Текст книги "Тусовщица (ЛП)"

Автор книги: Анна Дэвид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Все будет хорошо, Тусовщица, – говорит она, подходя к двери. – Если же нет, попробуй взглянуть на это иначе: ты ведь в любой момент можешь начать делать колонку «Нетусовщица».

– Ха-ха.

Как только Стефани уходит, я сажусь за компьютер, открываю новый вордовский документ и тупо смотрю в монитор, размышляя: «Так, вот он и настал, творческий кризис». Никогда не доводилось сталкиваться с этим понятием, зато я от многих о нем слышала, так что, полагаю, для меня это просто вопрос времени.

Тут снова звонит телефон, к которому я с готовностью подскакиваю, даже не посмотрев на определитель, радуясь возможности отсрочки.

– Амелия? – слышу я молодой женский голос.

– Да.

– Это Шарлотта. Мы с вами виделись вчера ночью. Ну… то есть… танцевали.

О господи. Девочка-топ. А я-то была уверена, что она канула в небытие.

– Привет, Шарлотта. Чем могу быть полезна? – А в голове вертится мысль: «Господи, а что, если она сейчас будет назначать свидание?» А потом другая: «Прекрасная статья получилась бы».

– Надеюсь, ничего страшного, что я позвонила? Вы оказались в листинге, вот я и решила, что вам можно звонить. – И я мысленно отмечаю, что надо бы удалить свою фамилию из листинга. – Просто… мне правда очень понравилась ваша колонка. Когда я ее прочитала, то подумала: «О господи, ведь эта женщина описала мою жизнь», хотя, если быть честной, у меня она еще более безумная.

– Хм, – говорю я, так и не в состоянии уяснить, к чему она клонит.

– Просто мне интересно, как у вас это началось? Я спрашиваю потому, что больше всего на свете мне хотелось бы писать. Первый свой роман я написала, когда мне было двенадцать лет, а стихи сочиняю с восьмого класса, а уж журналистничаю столько, сколько себя помню.

И, кажется, с того момента, как она сказала «журналистничаю», она начала меня раздражать. «Настырная девочка», – думаю я, выслушивая бесконечные истории о том, как она работала редактором в школьной газете и литературном журнале.

– Послушайте, – резко перебиваю я, пока она не начала читать мне стихи, посвященные умершей бабушке. – Я не смогу помочь вам с работой. Самое большее, что я могу для вас сделать, это посоветовать для начала поучиться в колледже, а потом поискать работу в каком-нибудь журнале. Именно так я и поступила в свое время.

Девочка-топ-Шарлотта смеется.

– Мне пока рано заниматься поисками работы. Мне всего восемнадцать. Я просто хотела узнать, не читали ли вы что-нибудь из моих работ и… ну, не знаю… а если читали, то считаете ли, что у меня есть задатки?

Не знаю даже, то ли это шок, полученный от фразы «Мне всего восемнадцать лет», то ли возмущение, вызванное тем, что эта кукла, демонстрирующая на барных стойках свое бесподобное тело, в то же время умудрилась написать множество романов, еще не достигнув половой зрелости. Но ее самомнение – «у меня гораздо больше стремлений, чем у кого-либо из вас» – явно действует мне на нервы.

Но, разумеется, я этого не говорю.

– Может, я продиктую вам свой электронный адрес, и вы вышлете мне что-нибудь? – предлагаю я, решив, что всегда смогу удалить ее сообщение и заблокировать ее вызовы, если она снова вздумает меня доставать.

– Великолепно! – визжит она. Потом я выслушиваю, какая я классная и потрясающая и как ей хочется быть такой же, как я, когда она «вырастет», пока наконец у меня не лопается терпение.

– Шарлотта, я должна идти, мне нужно писать статью для колонки. – И с этими словами я кладу трубку прежде, чем она успевает что-либо сказать, отчего чувствую себя древней старухой, после чего снова сажусь за компьютер и грызу заусенцы.

