Текст книги "Тусовщица (ЛП)"

Автор книги: Анна Дэвид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Так что, – говорит Кэрен, как-то странно на меня глядя, – вы можете начать с сегодняшнего дня?

– С сегодняшнего дня? – спрашиваю я, уверенная, что пропустила что-то значительное. – Вы хотите сказать, что берете меня на работу?

– Конечно, беру! – восклицает она, поднимаясь и протягивая мне руку. – Поздравляю!

Нельзя сказать, что немедленно приступить к новой работе, за которую я даже не боролась, а также вручение ключей от дома Холли, списка продуктов на неделю и названия ее химчистки было именно то, чего я ожидала, если учесть, что саму Холли я даже в глаза не видела. Но меня охватывает такая эйфория и самолюбию настолько льстит, что я получила работу, которая значилась в списке АПФ, на первом же собеседовании, что я решаю для себя не терзаться сомнениями.

Я выкуриваю одну сигарету за другой, пока еду к дому Холли в Картей-Сиркл, но, когда приезжаю по адресу, который записала на фирменном бланке «Имэджэн», у меня возникает ощущение, что я этим самым адресом ошиблась. Потому что вижу перед собой стандартный жилой дом тошнотворного цвета, то есть совершенно не такой, в каком, по моему мнению, должен был бы жить продюсер «Имэджэн». Когда же я зашла внутрь, где представшее моему взору ковровое покрытие и низкие потолки настолько напомнили мне о моем первом жилище, в котором я обитала, закончив колледж, у меня возникает мысль, что, в общем-то, я живу не так уж и плохо. «Но это, вероятно, ее собственный дом, она сделала хорошее вложение», – убеждаю я себя, стараясь войти в доверие к ее мерзкому рычащему псу.

Я выросла вместе с золотыми ретриверами и, вообще-то, собак люблю, но, выпуская Тигра из его клетки, я со страхом понимаю, что доберман-пинчеры – это довольно здоровые и грозные существа. Когда Кэрен поинтересовалась, умею ли я выгуливать собак и заботиться о них, я ответила энергичным кивком, потому что решила про себя, что только идиот может не знать, как обращаться с собаками. И потом, я же всю свою жизнь прожила рядом с этими животными. Но дело в том, что наши собаки спокойно носились по округе, где люди редко когда использовали такие понятия, как «поводок» и «совок для сбора собачьих экскрементов». Однако я слишком поздно поняла – только когда оказалась у нее дома – что эта цыпочка рассчитывает на то, что я еще, помимо прочего, и собачье дерьмо буду убирать. «Актеры не так придирчивы», – думаю я, надевая на Тигра поводок и выводя его на улицу. Вдруг я вспомнила, что, когда Брэд Питт только приехал в город, он переодевался в костюм цыпленка и раздавал на улицах флайеры.

Я сворачиваю с Тигром за угол, поражаясь тому факту, что, оказывается, выгуливать собак вовсе не так весело и забавно, как это кажется, когда смотришь на собачников в Раньон Каньон. Унылые и практически пустынные улочки Картей-Сиркл представляют собой пейзаж далеко не впечатляющий. А Тигр – совсем не пушистый мягкий симпатичный зверек. Это скорее похоже на выгул хмурого старого дедушки, а не собаки, и я абсолютно уверена, что у меня это плохо получается. Интересно, ему не будет больно, если натянуть поводок? И, подтягивая к себе Тигра, я воображаю, как нечаянно могу хлестнуть его по загривку и как мне потом придется объяснять заплаканной Холли, что я не знала, что с собаками так поступать не следует.

Когда я вновь запускаю Тигра в его клетку на кухне – разве это нормально, держать собак в клетках? и почему мы никогда не поступали так с нашими собаками? – я чувствую, как тот энтузиазм, с которым я приступила к своей новой должности, постепенно начинает улетучиваться. «Нужно немножко поживиться запасами», – думаю я, вспомнив, что не забыла перед собеседованием положить в сумочку свой флакон, и бросая на нее взгляд.

