Текст книги "Тусовщица (ЛП)"

Автор книги: Анна Дэвид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Господи, ты – самая резкая телка из всех, которые мне встречались! – Я с улыбкой захлопываю дверцу. Мне нравится слышать слово «самая», пусть даже оно сопровождается таким нелицеприятным, как «резкая».

На следующее утро я просыпаюсь около шести и уже не могу снова уснуть. В такие дни от меня совершенно никакой пользы. Знаю, что устают многие, но я буквально схожу с ума. Такое ощущение, что мой IQ опускается на несколько сотен баллов, я плохо вижу, и единственное, что помогает мне как-то прожить день, это мысль о том, что ведь когда-нибудь эта пытка закончится и я снова смогу лечь в постель и уснуть.

Но раз уж я встала, и у меня еще целых два часа, прежде чем я даже подумаю о том, что надо идти на работу, я решаю отправиться в спортзал. Может, пропотев там как следует, я смогу прийти в себя. Понимаю, что это нелепо, но в таком состоянии я просто не могу мыслить здраво.

Оказавшись в спортзале, я заставляю себя влезть на беговую дорожку. В зале никого нет, чего никогда не бывает в спортзалах Лос-Анджелеса, где все поголовно подсели на спорт. Должно быть, сегодня какой-нибудь еврейский праздник или что-нибудь вроде этого. И я настолько углубилась в эти мысли, что не сразу заметила, как в зал вошел кто-то еще. Тут я поднимаю глаза, встречаюсь взглядом с этим человеком и тут же молю Бога, чтобы он послал мне машину времени и возможность оказаться где-нибудь в другом месте.

– Привет, Чэд! – ору я Чэду Милану таким фальшивым радостным голосом, что сама в шоке от того, что он может так звучать. В голове бешено вертятся смутные воспоминания о том, как сегодня утром я пришла домой после того, как меня высадил Рик, и натирала свой потрескавшийся подбородок увлажняющим лосьоном. Позвонила я Чэду, как планировала, или совершенно об этом забыла? И внезапно преисполняюсь твердой уверенностью, что я все-таки это сделала. Помню, я чуть ли сознание не потеряла от облегчения, когда отправила ему сообщение на голосовую почту. Все эти мысли молниеносно пролетают у меня в мозгу за то время, что я обращаюсь к нему с милой улыбкой:

– Ты получил мое сообщение?

Чэд кивает, остановившись подле моего тренажера.

– Получил, – говорит он. – Извини, что не ответил.

Я уже собираюсь сказать, что все в порядке, когда он подходит к «Стейрмастеру» и добавляет:

– Просто, учитывая, что я вышел на улицу, надеясь разыскать тебя, и увидел, как Рик за руку ведет тебя к своей машине, твое сообщение о том, что ты меня повсюду искала, показалось мне не очень убедительным.

Тут он взбирается на «Стейрмастер» и начинает заниматься. Я молчу. Мне нечего ему ответить. Я вижу только Чэда Милана, пустой зал, и меня охватывает неподдельный ужас. Чэд не произносит больше ни слова, и, даже несмотря на это жуткое унижение, я не могу не восхищаться тем, что у него хватило отваги поставить меня таким образом на место. «Теперь-то я понимаю, чем он может привлекать женщин», – думаю я в следующую минуту, выскальзывая из зала.

Глава 8

Мой первый порыв, когда я вижу у своего порога потягивающую из фляжки Стефани, за спиной у которой маячит Джейн, сказать ей, что мне никуда сегодня не хочется идти. Я вымотана даже больше обычного, и, наверное, лучше сейчас провести спокойный вечерок дома. Но эта мысль по какой-то причине даже не оформляется в слова.

– Пойдем на подготовительную вечеринку у Стива? – спрашивает она, и я киваю.

Вечеринки Стива Розенберга – это массовые собрания успешных исполнительных директоров, режиссеров и «звезд второй величины», которые проходят в его громадном особняке с баскетбольной площадкой и теннисными кортами. Сегодня без Алекса никак не обойтись.