Я встаю, сажусь и снова встаю, чтобы взять пакет со снэками, и опять плюхаюсь за стол. Тиму с Джоном так понравился мой рассказ про поход в «Гайз» с Чэдом Миланом, от которого я сбежала вместе с Риком Уилсоном, что, наверное, можно взять его за основу. И стоит мне напечатать заголовок – «Обязательный прощальный поцелуй на ночь» – как дальнейшее выходит само собой.

«Если мужчина раскошеливается за ваш тирамису, смиритесь с тем, что в обмен он потребует на пробу ваш язык. Я понимаю, что девять из десяти опрошенных мужчин ни за что бы в этом не признались (а десятый признался бы в том случае, если бы решил, что в обмен на это распробует ваш язык), но должна сказать, что мы, женщины, сами провоцируем их, когда позволяем не отдавать нам распечатку счета. Однако последующий поход в бар, окончившийся тем, что вы сбежали с другим мужчиной потому, что «не смогли найти» своего спутника, может привести к неразрешимым проблемам».

На долю секунды меня пронзает мысль, что это может прочесть Чэд Милан, но тут же понимаю, что единственный человек, на которого данный инцидент может бросить тень, так это я сама. «В том, что касается самокритики, вы – гений», – сказал мне за ужином в Нью-Йорке один из старших редакторов «Чэт». «И потом, – убеждаю я себя, продолжая набирать текст, – материал уж слишком хорош, чтобы от него отказываться». Я закуриваю сигарету, думая о том, что могу столкнуться с Чэдом в спортзале и выслушать еще одну порцию упреков. И тут же в голову приходит мысль: «Запишусь в «Эквинокс». Говорят, там гораздо лучше».

Глава 24

Когда я прихожу домой после Эмми, раздается телефонный звонок, но я мысленно вешаю на него табличку «Не беспокоить» и не беру трубку. Мне хочется курить, пока я распаковываю три пакета, набитых ремнями, кондиционерами для волос, юбками, которые я никогда не надену, и лосьонами, гарантирующими «эффект лифтинга».

У меня не укладывается в голове тот факт, что я только что вернулась с Эмми, хотя ничего общего с Эмми не имею, и даже не смогла разобраться, кого там номинировали. Меня пригласила туда одна агентша, пришедшая в неописуемый восторг оттого, что я согласилась, после чего я сразу же догадалась: мое появление там увеличит количество читающих «Чэт». «Ладно», – решила я. Слышала я про все эти мероприятия по вручению наград, когда номинантов и дарителей приглашают в какой-нибудь особняк, чтобы раздать все это бесплатное дерьмо в обмен на то, что фотографы получат возможность запечатлеть их за разбором новых товаров, и решила, что ничего плохого не будет, если схожу.

Но сейчас, глубоко затянувшись сигаретой, я думаю, что это было ошибкой. Как только меня впустили в этот особняк в стиле Тюдоров, аренда которого, по слухам, составляет 20 000 долларов в день, и я стала переходить от стенда к стенду, на меня тут же напала подростковая жадность. Глаза лихорадочно бегали – мне одновременно хотелось подойти и к стенду с обувью от Кедс, и к столику с косметикой МАС, и к мини-замку «Toys «R» Us», хотя Кедс я вообще не люблю, косметикой пользуюсь редко и, уж конечно, не играю в игрушки. Меня раздражал каждый, кто пытался помешать мне заграбастать все и сразу. Но даже посещение всех стендов не смогло утолить мой голод. «Самое лучшее вон там, справа», – думала я. Или: «Господи! Лак «Нейлтикс» – вот что мне нужно!» Я напомнила самой себе участницу одного игрового шоу, которое смотрела в детстве, где победителям предоставлялось определенное время, чтобы они запихали в магазинные пакеты все, чего душа ни пожелает. Помнится, тогда меня одновременно охватывали паника и радость, и это было невыносимо. А вот когда я стала реальной участницей подобного действа, меня захлестнуло гораздо более сильное чувство – жадность.