Разумеется, я здесь совершенно одна, но тем не менее я проскальзываю в ванную комнату Холли, высыпаю на руку немного коки и вдыхаю. «Я понимаю, что так начинать свой первый рабочий день нельзя, – обращаюсь я про себя к Холли, вдыхая дозу. – Но заставлять меня убирать дерьмо за твоей собакой и сажать ее в клетку тоже нехорошо».

Заново ощутив прилив энергии, я решаю нюхнуть еще немного, потом прощаюсь с Тигром, запираю дверь на ключ и понимаю, что мне совершенно не хочется идти сейчас для Холли за покупками в магазин, равно как и забирать из химчистки ее одежду. Кэрен, вообще-то, сказала, что я просто могу заняться этим «попозже», но не уточнила, когда именно – сегодня или на неделе. Теперь, когда кока начал циркулировать по моим венам, я понимаю, что мне нужно сделать и что-то для себя и что покраска шкафа – отличный способ отметить этот поворотный момент в моей жизни.

Я сажусь в машину и еду к магазину красок в Беверли. Вообще-то я никогда не считала, что умею красить. Но мне нужно доказать миру, что увольнение и работа в качестве личной ассистентки – это не так уж и плохо, и если покрашу этот шкаф, то буду гордиться тем, что могу гораздо больше. А завтра я начну работу над сценарием.

Припарковывая машину, я вдруг ощущаю крайнее утомление и нервозность. Но мысль о том, чтобы все бросить, вернуться домой, лечь в постель и уснуть к чертовой матери, просто не представляется реально возможной, поэтому я захожу в магазин и объясняю парню за прилавком, что мне нужна серая краска.

Он начинает выносить мне маленькие кусочки картона с образцами краски всевозможных оттенков, уточняя, хочу ли я серебристо-серый или зеленовато-серый? Мне хочется дать ему по шее. Он что, не понимает, что плевать я хотела на все эти цветовые нюансы и что люди препираются из-за всех этих розовато-лиловых, серо-коричневых и светло-голубых оттенков только потому, что им больше нечем заняться?

– Мне нужен просто серый цвет, – говорю я, закипая от ярости. Он нервно смотрит на меня, потом говорит, что сейчас пойдет и смешает для меня краску. Пока я его жду, у меня начинает течь из носа, и я лезу в сумочку за салфеткой «Клинекс», упаковку которых, слава богу, догадалась захватить с собой утром. Вот интересно, а этот парнишка догадался, что я под кайфом? Может, он там вовсе не «краску смешивает», потому что зачем ее смешивать, если я все равно выбрала обычный серый цвет? Может, он просто вышел позвонить? Я кусаю ногти, подравнивая их пилкой, которую ношу в сумочке, пока наконец он не возвращается – может, через двадцать минут, а может, и через пару часов – с банкой краски в руках.

– У вас есть кисти? – спрашивает он, и я уже не сомневаюсь, что он меня проверяет. Я качаю головой, он снимает с полки у себя за спиной кисть и кладет ее на прилавок рядом с банкой. Потом все пробивает, я расплачиваюсь с ним с самым деловым видом, какой только могу на себя напустить. «Я тебе дам, – думаю я, пока он отсчитывает сдачу, – ишь чего решил: будто я чокнутая, ненормальная или наркоманка какая-нибудь». Но он лишь улыбается и желает мне хорошего дня.

Покраску шкафа и написание сценария благополучно пришлось отложить до следующей недели, потому что приходится заниматься ежедневной рутиной. Я приезжаю к Холли, выгуливаю Тигра, убираю его дерьмо и притворяюсь, что все это происходит не со мной, потом приезжаю домой, слегка расслабляюсь с «алексом» и подвожу итоги дня. Я только и делаю, что повторяю себе, что как только дочитаю «Ас Уикли», то сразу же засяду за сценарий, но почему-то дочитать у меня никак не получается, или же если у меня это все-таки получается, то к тому моменту у меня уже наступает такой сильный приход, что мне нужно его как-то разбавить: принять ванну, выпить или побаловаться с моей Волшебной палочкой.