– Как насчет мексиканской кухни? – спрашиваю я Джейн, которая прекрасно знает, что слово «мексиканская» относится к коке, которую мне поставляет Алекс, а «итальянская» – к коке, которую можно достать у этого бывшего мудреца с претензиями по имени Джои, а еще есть вариант, который мы называем «Нарушим пост?» – это про Веру, еврейку, с которой я познакомилась на какой-то вечеринке. Но поскольку Алекс – единственный из этих трех, кто занимается доставкой и именно на нас больше всего и наваривается. Джейн кивает, и, вручив каждой из нас по бутылке «Амстел лайт», я звоню Алексу. У меня буквально текут слюни, когда я набираю цифры, нажимаю на кнопку вызова, после чего наступает пауза, а потом я просто физически ощущаю, как повышается серотонин, когда слышу длинный гудок, означающий, что звонок проходит. Люди реагируют на предстоящую дозу кокаина в точности, как собаки Павлова, я даже знаю одного парня, который говорит, что ему хочется в туалет каждый раз после того, как он звонит своему поставщику, потому что тот разбавляет коку детскими слабительными.

За семьдесят баксов (стоимость дозы) Алекс поставляет на дом лучший товар в городе, хотя порой его кока так сильно отдает бензином, что, пока она совершает свой путь через твою носоглотку в пищевод, ты буквально воочию видишь цистерны, в которых ее перевозили из Мексики. Поэтому, когда мы нюхаем, кто-нибудь обязательно жалуется, что ощущение такое, будто он подъехал к ближайшей заправочной станции, прижался лицом к насосу и стал вдыхать топливо, но кто-нибудь обязательно заметит на это, что, возможно, нюхать бензин гораздо менее вредно, чем чистый кокаин.

Алекс, как всегда, пунктуален, и через двадцать минут после моего звонка, секунда в секунду, его «тойота» притормаживает на подъездной аллее у моего подъезда. С десяток моих соседей могут смотреть в окно и наблюдать за моей сделкой с Алексом – он приспускает окно, я вручаю ему конверт со 140 долларами, как правило двадцатками, он отдает мне точно такой же конверт с двумя граммами, каждый из которых аккуратно упакован в лотерейный билет – и, когда моя паранойя усиливается, я не сомневаюсь, что соседи с удовольствием пялятся на меня из окон, видят, что я покупаю наркотики, а потом сплетничают у меня за спиной о том, какая я нехорошая. Это же очевидно: ну кто еще будет молча обмениваться конвертами с мексиканцем, как не человек, покупающий наркотики? Но либо они не находят мое поведение достойным внимания, либо им просто все равно, потому что никто ни разу не сказал мне ни единого слова и не выскакивал из подъезда, когда около него стояла машина Алекса.

Потом мы с Джейн разворачиваем свои бумажки и делаем дорожки, а Стефани разглядывает мою косметику. Стефани относится к нашей забаве так же, как мои родители к тому, что я курю. Они об этом знают, но делают вид, что не догадываются. И, глядя, как Джейн скручивает двадцатку, я подготавливаю дозу к вечеринке. Обычно я прячу коку в пульке, которая прикреплена к цепочке для ключей – трюк совершенно смехотворный и идиотский на тот случай, если меня захотят расколоть, и, возможно, это сродни подставки для пива на руле – но, увидев эту штуку на распродаже, я не смогла устоять, подумав об ее практическом применении.

Мы молча делаем дорожки, а Стефани пьет, потом Джейн говорит, что от запаха бензина у нее разболелась голова, на что Стефани отвечает, что пора идти к Стиву, пока там все не заполонили перспективные силиконовые актрисы, высматривающие очередного продюсера, чтобы добиться роли через койку.

Народу оказывается еще больше, чем я думала, и поначалу мы со Стефани и Джейн ходим от внутренней стойки к наружной, и у меня мурашки ползут по коже от предвкушения того, что готовит нам этот вечер. Помню, как сильно мне это помогало, когда завязался мой роман с тусовками (то ли на втором курсе, то ли в последнем классе школы). Мурашки появлялись от ощущения радости, обуревавшего меня в день назначенного мероприятия, предвкушения, которое доставляло гораздо больше удовольствия, чем сама вечеринка, и которое росло по мере того, как я кружила по залу, восторгаясь теми удивительными возможностями, которые может подарить мне вечер.

