Текст книги "Единственная для принца. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Анна Агатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

И когда я заметила, что её нет, от звуков падающих вещей дело дошло до бьющейся посуды, а потом настала тишина. Такая страшная тишина... Я не знала, что мне делать, но, когда послышался грохот и звук осыпающегося разбитого стекла, а потом страшный, какой-то раздирающий душу крик младшей дочери, я быстро выбрала кого спасать: Вирель или нерождённого малыша. И бросилась на крик. Только дверь, что вела из задней части дома в трактир, была заперта, а дочка была там, за ней и кричала страшно, а грохот и хруст стекла, ругань стали ещё более яростные, а я билась в намертво закрытую дверь...

Валери плакала и дрожала, и Дамиан обнял её, тесно прижав к себе, молча гладил по голове, целовал в висок, а она шептала, временами переходя на плач, сквозь который с трудом разбирал слова:

– Когда я сообразила выбраться... чёрным ходом... и с улицы зайти,.. в трактире... там уже не было никого... никого, кроме Виры. Она рыдала... тряслась вся... всхлипывала... и не реагировала... ни на что.

Чуть успокоившись, Валери так и осталась в его объятьях, уткнулась носом ему в грудь – он чувствовал её горячее дыхание на коже.

– Когда прибежала повитуха, бросилась к Вире. Она билась и визжала, если кто-то пытался к ней прикоснуться, глаза были страшные, чёрные, а вся сжималась так, что, казалось, полопаются жилы. Только в храме Плодородной она затихла и наконец узнала меня, и так горько и долго плакала, и я не могла отцепить её от себя. Пришлось нести на руках до самого дома. Вот так и получилось, что повитуха сварила мне очищающее зелье, потому что нерождённого ребёнка спасать уже было не нужно. Некого было... А я пролежала несколько дней больная.

Они долго молчали обнявшись. Дамиан гладил Валери по спине, стараясь забрать её боль, а она тихо всхлипывала, глотая слёзы и отогреваясь не только телом, но и душой.

Когда дыхание её выровнялось, принц спросил:

– Он... твой муж... Он избил ребёнка?

Женщина завозилась у его груди, попыталась убрать мешающие волосы, а потом вздохнула и сказала почти спокойным голосом:

– Давай встанем, я покажу кое-что.

Опять она смущалась и отворачивалась, натягивая сорочку, и не глядя, подавала Дамиану его рубашку.

Взяла плошку со свечой, что разгоняла тьму в её маленькой комнатке, и подошла к тому, что реджи принял за шкаф. Узкие дверцы открыли нишу, освещённую слабым голубоватым светом, и на Дамиана повеяло сказкой: перед ним открылся кусочек маленькой чудесной страны, где на подставке красовалась невысокая горка, на ней росли знакомые травы и цветы, а под ними... стояли крохотные домики. В окошках некоторых были видны комнатки с обстановкой: столами, накрытыми скатертями, с маленькой посудой, стульями вокруг, с аккуратно застеленными кроватями. Всё в этих домиках – и двери, и окошки, и крыши – всё выглядело настоящим и живым, только крохотным, игрушечным, потрясающе реалистичным.

Возле двух домиков были огороды. Дамиан рассмотрел малюсенькую морковку и цветущие подсолнухи. Обернулся на Валери, полный детского восторга.

– Что это?!

Валери, в своей тонкой короткой сорочке, с головой, чуть наклонившейся к плечу, и мягкой улыбкой казалась такой молодой, что Дамиану снова захотелось схватить её в охапку и сжать крепко-крепко, поцеловать эти щеки, губы, брови, нос... И увезти с собой!

– Это мой остров счастья, – сказала тихо и повернулась к чудному, сказочному уголку. Потрогала пальцем черепичную крышу ближайшего домика, провела рукой по кустикам земляники, поправила камешек на дорожке, ведущей куда-то. – Когда я стала плести кружево на заказ, то стала терять счастье. Оно было, просто не так много, как мне было нужно. И вот я стала создавать такое.