Наконец – кажется, в четверг, хотя, возможно, это была уже и пятница – я опротивела сама себе. Я бросаю взгляд на лаптоп, который покоится на книжной полке поверх груды моих голливудских биографий, подхожу к полке и снимаю его оттуда.

За свою жизнь я прочитала всего несколько сценариев и понятия не имею, как они создаются, но я просто сажусь и начинаю писать. Я уже установила на компьютер программу «Файнал драфт», так что создаваемый мною диалог настолько похож на настоящий сценарий, что я немедленно воодушевляюсь. Я придумываю героиню по имени Мелинда, которую никто не понимает и не ценит и которую увольняют из журнала. Я пишу, в перерывах курю и нюхаю кокаин и понимаю, что если буду продолжать такими темпами и не посплю еще недельку, то под конец месяца допишу сценарий и брошу его на стол Холли. Я смутно понимаю, что, конечно, не мешало бы придумать и сюжет, но думаю, что пока пусть все идет так, как идет. Я уже представляю, как буду говорить об этом в «Вэрайети». «Я просто села за компьютер, и текст полился сам собой», – будет написано в статье обо мне, в которой будет подробно рассказано о битве за мой сценарий.

А текст и вправду выходит сам собой. Потому что, когда я слышу, как моя соседка за дверью уходит утром на работу, я уже нахожусь на пятнадцатой странице, когда же я совершаю полдневный перерыв, чтобы съездить к Холли, у меня готово уже почти тридцать страниц того, что мне лично представляется шедевром. «Ну почему, – думаю я, – голливудские сценаристы не прибегают к коке для стимуляции творческого процесса?» И, водружая на полку в шкафу испачканную кокаином фотографию в рамке – с той целью, чтобы ее в мое отсутствие не достали кошки – я понимаю, что, возможно, именно этим они все и занимаются.

Выгуляв Тигра и снова заперев его в клетке, я понимаю, что не только напишу сценарий за месяц, но и выкрашу этот треклятый шкаф. Вернувшись домой, я достаю краску и кисть и начинаю смелыми мазками преображать дверцы. Слишком поздно я понимаю, что, наверное, мне следовало перед этим делом снять одежду, и еще вспоминаю, что обычно шкафы оклеивают липкой лентой, чтобы получались ровные прямые мазки. Да и черт с ним. Сняв с себя практически всю одежду и побросав ее в кучу на пол, я понимаю, что покраска – довольно приятное занятие: это же здорово, обмакивать в эту жижу кисть и потом с ее помощью изменять внешний облик дверок шкафа. К тому же я всегда любила запах краски.

Усердно пытаясь закрасить следы кошачьих лап, оставленные одной из моих кошек на нижнем незакрашенном участке шкафа, я слышу, как звонит телефон. Кругом валяется разбросанная одежда, поэтому я просто швыряю кисть обратно в банку и мчусь прямо по своей одежде, как призывник на учениях, хотя еще даже не видела, кто звонит, и не решила, хочется ли мне на этот звонок отвечать. Но потом я вижу, что звонит Кэрен из офиса Холли, и в последний момент хватаю трубку.

– Алло! – мелодичным голосом произношу я, слишком поздно поняв, что руки у меня в серой краске, уже успевшей заляпать некогда розовый телефон. За последние пару недель я нанюхалась больше коки, чем вообще когда-либо могла себе вообразить, но единственный полезный результат, который это дало в плане моей работы на Холли, это то, что я перестала убирать за Тигром дерьмо. И пусть обитатели Картей-Серкл хоть круглыми сутками пачкают в нем свою обувь. Но я чуть ли не до одурения созванивалась с Кэрен, отчитывалась о фантастически прекрасных отношениях, которые сложились у Тигра с соседским бассетом, и щебетала о том, какая прелесть эта зверюга, хотя, в общем-то, старалась при этом преподносить себя как блестящий перспективный сценарист. Я стараюсь вести себя так, будто у меня нет никакого определителя, чтобы она думала, будто я всегда отвечаю по телефону, как жизнерадостная учительница со Среднего Запада.

– Амелия? – говорит она. – С вами хочет поговорить Холли.