Увидев в очереди в туалет эксцентричную знаменитость Ники Хильтон, болтающую со стилисткой Коллин Фаррела, у которой я как-то брала интервью, которая, в свою очередь, над чем-то смеется вместе с Сельмой Блэр, я чувствую, как мое возбуждение усиливается. Уж если такие прославленные люди выбрали «это», значит, «это» должно оказаться действительно чем-то потрясающим. Но не проходит и часа, как я понимаю, что ничего особенного не происходит и, судя по всему, не произойдет, и на меня накатывает неизбежная депрессия, столь же мощная и всепоглощающая, сколь и недавняя эйфория.

Хорошо, что у нас полные карманы коки: он поможет нам это пережить. Конечно, нюхать кокаин на вечеринках, учитывая обстоятельства, поступок довольно-таки отчаянный. Потому что нужно стараться показать всем этим чопорным трезвенникам, что ты ничего такого не делаешь, и одновременно не раздать его всем любителям до халявы, которые то и дело налетают и спрашивают, «есть ли у тебя», или толпятся в спальнях, зная, что их-то в первую очередь занимают люди, у которых есть. Поэтому мы с Джейн примерно через каждые полчаса идем в туалет. Очевидно, что две девушки, выходящие вместе из туалета, только что употребляли наркотики, тем более если они шмыгают носом. К тому же на то, чтобы вдохнуть дорожку, времени уходит больше, чем просто пописать, но все же это наименьшее из всех зол.

Мы с Джейн изо всех сил стараемся не впадать в паранойю, не раскисать и не дойти до такого состояния, чтобы невозможно было общаться с другими людьми, и я испытываю чувство острой товарищеской благодарности к ней. Меня поражают все эти люди, которые тусуются в одиночку и которым не нужен друг, чтобы пережить общество этих стервозных дамочек и красивых мужчин, которые явно их игнорируют. Без спутницы я не смогла бы это вынести.

Стефани же ведет себя на массовых сборищах совершенно иначе. Она сразу же начинает пить, клеить парней и полностью пропадает из поля зрения, а появляется лишь несколько часов спустя с размазанной губной помадой. Сегодняшний вечер ничем не отличается в этом смысле от остальных, и к моменту нашего с Джейн пятого похода в туалет мы уже нигде не можем ее найти. А тут заходит Гас со своим другом Дэном, и Джейн с Дэном уходят покурить травку – наркотик, который я еще не пробовала.

Мы с Гасом переходим на импровизированную танцевальную площадку в гостиной Стива. Из громадных колонок грохочет «50 Cent», песня о том, как кому-то хочется расстегнуть мне брюки, и мы с Гасом начинаем танцевать вместе с толпой пьяных ассистентов Уильяма Морриса.

– Господи, когда я слышу эту песню, мне сразу хочется заняться сексом, – говорю я Гасу, а он улыбается, кивает и подбирается ближе ко мне.

И уж если быть точной, то мы с Гасом начинаем грязные танцы. Ничего такого – то есть мы не занимались сексом в одежде или что-нибудь вроде этого, – просто наш танец становится чуть-чуть интимным. Но проблема-то как раз не в этом, а в том, что Гас меня целует, и я отвечаю на его поцелуй.

Мы целуемся не меньше минуты, когда я открываю глаза и вижу, что в дверях стоит Стефани и смотрит на нас с совершенно убитым видом. Даже несмотря на то, что я жутко «трезвая», до меня доходит: что бы она там ни говорила о том, что ей нет до Гаса никакого дела, что они просто «друзья» и все такое, она сильно расстроена. Я должна была знать: я же ее лучшая подруга, поэтому обязана отделять то, что она говорит, от того, что на самом деле думает. И мне тут же хочется умереть на месте. Я отталкиваю от себя Гаса и жестом подзываю ее.

– Стеф, вот ты где! – говорю я так, будто все это время занималась ее поисками, а не лобызалась с ее любовником.