Так же мне не понравились подхалимские черты моей натуры, которые вдруг вылезли наружу. «Я просто обожаю саронги», – ни с того ни с сего ляпнула я женщине, которая предлагала мне невообразимо убогие саронги всех цветов радуги. А тому парню, который выставлял «Рейбанс», которые я в жизни не носила, я вообще сказала буквально следующее: «Всю жизнь мечтала носить такие очки». И почти все эти люди были болезненно любезны, даже слишком любезны, если учесть, что бесплатно раздавали товары, обычно выставляющиеся на продажу, и в такой обстановке просто не верилось, будто кто-то сейчас бедствует, что в Африке голодают и что есть такой человек, как Джордж Буш. Все разговоры сводились к пластической хирургии, фуршетам, устраиваемым после Эмми, и новой линии «Джуси». А где же номинанты на Эмми? Меня окружали репортеры из дешевых газетенок, агенты, подбирающие что-то «для своих клиентов», и прочие безмозглые бездельники. И я не могла не согласиться с тем, что я – одна из них.

Теперь же, придя домой, опорожнив сумки и разделив все на несколько кучек, я ощущаю сильнейшее желание от всего этого избавиться. Но не раздать бедным – ничего подобного! – а просто подарить это все друзьям. «Я все это не заслужила, – говорю я себе, сминая окурок, – хотя почему – не знаю».

Я начинаю негодовать из-за того, что данное мероприятие повергло меня в подобное уныние. Мне стало так хорошо с тех пор, как я прошла курс реабилитации, будто то, что было до «Пледжс», происходило вовсе не со мной, а с другим человеком. И эта усталость – всего лишь отголоски моей прежней жизни, из-за которой мне больше ни в коем случае не следует переживать. Но в душе я понимаю, что расстроилась не из-за вечеринки: просто прошло уже больше месяца с того момента, как мы с Адамом болтали по телефону в Нью-Йорке, после чего он ни разу так и не позвонил.

Телефон снова трезвонит. Сверившись с определителем и убедившись, что это не Адам, я возвращаюсь на кушетку, где меня дожидаются сигареты. «Нельзя изолироваться от людей», – думаю я, решив все же проверить оставленные сообщения. В центре нас предупреждали по этому поводу и говорили, что если вдруг захочется побыть в одиночестве, то надо тут же совершить «обратный поступок» – выбраться в свет. Но у меня нет настроения это делать.

Я выслушиваю сообщение от Тима – ему понравилась моя новая статья, – потом кто-то пару раз положил трубку, затем Стефани осведомилась, не хочу ли я пойти с ней на какую-то экранизацию, а после нее звонила Рэчел, которая желала знать, почему я не появляюсь уже несколько дней. «Какого черта говорить, что он одержим мной, чтобы потом не звонить?» – думаю я.

Я включаю компьютер, чтобы просмотреть почту, на которую еще не успела ответить, и натыкаюсь на письмо от Шарлотты (девочки-топ), к которому прикреплены ее литературные изыски. Я открываю первый документ, решив, что, прочитав ее жалкие писательские потуги, почувствую собственное превосходство.

И тут происходит нечто поразительное: я буквально не могу оторваться от текста. Первый прикрепленный файл представлял собой эссе, где она описала знакомство с одним фотографом, специализировавшимся на обнаженке, которого она сначала попросила сделать несколько ее фотографий, потом стушевалась, но в конце концов он дал ей какие-то наркотики, и она перестала стесняться. Это настолько точно передает тот конфликт, который постоянно раздирал меня – я ведь горжусь своим телом и в то же время стыжусь этой гордости. Это довольно забавное, искреннее и ни на что не похожее описание, тем более если учесть, что представлено оно восемнадцатилетней девушкой, – которая ровно на столько и выглядит – что я буквально шокирована. «Черт с ней», – думаю я, пожалев о том, что начала с прочтения именно этого письма.

Тут снова трещит телефон, и у меня буквально сердце выскакивает из груди. Звонок по частной линии, но я все-таки заставлю себя сделать «обратное действие» и ответить на него.

– Ал-ло, – мелодичным и, к своему потрясению, совершенно спокойным тоном произношу я в трубку.

– Тусовщица? – Я сразу же узнаю голос, но притворяюсь, что не помню, кому он принадлежит.

– Да?

– Джереми Бэрренбом. Чем занимаешься? Почему не разносишь этот город?

