Текст книги "Тусовщица (ЛП)"

Автор книги: Анна Дэвид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

«Амелия, дорогая, это Тим Бромли, полагаю, вы меня помните», – слышу я голос, который никогда не забуду.

Не могу поверить, что это действительно произошло. Томми не раз говорил о том, что если мы будем вести здоровый образ жизни, то все наши мечты обязательно сбудутся, но он также не раз упоминал, что в течение первого года не следует завязывать никаких серьезных отношений. Я точно знаю, что могу сделать исключение для прекрасного англичанина, по которому я так чахла, но все же пытаюсь сохранять спокойствие, прослушивая сообщение до конца.

«Я не собирался оставлять это сообщение на автоответчике, просто до меня дошли эти слухи про «Эбсолютли фэбьюлос».

Сердце упало так же стремительно, как подскочило, когда я поняла, что он звонит только затем, чтобы выразить сочувствие по поводу моего увольнения. И на долю секунды я ощущаю к нему ненависть, потому что нет ничего ужаснее жалости.

Он продолжает:

«Что ж, их убытки могут обернуться прибылью. У вас невероятная жизнь, от вас можно услышать совершенно удивительные вещи. Не хотите вести в «Чэт» колонку о своих увлекательных и безумных приключениях? Я буду платить вам за это больше, чем вы получали за все эти дрянные статьи про знаменитости. И потом – надеюсь, эти слова не покажутся вам такими уж напыщенными – но эта работа поможет вам проникнуть в культурную стратосферу, вы сможете сделать себе имя. Позвоните мне, как только прослушаете сообщение, хорошо? Да, кстати, я уже придумал великолепное название для колонки. – И он делает театральную паузу, хотя момент и без того достаточно драматичный. – «Тусовщица». Что вы об этом думаете? Просто это звучит так искренне интригующе и так вам подходит.

Я чуть ли не подпрыгиваю до потолка от радости, когда иду на свою последнюю «группу». Погода так разгулялась, что все, в том числе и Томми, сидят в шортах, и меня переполняют надежда и радость, будто моя жизнь только что перешла в какую-то солнечную фазу, в которой нет никаких проблем. Я умираю от желания поделиться новостью – про сообщение, оставленное Тимом, – но Томми начинает «группу» на предельно серьезной ноте, как бывает всегда, когда кто-нибудь уходит.

– Позволь сказать тебе, Амелия, что хоть я и горжусь тобой, но ты только-только вступила на свой правильный путь, – говорит он, стараясь не отводить от меня глаз. – Запомни, мы – все равно что инвалиды, которым отрезало ноги и новых у нас уже никогда не будет.

Ну и мерзкий же тип этот Томми, нашел способ поздравить меня с тем, что мне удалось выжить – хотя по большей части я здесь расцвела – в течение тридцати дней в этом далеко не великолепном реабилитационном центре. И хотя он на моих глазах проделал тот же самый номер с Джастином и Робин, да и вообще с каждым, сейчас это прозвучало как-то особенно резко.

– Статистика людей, ведущих здоровый образ жизни, невероятно обескураживает, – продолжает он. – Большинство из нас в нее не входят. Сегодня, по прохождении тридцатидневного курса интенсивной программы, тебе это кажется невообразимым. Но там, в настоящем мире, когда ты снова вернешься к своей обычной жизни, на передний план выйдет другое. Может, ты получишь работу, о которой всегда мечтала, или встретишь мужчину всей своей жизни, и тогда позабудешь об этом только потому, что стала другой.

– Вообще-то я… – пытаюсь я что-то сказать, но Томми продолжает, подняв палец:

– Ты даже не знаешь, сколько людей говорят то же самое, когда уходят отсюда, – изрекает Томми. – А потом возвращаются – через год или даже через месяц. Алкоголизм и наркомания – коварные и серьезные заболевания, именно поэтому они так опасны.