Но в выражении ее лица я замечаю что-то такое, чего никогда прежде не видела. Дело в том, что Стефани самый толерантный человек из всех, кого я знаю, потому что мирится с моей депрессией, истериками и негативным отношением ко всем, как никто другой, – и, как бы я себя ни вела, на ее лице всегда написано всепрощение. Но сейчас она сверлит меня таким ледяным взглядом, будто совершенно не желает меня понимать и уж тем более проявлять ко мне терпимость. Ясное дело, что если бы я была в состоянии соображать, если бы мне не нравилась эта песня и мне не захотелось бы секса – то до меня дошло бы, что Стефани вряд ли будет приятно увидеть, как мы с Гасом целуемся. Но почему-то такие вещи доходят до меня, когда уже слишком поздно. Она бросает на меня уничижающий взгляд и начинает спускаться вниз по лестнице. Я как ненормальная бегу за ней.

– Стеф! Стой! Можно с тобой поговорить? – кричу я на бегу. Гас следует за мной.

Стефани смотрит мимо меня на Гаса и говорит:

– Пойдешь со мной. – Хватает его за руку и выводит на улицу. Я остаюсь в полном одиночестве, чувствуя себя еще более ничтожной, чем грязь под их ногами.

Потом я одна брожу по залу с ощущением того, что Стефани, Джейн, Гас и Дэн ушли все вместе и сейчас поливают меня грязью. Может, это просто паранойя, из-за коки? Сходив в туалет еще раз, уже в одиночестве, я начинаю думать о том, что это – самая ужасная ночь в моей жизни, что мне, наверное, лучше сейчас попытаться добраться до дому и лечь спать.

Но когда я выхожу на улицу, то вижу, что на Темпл-Хилл-Драйв, судя по всему, разыгралось настоящее побоище: бродят копы, отовсюду стекаются подвыпившие люди, изредка забредает какой-нибудь случайный прохожий. Меня несет вместе с толпой, которую оттесняют копы, и я понимаю, что среди всех этих знакомых лиц нет никого из моих друзей. Тут меня охватывает паника.

И в это время, когда я стою и ищу глазами хоть кого-нибудь из знакомых, мимо проходит Адам.

– Эй! – взволнованно кричу я и в отчаянии хватаю его за куртку.

– Что здесь происходит? – спрашивает он, обнимая меня.

– Копы тут всех разгоняют, я не могу никого найти, а это место оккупировали ассистенты всевозможных агентов, – объясняю я, показывая на столпотворение перед домом. – А почему ты так поздно?

– У меня только смена закончилась, – отвечает он, и я вспоминаю, что он безработный актер, вся жизнь которого – это смены, перфокарты и чаевые. Но я так рада, что встретила хоть кого-то из знакомых – пусть и того, кто бросил меня у камина и не попрощался со мной наутро, когда мы виделись в последний раз, – что забываю про свою обиду.

Адам окидывает взглядом людей и вдруг говорит:

– Это походило бы на одно из творений Сартра, если б ему захотелось воссоздать мое собственное видение преисподней. Может, уйдем отсюда?

И привожу его к себе домой, потому что в полночь с субботы на воскресенье больше идти некуда, чувствуя, как снова становлюсь оптимисткой, потому что еще есть возможность спасти вечер.

– Сейчас вернусь, – воркую я, оставив его в гостиной, где он гладит одну из моих кошек, и направляюсь в спальню. «Надеюсь, он ни о чем не догадается и решит, что я просто пошла в туалет», – думаю я, снимая со стенки репродукцию с изображением местечка Гретна-Грин^[25] в рамке, которую купила во время поездки в Англию с родителями десять лет назад, – и высыпаю на стекло немного «алекса». Быстро вдыхаю четыре дорожки, потом смазываю указательный палец и натираю им десны: это то, что моя подруга Лайза называла «ням-ням», когда мы с ней еще в школе воровали коку у ее отца. Я зажигаю сигарету и, чувствуя, как кока начинает поступать в кровь, возвращаюсь в гостиную, где Адам продолжает играть с моей кошкой.

– Знаешь, а я на тебя ужасна злая, – говорю я, подходя к нему и усаживаясь рядом.