Валери отошла к топчану и села, не отрывая взгляда от уютного игрушечного мирка, который, Дамиан видел это и чувствовал, был живой. Не бегали там маленькие человечки, но в таком слабом свете все растения были живы и, если судить по краснеющим ягодам на кустике, по которому только что прошлись пальцы Валери, чувствовали себя отлично.

– В трактире я завела большой стеклянный куб, – она опять была задумчива и погружена в воспоминания, – там был настоящий остров. Он выступал из воды, и растения были на суше и под водой. Я рыбок запустила туда, улиток. Следила за этим кубом, ухаживала... Люди удивлялись, подолгу могли сидеть и смотреть. Некоторые только ради этого приходили – посмотреть, полюбоваться. Вилька сильно ревновал – не к нему ходят, не в трактир, а на мой куб посмотреть, на детские глупости. Время опять же трачу на бесполезное занятие, лучше детьми бы занималась или кружевами своими. А мне нужно было что-то чудесное, понимаешь?!

И так это прозвучало горячо, требовательно, с такой болью и тоской, что Дамиан сделал шаг, опустился на колени, склонил голову, упираясь макушкой ей в грудь, обнял за тонкий стан.

– Понимаю, – сказал тихо. – Понимаю...

И повернул голову, чтобы видеть чудесную картинку.

– А он не понимал... – почти неслышно прошептала Валери, перебирая светлые пряди на голове принца. – И в ту ночь... Отомстил, наверное. Разбил. Бил ли дочь, не знаю. Вроде синяков не было. Твой маг-целитель сказал, что испуг у Вирель, у Вирочки моей... Много ли ребёнку надо в два года?

Её тёплые ласковые пальцы в волосах расслабляли, и Дамиан положил голову на полные круглые колени, а кольцо рук опустил ниже, вокруг таких прекрасно широких бёдер. Принцу казалось, что он так может сидеть часами, лишь бы чувствовать её рядом, тёплую, родную, и чтобы её пальцы в собственных волосах. Она продолжила говорить, и звук казался необычным и забавным – чуть приглушённым и глубоким.

– Он же трус был, слабый человек. В глаза честно сказать, что думает, не мог. Я это поняла ещё тогда, когда повитуха его кочергой погнала. Всё потом надеялась, что станет старше, поумнеет, исправится. Даже смешно, какой я была глупой...

Они ещё так посидели в молчании, и Дамиан спросил:

– Ты потому продала трактир, чтобы Вирель забыла всё это?

– Нет, – с тяжёлым вздохом ответила Валери, – его пришлось продать за долги.

Дамиан обнял её, и они стояли и смотрели на сказочный уголок в неверном голубом свете. Не хотелось ни слышать ничего, ни говорить. Любые слова сейчас были не нужны и неуместны.

Принц запустил пальцы в волосы Валери и перебирал их, то легко массируя кожу головы, то пропуская пряди через пальцы. Скоро женщина расслабилась, положив голову ему на грудь .

– Почему ты такой ласковый? – тихо спросила она.

– Я? – реджи удивился и замер.

– Да. Такой мягкий и ласковый, очень добрый.

Он беззвучно засмеялся, наклонился, подхватил её на руки и уселся на топчан.

– Я не добрый и не ласковый. Мне не положено, – он рассмеялся опять, только погромче. – Просто... это ты такая. Такая, что хочется забрать тебя себе, и не отпускать, быть ласковым и нежным.

Она спрятала лицо за завесой волос и тихо сопела.

– Валери, ты мне очень нужна. Очень! Если не хочешь замуж... пока не хочешь, давай я куплю дом в столице, будешь там жить.

– Демьян! – она отвела смоляные кудри от лица и теперь смотрела на него близко-близко. – Я не могу. Если бы ты только знал, чего мне стоило устроить жизнь такой, как сейчас, ты бы меня понял и не просил.

– Расскажи, – прошептал Дамиан. – Может, я смогу чем-то помочь? Может, что-то нужно?

– Ничего не нужно. И помогать, – Валери улыбнулась. – Мне только электричества не хватает, а так всё есть.

– Нет, хорошая моя, не всё, – Дамиан потёрся лбом, потом скулой о её плечо, провёл по нему губами.