Конечно, это омерзительно – так испортить мне настроение в последней «группе» – но я, кажется, понимаю, почему Томми так поступает. До нас то и дело доходили слухи о том, что человек сорвался или «соскочил». Но Томми пообещал нам, что если мы будем ежедневно посещать собрания, будем предельно честными, работать со своими наставниками и ежедневно кому-то помогать, то сможем выдержать. И хотя я целиком и полностью с этим согласна, но уже могу сказать, что люди вроде Веры и Робин, которые поговаривали о том, чтобы вместе открыть фирму по организации вечеринок во всевозможных голливудских клубах, относятся к этому несколько по-иному. Рэчел постоянно подчеркивала, что, если я «не хочу ничего потерять», моей «первичной целью» должен стать здоровый образ жизни, и я говорила, что вполне справлюсь. Я постоянно убеждала ее, что ей не нужно беспокоиться из-за меня, так как мне вообще никогда не нравилось пить, а уж одна мысль о коке в данный момент действительно внушает мне подлинное отвращение.

Когда Томми замолкает, я рассказываю о сообщении Тима и о том, как я счастлива, что вступила в эту новую фазу своей жизни. По окончании «группы» я подхожу к Томми, чтобы еще раз посмаковать эту новость.

– Это замечательно, Амелия, – говорит он, как будто я похвасталась, что только что опорожнила пепельницу, битком набитую окурками.

– Томми, ты, кажется, не понимаешь, – начинаю я. – В моей профессии получить предложение вести колонку в одном из крупнейших и лучших глянцевых журналов в мире значит очень и очень многое. – Я понимаю, что говорю снисходительным тоном, и это особенно неуместно, если учесть, что Томми буквально в одиночку спас мне жизнь, но мне так хочется, чтоб он заключил меня в объятия и поздравил.

Но он только спрашивает:

– Ты говоришь, что будешь писать в этой колонке о своих «безумных приключениях?» – Я киваю, и он продолжает: – Учитывая, что твоя главная теперь цель – вести здоровый образ жизни и помогать людям, я не представляю, откуда ты возьмешь все эти «безумные приключения».

Поразительно, но эта мысль не приходила мне в голову. И только я собираюсь впасть в уныние из-за того, что мне придется оставить лучшее из всех возможных предложений, о которых я могла раньше только мечтать, не успев к ней даже приступить, я вдруг понимаю, что у меня достаточно богатое прошлое, от которого можно будет оттолкнуться.

– Томми, того, что у меня уже было, хватит на десять тысяч колонок, – говорю я, и он наконец-то улыбается.

– Можешь не рассказывать, – смеется он, наконец. – Я достаточно наслушался за последний месяц!

Мы обнимаемся, и я поочередно прощаюсь со всеми, кто находится в комнате.

Робин с Питером рыдали, когда уходили. Я никогда не была ревой – ни в школе, ни в лагере. Но когда ко мне ковыляет на своих шпильках обтянутая спандексом Вера, плачет и говорит, что будет по мне скучать, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. «Ну что, мир, – думаю я, – я иду».

Глава 17

– Не хотите, чтобы на контракт взглянул ваш адвокат? – спрашивает меня Тим, откинувшись на спинку своего кресла и положив на стол ноги в кроссовках «Конверс». Мы сидим в его угловом кабинете в пентхаусе на Сансет, намеренно нероскошном и элегантном, уставленном книгами по СМИ и политике, большинство из которых, видимо, были написаны лучшими друзьями Тима. И даже то, что он надел прекрасный полосатый костюм от Армани с кроссовками «Конверс», нисколько не уменьшает мою симпатию к нему. Однако сейчас, когда остались считанные минуты до того момента, как он станет моим боссом, во мне что-то изменилось: он больше не сводит меня с ума.

Мне льстит, что Тим думает, будто я такая деловая значительная персона и даже имею собственного адвоката, но, если учесть, что у меня даже нет своего стоматолога, и я в любом случае с радостью поставлю свою подпись на пунктирной линии в контракте, я только качаю головой и знаком показываю, чтобы он дал мне ручку.

Тут в кабинет заходит издатель «Чэт», Джон Дэвис.

– Могу я одним из первых поздравить первую и единственную «Тусовщицу» «Чэт»? – спрашивает он, обнимая меня.

– Джон, вы даже не представляете, как я благодарна вам обоим за эту возможность, – отвечаю я. – Тим рассказал мне, что, когда ему пришла в голову мысль нанять меня на работу, вы сразу же ее поддержали.