– На меня? – спрашивает он. Жестом показывает на мою сигарету и выпрямляется. – За что?

– За что? Да за то, что сначала ты говорил, что хочешь забрать меня из этой грязной голливудской сцены, а сам оставил лежать у камина, даже подушку под голову не подложил и одеялом не накрыл и не попрощался, когда я уходила, – отвечаю я, поражаясь тому, с какой легкостью все эти подробности слетают у меня с языка. Я, вообще-то, обычно стараюсь не показывать себя существом ранимым, но «алекс» заставил меня позабыть о подобных вещах.

– Ох, Амелия, Амелия, – говорит он, откидываясь на спинку кушетки, а на его лице вдруг появляется нежная улыбка. И я вдруг замечаю, что у него горят уши. Интересно, это я его так сильно смутила?

Но тут он уверенно смотрит мне прямо в глаза.

– Я держал тебя, когда ты уснула, но потом ты оттолкнула меня и перекатилась на пол, – говорит он. – Я пытался подложить тебе под голову подушку и накрыть тебя одеялом, но ты их отпихнула. Ну, а потом… – он снова затягивается моей сигаретой… – я смотрел, как ты спишь, и думал о том, что это самое прекрасное зрелище из всех, что я когда-либо видел.

Из его уст это звучит настолько искренне и нежно, что я практически не знаю, что ответить. На секунду меня посещает мысль рассказать ему про инцидент с Гасом, но мне так приятно купаться в этом новом для меня ощущении блаженства, что не хочется делать что-то такое, что спугнет его.

Поэтому я придвигаюсь поближе к Адаму, он кладет мне на колено свою тяжелую ладонь, и мы разговариваем: ни о чем особенном, но в то же время о вещах довольно личного характера. Это похоже на болтовню после секса, какой она должна была бы быть, но какой никогда не бывает. Все это время мы курим одну сигарету на двоих. И пока он рассказывает мне о том, как ему не нравится работать в «Нормз Дели» и как неприятно видеть, как этих бездарных, хотя и смазливых парней приглашают на пробы, за которые он так боролся. Я впервые обращаю внимание на то, что у него один из самых сексуальных голосов, которые мне когда-либо доводилось слышать. Мы говорим о том, как угнетающе действуют голливудские вечеринки, потом я рассказываю ему, как трудно мне заводить друзей. И все то время, что мы беседуем, я думаю о том, поцелует он меня или нет.

Я не говорю Адаму, что совершаю регулярные набеги в спальню для того, чтоб нюхнуть кокаину, так как нисколько не сомневаюсь, что он меня осудит, а у нас все так хорошо идет, и я боюсь его оттолкнуть. Однако следующий поход в спальню, во время которого я вдыхаю четыре дорожки, заставляет меня насторожиться, потому что по возвращении я уже тараторю, как трещотка. И вдруг я вижу себя со стороны, как будто запись на кинокамере, и сейчас начнется до ужаса бессмысленная история о возможности завязать опасные отношения с хроникером светских сплетен в рабочее время. «Надо освежиться», – говорю я себе и тут же снова начинаю мучиться вопросом, собирается Адам поцеловать меня или нет.

Потому я теряю терпение, нагибаюсь к нему и целую его сама. Можете считать меня феминисткой, но мне всегда казалось бессмысленным ждать, когда мужчина сделает первый шаг. Адам отвечает на мой поцелуй с гораздо большей страстью, чем я ожидала, и у меня в прямом смысле начинает кружиться голова. В мозгу крутятся такие слова, как «потеряла сознание» и «дрожь в коленках». Я не знаю точно, что Адам сделал, но, судя по всему, нашел какую-то точку на моих ларингах, отчего я завелась, как никогда прежде. Интересно, смогу ли я вообще оторваться от его губ? И, когда у меня уже начинает покалывать подбородок, как случается всегда, когда я целуюсь с небритым мужчиной, Адам вдруг отстраняется и смотрит мне прямо в глаза.

– Постой… ты что, коку нюхала? – спрашивает он. Слово «кокаин» он произносит так, как я бы произнесла «кокос», а я этого терпеть не могу, и мне тут же становится не по себе, как будто он – коп, который собирается взять у меня анализ на наличие алкоголя в крови.