– И чего же мне не хватает? – с тихим смешком спросила Валери, запуская руки в его короткие светлые волосы.

– Меня, – принц добрался поцелуем до тонкой шеи, – в твоей жизни очень мало меня, моя Валери, моя нужная, моя необходимая!

Она подняла голову, подставляя под нежность и ласку шею.

– Мне хватает, – тихо, едва слышно выдохнула она.

– Пожалуйста, прошу тебя, ты мне очень нужна!

– Демьян, – шептала она, уже сама целуя его. – Я не могу. Не хочу... Ты просто не понимаешь, какой ценой я добилась своего благополучия!

Принц оторвался от неё, пристально посмотрел в глаза.

– Я могу дать тебе больше! – и повёл рукой вокруг. – Это – благополучие?

Валери криво усмехнулась.

– Да! – сказала с вызовом. – Это – благополучие! Когда у меня отобрали трактир, я осталась с детьми на улице, – в её голосе зазвучали слёзы. – У меня из всего добра была телега и старая, ни на что не годная лошадь. Вот что было моим домом! Поэтому то, что есть сейчас – благополучие! Я сама этого добилась, сама это сделала, понимаешь? Я не могу это бросить!

Валери снова плакала, и Дамиан уложил её и стал утирать слёзы.

– Моя девочка, сколько же ты натерпелась, – прижал её к себе и гладил по узкой спине. Валери снова уткнулась ему в грудь и плакала.

– Мне знаешь кто помог? – спросила, чуть успокоившись.

– Кто? – тихо спросил Дамиан, всё так же прижимая к себе эту маленькую и беззащитную девочку, поправляя мягкие волосы, что падали на лицо, изредка целуя её милые черты. Пусть выговорится, выплеснет свою боль, а он послушает, почувствует её, подумает, как сделать так, чтобы она согласилась.

– Мне помогли Люся и Нюся.

– Люся – это та низенькая, ругательная старуха? – чуть улыбнулся Дамиан, вспоминая бабулю с сельским выговором, что мыла посуду и поясняла про маленькую Виру.

– Нет, – в голосе Валери послышалась улыбка. – Это Нюся была, Анна Степановна. А Люся высокая, она с девочками занимается, учит их, за мастерской присматривает.

Когда у меня забрали трактир, предъявив долговые расписки Вильки на такие деньги, что мне и в жизни не заработать, я пошла к отцу. Мамы уже не было... Отец не принял, прогнал. Сказал, если бы без детей, то ещё взял бы обратно, рабочие руки ему не помешают. Но взять четыре рта, когда работать только я могу... Отказал в общем. Детей же оставить было негде, – тихий голос споткнулся, дрогнул, но после паузы снова зазвучал уверенно, даже холодно, – меня встретил староста того села, где мы жили, и посоветовал сюда податься. Сказал, что хоть и далеко от тракта, но вроде есть общественный дом под мастерскую. И я поехала... Не знаю, на что наделась.

Валери снова легла, и Дамиан пристроился рядом.

– Только тут меня никто не ждал, здешний староста ругался и кричал, что шастают побирушки всякие, что нет у них тут никакой мастерской, тем более для нищенок с выводком, что лучше бы мне проваливать подобру, поздорову.

Я закаменела – ни рукой не пошевелить, ни ногой. Старая кляча остановилась где-то, уж и не помню, между домами, что ли, или возле сантурии Плодородной. А я сидела так, не чувствовала ничего и ничего не видела. Только слышала, что старшие скулят от голода, а Вира опять зашлась криком. Хотелось умереть...

Её голос упал до шёпота и затих.

– Тут и появилась Нюся. Она так ругалась!.. Говорила, что я дура непутёвая, что про детей забыла, что совести у меня нет – только о себе и думаю... Даже Виру перекричала!

Дамиан видел, что Валери улыбается, но губы её подрагивали от слёз.

– Она схватила Виру, меня сдёрнула с телеги, приказала за собой идти и всё возмущалась и возмущалась. Я уже потом поняла, что она нас в сантурию привела, когда темно стало и эхо вокруг. Она одинокая, при сантурии жила, как бы присматривала там за порядком, да и жить ей больше было негде. Вот и притащила меня туда, в свой закуток.