Ушам своим не верю. Сейчас состоится мой первый разговор с женщиной, которая занимает большую часть моей жизни, со всеми своими клетками для собак, помощницами, нанимающими других помощниц, и стандартными жилыми домами цвета блевотины.

– Это Холли Мин, – раздается в трубке, и на долю секунды я теряюсь. Это я ей звоню или она мне? Все в последнее время кажется таким сюрреальным, будто покрытым тонким слоем серой краски, что я то и дело прихожу в замешательство.

– Привет, Холли, – отвечаю я с излишней бодростью. – Как же здорово наконец-то услышать ваш голос.

– О, мне тоже, – говорит она. – Послушайте, у вас есть для меня минутка?

Этого-то я и ждала – разговора, после которого выяснится, что мне не нужно больше быть на побегушках и убирать дерьмо за ее собакой, что я должна писать сценарии, которые она будет продюссировать, ну, или уж на самый крайний случай – распивать с ней кофе, спиртное и вместе обедать. Хотя странно, для этого еще рановато: она же пока не успела узнать, насколько я необыкновенная.

– Кэрен сказала, что я плачу вам десять долларов в час за то, что вы выгуливаете Тигра, – говорит она.

– Да. – Не такого начала я ожидала, но мне удается скрыть свое удивление.

– Вы выгуливаете Тигра целый час?

– Нет. – И тут же понимаю, что не надо было этого говорить. Ну какого черта этот идиотский инстинкт всегда говорить только правду пробуждается во мне в самые неподходящие моменты?

– Вот об этом-то я и хотела с вами поговорить, – продолжает она. – Я тут подумала… если я плачу вам десять долларов за то, чтобы вы его выгуливали час, в то время как вы, по вашим словам, делаете это всего двадцать минут, значит, получается, что вам платят за лишние сорок минут времени, которое вы не отработали.

Из моей правой ноздри потекло, я вытираю нос.

– Но вы же живете в двадцати минутах езды от меня, так что пусть я выгуливаю его двадцать минут, но ведь вместе получается целый час. – Мне не хотелось бы вступать в спор со своей наставницей/продюсером/спасительницей, и я смутно понимаю, что мне не понравится возможное окончание этого разговора.

– Я понимаю, – отвечает она довольно снисходительным тоном. – Просто… вы ведь знаете, что я работаю в «Имэджэн», так? И мне платят за то, что я там работаю. Но «Имэджэн» не оплачивает мне то время, которое уходит у меня на то, чтобы добираться на работу и обратно. Мы поняли друг друга?

– Э-э… кажется.

– Отлично, – говорит она. – Кэрен сказала, что вы прекрасно справляетесь, поэтому мне очень не хотелось бы расставаться с вами из-за такой мелочи. Значит, так. Вы будете получать десять долларов в час, начиная с той секунды, как приходите на работу. Если же вы выгуливаете Тигра только двадцать минут, то я буду платить вам одну треть от этой суммы. Все по-честному.

Оглядывая свою спальню с разбросанной по ней одеждой, недокрашенный шкаф, разлитую по полу серую краску и свою вцепившуюся в телефон дрожащую серую руку с кровоточащими заусенцами, я молча киваю.

– Конечно, Холли, – говорю я, хотя мне очень хочется бросить трубку и больше никогда не слышать ни ее, ни Кэрен, ни ее чертову собаку. – Отлично.

Я кладу трубку и швыряю телефон через всю комнату. Он благополучно приземляется прямо в банку с краской, расплескав по всей комнате еще больше серой жижи.

Закат. Всегда ненавидела это слово и это время суток. Говорят, что людей мучает депрессия в то время суток, в какое они родились, но я родилась в девять утра и обычно в это время чувствую себя прекрасно, если уже не сплю. Но время – когда день еще не закончился, а ночь толком не началась – буквально сводит меня с ума.

С момента нашего с Холли разговора я потеряла всякую способность что-либо адекватно оценивать, полагаю, прошло несколько часов, которые я провела в гостиной, будучи не в состоянии пошевелиться. Я уже минимум час ощущала потребность попи́сать, но либо мои придатки утратили канал связи с мозгом, либо посылаемые им сигналы поступают в извращенном виде, потому что я продолжала оставаться на месте. Все это время я сидела и, бог знает сколько времени, упорно нюхала коку.