– Не нужно меня благодарить, – говорит Джон. – Надеюсь, что я буду первым, кому вы пожмете руки, когда станете всемирной знаменитостью.

И хотя в данной ситуации я должна была бы ощущать сильнейшее напряжение, на меня почему-то снисходит странное спокойствие. Может, это потому, что я уже тридцать пять дней веду здоровый образ жизни – сроду бы не подумала, что такое возможно – но на самом деле я просто нисколько не сомневаюсь в своих способностях вести эту колонку. И то, что они собираются платить мне 2500 баксов в месяц, когда я буду писать, все что мне взбредет в голову – ни тебе интервью, ни прослушивания пленок – просто Божья благодать, хотя я ее вполне заслуживаю.

И пока Джон разглагольствует о том, какая это будет сенсация и что моя колонка побьет Кэндас Бушнелл, Хелен Филдинг и даже «Дьявол носит Прада», я в это время прикидываю, стоит ли говорить им о том, что я теперь веду здоровый образ жизни, поэтому не могу представить, как соединить мою новую жизнь со всеми этими безумными приключениями. С тех пор как я покинула реабилитационный центр, я только и делала, что играла со своими кошками, встречалась за кофе с Джастином и Рэчел и ездила на собрания в «Пледжс», но Тим совершенно четко дал понять, что нисколько не против, если я буду черпать материалы из своего прошлого.

– Мне безразлично, случилось это прошлой ночью или в прошлом году, главное – чтобы это было на самом деле.

Подписав контракт, я говорю Тиму, что сдам материал к концу недели, чувствуя себя при этом самой что ни на есть Кэрри Брэдшоу из «Секса в большом городе», только без Маноло, прекрасной квартиры и трех повернутых на сексе лучших подруг.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – говорит Джастин, заказав двойное латте и закурив «Кэмел лайтс». Мы с ним сидим в «Старбакс», и каждый впервые после выхода из больницы готовится к встрече с друзьями, с которыми виделись в последний раз до нее.

Я собираюсь встретиться со Стефани, а Джастин хочет пообедать со своим старым товарищем Джейсоном, с которым они вместе арендовали квартиру, так что сейчас мы заняты тем, что Рэчел называет «взаимовыручкой», то есть вместе готовимся к чему-то значительному и важному, одновременно планируя обсудить это событие по его окончании. Я ощущаю странное спокойствие перед встречей со Стефани, а вот Джастин совершенно выбит из колеи из-за предстоящей встречи с Джейсоном.

В центре он часто вспоминал про Джейсона, в особенности, что тот терпеть не мог, когда Джастин выпивал, из-за чего дело чуть ли не доходило до драки. И хотя Джастин пока еще находился в Доме Трезвости близ «Пледжс», он планировал обсудить с Джейсоном возможность его переезда к нему.

– Ты хотел мне что-то сказать?.. – спрашиваю я, обмакнув палец в латте на предмет проверки его температуры. – Черт, – говорю я, облизывая с пальца горячую жидкость.

– Я о… – Джастин как-то мнется, таким я его еще не видела.

– О чем? – меня тут же охватывает паника. А вдруг он сейчас сознается, что периодически убегает из Дома Трезвости, чтобы покурить метамфетамин. – Ты сорвался?

– Господи, забери свои слова обратно, – отвечает Джастин, покачав головой.

– Ну, а что тогда? – спрашиваю я. – Что бы это ни было, вряд ли это так уж плохо. Помнишь, что говорил Томми? Все в этой жизни банально.

Джастин кивает и опускает глаза.

– Мы с Джейсоном не просто вместе арендовали квартиру, – начинает он, и не успел он договорить последнее слово, как я уже знаю, о чем будет его великая исповедь, и, в общем-то, меня это даже не удивляет.

Я должна была догадаться. Потому что, когда Джастин рассказывал про свои свидания, он всегда говорил не «он» или «она», а «этот человек». И, разумеется, несколько странно, что тридцатипятилетний мужчина живет вместе с другим мужчиной, уж не говоря о том, что они с ним вечно скандалят. И хотя еще в первую нашу встречу я почему-то фантазировала, что когда-нибудь наша дружба трансформируется в настоящую любовь, что-то внутри меня изначально опровергало подобный поворот событий, видимо, какое-то шестое чувство подсказывало, что он «сориентирован» несколько в ином направлении.