Детей покормила, Виру успокоила и всё меня тормошила, расспрашивала, пока я кое-как не рассказала, что и как... Втиснула мне дочку на руки и ушла куда-то, вздыхая и охая.

Валери замолчала, прикусив губу. А Дамиан гладил её волосы, целовал пальцы, а потом приложил её руку к своей щеке и замер так, глядя на самый милый на свете профиль.

– Они с Люсей всё время ругаются, я долго не могу такое выносить. Но ругаются, только если я рядом. Без меня ладят, а как я в дом словно кошка с собакой, – и Валери снова улыбнулась. – Люсю нашла и привела Нюся. Она и старосту местного уговорила отдать мне заброшенную конюшню, и денег найти на приют-мастерскую.

Она знала, как и что в этом селе, знала, что власти обязали старосту сделать приют, сирот присылали, а он то ли не знал, то ли не хотел заниматься, и сирот просто по селянам распихивал, как дармовую рабочую силу. Кто пристраивал к хозяйству, а кто и гнобил чужих, никому не нужных детишек.

Вот Нюся старосте руки и выкрутила – деньги-то он получал на этих детей. На приют – мало, а ему в карман – в самый раз. А она, знаешь...

Валери повернулась набок, оперлась щекой на руку и восхищением продолжила:

– Она ему сказала, что соберёт жалобы с селян, кто должен сирот содержать – не все же были рады лишнему рту в доме – и в столицу поедет, повезёт куда надо. Ох, они и поругались тогда... Староста Нюсю выгнал из сантурии, запретил там жить. Но этот дом всё же достался нам. Почему она мне помогала тогда и помогает сейчас, не знаю... Она же последнего пристанища тогда лишилась из-за меня.

Дамиан обнял Валери, перекатился так, чтобы она лежала у него на груди и подумал, что стоит заняться вопросом сирот в королевстве. Он, живя во дворце, общаясь с аристократией, и знать не знал, что есть такие проблемы: вблизи столицы нет электричества, деньги, выделяемые на сирот, проходят мимо них, но даже их так мало, что дети живут как попало. Какое же счастье, что его Валери именно та, кто есть!

А она продолжала рассказывать.

– Нюся и мужиков пригнала сюда из тех, кто хотел сироту сдать нам, они из старой конюшни кое-как организовали жильё – возвели стену с дверным проёмом вместо больших ворот, над сенником, что вверху был, приподняли и утеплили крышу, разгородили его на несколько спален, внизу убрали стойла и сделали две больших комнаты – мастерскую и кухню.

А уж стены мы сами белили. Вернее, Нюся с собранными сиротами. Меня в эту комнатку отправили – я день и ночь плела кружева, чтобы было что везти на ближайшую ярмарку, потому что деньги были нужны просто беда!

Валери вздохнула, и в этом вздохе отразились все трудности, все горести, все заботы, что пришлось ей вынести в то время...

– И на первую ярмарку Нюся сама поехала, жалела меня сильно. А я в холодной мастерской учила замерзающих девочек – мальчиков-сирот селяне нам не отдали – плести кружева, нянчила Виру и усмиряла Наташку. С ярмарки Нюся приехала с деньгами (смогла хорошо сторговаться), довольная приехала и какая-то таинственная. Потом, через пару дней, выяснилось, что на ярмарке нашла мне помощницу, уговорила её приехать к нам. Так у нас появилась Люся.

Где-то у неё есть дети, только она не любит о них вспоминать, и мы не спрашиваем. Приехала она тогда с одним сундучком вещей, но с деньгами. Нюся мне тайком рассказала, что чуть не дракой вырвала у родни свои деньги и рассорилась с ними вдрызг.

И стала для меня незаменимой помощницей и ценностью. Когда-то она была редкой рукодельницей, о ней говорили, как о чуде. Но что-то случилось, не знаю что, и она уже ничего не могла.