«Я накачалась до самых жабр», – думаю я, вспомнив выражение воинствующей лесбиянки, которое нечаянно услышала однажды ночью. Мне оно нравится, как всегда, когда я слышу какой-нибудь перл и потом выдаю за свой. «Что оно вообще, черт побери, может означать? Жабры у рыб. Я что, так накачалась, что теперь мне кажется, что я рыба? – рассуждая таким образом, я продолжаю нюхать кокаин и так и не иду в туалет.

В определенный момент до меня доходит, что меня бьет озноб, и я отчетливо понимаю, что такого раньше никогда не случалось. Возможно ли в раскаленной лос-анджелесской квартире заполучить гипотермию? Я вытряхиваю содержимое флакона на лежащую передо мной коробку из-под диска. «Вот черт, – думаю я. – Не может быть, чтобы у меня ничего не осталось». Мне и нужно-то совсем немного, всего несколько дорожек, чтобы прошел озноб и я ожила.

И тут у меня появляется новый план. Умудрившись подняться на ноги – это оказалось не так уж сложно, как только я себя убедила, что от этого зависит моя жизнь, – я плетусь в ванную, открываю аптечку и заглатываю сразу пять таблеток эмбиена прежде, чем успеваю подумать, какой эффект может произвести сочетания кокаина со снотворным. Единственное мое желание – полностью отключиться. Не на всю жизнь, заметьте, а хотя бы до того момента, когда мне станет немного лучше. Я выпиваю бутылку «Эрраухед», чтобы снотворное, по возможности, распространилось по всему организму, ложусь в постель и дожидаюсь чувства полного изнеможения. Но ничего не происходит, поэтому я возвращаюсь в гостиную, зажигаю сигарету и жду еще немного времени. Обычно эмбиен очень резко вышибает меня из сознания и погружает в вереницу парадоксальных снов – но в следующую секунду я уже успокаиваюсь и с огромным наслаждением перехожу из реальности в то место, где на время исчезают все мои проблемы.

Но на этот раз эмбиен не помогает. Напротив, он только еще сильнее меня взбадривает. Я его немного перебрала в последнее время, увеличив прописанную мне дозу, но мой врач совершенно не понимает, какая у меня серьезная бессонница, поэтому советует мне делить таблетку на четвертинки, когда фактически они начинают действовать в количестве двух или трех штук. Однако в последнее время уже приходилось принимать до пяти штук. Я, правда, так и не потрудилась рассказать об этом врачу, иначе он непременно прочел бы мне лекцию о том, что следует быть более осторожной, поэтому я всегда потчую его баснями, будто путешествовала и в дороге растеряла остатки содержимого пузырька, чтоб он выписал мне очередной рецепт.

Примерно минут через двадцать – хотя, может, и через пару часов – я понимаю, что мой организм и не думает погружаться в нечто похожее на сон. Мои руки и ноги как будто заново ожили, и, уверенной поступью проследовав на кухню, чтобы достать последнюю упаковку «Кэмел лайтс» из купленного на прошлой неделе блока, я понимаю, что хочу побыть сейчас среди людей. Эта радикальная мысль приводит меня в ужас, но, когда я обнаруживаю, что блок пустой, потому что я докурила последнюю сигарету из пачки, про которую думала, что она предпоследняя, я еще больше убеждаюсь, что меня сейчас может спасти только общение с людьми.

Я решаю зайти в «Барниз Бинери», в бар на моей улице, который был построен еще где-то в 20-х годах, поэтому выглядел соответствующим образом. Добравшись туда, я прямиком направляюсь к стойке, где заказываю «Амстел лайт», рюмку текилы и пачку «Кэмел лайтс». Мне так сильно хочется выпить текилы, что я даже не дожидаюсь, когда бармен с козлиной бородкой поставит передо мной соль и дольку лимона, а просто выпиваю ее залпом и запиваю большим глотком пива. Потом осматриваюсь и вижу, что за одним столиком сидит толпа здоровенных мускулистых парней в рубашках Университета Южной Калифорнии. Я тайком осматриваю сперва противоположную сторону помещения, потом обращаю взор на столпившихся у караоке людей, затем на группу девушек, пробирающихся через черный ход. Наконец я поднимаюсь со своего безопасного насеста у стойки, решив, что полезнее всего сейчас будет поискать кого-нибудь, у кого есть кока, и начинаю переходить от стола к столу.

