступ в «Гайз», хотя меня довольно сложно чем-либо удивить. Возможно, местный швейцар мечтает стать вторым Джонни Деппом и надеется, будто Чэд может ему в этом помочь.

Пока мы едем в машине, Чэд разговаривает по сотовому. Обычно это выводит меня из равновесия, однако сейчас я искренне благодарна человеку на том конце за то, что на целых пять минут избавил меня от необходимости что-то из себя разыгрывать. Судя по всему, это тоже был какой-то агент, так как Чэд говорил что-то про Эштона и Орландо Блума, но так, будто хотел произвести на меня впечатление. И, сказать по правде, если б он мне хоть немного нравился, то ему бы это вполне удалось.

Когда мы притормаживаем у «Гайз», Чэд передает машину на попечение служащего, а здоровенный черный привратник убирает бархатный канат и пропускает нас. Я замечаю у стойки своего друга Билла Киркпатрика, перед которым стоит колонна стопок, наполненных всевозможными жидкостями. Мы дружили с Биллом еще в колледже, но почему-то ни разу никуда не ходили в Лос-Анджелесе, о чем я весьма сожалею, так как он – единственный мой приятель со времен колледжа, с которым я до сих пор контачу. И Билл сейчас для меня – как огромный глоток свежего воздуха после двух часов общества Чэда Милана. Я пихаю Чэда и показываю на стойку.

– Это – мой старый друг, Билл, – говорю я, продираясь сквозь толпу к нему.

– Я знаю Билла Киркпатрика, – отвечает он. Потом делает паузу и продолжает: – И ненавижу его. – Что ж, ничего удивительного: Билл никогда не упускает возможности нахамить.

– Девушка, с которой я встречался, изменяла мне с ним, – продолжает Чэд, злобно глядя на Билла.

– Хреново, – отвечаю я. – Ну… – Я понимаю, что ответ довольно бессердечный, но, по правде сказать, мне нужно было немного отдохнуть от Чэда, и это откровение в этом поспособствовало. В этот момент, как нельзя кстати, какой-то парень в костюме-тройке – явно очередной агент – приветственно хлопает Чэда по плечу.

– Я только поздороваюсь с Биллом, – обращаюсь я к Чэду, когда тот заводит разговор с Тройкой. – Я буду там. – Чэд кивает, принимая от агента коктейль.

И я иду к Биллу, который смотрит мимо меня на Чэда.

– О господи. Только не говори мне, что ты здесь с Чэдом Миланом. – Билл любит разыгрывать из себя моего покровителя, но обычно это выражается в том, что он поливает грязью парней, с которыми я встречаюсь. – Он же самец.

Я не делаю попыток опровергнуть это утверждение, так что Билл соскальзывает с табуретки, чтобы уступить мне место у стойки, и кивает в сторону парня, который сидит к нам спиной.

– Я с другом, Риком. Сыграем в рюмочку? – Билл показывает на стопки, большая часть которых еще не выпита. Рик оборачивается, и тут у меня внутри что-то екает, и я понимаю, что этот Рик – не кто иной, как Рик Уилсон. Рик Уилсон, бывший ребенок-звезда, по которому я буквально сходила с ума в восьмом классе.

– Вы Рик Уилсон? – невольно вырывается у меня. Просто считается, что, общаясь со знаменитостями, нужно вести себя так, будто вы понятия не имеете, кто это, или уж если имеете, то вам совершенно безразлично то, чем они занимаются, но весьма интересно узнать, что это за люди. Если человек очень популярен, то это сделать очень легко. Но если же это кто-то гораздо менее известный, то мне тут же начинает казаться, что я с ним давно знакома. Как-то в Нью-Йорке на улице я увидела Грегори Хайнса^[23] и помахала ему рукой, крикнув: «Привет, как дела?», решив в ту минуту, что он… ну, скажем, один из моих школьных учителей.

Но Рик, судя по всему, весьма обрадовался тому, что его узнали. Вполне возможно, что он нигде и не снимался с середины 80-х.

– Да. – Он улыбается, между его полными губами показываются белые крошечные, но великолепные зубы. – Хотя я вас и не узнал, но мне очень хотелось бы с вами познакомиться, – говорит он. И он наклоняется мимо Билла, чтобы потереться губами о мои щеки. Билл переводит взгляд с Рика на меня.

– Рюмочка? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, подталкивает одну рюмку мне, другую – Рику. И почему-то, когда Рик говорит: «Будем здоровы», меня это не раздражает.

И вот в этот момент мое сознание начинает мутнеть. Возможно, это случилось после второго или третьего круга стопок. Но я знаю лишь то, что мы все-таки опустошили все рюмки на этой стойке, которые некогда были полными. В баре толпится просто невероятное количество народу, который затем начинает рассасываться. Интересно, почему это Чэд не удосужился подойти ко мне, и я решаю, что он – хам. И Билл с готовностью поддерживает мою гипотезу.

– Привел тебя сюда, а у самого даже смелости не хватило оторвать свою задницу, подойти и выпить с нами? – спрашивает он. – Ну и осел.

Рик кивает, не отрывая от меня пристального взгляда. И тут мне приходит в голову идеальное решение: вместо того, чтобы целоваться с Чэдом Миланом, поцеловаться с Риком Уилсоном.