И мне тут же становится неловко за то, что меня застали дома в четверг вечером.

– Как раз собиралась уходить, – отвечаю я, взглянув на часы. Семь тридцать. Звучит довольно убедительно.

– Класс. Куда? Может, и меня с собой возьмешь?

Мгновенная паника, и тут же следует ответ:

– К друзьям. На закрытую вечеринку. Извини.

– Класс, – говорит он. – А как насчет завтра? В «Нобу» в Малибу?

Я никогда не любила рыбу, в особенности сырую, что для Лос-Анджелеса – сущая аномалия. Но больше всего мне не хочется идти куда-то с Джереми Бэрренбомом и оправдывать свой имидж «отпетой девчонки», когда в действительности таковой уже не являюсь. И потом, как я вывернусь? Попрошу официантку открыть бутылку яблочного сидра «Мартинелли» под видом шампанского?

Я перевожу дыхание.

– Знаешь, Джереми, я должна была еще тогда тебе сказать…

– Ах, да, я прочел эту чушь в «Пейдж Сикс» про то, что ты лесбиянка. Неужели ты думаешь, что я на это купился?

Я с трудом подавляю желание бросить трубку.

– Нет-нет, я – гетеро. Просто у меня есть парень.

Небольшая пауза, после которой он отвечает:

– Слушай, какая разница? У меня тоже есть девушка.

«О господи, неудивительно, что он получает такую невероятную прибыль от своих фильмов, – думаю я. – Настырный ублюдок».

– Понимаешь, просто я хочу встречаться только с ним, – говорю я. И, представив себе Адама, я на какой-то момент убеждаю себя, что мы действительно «встречаемся».

– О’кей, о’кей. – Судя по голосу, он нисколько не обескуражен. – Оставить мой номер? А вдруг у тебя с ним не получится?

– Конечно, – отвечаю я, понимая, что веду себя как тряпка. Он диктует какие-то свои телефоны – домашний, рабочий, сотовый и в Палм-Спрингс – а я притворяюсь, будто записываю, хотя просто лежу на спине без движения. Потом говорю: – «Я тебе позвоню», и тут же понимаю, что сказала глупость, но эта фраза машинально слетает у меня с губ, потому что мне не терпится поскорее положить трубку. Он прощается, и я не более секунды сижу с трубкой в руках, когда она снова начинает звонить. На определителе высвечивается 212. Вдруг это редактор из «Чэт», который хочет закрыть мою колонку? Надо ответить.

– Алло. – Интонация моего голоса меняется с мелодичной на омерзительно бодрую.

– Солнышко, это Надин. Какого черта вы торчите дома?

О господи, Надин, судя по всему, до сих пор пребывает под ложным впечатлением, что каждую свободную минуту своего времени я провожу на первоклассных вечеринках, и, справедливости ради, я не сделала ничего, чтобы ее в этом переубедить.

– Просто забежала на минутку, – с трудом придумываю я оправдание. – Надо было сумочку сменить.

– Ах да, разумеется. – Я же знала, что эта отговорка сработает: люди вроде Надин часто меняют свои сумочки, я же могу месяцами, а порой годами ходить с одной. – Куда собираетесь?

– Друзья пригласили на закрытую вечеринку. – Я уже сама начинаю в это верить. – Один кинопродюсер. – Если спросит, скажу, что это Джереми Бэрренбом.

– Великолепно! А у меня для вас еще более чудесные новости! Вами интересовались от Райана Дюрана. Он, видимо, прочел вашу колонку и теперь хочет встретиться.

Я слышала, что такое бывает. Говорят, что, когда Том Круз просмотрел первый фильм, в котором снялась Николь Кидман – «Мертвый омут», – он позвонил ее агенту и назначил ей свидание. Но меня все равно повергает в шок, когда люди взирают на жизнь так, будто это каталог «Поттери Барн^[48]» или меню из «Пинк Дот^[49]», и вот так запросто заказывают себе людей – неважно, что они обладают всемирной славой и любовью.