– Я знаю, – говорю я.

– Правда? – спрашивает он с огромным облегчением. – Но как ты догадалась?

Я улыбаюсь.

– Солнышко, я ведь живу в Вест-Голливуде, а выросла на окраине Сан-Франциско. Так что мы, натуралы, здесь, скорее, в меньшинстве.

Джастин смеется.

– Я знаю, иногда действительно создается такое впечатление, – соглашается он. – Но я нисколько не стыжусь. Хотя Джейсон считает, что мне стыдно. Но я думаю, это только потому, что у меня низкий голос и я не ношу облегающей одежды, поэтому все и принимают меня за натурала. – Он качает головой. – А натуралы говорят: «Ничего себе, ты совершенно не похож на гомика», – будто комплимент отвешивают.

– Ясно, – говорю я. – Когда кто-нибудь узнаёт, что я еврейка, я обычно слышу следующее: «Ты – еврейка? Но ты такая симпатичная!» И никогда не знаешь, то ли спасибо сказать, то ли послать ко всем чертям.

Джастин снова смеется.

– Я рад, что смог тебе это рассказать, – мягко произносит он, перестав смеяться.

Я широко улыбаюсь.

– Я тоже.

Он отпивает свой латте и слизывает с верхней губы пену.

– Хочу, чтоб ты знала: если мне когда-нибудь захочется переспать с женщиной, то это будешь ты.

– Что ж, если я когда-нибудь захочу переспать с геем, то хочу, чтобы это был ты.

– Заткнись! – восклицает он, бросая в меня салфетку. – Я серьезно.

– И я, – говорю, тоже швырнув в него салфетку.

– Мы точно ненормальные, – констатирует он, и мы оба хохочем, будто вынюхали несколько цистерн закиси азота. Мне на ум приходит выражение «под жизненным кайфом», и я хочу поделиться им с Джастином, но сквозь хохот мне не удается выдавить из себя ни слова.

Мы со Стефани встречаемся у подножия Раньон Каньон. Это она предложила совершить пешую прогулку. И, если раньше я попыталась бы убедить ее заняться чем-то другим, то теперь знаю наверняка, что в Лос-Анджелесе – да и в целом мире – есть столько всего, чего я никогда не видела и о чем даже не знала, потому что выпивка доставляла мне гораздо большее удовольствие.

Я не знаю, как все пройдет: захочет ли Стефани обсудить со мной мое поведение с Гасом или будет вести себя так, будто ничего не произошло, но я точно уверена, что в любом случае попрошу у нее прощения. Теперь, когда у меня началась новая жизнь, я понимаю, как ужасно себя вела. И это началось гораздо раньше поцелуя с Гасом той ночью и на этом не закончилось. Теперь я начинаю понимать, что думала, будто мне все должны, если я чего-то хочу, и что я почти не соблюдала дистанции, общаясь с друзьями. Но я также научилась не бичевать себя за это. Рэчел постоянно напоминает мне о том, что алкоголики и наркоманы – эгоцентрики, и что я не плохой человек, а просто «больной». А сейчас выздоравливаю.

– Привет, – говорит Стефани, неловко обнимая меня, когда я подхожу ко входу в Гарден, где она меня уже ждет. – Прекрасно выглядишь.

– Ты тоже, – искренне отвечаю я. Я ведь раньше и не замечала, какая она симпатичная.

Мы идем в ногу, и я обращаю внимание на то, что наши шаги совершенно одинаковой длины. Я вспоминаю о том, что у женщин, которые много времени проводят вместе, одинаковый менструальный цикл. Это кажется мне отвратительным – ведь получается, что их организмы начинают друг под друга подстраиваться – и несмотря на то, что мы некоторое время не общались, наша со Стефани жизнь по-прежнему протекает по одной и то же колее.

– Стефани, я хочу извиниться перед тобой за то, что повела себя как последняя сука, – вдруг говорю я.