Я подхожу к столику с УЮК, хлопаю по плечу высокого бледноватого парня и спрашиваю, не знает ли он Гаса. И, хотя Гас нас не знакомил, и вообще парень вряд ли в курсе, кто такой Гас, мне нужно хоть как-то начать разговор.

Он с улыбкой качает головой.

– А Гас – твой бойфренд?

Теперь уже моя очередь с улыбкой покачать головой.

– У мен нет бойфренда, – отвечаю я.

Парень говорит, что его зовут Саймон, и предлагает присесть.

– Почему бы нет? – говорю я. – Мои друзья пока не подошли. – И в общем-то, это правда, как я думаю. Здесь нет никого из моих так называемых друзей.

Я сажусь за столик, тут возвращается друг Саймона с «Голдшлагером»^[32], и я с видом знатока начинаю нести всякую чепуху, что вот, мол, в «Голдшлагере» до сих пор плавают золотые блестки еще со времен калифорнийской золотой лихорадки. Помнится, мне сообщил об этом один парень в каком-то баре в Сан-Франциско, но я была так пьяна, что не смогла сказать ему, что, по моему мнению, он их уже достаточно наглотался. Но Саймон со своими приятелями – Джошем, Тоддом и, кажется, двумя Джонами – покупаются на это, и вот я уже вовсю с ними болтаю. Мы рассказываем друг другу всякие забавные истории о том, как нам доставалось в школе за распитие спиртных напитков.

Когда я заканчиваю свой рассказ о том, как однажды напилась, а потом написала об этом в «Хэйр», учась на первом курсе, Саймон возвращается из туалета, нагибается и что-то шепчет мне на ухо. Еще прежде, чем он открывает рот, я точно знаю, что он сейчас скажет. Клянусь, ни одна натасканная на наркотики собака не сравнится со мной, когда дело доходит до попытки вычислить потребителей кокаина.

– Я оставил своему приятелю несколько дорожек на подоконнике над первой кабинкой в мужском туалете, – говорит мне Саймон и подмигивает. – Почему бы тебе не забрать их себе?

Это настолько щедро со стороны Саймона, что я почти даже прощаю ему его ужасные джинсы «Гесс» и это дешевое подмигивание. Я киваю и потихоньку выбираюсь из-за столика.

В мужских туалетах мне приходилось бывать не меньше миллиона раз, но они всегда были пустые, в то время как в женских было полно народу, поэтому я знаю, как зайти туда с таким видом, будто это совершенно обычное дело. Однако у лысого парня, который писает в писсуар, явно в этом отношении опыта поменьше, судя по его шокированному взгляду. Я же просто пожимаю плечами и шепотом говорю:

– В женский ужасная очередь, – запираюсь в первой кабинке, замечаю рассыпанные на подоконнике дорожки и дожидаюсь, когда парень уйдет. Как только он уходит, я достаю скрученную трубочкой купюру, поднимаюсь на унитаз и вдыхаю дорожки. Я испытываю немедленное облегчение, ну или, во всяком случае, нечто похожее на него.

Однако как только я возвращаюсь за столик, со мной начинает происходить нечто странное: такое ощущение, будто я утрачиваю способность говорить. Сначала мне было хорошо, но уже в следующую секунду я не могла выдавить из себя ни слова. Это напоминало то, как я сидела дома на диване, не в состоянии пошевелиться, но сейчас я встревожилась гораздо сильнее, потому что находилась в компании людей, которые не должны заподозрить, что со мной что-то не так. По счастью, Саймон, видимо, ничего не замечает. Он что-то рассказывает, его друзья хохочут, и мне тоже хочется посмеяться, но меня тошнит, а голову будто сдавило тисками, хотя я не очень хорошо понимаю, как это должно было бы выглядеть. Голова раскалывается, мне хочется прилечь, хотя настоящей усталости я не ощущаю.