Райан Дюран – уважаемая кинозвезда, который прославился еще в восьмидесятые, будучи подростком. Каким-то образом он смог избежать звездной болезни; в прессе его всегда выставляли как человека с мятущейся душой и дамского угодника, поэтому, разумеется, сколько я себя помню, я была от него без ума. Помнится, я прочитала в «Премьере», что единственное его желание – это бегать вместе со своей собакой по пляжу близ Зумы, после чего фантазировала, что буду дожидаться его в нашем доме в Малибу после очередной пробежки. И я только спрашиваю:

– Что?

– Его менеджер сказал так: «Она показалась ему очень сексуальной. Можно, он ей позвонит?» – Я ответила, что может быть, но сначала мне придется обсудить это с вами.

После этих слов внутри меня закипает серьезная борьба: с одной стороны, мне все это безразлично, но та юная девушка, которая еще живет во мне, в полнейшем восторге.

– И что мне ему сказать?

– Соглашайтесь! Это же дивная реклама для колонки!

Меня слегка озадачивает реакция Надин, хотя удивляться не следует. Неужели я могла подумать, что она вдруг перерастет в высокодуховную особу и будет говорить со мной о чем-то, кроме рекламы?

– В таком случае, – говорю я, воображая, какую фантастическую ревность вызовет у Адама новость о том, что я встречалась с Райаном Дюраном, – дайте ему мой номер.

– Ура! Как хорошо, что вы согласились, потому что я уже это сделала!

– Надин!

– Он может позвонить с минуты на минуту.

– Но вы же звонили, чтобы узнать, соглашусь ли я?

– Я нисколько не сомневалась, что ответ будет утвердительным. Ну кто же откажет Райану Дюрану?

И тут загорается кнопка ожидания вызова. Частная линия.

– Надин! Мне звонят по другой линии.

– Наверное, это он!

Не могу представить, что Райан Дюран соизволил сам позвонить человеку, когда стоит ему только чего-нибудь пожелать, и это тут же будет у него. Я уже хочу сказать Надин, чтобы она не беспокоилась, что я свяжусь с этим человеком позже, но она кричит:

– Отвечайте! – и кладет трубку.

Я нажимаю на кнопку и откашливаюсь.

– Алло?

– Амелия? – И я сразу же понимаю, что это он. Его голос роднее мне голоса собственной матери. Но, разумеется, я не собираюсь это показывать.

– Да?

– Это Дюран. Как поживаете? – Меня одновременно возмущает и восхищает, что он представился только по фамилии. Будь на его месте другой, это прозвучало бы, по меньшей мере, неуважительно, если учесть, что мы в глаза друг друга не видели, а тут у меня сразу же возникает ощущение некой таинственной близости.

– Нормально. А вы?

– Все отлично. Кроме одного. Я сейчас сижу на борту своей яхты, любуюсь на безумно красивый закат и думаю: а почему это я занимаюсь этим в одиночку?

Он что, всегда так знакомится с людьми? И даже не утруждает себя фразой вроде: «Я понимаю, что это не совсем прилично, но просто я прочитал вашу колонку и подумал: не попросить ли своего менеджера связаться с вами?» Получается, что если у тебя есть имя, то можно вот так запросто наплевать на всякие приличествующие случаю вступления, которые все остальные считают обязательным условием?

Но я отвечаю лишь:

– Да?

– Ммм…. Хмм, – слышу я и представляю, как он сидит на своей громадной яхте, держит у уха радиотелефон и улыбается одними губами, как проделывал это минимум в десятке фильмов со своим участием. – Чем занимаешься?

– Собираюсь к друзьям на вечеринку. – Я уже столько раз произнесла эту фразу за сегодняшний вечер, что и сама в это поверила.

– А как насчет наплевать на вечеринку, приехать на пляж и потусоваться тут со мной? У меня сегодня сын ночует.

Ах да, я и забыла. Ведь Райан в середине девяностых был недолго женат на какой-то начинающей испанской актрисе/певице и нередко упоминает в интервью о своем сыне. И хотя больше всего мне хотелось бы сейчас уснуть, и потом, все прекрасно знают, что не следует отправляться в гости к мужчине после первого же звонка, мне почему-то кажется, что, может быть, «тусовка» с Райаном отвлечет меня от мыслей об Адаме.