– Амелия, я тебя умоляю. Это же я написала то мерзкое письмо. Почему бы нам просто не забыть о случившемся и спокойно жить дальше?

Я останавливаюсь.

– Один момент. Сначала позволь мне сказать, что я очень сожалею о том, как себя вела… ну… я ведь делала только то, что хотела. Ходила, куда считала нужным, выбирала тех собеседников, с которыми хотелось, говорить именно мне. А тот поцелуй с Гасом был вообще верхом эгоизма, поэтому мне очень жаль.

У Стефани приятно удивленный вид.

– Я по тебя соскучилась, – произносит она, вновь возобновляя шаг, я следую за ней чуть поодаль. – Мне было очень тяжело не общаться с тобой. Ну, а потом, когда я услышала, что у тебя произошло на работе и тебя отправили в реабилитационный центр и все такое прочее, я буквально не смогла удержаться. И позвонила.

– Я тоже по тебе соскучилась, Стеф, – говорю я. Мы останавливаемся, и я крепко ее обнимаю. – Я очень сожалею о своих поступках, – повторяю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Она тоже меня обнимает.

– И я. Мы можем снова стать подругами? – Я киваю, зная, что она почувствует мой кивок, потому что я сейчас уткнулась ей в шею. Через несколько секунд мы разжимаем объятия, и я осведомляюсь о Джейн и Молли.

– У Молли все хорошо, а вот Джейн с головой ушла в коку, – отвечает Стефани, качая головой. – Мы почти не общаемся.

– Как грустно, – искренне говорю я, надеясь, что Джейн отыщет какое-нибудь место вроде «Пледжс». Хотя в то же время понимаю, что если она ничем не отличается от тех наркоманов, с которыми мне доводилось общаться, то мои звонки и уговоры ее только разозлят.

Мы со Стефани поднимаемся все выше на Раньон. Мне уже приходилось однажды совершать подобную прогулку, но тогда я была с тяжелого похмелья и даже не обратила внимание, что отсюда, сверху, виден почти весь Лос-Анджелес.

– Господи, какая красота, – восторгаюсь я.

Стефани кивает с несколько рассеянным видом. Потом говорит:

– Кстати, я сама стала пить намного меньше.

Я киваю: я ожидала услышать от нее нечто подобное, ведь если бы она не боролась со своими привычками, теперь я бы, наверное, осудила ее.

– Пожалуйста, не думай только, будто я превратилась в ярую ненавистницу людей, которые употребляют спиртное.

Я много об этом размышляла, потому что, когда только попала в центр, без устали трубила всем и каждому, что я думаю о законченных алкоголиках. Однако потом поняла, что и алкоголизм, и наркомания – это болезни, с которыми надо бороться. Просто алкоголики – это люди, не представляющие своей жизни без выпивки, а наркоманы – без дозы. Но сколько бы мы со Стефани ни кутили, в реабилитационном центре оказалась я, а не она. Именно в «Пледжс» я узнала, что существует большая разница между алкоголиками и людьми, которые просто много пьют.

Мы идем дальше, и вдруг Стефани останавливается.

– Да, кстати, чуть не забыла – меня же повысили, теперь я главный редактор.

– Господи, это потрясающе! – Я настолько привыкла принимать успехи других людей за личное оскорбление – будто они получили то, что по праву должно было принадлежать мне, неважно даже, обладаю ли я достаточными навыками или нужно ли мне это вообще – что мне самой как-то непривычно искренне радоваться за другого. – Поздравляю.

– Это просто какое-то безумие: чем больше я плюю на все, тем больше меня хвалят. Я же неудачница по определению.

И тут мне приходит в голову, что, возможно, Стефани гораздо более амбициозна, чем хочет казаться, и ругает себя в моем присутствии, так как знает, что я сравниваю себя со всеми, и мне это доставляет боль.

– Это просто смешно, – говорю я. – Да ты в двадцать раз умнее каждого из твоих коллег и тебе даже не надо пытаться это доказывать. Поэтому тебя постоянно и повышают.

Стефани улыбается, в то же время глядя на меня с недоумением.

– О’кей, может, скажешь наконец, кто ты такая и что ты сделала с Амелией? – спрашивает она, и мы обе начинаем смеяться.