– Что ты несешь? – говорю я, хотя на самом деле пытаюсь только выиграть время и понятия не имею, что сказать на это.

– Я же чувствую его вкус, – отвечает он. Я высвобождаюсь из его объятий, откидываюсь на спинку кушетки, прикуриваю от зажигалки, которую купила на блошином рынке, и глубоко затягиваюсь. Я и понятия не имела, что во время поцелуя можно почувствовать вкус кокаина, и тут же вспоминаю всех других мужчин, которые ни разу не сказали мне об этом ни слова. Они что, не были знакомы с его вкусом или просто не хотели, чтобы я останавливалась?

Я проклинаю себя за то, что меня раскололи, и за то, что я всегда была ужасной лгуньей. Адам не задает мне больше ни единого вопроса, но момент упущен, и в трусиках у меня уже сухо, как в Сахаре.

Ситуация становится до ужаса неловкой. Он говорит, что должен идти, так как завтра у него много дел, хотя буквально десять минут сказал, что на завтра нет вообще никаких планов.

– Но я позвоню, – говорит он, поднимаясь.

Я записываю свой номер, хотя прекрасно понимаю, что это – не более чем банальный обмен любезностями и ему совершенно не хочется мне звонить, потому что я абсолютно распущенная женщина, которая тайком употребляет кокаин, прежде чем с кем-то поцеловаться. Я провожаю его, он наклоняется и быстро чмокает меня в губы самым целомудренным образом. Складывает пополам бумажку с моим номером и кладет ее в карман джинсов.

– Я позвоню, – повторяет он, но когда он идет по аллее к своей машине, то даже ни разу не оборачивается. Я снова захожу в квартиру, и по моему лицу текут слезы. Не знаю точно, то ли это из-за того, что меня отвергли, то ли потому, что у меня не осталось «алекса», а может, потому, что знаю: чтобы уснуть, мне потребуется выпить несколько рюмок водки и не меньше четырех таблеток эмбиена. И даже в этом случае я проснусь с первыми утренними птичками, когда они начнут свою угнетающую трескотню. А скорее всего, из-за всех этих причин вместе. Я отхлебываю из бутылки «Абсолют», которую храню в морозилке, даже не разбавив содержимое диетической колой.

В понедельник я прихожу на работу с твердым намерением спуститься вниз и извиниться перед Стефани. В воскресенье, в момент случайного проблеска сознания, – проворочавшись несколько часов, я решила принять еще несколько таблеток эмбиена и проспала весь следующий день – я пришла к выводу, что постоянные тусовки действительно начинают оказывать негативное влияние на мою жизнь и что мне нужно меньше пить и перестать нюхать кокаин. Стефани, которая, я знаю, сама не раз давала себе подобные зароки, должна меня понять.

Но мне еще нужно написать статью про Кена Стинсона, этого дешевого актеришку, который будет играть Геракла в каком-то фильме с ужасным названием, на который я не пойду, даже если мне заплатят 1000 баксов, поэтому я решаю сначала написать статью, а после этого, когда напряжение немного спадет, уже поговорить со Стефани.

Статья должна войти в рубрику «Самые красивые люди», и, хотя Кен Стинсон даже отдаленно не тянет на красавчика и редакторы в курсе этого, все знают, что на самом деле знаменитостей подбирают не по внешним параметрам. Сюда, как правило, попадают те, кто снимался в кино и мелькал на телевидении и кого обожают зрители.

Агент Кена Эйми соединяет меня с ним, и он выкладывает ответы на все основные вопросы: нет, он не ходит на массаж лица, тренируется не из тщеславия, а потому, что ему это нравится. Покончив с этой частью беседы, я спрашиваю, кого из друзей детства он мог бы порекомендовать, чтобы охарактеризовать его со стороны, другими словами, кто мог бы выступить в качестве третьих лиц.