– Буду через полчаса, – говорю я.

* * *

– Проходи, – говорит Райан, открывая дверь в аскетически маленькую комнатку в светлых тонах. Он ничем не отличается от героев своих фильмов: коротко поцеловав меня в губы, он жестом показывает, чтобы я следовала за ним на кухню. – Я могу предложить тебе что-нибудь выпить? – Он поднимает бокал, трясет его, чтобы в нем зазвенели кубики льда, и делает большой глоток.

– Воды? – спрашиваю я, начиная нервничать и безумно раздражаясь из-за этого.

– Пеллегрино сгодится? – вопрошает он, открывая холодильник.

– Вполне. – Райан достает маленькую бутылку пеллегрино и открывает ее о деревянную столешницу. Это настолько по-мужски, что меня это даже заводит. Он дает мне бутылку, и я из нее отпиваю.

– Чем бы хотела заняться? Не хочешь прогуляться по пляжу? – спрашивает он так, будто я только и делаю, что планирую наши вечера и это – не более чем обычная часть ритуала. И тут в комнату влетает темноволосый мальчик и обхватывает Райана за ноги.

– Эй, там! Что такое? – спрашивает Райан, взъерошивая его волосы. – Хочешь прогуляться с папочкой и его подружкой по пляжу?

Ребенок смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Я Диего, – объявляет он.

– А я…

– Амелия, – заканчивает за меня Райан, и меня одновременно впечатляет то, что Райан запомнил, как меня зовут, и пугает то, что меня это впечатляет.

– Привет, Амелия. – Диего выбирается из-под папиной руки и бежит ко мне. – А ты останешься на ночь?

Полная тишина, после чего я выдавливаю из себя смешок. Вообще-то, это Райан должен был смутиться из-за того, в какое русло перетек разговор, но почему тогда краснею я? Когда всем становится ясно, что я не собираюсь ничего отвечать, Райан улыбается.

– Остынь, дитя, – с нежностью произносит он. – Где Сэм?

Диего вопит:

– Сэ-э-эм! – и в комнату залетает мальчик с волосами, как пакля.

– Мы идем есть пиццу? – спрашивает он Райана.

Райан меня не представляет, и я решаю, что не стоит из-за этого обижаться. Он переводит взгляд с меня на детей.

– Нет, мы идем на пляж играть в мяч, – отвечает он, и, хотя я еще не забыла, как заставляла свою мать писать записки, чтобы меня отпускали с уроков физкультуры в те дни, которые отводились на игры с мячом, я пытаюсь выдавить из себя улыбку. – Как ты, Амелия?

Возможно, все дело в том, что Райан, по сути, мой давнишний знакомый, и в том, что он, бесспорно, очень сексуален. А может, я понадеялась, что игра в мяч (футбол? бейсбол? кто знает?) немного успокоит мне нервы. И если погоняюсь по пляжу с двумя детьми, то смогу забыть о том, что нахожусь сейчас в гостях у человека, чьи постеры украшали в отрочестве стены моей комнаты, а также о том, что мужчина, от которого я без ума и который живет в нескольких кварталах от меня, явно на меня забил.

– Ну конечно, – отвечаю я, скидывая свои босоножки на платформе, которые тщательно отбирала для этой экскурсии. – Кто со мной?

– Лови! – кричу я, бросая Сэму огромный пляжный мяч. Он ловит его, отчего я испытываю невероятную гордость, и бросает мне обратно. В это время Райан с Диего пинают футбольный мяч.

– Спорим, сейчас ты не поймаешь! – и я подбрасываю мяч так, чтобы он взлетел на несколько сот футов от земли, но он поднимается всего на фут и тут же шлепается на землю. Сэм подбегает ко мне, чтобы подобрать его.

– Промазала! – кричит он, забирает мяч и возвращается на свое место.

Сэм вообще догадывается, что я только изображаю интерес к этой импровизированной пляжной игре? Он понимает, что я осознанно стараюсь изображать из себя саму любезность, играя в эту дурацкую игру с Райаном Дюраном и двумя восьмилетними мальчиками? Или у Райана столько подружек, что присутствие молодой женщины, которая проявляет чрезмерный энтузиазм и которой на самом деле слегка неловко, – вообще факт, не заслуживающий какого-либо внимания?