– Поздравляю, – слышу я, вновь подходя к своему складному стульчику. Прошло несколько часов после нашей со Стефани прогулки, и мне только что вручили значок в «Пледжс» за два месяца здорового образа жизни. – Результат неплохой. – Пока остальные получают свои значки, я украдкой смотрю на говорившего и понимаю, что стою лицом к лицу с Дэмианом Мак-Хью, соседским мальчиком-звездой, игравшим в дурацких комедиях, у которого проблемы с алкоголем, и он потратил на это больше денег, чем на карьеру. Ему пришлось пережить публичный бой с бутылкой – его рвало в барах, он облизывал лица репортеров – пока я тут мучилась в «Пледжс». Тогда мы еще в шутку говорили, что «припасем» для него здесь место, поэтому я совершенно не ожидала, что однажды он появится здесь и пожмет мне руку, когда мне вручат значок.

– Я – Дэмиен, – говорит он, протягивая мне руку.

Я уже собралась сказать «я знаю», но вовремя вспомнила, что это не круто. – Амелия. – И с улыбкой пожимаю ему руку, но он не выпускает мою ладонь. – Рада познакомиться, – добавляю я, пытаясь вырвать руку.

Собрание в этот момент сворачивается, и люди наперегонки мчатся наружу, чтобы накачаться как можно большим количеством никотина, насколько позволяет человеческий организм.

– Курить хочешь? – спрашивает он. Я киваю и выхожу вслед за ним, поражаясь тому, каким нереальным кажется происходящее: всего месяц назад я писала статью про знаменитостей, потом попала в реабилитационный центр, а сейчас вот курю рядом с Дэмиеном. Он проходит мимо толп курящих через парадный вход по направлению к баскетбольной корзине, прикуривает сигарету и протягивает мне зажигалку.

– А ты знаешь, что, когда некоторые люди бросают пить, их сильно разносит? – спрашивает он вдруг. – У тебя явно все признаки.

– Благодарю, – ошарашенно отвечаю я. «Это что, новый метод съема?» – думаю я, решив, что если бы это было и не так, то все равно неплохой вариант. Видимо, в качестве обмена любезностями я должна ему сказать, что его тоже «разносит», но это неправда, а лгать с такой легкостью, как прежде, мне уже тяжело. – Так ты прошел тридцатидневный курс? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Да. – И уставился на сигарету, будто не я, а она задала этот вопрос.

– Ну и? – спрашиваю я. – Как тебе?

Он выпускает изо рта кольцо дыма.

– Лучше бы мне сделали операцию на сердце, – отвечает он.

И я не могу удержаться от смеха. Если подумать, то аналогия вполне понятная, но у меня почему-то такое ощущение, что Дэмиен брякнул это просто так, не задумываясь.

– Даже так? – спрашиваю я.

– Если бы операция на сердце была вопросом жизни и смерти, – добавляет он, поморщившись.

– Понятно, – говорю я. – Жуткая вынужденная мера.

– Что-то вроде того, – отвечает он и, не отрывая от меня глаз, швыряет на землю окурок и придавливает его подошвой своего «Найк эйрмакс». – А тебе как?

– Вообще-то, – говорю я, – мне понравилось. Я как будто заново родилась. – Я понимаю, что это – избитое выражение, но я не знаю, как еще объяснить произошедшие со мной перемены.

– В самом деле? – спрашивает Дэмиен, скептически меня оглядывая. И жестом показывает в направлении зала для собраний. – Тебе не кажется, что все это похоже на… ну, не знаю… на что-то вроде секты? Такое ощущение, будто нам здесь промывают мозги.

Я пожимаю плечами. Конечно, я не раз слышала подобное от других людей, и у меня выработался стандартный ответ.

– Думаю, – отвечаю я, – мои мозги нужно было как следует промыть. – И я улыбаюсь, чтобы хоть как-то сгладить свои слова, которые, возможно, прозвучали резковато, ни на минуту не забывая, однако, что говорю с парнем, которому за каждую секунду в эфире платят около 10 000 долларов.

Он улыбается и делает шаг ко мне.

– Одно твое слово – и через десять минут мы будем плавать голыми в моем бассейне, – говорит он.