И когда пришла к нам, готова была работать ради одной возможности возится с нитками. Все её деньги мы потратили в ту зиму на материалы и дрова, а сама Люся стала моей самой лучшей ученицей, потом и сама учила девочек. Я только придумывала мотивы, делала зачин и снова придумывала, а она с девочками продолжала. Она оказалась такой терпеливой наставницей, просто сокровище! Нюся взяла на себя всё хозяйство, все дети её бабушкой зовут и на её ворчанье внимания не обращают. И Нюся хоть и молчит, но я вижу, что она счастлива с нами, с детьми, при деле.

И как, Демьян, это всё бросить? А главное – как их всех бросить? Да и большой заказ у меня от мадам Мими. А она очень щедро платит. Благодаря этому заказу я наконец отдала все долги мужа, и нам стало хватать на жизнь. И даже подумываем взять ещё деток, расширить мастерскую.

Дамиан напрягся – отдавать долги покойного мужа? Да разве такое допустимо? Стоит разобраться, кто же такое требовал с бездомной вдовы с детьми чужие долги? Но это можно и потом узнать, по своим каналам, а пока...

– Так что ты должен понять, что я не могу отсюда уехать! Здесь моё место, понимаешь?! Я не брошу своих!

Дамиан целовал ладошку, и Валери затихла.

– А что с твоей старшей дочерью? – реджи вспомнил про злобную девочку и решил выяснить кое-что. Валери сжалась, прикусила губу и снова положила на широкую мужскую грудь голову. Помолчала, вздохнула.

– Она считает, что это я виновата в том, что её отец ушёл, что я была плохой женой. Понимаешь, она хорошо помнит последние годы: как мы недоедали, как уставали, как я уговаривала потерпеть и помочь белить стены и мыть холодной водой полы, как при тусклом свете свечей приходилось допоздна работать, чтобы успеть с заказом в срок... – в голосе звучала горечь, а потом и боль, – отца она помнит только весёлым, помнит, как леденец дарил, как по голове гладил, как любимой доченькой её называл и красавицей. Она-то с его долгами не рассчитывалась, её бандиты в лесу не ловили, требуя его несуществующих денег... Да и руку он не на неё поднимал, не она теряла из-за него всё... Вот так и получается, что отец для неё хороший, а я плохая.

– Это пройдёт, ты не думай, – через пару мгновений Валери заговорила более бодрым тоном с нотками вины, хоть голову так и не подняла, чтобы посмотреть на него. – Просто у неё возраст такой. Пройдёт...

И горячий воздух её выдоха обжог кожу на груди принца, а сердце сжалось от боли за эту маленькую женщину. Его женщину. Он погладил её темные локоны и улыбнулся согласно – пройдёт. Или нет, но тогда уже он поможет.

 Глава 11.

 Женщина в чёрном, что сейчас сидела перед Дамианом, выглядела плохо: рано постаревшая, измученная, с дрожащими руками. Тонкие пальцы в чёрных перчатках без остановки мяли платочек, который иногда служил не только для утоления жажды нервных движений, иногда его подносили к глазам утереть слезу. Говорила она тоже скомкано. То ли от слёз, то ли в попытке выглядеть достойно. Может, и ещё из-за чего-нибудь, но становилось очевидно, что здесь, в королевском дворце, чувствует она себя крайне неловко.

– ...И мы с дочерью вернулись. Это было непросто, но на границе в какой-то момент стало почему-то потише, проверок почти не было, и я смогла вывезти Анешку, – жестоко измятый платочек коснулся влажных глаз.

– Попытки вылечить вашу дочь были? – Суземский, что сидел в кресле сбоку от стола, не улыбался, и поэтому Дамиану казался холодным и незнакомым.

Женщина ещё раз всхлипнула, кивнула, потом отрицательно качнула головой.

– Мужу обещали, что магия шаманов справится с этим, – она подняла мокрые глаза на советника. – Здесь, в Бенестарии, где и лекари есть, и целители, все сказали – не лечится. Но как смириться с этим?! И мы поверили обещаниям, потому что шаманская магия другая. Мы просто хотели исцелить нашу доченьку, – женщина снова заплакала, – мы не верили, не могли… что она никогда...

Женщина подняла к принцу заплаканное лицо, перевела взгляд на Зория. Спросила:

– Наверное, вы считаете, что это глупо, да?