– Мне нехорошо, – еле-еле выдавливаю я из себя.

Саймон кивает, как будто так и должно быть.

– Кей начинает действовать? – спрашивает он как бы между делом.

– Кей? – переспрашиваю я. И мысленно представляю себе эту букву в алфавите.

Кто-то из друзей Саймона, нечаянно нас услышав, тут же вскрикивает:

– Так вот куда подевался спешл-кей, который ты должен был оставить мне!

Я перевожу взгляд с Саймона на его приятеля, и хотя я мало что соображаю в этот момент, но еще в состоянии провести ужасную аналогию.

– Спешл-кей? – спрашиваю я. Саймон с друзьями вроде как разражаются хохотом, но ощущение такое, будто все звуки в природе выключили, потому что я ничего не слышу. Но даже в таком состоянии я понимаю, что такое спешл-кей: это кетамин, убойный транквилизатор.

– Но… – я пытаюсь объяснить Саймону, что он-то сказал мне, будто это кока, но не могу вспомнить, действительно ли он говорил так или я сама так решила.

– Выйду подышу, – говорю я, Саймон кивает. Отчасти меня оскорбляет то, что он не предложил проводить меня, хотя, по большому счету, я испытываю от этого облегчение. «Мне просто нужно выйти и побыть на свежем воздухе, тогда мне станет лучше», – убеждаю я себя, продираясь сквозь толпу к выходу. Посреди парковочной площадки под уличным фонарем стоит громадный мусорный бак, который и представляется мне идеальным местом для того, чтобы посидеть и отдохнуть.

Какая-то часть моего сознания понимает, что я, видимо, серьезно накачалась, раз выбрала столь отвратное место и это меня не смущает. От бака даже не воняет, что очень странно, так как обычно эта вонь распространяется по всей округе. Я жадно вдыхаю воздух, удивляясь тому, что мне не становится лучше. Потом ложусь и закрываю глаза.

В какой-то момент меня начинает трясти за плечо один из этих мексиканцев, служащих автостоянки. Мои веки начинают трепыхаться, я понимаю, что меня, как одеялом, накрыли грязной коричневой курткой.

– Отвести вас в больницу? – спрашивает он, но я качаю головой. Вопрос кажется мне совершенно нелепым, но, когда он пытается меня усадить, я замечаю, что все вокруг в блевотине. Униженная донельзя, я пытаюсь сесть, но ноги у меня будто парализованы.

– Два тридцать ночи, – произносит парень после потока каких-то совершенно неразборчивых слов, и, взглянув мимо него, я вижу, что меня вовсю рассматривают еще несколько мексиканцев, как какую-нибудь диковину. И вдруг я совершенно отчетливо вспоминаю, что дорожку, которую мне оставил Саймон, я вдохнула примерно в десять часов, и получается, что с того момента прошло достаточно много времени, и это плохо. Я совершенно четко осознаю, что лучше всего мне сейчас пойти домой, но также понимаю, что шевелиться мне сейчас нельзя ни в коем случае.

– Я в порядке, – умудряюсь я выдавить из себя и снова ложусь, только на этот раз подальше от своей блевотины. Мне просто хочется немного вздремнуть.

Глава 12

Я часто слышала о том, что, когда люди приходят в себя, они не понимают, где находятся, но в тот момент, когда я открыла глаза, я сразу же, еще прежде, чем успела опустить взгляд и увидеть свое жуткое одеяние и стерильную обстановку, поняла, что нахожусь в больнице. Можете назвать это антиамнезией, потому что я имела несчастье отчетливо вспомнить, как нюхала сделанную Саймоном дорожку, как меня потом парализовало, как я узнала, что это спешл-кей, и как я решила вздремнуть у мусорного бака на парковочной стоянке «Барниз Бинери». Мне хочется, чтобы у меня появился хоть какой-то стимул выскочить из постели и потребовать у кого-нибудь разъяснений по поводу моего местонахождения, но мне просто неохота. Потому что кое-что в этом кошмарном стечении обстоятельств предстает до ужаса само собой разумеющимся.