– Почему бы мне не сказать Чэду, что я его везде искала, но не нашла? – говорю я Биллу, когда Рик уходит в туалет. «Гайз», конечно, не такой уж большой ночной клуб, по сути, в нем один-единственный зал, но тем не менее Билл согласно кивает.

– Конечно, – говорит он. – Рик определенно на тебя запал. Позвони Чэду, когда приедешь домой, и скажи, что не смогла его отыскать, поэтому уехала домой одна.

Я пока еще толком не знаю, как именно посвятить в наши планы Рика, но следующее, что я делаю, это иду в туалет, стараясь при этом не попасться на глаза Чэду, потом выхожу через черный ход и крадусь вдоль стены здания, как обезумевшая Дженнифер Гарнер в «Прозвище» или как он там называется, впрочем, не важно.

– Ну что, давай отвезем тебя домой? – с улыбкой говорит Рик, выходя на улицу. И, схватив меня за руку, подводит меня к черному БМВ, припаркованному в глубине площадки, и распахивает передо мной дверцу. Я проскальзываю внутрь, открываю дверцу с его стороны, вспомнив, как один парень как-то сказал мне, что, если девушка открывает ему дверцу, значит, она точно хочет с ним переспать. Увидев, что дверь с его стороны открыта, Рик подмигивает мне, садится на водительское сиденье и заводит машину.

– Хвоста нет? – спрашивает он. – Твоего парня не видно?

Я оглядываюсь и вижу только парковщиков.

– По-моему, все в порядке, – отвечаю я. – Но просто на всякий случай… – И я опускаюсь с сиденья на пол так, что мои ноги и попа оказываются на полу машины, а голова – на сиденье. И под таким углом я не могу не заметить, как выпирает у Рика под джинсами. Рик смотрит на меня сверху вниз и, заметив, что я тоже смотрю, подмигивает. Я все еще смеюсь, когда он, как шпион, начинает озираться, и мы отъезжаем от «Гайз» и направляемся в Беверли.

– Мы это сделали, – говорит он, изображая, будто вытирает со лба пот. – Не так-то легко вырваться из лап вкрадчивого агента ССА^[24].

Я снова сажусь на сиденье и выпрямляюсь.

– Что ж, отчаявшаяся дева благодарна вам за чудесное спасение.

Когда мы притормаживаем у моего дома, он тут же начинает искать свободное место.

– У тебя есть разрешение на ночную парковку? – спрашивает он.

Вообще-то, в мои планы не входило приглашать его домой. Можете назвать меня кокеткой – и, поверьте, многие так и делают, – но если парень мне нравится и мне кажется, что у нас вполне может что-то выйти, то я ограничиваюсь поцелуем, конечно, если не напилась настолько, что уж совсем ничего не соображаю.

– Не нужно парковаться, – говорю я. И его лицо принимает раздосадованное выражение.

– Что же, мне выйти из машины, и пусть она едет восвояси? – спрашивает он, я наклоняюсь и в ответ выключаю зажигание, потом придвигаюсь к нему, и мы начинаем целоваться. Это была фантастика. Довольно скоро мы уже страстно ласкаем друг друга, я попеременно дышу ему то в ухо, то целую в шею, и тут мне приходит в голову, что, возможно, Рик – именно то, что мне нужно.

Отстранившись от него, я спрашиваю низким сексуальным голосом:

– Ты с кем-нибудь встречаешься?

Он смотрит на меня с таким ужасом, будто я спросила его, мастурбирует ли он, рассматривая семейные фотографии.

– Вау… умеешь ты настроение испортить, – говорит он, откидываясь на спинку сиденья, чуть ли не впихивая обратно прикуриватель.

– Я не собиралась испортить тебе настроение, – говорю я, проклиная себя за столь несвоевременный вопрос, но прижимаюсь к нему поближе и достаю у него из пачки еще одну «Мальборо Ред». – Просто интересно, потому что ты – крутой парень. – И только эти слова вылетели у меня из глотки, наступает полная тишина, и я понимаю, какую чушь только что сказала.

Рик зажигает сигарету, затягивается и выпускает дым.

– У меня нет девушки, если ты про это.

Я улыбаюсь и тоже затягиваюсь, а Рик пускается в чудовищно непоследовательные рассказы о девушке, с которой он встречался, но которая вечно все портила своими попытками перевести их отношения в более серьезное русло. И слово «серьезное» произносит так, как, наверное, вегетарианец произносит слово «стейк». А я сижу, курю и жалею о том, что довела его до таких мыслей, когда слышу, как он промурлыкал:

– Не правда ли, любопытно, что одним и тем же словом – неистовый – называют и тех, кого сдают в психушку, и тех, кто завязывает серьезные отношения?

Я киваю, впервые задумавшись над своей способностью принимать спонтанные решения, которая проявилась в последние несколько часов. И хотя эта тирада помогла мне совершено ясно понять его отношение к данному вопросу, мне хочется знать, нравлюсь ли я ему еще, и будем ли мы встречаться или мое знакомство с Риком Уилсоном окажется столь же эфемерным, как и успешная карьера в Голливуде. Кинув взгляд на часы и увидев, что уже полвторого ночи, я решаю, что пора сваливать.

Я быстро наклоняюсь к нему, целую и отстраняюсь со словами:

– Если захочешь со мной пересечься, Билл скажет тебе мой телефон. – Открываю дверцу с пассажирской стороны, выхожу, твердо встаю на асфальт в своих лодочках «Miu Miu» и слышу, как Рик говорит (видимо, самому себе):