Тот покачал головой, поджав губы:

– Я не знаю, чему бы я поверил, если был в вашей ситуации. Но расскажите подробнее, как же так получилось. И есть ещё один вопрос, который нам очень интересен...

Жену профессора Рассовского совершенно случайно увидел и узнал на рынке кто-то из его бывших студентов, а ныне – служащий безопасности Короны. Именно он рассказал между делом своему начальнику о том, что видел невероятное: жена скандального профессора продавала на рынке что-то из старых вещей. Ещё подивился, что она перебивается на последние копейки.

Начальник тоже знавал профессора. Он хоть и не был крупным чином, но оказался вдумчивым служакой, не поленился сообщить наверх о женщине как о событии, вызывающем вопросы.

И тут машина закрутилась – стали искать и нашли жену профессора Рассовского, а, вернее, уже его вдову, и их дочь. Обе жили если ещё не в полной нищете, но уже серьёзно бедствовали.

Единственная дочь немолодой уже пары была неизлечимо больна. Вернее, и лекари, и целители утверждали, что физически девушка полностью здорова. Но вот душевно... Она жила в каком-то своём мире, не реагировала на то, что окружало её, разговаривала редко и странно, поступала нелогично и опасно. Именно из-за болезни дочери профессор громко хлопнул дверью, уйдя из Академии.

Тогда разразился большой скандал. Кто-то упрекнул профессора в том, что он продался кому-то, а тот, пылая благородным гневом, обвинял коллег от медицины в том, что они отлынивают от своих обязанностей. И раз они не могут справиться с проблемой, что давно должна быть решена, он будет искать и найдёт тех, кто справится.

– Шаманы вокруг неё плясали, – кусая тонкие бескровные губы, продолжала женщина. – Потом отступались. Потом опять плясали. Пели. Делали перерывы. У Анешки бывали просветления, когда она улыбалась нам с отцом, будто узнавала. Говорить нет, лучше не стала. Но уже реагировала, когда с ней говорили мы – смотрела внимательно, прислушивалась. Потом снова будто падала завеса. И снова они вокруг неё плясали...

Дрожащие руки снова комкали платочек.

Дамиан, взгляд которого эти нервные движения приковывали к себе, рассмотрел, что чёрное кружево перчаток кое-где прорвано, а платье на коленях и локтях блестит от долгой носки.

Ему становилось тоскливо. Хотелось пойти во флигель, тот, где уже заканчивался ремонт, и ещё разочек представить, как тут всё будет, представить, как этому, а он очень на это надеялся, будут рады дорогие ему люди, а ещё – как оно будет, когда они будут вместе.

Но даже вздоха нельзя было позволить – вдова профессора говорила о том, что когда-то его интересовало: куда делся профессор и его семья?

Дамиан хорошо помнил скандал с профессором Рассовским.

Профессор был вообще очень резкий и какой-то прямолинейный, словно верстовой столб – никогда не шёл на компромиссы, полумер не принимал, всегда требовал всё и ото всех по максимуму. Очень громко кричал везде, где мог, о своих успехах. Если же что-то не получалось, то всегда находился кто-то кроме него, кто был в этом виноват. Бесталанным назвать его было нельзя, но вздорность перекрывала все его достижения.

Коллеги не любили профессора ни как человека, ни как учёного, студенты отзывались о нём иронично – слишком много хвалебного говорил сам о себе. Да и тогда, когда Рассовский уезжал, скандал был слишком показательный, какой-то подчёркнуто-демонстративный.

В общем, когда сведения о том, что профессор с семьёй удалились из столицы, Тэкэра Тошайовна зафиксировала «убытки» в виде одного профессора, закрыла молодыми учёными брешь в преподавании и исследованиях, и работа академии, не остановившись ни на минуту, катилась дальше.

А Корона лишь посетовала о потере одной условно умной головы.

– У нас был хороший дом, мужу дали огромную лабораторию. Он очень радовался, что теперь, наконец, развернётся. Но потом... – женщина опять покусала губы, – потом он стал молчаливый и задумчивый. Бывало, возвращался поздно, спал на диване в гостиной и рано поутру спешил в лабораторию. Стал чаще интересоваться, как здоровье нашей Анешки.