Чаще всего это люди, достаточно хорошо знакомые с объектом, и хотя, как правило, «Эбсолютли фэбьюлос» предпочитают получать подобные комментарии от других знаменитостей, порой нам все же разрешают для особых выпусков печатать мнение «простых смертных». Поэтому Кен, подтвердив, что его рост составляет 5 футов 11 дюймов, а вес – 200 фунтов ровно, дает мне имя и телефон своего лучшего школьного друга из Каламазу^[26].

Школьный друг, которого зовут Чак, – судя по разговору, настоящая деревенщина – искренне гордится успехами Кена. И потешается над тем, что, пока Кен не стал известным актером, он был таким же мужланом, «который ничем не отличался от нас».

Я все это записываю, пишу статью с бешеной скоростью и вдруг замечаю, что данные о росте и весе Кена, которые он предоставил мне, отличаются от данных отдела статистики, с которыми мы все время сверяемся. Должно быть, он решил, что 5 футов И дюймов при 200 фунтах^[27] не будет соответствовать названию «Самые красивые люди». Учитывая, что он мог солгать и отделу статистики, а это может означать, что на самом деле он еще ниже и толще, но нам приходится с этим мириться.

И в тот момент, когда я заканчиваю последние штрихи, мне приходит письмо от Стефани в форме официального уведомления Эда Макмэна:

«Дорогая Амелия, – читаю я с бьющимся сердцем. – Мне очень жаль говорить об этом, но нашей дружбе пришел конец, мы больше не можем оставаться подругами. Думаю, ты сама в состоянии догадаться, почему. Наилучших пожеланий во всех твоих устремлениях и начинаниях. Стефани».

Слезы начинают капать у меня из глаза прежде, чем я успеваю их остановить, и первое мое побуждение – схватить компьютер и грохнуть его об пол. Мы больше не можем оставаться подругами? Какого хрена она о себе возомнила, что отправляет мне по электронке письмо с отклонением ее треклятой дружбы, будто отказывает мне в рабочем месте после собеседования? Можно подумать, Гас – ее муж.

Но уже через несколько минут я ощущаю странное спокойствие. Если уж быть совсем честной, то в последнее время меня тошнило от Стефани: она вела себя гораздо резче, перестала меня утешать, и я уже начинала задумываться по поводу того, что у нас не так уж и много общего. У других людей есть друзья детства или товарищи по школе, мне же никогда не удавалось сохранять подобные отношения. Старые друзья – это вовсе не так интересно и круто, как новые, а Стефани – с которой я познакомилась полтора года назад, когда только начала работать в «Эбсолютли фэбьюлос» – казалась одно время очень интересной. «Но я не позволю ей заставить меня всю свою жизнь мучиться чувством вины», – думаю я и решаю не вступать в эту холодную войну и даже не отвечать на ее письмо. Если же встречусь в ней в лифте, решаю я, то буду держаться радушно, но отчужденно.

В рекордное время я дописываю статью про Кена Стинсона, и уже через несколько минут нью-йоркский редактор пишет мне письмо, в котором выражает свое восхищение проделанной мною работой – событие беспрецедентное. А еще через несколько минут ко мне подходит Брайан, говорит, что нью-йоркский редактор только что расхвалила ему мою работу, и вручает мне бумажку. Мельком взглянув на нее, я вижу, что это – назначение на интервью с Кеном – английским певцом, исполняющим музыку неопределенного жанра, которая пользуется необъяснимой популярностью среди взрослого населения. А кроме того, он любит встречаться с актрисами.

– Это мне? – удивленно спрашиваю я. В мире «Эбсолютли фэбьюлос» о таком можно только мечтать, такие задания, как правило, дают более опытным репортерам, которые разбираются в музыке.

– Ага, я решил, что ты ему понравишься, – с улыбкой отвечает Брайан. Я убеждаю себя, что фортуна вновь повернулась ко мне лицом, и с этого момента моя жизнь станет лучше. Такие имена, как Рик, Гас, Адам и Стефани, еще торчат где-то в моем подсознании, грозя перспективой самоедства, но если у меня будет много дел, то я точно знаю, что хоть какое-то время смогу о них не вспоминать.

Глава 9

Прочитав про Кейна все, что смогла найти о нем в интернете, я отправляюсь на встречу с его менеджером – суровой темноволосой женщиной с внушающей серьезность короткой стрижкой – в вестибюле отеля «Эрмитаж». Она молча сопровождает меня на седьмой этаж, проводит в прихожую и открывает дверь в комнату, где меня ждет Кейн.