Меня охватывает разочарование. Почему, ну почему комбинация коки, эмбиена, алкоголя и спешл-кей не сговорились меня прикончить? Почему я не один из тех счастливчиков, которые оказались жертвой несчастного случая и не остались в памяти людей как «самоубийцы», зато в один момент избавились разом от всех своих проблем? Я понимаю, что эти мысли должны повергать в невероятную тоску, и мне даже хочется поплакать, но мне почему-то кажется, что это тоже не стоит моих усилий.

А потом на смену резкому возбуждению приходит столь же неожиданное утомление. У меня такое чувство, будто я допоздна смотрела фильм, и мне очень хотелось узнать, чем он закончится, но я не смогла перебороть усталость и уснула, хотя прекрасно понимала, что так этого и не узнаю.

* * *

Позже в тот день ко мне приходили отец с матерью и еще один человек, который представился доктором Рональдом Рэндом. К этому времени я не только полностью пришла в себя, но даже уже слонялась по палате. Кроме того, мне успели вкратце изложить, что произошло, и эти новости равно оказались неутешительными. А именно: после того, как я полностью отключилась возле мусорных баков, один из служащих автостоянки позвонил в «скорую», за мной приехали и отвезли меня в «Кедры», где хранится моя медицинская карта, которую ведет мой гинеколог. Когда маме позвонили и сказали, что у ее девочки передоз, она связалась с отцом и с этим сморщенным коротышкой доктором и привезла их обоих из Сан-Франциско, чтобы спасать меня.

– Мама, пожалуйста, мы можем поговорить с тобой наедине? – спрашиваю я, как только эта троица появляется в палате. Я буквально сражена этим триумвиратом, у меня такое чувство, будто они все вместе сейчас ринутся в атаку, поэтому я снова бросаюсь на постель и натягиваю на себя покрывало. Мама нервничает больше, чем обычно, она смотрит на меня недоверчиво, будто пытается примириться с той мыслью, что ее дочь – одна из тех девушек, у которых случился «передоз». Она бросает взгляд сначала на отца, потом – на доктора Рэнда и говорит:

– Рональд пусть останется.

Папа выходит из палаты, и я сажусь в постели. Доктор Рэнд прочищает глотку:

– Почему я не объяснил, зачем я здесь? – спрашивает он, кивая. – Просто обычно моя работа связана с помощью родителям, чьи дети вступили в какие-нибудь религиозные секты или культы.

– Вы депрограммер? – спрашиваю я. Встречалась я как-то на вечеринке с одним парнем, который рассказал мне, как родители отправили его к подобному типу после того, как он решил для себя, что больше не желает быть саентологом.

– Вообще-то я психолог, специализирующийся на проблемах поведения, – отвечает доктор Рональд Рэнд, – но мне удалось добиться немалых успехов на поприще возвращения детей в лоно семьи.

– Но я не состою ни в какой секте, – говорю я. – И никогда не состояла. У меня просто была неважная ночь, потому что я переборщила с наркотиками.

Я не могу смотреть на маму, когда произношу слово «наркотики», хотя прекрасно понимаю, что она обо всем знает. Несколько лет назад мы с родителями целый месяц были в Париже. За это время я умудрилась, причем довольно легко, просочиться в самые низы тамошнего общества. Коки там было достаточно. И хотя я регулярно возвращалась домой после вечеринок в тот самый час, когда мои мама и отчим выходили осматривать достопримечательности, тем не менее они догадывались, чем я занимаюсь. Но мы, не договариваясь, выработали нечто вроде политики «не задавать лишних вопросов».

У доктора Рэнда невероятно взбудораженный вид. Как же! Ему удалось выудить из меня слово «наркотики».

– Наркотики! – радостно взвизгивает он. – Конечно, наркотики! – И бросает на маму такой взгляд, будто она должна как минимум вручить ему медаль, потом снова переводит его на меня. – То есть вам нужно постоянно дуть?