И Рассовская посмотрела на девушку, что сидела за креслом прямо на полу и пальцем ковыряла обивку, пытаясь выдернуть гвоздик всё то время, пока её мать говорила. Она была настолько поглощена своим занятием, что не замечала никого вокруг. Но вдруг решительно встала и прошла мимо стола принца к окну, резким движением раздвинула шторы и стала открывать бестолково крутить ручку.

Дамиан удивлённо обернулся, но посетительница ничего, кроме окна сейчас не видела, дёргая и дёргая ручку.

– Простите, ваше высочие, – устало проговорила вдова профессора. Тепло и ласково обратилась к девушке: – Анешка, девочка моя, пойдём со мной.

Мать, подошла, взяла её за локоток, но девушка не обратила на неё никакого внимания и продолжала дёргать, пока ещё могла держаться за ручку. Пожилая женщина проявила удивительную силу и настойчивость, оттащив больную к дивану. Усадила, достала из ридикюля детскую погремушку, в которой мелкие цветные шарики пересыпались из одной прозрачной части в другую через маленькое магическое зеркальце, меняя цвет с красного на жёлтый. Анешка притихла, заворожённо наблюдая смену цвета шариков.

Под тихий шелест игрушки разговор продолжился – женщина села свой стул и продолжила терзать платочек.

– Но потом он стал каким-то нервным. Я случайно услышала... Он вообще всегда хорошо спал – вечером легко засыпал, утром просыпался бодрый и жизнерадостный. А тут стал по ночам разговаривать, позже, почти в самом конце... даже кричать, – вдова прикрыла на секунду глаза. – Так вот, во сне он всё повторял, что это невозможно сделать, что одному это не под силу. Я пыталась осторожно расспросить об успехах, хотела узнать нужна ли помощь. А мой Анри упрямо качал головой – я справлюсь. И всё на Анешку смотрел, искал улучшений.

Девушка прилегла на диван, переворачивая погремушку и наблюдая, как в ней пересыпаются шуршащие шарики.

Зорий бросил взгляд на принца. Тот сидел с самым спокойным лицом, так, будто всё нормально, будто странные девушки в его кабинете почти каждый день играют погремушками для младенцев. И нет ничего необычного в том, чтобы кто-то на официальной встрече прямо на глазах королевских особ прилёг отдохнуть.

Вдова Рассовская обернулась к дочери, опять покусала губу и виновато глянула на принца.

– Простите, ваше высочие, её неучтивость. Это не со зла. Но зато она сейчас задремлет, и я смогу рассказать всё до конца спокойно. Вы позволите?

Реджи кивнул.

Был ли у него выбор?

– Потом, когда шаманы снова плясали вокруг дочери, я случайно услышала разговор человека, что их привозил в наш дом. Он, как всегда, ждал в санях у ворот и с кем-то разговаривал, там, за забором. Я же не знала языка, только некоторые слова. Например, «шаман» и «профессор». Они звучат почти так же, как на бенестари. И я записала, что смогла, возница говорил довольно громко и, наверное, поэтому медленно.

А когда пришла наша прислуга – нам выделили женщину для помощи, она немного говорила на бенестари – попыталась у неё расспросить, что значат слова, которые я слышала на улице. Она сначала смеялась моему выговору, но перевела несколько первых фраз. Получалось что-то вроде «безнадёжное дело», «глупые чужаки» и «верят в сказки». А когда служанка перевела «вылечить нельзя», испугалась. У меня всё внутри заледенело – я поняла, что нас обманывают в отношении дочери. Но я не верила до конца, ведь нас так хорошо принимали, и засмеялась, будто плохо понимаю её ломаную речь.

 «Что-что? Возница любит сказки? Такой взрослый, большой, а верит в сказки?..» – переспросила, стараясь улыбаться. Служанка кивала, но я видела испуг в её глазах.