Кейн, которого ни по каким стандартам нельзя счесть привлекательным, тем не менее излучает мощный звездный заряд, хотя, возможно, это не более чем сияние бриллиантов у него в ушах и на шее. Он стоит посреди гостиничной спальни в белом полотняном костюме и с широкой улыбкой на лице.

– Проходите, проходите, – говорит он, приглашая меня в спальню, и закрывает за нами дверь. Менеджеру он кричит: – Джанет, если вы нам понадобитесь, мы вас позовем.

Я чувствую огромное облегчение от того, что избавлена от присутствия мрачного бездушного менеджера, потому что эти представители повсеместно настаивают на своем присутствии во время проведения интервью, что действует на нервы не меньше, чем присутствие родителей на твоем первом свидании.

Кейн устраивает свое громадное туловище на королевской кровати, при этом грязь с его белых башмаков спадает на покрывало, и хлопает ладонью по одеялу.

– Идемте ко мне в кровать, дорогая, – говорит он, и благодаря его красивому английскому акценту это приглашение звучит скорее не как сексуальное домогательство, а как вполне здравое предложение.

И, сказать по правде, я бы с радостью приняла и то, и другое. Один из секретов моей работы с интервьюируемыми – это кокетливый антураж, другой же важнейший ее аспект – раскрытие очень личных вещей, что подсознательно подвигает их на то же самое. И потом, мое самолюбие не слишком сильно страдает, если какая-нибудь знаменитость, у которой «Эбсолютли фэбьюлос» собирается брать интервью, начинает со мной флиртовать.

Поэтому я с готовностью забираюсь на кровать, переживая лишь из-за того, что может войти менеджер и поймать с поличным меня, профессиональную журналистку, в столь компрометирующей ситуации. Но я успокаиваю нервы, задавая вопросы очень бдительно, а Кейн отвешивает комплименты и подобранным мною вопросам, и мне самой.

Потом в определенный момент становится ясно, что он отвешивает комплименты по поводу всего, что касается меня, и наша беседа начинает уже походить скорее на свидание, чем на интервью.

– У меня нет ни братьев, ни сестер, а у вас, красавица? – парирует Кейн на мой вопрос: единственный ли он ребенок в семье или нет, и, хотя мне не очень приятно ему отвечать, я также быстро указываю на то, что читателям «Эбсолютли фэбьюлос» совершенно наплевать на мою личную жизнь, поэтому нам лучше сконцентрироваться сейчас на его.

– Слушайте, да не переживайте вы так из-за своей статьи, – успокаивает меня Кейн. – Обещаю, она получится классной.

– Но мы даже еще не обсудили ваш первый альбом, – протестую я.

– Слушайте, у меня есть идея, – вдруг довольно резко заявляет Кейн. – Почему бы вам не закончить это интервью у меня дома?

– Правда? – Брайан говорил мне, что Кейн не пускает домой репортеров.

Кейн бросает взгляд на дверь, потом снова переводит его на меня.

– Я не люблю, когда ко мне домой таскаются оравы фотографов и репортеров, но вы вполне можете прийти, – говорит он. – Думаю, тогда ваша статья будет гораздо лучше.

И, глядя, как он лежит на спине, задрав одну коленку на другую, весьма довольный собой, я быстро взвешиваю в уме все за и против. За: я могу написать офигенную статью, и тогда Брайан и все остальные просто обалдеют, что мне лично удалось убедить Кейна дать мне интервью на дому. Против: может, он насильник. Но это маловероятно. Дополнительное против: возможно, это очень непрофессионально. Думаю, Синтия Джордан, моя коллега из «Эбсолютли фэбьюлос», очень серьезная девушка, строго следующая правилам, вероятно, прямиком направилась бы из гостиницы в центр жалоб на сексуальные домогательства, вздумай Кейн предложить ей брать у него интервью, лежа рядом с ним на кровати. И тут же понимаю, как я не люблю Синтию и какая у нее серая жизнь.