Я настолько ошарашена, что даже сомневаюсь, что не ослышалась.

– Что? – спрашиваю я.

– Одно твое слово – и ты оглянуться не успеешь, как мы окажемся в моем бассейне, – повторяет он, опустив на этот раз эротическую подробность. И до меня доходит, что Дэмиен только что предложил мне, девушке, с которой он познакомился буквально пять минут назад и чье имя наверняка даже не помнит, сбежать со встречи выпускников и поехать к нему домой. Видимо он решил, что его имени и упоминания о бассейне будет вполне достаточно для того, чтобы я на это купилась.

– Благодарю, – отвечаю я, – но я вынуждена отказаться.

– Никто не узнает, – продолжает он. – Разве тебе не хочется убежать подальше от этого места и от всех этих людишек? – И он прикуривает еще одну сигарету.

Я поднимаю глаза и вижу, что к нам подходит Томми, за спиной которого плетется Вера. Потом снова обращаю взор на Дэмиена.

– Знаешь, нет. – И я показываю в сторону группы курильщиков, целиком состоящей из женщин. – Но я не сомневаюсь, что кто-нибудь из них наверняка согласится.

Дэмиен кивает.

– Круто, – говорит он, нисколько не смутившись моим отказом. И я с улыбкой иду прочь. – Эй, поздравляю с двумя месяцами, – добавляет он, помахав рукой. «Неужели все так просто?» – думаю я, глядя, как он идет к курильщицам. Когда же я оглянулась и увидела, как ему с улыбкой кивает какая-то блондиночка с шарфом на голове, то прихожу к выводу, что, видимо, так оно и есть. Хоть это и Калвер-сити, но мы все-таки в Голливуде.

Глава 18

Я сижу в «Старбакс» в самой «голубой» части Вест-Голливуда, глядя в пустоту перед собой, и допиваю остатки гранд-латте, когда мимо проходит Адам. Не заметив меня, он тут же встает в конец очереди, и первое мое желание – немедленно нырнуть под стол. Я просто поверить не могу, что вступила в ряды тех, кто сидит в кофейнях с лаптопами – это такой же голливудский шаблон, как и продюсерская постель – но, когда сегодня утром дома мне пришлось приступить к написанию своей первой колонки, я запаниковала. Я столько ночей провела в этой загаженной кошачьей шерстью душной квартире, под кокой, что мне казалось, будто эти стены вот-вот на меня рухнут, как только я уставлюсь в экран компьютера. И тут мне в голову пришла мысль, столь ясная, будто написанная в кружочке над головой у мультяшки: «Можно позвонить Алексу».

Я удалила его номер из своего коммуникатора, но я же все равно помню его наизусть. Забуду ли я его когда-нибудь? Вот тогда-то и началась паника.

В центре мы не раз обсуждали, как в какой-то момент одержимость наркотиками проходит, что со мной и произошло через несколько дней моего пребывания в «Пледжс». Но теперь, снова оказавшись дома после того, как я заново родилась и получила фантастическую работу, о которой можно было только мечтать, мысль о кокаине засела у меня в мозгу, как будто это самая обыденная в мире вещь.

Тогда-то я и поняла, что надо оттуда выбираться. Поэтому я схватила лаптоп, сигареты и приехала сюда, и, хотя я понимаю, что поступила правильно, уйдя из дома, мне все равно неприятно, что я теперь похожа на одну из этих размалеванных показушниц, которых некогда так рьяно осуждала.

Но потом я вспоминаю неизменные слова Рэчел о том, что «меня не касается», какого мнения обо мне окружающие, и что, может быть, думают они обо мне вовсе на так уж плохо, как мне представляется. Поэтому, когда Адам в очередной раз проходит мимо меня и я понимаю, что если сейчас не скажу что-нибудь, то нырну прямо в свою кофейную кружку, я окликаю его по имени.

Он удивленно оборачивается.

– Амелия, – произносит он довольно мягким голосом.

Я не видела его с тех пор, как он ушел от меня ночью, когда мы целовались, на долю секунды мне становится стыдно.

Вдруг мне в голову приходит мысль: а ведь он лапочка.