Я, конечно, всё пересказала мужу, меня трясло от страха за дочь, за него, за нас всех. Мы были в чужой стране, и всё то хорошее, что нас окружало, оказывается, могло быть неправдой. Муж, выслушав меня, будто постарел в одно мгновенье. Задумался и посоветовал поспрашивать у служанки при случае ещё о чём-либо. Но не получилось – эта женщина больше никогда у нас не появлялась. Теперь приходила только старуха, которая вовсе не знала языка и молча делала то, на что я показывала пальцем. Да и возница тот больше не появлялся.

А муж всё чаще был подавленный и кричал во сне. Что происходило в его лаборатории, не знаю. Но было очень тревожно, и я тихонько собирала ценности и вещи, надеясь на... что-то.

Женщина всхлипнула и сморщилась, сдерживая слёзы. Дамиан и Суземский обменялись взглядами – на что наделась? Но промолчали, понимая, что женщине самой хочется выговориться, и любые вопросы сейчас будут не к месту.

– Я хотела... я надеялась, что он не справится, и нас прогонят из Оландезии. Но всё оказалось не так просто...

Когда мы поняли, что шаманы водят нас за нос и дочь нашу не вылечат, муж будто стал спокойней, но ожесточился. И иногда... – женщина заколебалась, но не подняв глаз, продолжила после паузы, – иногда даже злорадно бормотал, когда думал, что я не слышу: «Вы меня ещё узнаете! Я вам устрою развитие всей страны, мракобесы!»

Рассовская задумалась, горестно сморщив лоб и покачиваясь из стороны в сторону.

– Вскоре пришёл домой, а лицо такое белое, неподвижное... Я ему: «Анри, что с тобой?! Анри, дорогой!», а он, держась за сердце, лёг на диван в гостиной и прошептал одними губами: «Они хотят невозможного. Я так не могу!» Я плакала и уговаривала его помолчать, делала холодные компрессы, а он всё тёр грудь и морщился.

На следующее утро остался дома, лежал, отдыхал. Ему становилось лучше. Но пришли какие-то мужчины из местных, дикари бородатые, и под руки уволокли его в лабораторию. Он слабый был, но не возражал, только недобро улыбался. Как же мне было страшно!..

Вдова взялась за сморщенные щёки и скорбно покачала головой. Дальше говорила тихо-тихо, и было непонятно, говорит ли она сама с собой или продолжает рассказывать принцу и его советнику.

– За ним приезжали каждое утро. А ещё через пару дней Анри не смог сам дойти домой, и эти дикари приволокли его и оставили на диване. Он еле дышал, был бледен и даже не мог говорить. Почти всю ночь я просидела рядом с ним, но к утру он испустил дух.

Глаза женщины смотрели в пространство, губы что-то беззвучно шептали. Она не плакала. Её взрослая дочь, словно младенец, спала на диване.

Дамиан тихо заговорил, прерывая молчание:

– Расскажите, как вам удалось выехать.

– Выехать оказалось проще, чем въехать. Да и оставаться там больше не было никаких сил. Когда умер муж, нам перестали доставлять довольствие, слуги больше не появлялись. Без Анри мы были никому не нужны… Было очень страшно. Но я пошла к рынку, где часто шла торговля вроде ярмарки, и буквально хватала за руки каждого владельца саней и говорила одно слово: Лиикенрукка. Меня отталкивали, кто-то смеялся, кто-то огрел хлыстом, – женщина сглотнула и вновь сжала пальцы в чёрном кружеве, – но нашёлся человек, что ехал туда, и взял нас с Анешкой. Счастье, что ещё не начались холода...

Я очень боялась. Документов никаких не было, кроме печати из храма Плодородной магическая отметка на свадебном кольце. Оландезийская охрана на границе спросила кто я и куда еду. Я ответила, что возвращаюсь домой, привозила дочь, одержимую духами, к шаманам. Они что-то между собой переговорили, глянули на Анешку и выпустили. А в Бенестарии только печать на кольце показала, и нас пропустили, – женщина понурила голову. – Я так боялась... Уже въехали в Бенестарию, а я всё боялась обернуться, ехала, а слёзы так и текли из глаз – мы выбрались!

– А чего боялись? – заинтересованно прищурился Зорий.

– Мы же выезжали тайно. А вдруг где-то учитывают, кто выехал, а кто въезжает.