Но, судя по всему, Сэм, который в данный момент бросает мне мяч, даже отдаленно не догадывается обо всех этих мыслях, которые бешено прокручиваются у меня в мозгу. Он целиком сосредоточен на том, чтобы добросить до меня мяч, и меня странным образом трогает его горячность и то, что все это представляется ему совершенно нормальным. «Наверное, все же нехорошо гордиться тем, что тобой восхищается восьмилетний ребенок», – думаю я, и в то же время мне кажется, что я поступаю правильно и разумно, изображая из себя заядлую спортсменку.

Потом Диего швыряет футбольный мяч Сэму, а Райан подходит ко мне и берет за руку.

– Просто хочу загонять ребят, чтобы они рухнули в изнеможении, – говорит он, и его губы расплываются в той самой знаменитой прекрасной улыбке. – Ты просто ангел. Спасибо за помощь.

– Ты шутишь? Мне понравилось, – отвечаю я, боясь, что он услышит фальшь в моем голосе, хотя в данный момент я говорю правду. Он садится на песок, достает из кармана куртки смятую пачку «Мальборо редс» и роется в поисках спичек. Я понятия не имею, что должна сейчас сказать или сделать, поэтому просто улыбаюсь и про себя отмечаю, что Райан Дюран только что назвал меня ангелом, и представляя, что мимо только что прошел Адам и услышал эти слова.

– Красное или белое? – спрашивает Райан, изучая винную карту, и поднимает на меня глаза. Когда мы наигрались в мяч, мы усадили детей за просмотр «Властелина колец» под надзором няньки и отправились в итальянский ресторанчик, расположившийся на улочке неподалеку от его дома.

– Никакого. Я не пью, – ни секунды не задумываясь, отвечаю я. Не знаю даже, почему. Может, просто чувствую, что Райан не будет меня осуждать, а может, потому что он настолько эгоцентричен, что ему вообще на все наплевать.

– Круто, – говорит он, расстилая на коленях салфетку. – Я тоже был трезвенником.

После выхода из «Пледжс» я встречалась с людьми, которые как бы между делом заявляли, что они снова стали пить, и, хотя ни у кого из них не торчали из вен шприцы, наполненные героином, я все же довольно скептически относилась к понятию «бывший трезвенник». Пациенты «Пледжс» любят говорить, что никто не попадает туда случайно, потому что если в какой-то момент ты почувствовал, что должен бросить пить совсем, то, скорее всего, эта потребность не пропадет. «Но могут же быть и исключения», – думаю я, разворачивая салфетку и расстилая ее на коленях. Только я не знаю людей, которые бросают пить и принимать наркотики, а потом их жизнь меняется настолько, что они спокойно могут делать это, не боясь снова привыкнуть. Я слышала лишь, что люди сначала бросают, потом посылают это к чертям и снова возвращаются в реабилитационный центр, потеряв все.

– Просто мне это не помогло, – говорит Райан. – Вся эта белиберда с наставниками. С какой стати какой-то мудак будет говорить мне, что делать? Ты меня понимаешь? – И он сверлит меня своими ярко-зелеными глазами, явно дожидаясь подтверждения с моей стороны.

– Некоторые наставники действительно настоящие мудаки, – отвечаю я, чувствуя себя немного виноватой, высмеивая программу вместо того, чтобы сказать ему, что его слова не более чем оправдание, что он снова стал пить. – Но есть и отличные ребята. Как и везде, я полагаю.

Я понадеялась, что мои слова покажут, какая у меня открытая, свободная от осуждения, положительная и в то же время реалистичная натура, но, как только они слетают у меня с губ, я понимаю, как нелепо они прозвучали. А когда становится очевидным, что Райан не собирается ничего на это отвечать, я в этом еще больше убеждаюсь. Слова «как и везде, полагаю», до сих пор звучат у меня в ушах, и я невольно съеживаюсь.