Как же я раньше не замечала, какая у него оливковая кожа и красивый подбородок? И почему не обратила внимание на то, что у него в точности такое сложение, которое мне нравилось всегда – он высок, по-юношески строен и не слишком мускулист? У меня не так много времени, чтобы задаваться этими вопросами, поэтому слова сами слетают у меня с языка.

– Слушай, я хочу извиниться за тот последний раз, когда мы виделись… в ту ночь на вечернике у Марти, – тут я запинаюсь. – Я вела себя отвратительно и…

Адам улыбается и вскидывает руку, заставляя меня замолчать.

– Все нормально. Перестань, с каждым такое случается. – И он вдруг показывает на пустое сиденье рядом со мной. – Я могу присесть? Не помешаю?

– Вовсе нет, – отвечаю я, откидывая сиденье. – С радостью.

Адам садится и молча начинает меня разглядывать, мы смотрим друг другу в глаза немыслимо долго.

– Господи, ты восхитительна, – говорит он. – Не помню, чтобы когда-нибудь видел тебя такой. – Его зеленые глаза не отрываются от моих, и тут он переводит дыхание. – Меня расстроило не то, что ты была под кайфом, – продолжает он. – А слухи о том, что ты до этого еще целовалась с Гасом. – Он произносит все это, не отводя от меня взгляда.

– Знаю, но это ничего для меня не значило, – отвечаю я.

Он моргает, и его взгляд немного черствеет.

– Ты имеешь в виду вас с Гасом или нас с тобой? Разве так просто почувствовать разницу между тем, кто тебе небезразличен, и теми, кто для тебя не значит ничего?

– Да, просто, – отвечаю я. В мои намерения не входило говорить ему, что я теперь веду здоровый образ жизни и совершенно не готова толкать речи на тему «полюбуйтесь, какая я теперь», но уже не могу остановиться. – Я должна тебе кое-что сказать.

– Нет, избавь меня от этого, – говорит он. – Ты мне правда очень нравилась, и мне было очень больно.

– Но я понимаю….

– Просто… Амелия, ты – классная девушка, но я не знаю… Ты какая-то сумасшедшая. Мне это нравится – именно это и привлекало меня в тебе с самого начала – но, оказавшись с тобой в ту ночь, я, кажется, понял, что на самом деле это не так.

Он замолкает, и я понимаю, что он закончил свою тираду.

– Я могу теперь вставить слово? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Да. Прости, что болтаю без умолку.

– Все нормально, – говорю я, машинально накрывая его ладонь своей прежде, чем успеваю что-либо сообразить, и тут же ее отдергиваю. – Просто я теперь другая. Я больше не пью и не употребляю коку. – Я опускаю взгляд, потом усилием воли снова поднимаю глаза. – Пока я не дошла до того, чтобы извиняться перед каждым встречным, но могу я попросить у тебя прощения за всю ту боль, которую причинила, и за все свои дурацкие выходки?

Он кивает с выражением крайнего удивления на лице.

– Мне действительно было с тобой очень хорошо в ту ночь, и кока здесь совершенно ни при чем, – продолжаю я. – На самом деле кока только все испортила. – Он хочет что-то сказать, но я не замолкаю. – Сейчас я смотрю на все по-другому, но то, что тогда произошло между нами, действительно для меня что-то значило. – Я не в силах поднять глаза, когда произношу последнюю фразу.

Он улыбается.

– Так ты ведешь здоровый образ жизни? – Вид у него одновременно ошарашенный и смущенный, хотя почему он должен смущаться, когда как минимум половина населения Лос-Анджелеса давно завязала? – Ты хочешь сказать, ты больше не пьешь и все такое?

Я киваю, потом качаю головой.

– Да… ну, то есть, не пью.

– И даже травку не куришь?

Я улыбаюсь. Травку я всегда терпеть не могла. Моя паранойя только усиливалась оттого, что никто не хотел ко мне прислушиваться. И когда я стала одной из первых, кто стал покупать коку, мне пришла мысль, что трава обошлась бы гораздо дешевле. Поэтому с целью перейти на более экономный наркотик я как-то купила унцию, которую курила целых три дня. И раз и навсегда поняла, что я терпеть ее не могу.