Украдкой бросив на Райана взгляд, я вижу, что он самым серьезным образом изучает меню. Я тоже следую его примеру, но почему-то мне никак не удается добиться такого же уровня концентрации. Мне всегда было непросто ужинать с мужчиной, который заставляет меня нервничать, поэтому я понимаю, что о том, чтобы произвести тщательный отбор блюд в присутствии такого собеседника, не может быть и речи. Раньше я думала, что если нервничаю в присутствии парня, то, значит, он мне действительно нравится. Но во время нашей последней встречи с Адамом все было совершенно иначе. Как бы пошло это ни звучало, но я чувствовала себя как дома. «Курица, закажу первое же блюдо из курицы», – думаю я, изо всех сил пытаясь подыскать темы для бесед с Райаном.

Я всегда полагала, что если два человека ужинают вместе, то каждый из них в равной степени должен вносить свой вклад в разговор. Разумеется, обычно это происходит само собой – один что-то говорит или отвечает на вопрос, второй подхватывает, и беседа льется сама собой, – просто меня всегда раздражает, когда возникает ощущение, что ответственность за общение целиком возложена на меня. «Почему, черт возьми, ты не чувствуешь себя неловко из-за этой затянувшейся паузы?» – еще минуту назад хотелось мне прокричать своему визави. «Ты что, вообще не считаешь нужным хоть как-то это исправить?»

К нам подходит официант. Я заказываю куриную марсалу, Райан – тортеллини и бокал домашнего кьянти, и я раздумываю над тем, стоит ли мне осуждать его, что он пьет, или обидеться, что не отказался от выпивки из-за меня, а Райан спокойненько себе сидит и явно наслаждается этим гнетущим молчанием. Я прекрасно знаю, что отец Райана был актером, что его родители развелись, когда он был еще маленьким, что лет в двадцать с чем-то он встречался с Марией Белло и что он не учился в колледже, поэтому все эти стандартные вопросы, которые принято задавать на первом свидании, вроде: «Кем ты хотел стать, когда вырастешь?», «Кто твои родители?» и «На кого ты учился?» – прозвучат глупо и неуместно.

Натянутый разговор о том, что сейчас творится в мире, будет сейчас совершенно некстати, а еда мне не настолько интересна, чтобы обсуждать с ним меню. Впервые за все время, сколько я себя помню, я в совершенной растерянности из-за того, что не могу подыскать тему для беседы.

И тут у меня появляется проблеск надежды: он ведь и сам может задать мне типичные для первого свидания вопросы или поинтересоваться моей колонкой, или хотя бы спросить, почему больше не пью. И я улыбаюсь ему, ощутив внезапный прилив сил. Райан тоже улыбается в ответ, и только я понадеялась, что сейчас он меня о чем-нибудь спросит, как он поднимает указательный палец и начинает барабанить им по столу, потом то же самое проделывает указательным пальцем другой руки. И не успела я что-либо сообразить, как он уже исполняет импровизированное барабанное соло на столе в итальянском кафе, выстукивая некий сумасшедший ритм, который крутится у него сейчас в голове.

* * *

– М-м-м, как ты пахнешь, – говорит Райан, дыша мне в ухо. Он только что умело меня поцеловал, и мы молча смотрим друг другу в глаза. Сейчас я чувствую себя гораздо уютнее, чем за ужином, когда в перерывах между барабанными соло Райана мы обменивались банальными рассуждениями по поводу ресторана, погоды и официантов. Разумеется, то, как я заканчивала свои реплики, никак нельзя назвать банальным: каждую фразу я сопровождала мольбой, на которую он отвечал таким образом, что у меня была возможность сказать что-то еще, но в какой-то момент я поняла, что ему не очень интересна остроумная беседа, поэтому расслабилась и сосредоточилась на своих заусенцах. «Наверное, некоторые люди всегда хранят за едой молчание», – решила я. Я нередко задумывалась над тем, что моя речь гораздо причудливее, скучнее или поверхностней – да что угодно, все зависит от настроения! – чем слова моего собеседника. Но за ужином я окончательно убедилась, что напрягаться из-за этого не стоит: это все равно ничего не решит.