Текст книги "Единственная для принца. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Анна Агатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Но Дамиан не позволял себе такой роскоши – нужно было работать. Хотя все нынешние дела казались какой-то незначительной мелочью, чепухой, нудной канителью, которая отвлекает от главного – от Валери.

Но и бежать сейчас к ней тоже не годилось. Он же не разбивший коленку маленький мальчик, который, прихрамывая, идёт к маме жаловаться на твёрдые камешки, сделавшие ему болюшку. Хотя именно так он себя и ощущал – малышом, которому больно, которому очень нужна помощь, которому – самое главное – нужны поддержка и понимание.

И он целых два дня даже думать не позволял себе о Валери. Правду сказать, о ней он всё же думал, но вот мысли о поездке к ней старательно из головы выгонял. Теперь, когда в душе появилось странное опустошение на том месте, где копились силы для борьбы и сопротивления, принц чувствовал странную потерю ориентиров.

Занимаясь повседневными делами, он размышлял над тем, как сказать Валери о том, что они предназначены друг другу, и о том, что их ждёт. Почему-то перед глазами вставали их первые встречи, когда холодный как лёд, и такой же пронзительный острый взгляд её ярко-голубых глаз был равнодушным, каким-то замораживающим. Дамиан боялся, что именно это он увидит снова, едва выскажет пожелание матери.

– И всё-таки я не понимаю, как действует магия шаманов, – Суземский даже с неизменной обворожительной улыбкой казался любопытным мальчишкой. И Дамиан наблюдал за другом, пытаясь определить, не улыбается ли он сегодня шире и обворожительнее, чем обычно. Или это только так кажется?

– Это не магия, – покачала несогласно головой Рада.

Принц иногда удивлялся, как Зиад Марун что-то рассмотрел в ней? Принцесса Тойво была хорошенькой, какими бывают почти все девушки юного возраста. Но не более. А гляди ты – единственная князя...

Вот и сейчас она толковала об отличиях магов и шаманов на равных с мужчинами, отбросив этикет как что-то совершенно лукавое и ненужное. И в её поведении – и жестах, и в том, как она встряхивала своими короткими полинявшими волосами, и в мимике сейчас просматривалось больше непосредственного, мальчишеского, чем девичьего, плавного и увлекательного для мужчин.

Дамиан перевёл взгляд на княжича. Тот смотрел на жену: полное и безоговорочное приятие, счастье. Наслаждение.

Да... Удивительно даже.

Из коридора послышался шум, и дверь в кабинет принца распахнулась. За дверью, в приёмной, мелькнули два лица – испуганное гарда и возмущенное Марка Опрельского. В кабинете уже тяжело отдувалась Тэкэра Тошайовна, за широким плечом которой был виден взъерошенный мастер Хараевский.

– Защита на дворце плохая, да и на кабинете – так себе, – проворчала ректор, окидывая быстрым взглядом присутствующих, а потом кивнула наследнику: – Здравствуй, принц.

Мужчины и принцесса встали со своих мест, приветствуя вошедших. Дамиан также приветственно кивнул, но смотрел на госпожу ректора с нескрываемым удивлением. Сомнительно, чтобы она в кои то веки пришла во дворец, сметя на своем пути все возможные преграды, просто для того, чтобы поздороваться или оценить защиту дворца.

Помнится, что эту самую защиту ставили самые сильные маги-преподаватели, но вот самой Тэкэры тогда не было.

– Принц, у нас пропал Борсуковский.

Дамиан только выгнул бровь.

– Так, и что безопасники Академии?

– Академию обыскали, никаких следов. Но он не в Академии пропал, – Тэкэра Тошайовна плавно поводила руками, делая пассы для успокоения одышки.

– Может, и не пропал вовсе, просто ушёл по делам, – визит госпожи ректора слегка обеспокоил Дамиана, но не настолько, чтобы отложить все дела и броситься на поиски профессора.

И он пытался пойти по самому простому пути – пути отрицания. Было странно, что она пришла сама, лично, прямо во дворец, в его кабинет. Это было делом небывалым. С другой – говорила какие-то глупости, нестоящие внимания. Мало ли куда человек ушёл? Но бестактность госпожи ректора, ввалившейся без предупреждения, помешавшей важному разговору, уже говорила о многом – если она здесь, то игнорировать не получиться.

Тэкэра Тошайовна повернулась к Хараевскому, приказала:

– Расскажи.

И Хараевский рассказал.

Несколько дней назад довольно поздно вышел он из Старой Академии, и увидел двоих прохожих, что удалялись вдоль по улице. В одном из них декан узнал профессора Борсуковского и окликнул его, чтобы поприветствовать. Оба прохожих обернулись, но второй, неизвестный, сказал:

– Вы ошиблись, уважаемый, – и взяв под руку молчавшего, того, кого Хараевский принял за профессора, развернул его спиной к декану и повёл дальше.

Боевик немного удивился, но довольно быстро потерял интерес к событию, успокоился и решил, что в самом деле обознался и пошёл своей дорогой.

А через несколько дней в Академии сорвался давно запланированный опыт – профессор почему-то не пришёл, и его стали искать. Искали сначала коллеги, кто-то на всякий случай поставил в известность безопасников Академии. Те стали проверять и пришли к ректору с интересными сведениями.

Оказалось, что уже несколько дней профессора никто не видел ни в лабораториях, ни в аудиториях, дома он не появлялся, у ближних и дальних родственников – тоже. И декан боевиков, которого тоже опрашивали безопасники, вдруг вспомнил тот вечер, когда видел кого-то похожего на профессора.

Выяснилось, что это был последний случай, когда Борсуковского вообще кто-то видел. И с присущей их профессии настойчивостью, безопасники задавали декану вопросы до тех пор, пока он явственно не понял – что-то не сходится в его воспоминаниях.

Он снова и снова прокручивал в голове встречу, а специалисты помогали вспоминать мелочи, незначительные, но важные детали, доставали из памяти такие подробности, что картинка вставала перед глазами, как живая. Человек, которого декан боевиков принял за профессора, неслучайно показался ему знакомым – характерно сложенные за спиной руки, наклон корпуса и поворот головы такой, как только он её поворачивал, глядя через плечо. Этот хмурый взгляд из-под нависших бровей ни с кем не спутаешь.

И лицо... Лицо было его!

Хараевский хорошо рассмотрел профессора, поскольку тот остановился почти под фонарём. Обознаться было сложно. И почему, вспоминая теперь, декан был уверен, что видел именно Борсуковского, а тогда поверил словам незнакомца, а не своим глазам? Почему Борсуковский вёл себя так, будто видел не коллегу по Академии, а человека незнакомого? Что за неизвестный был с ним рядом? И как получилось, что Хараевский забыл о той встрече?

Когда декан боевиков закончил рассказ, наступила тяжёлая тишина. Тэкэра Тошаойвна выразительно уставилась на Дамиана. И он наконец понял, почему она пришла лично и не стала разводить канитель с предупреждением о визите – ситуация действительно требовала серьёзного внимания.

– Безопасники продолжают поиски, но я отправилась к тебе. Мне не нравятся эти странные совпадения. Я подключила все собственные ресурсы, но профессора не нашла. Он будто испарился, – наконец сказала тяжело, словно булыжник уронила в воду. – Что скажешь об этом, мальчик мой?

– Даже не знаю... – проговорил принц задумчиво.

– Я знаю! – послышалось со стороны забытых Дамианом собеседников.

Это Рада встала со своего места и взволнованно заговорила, подходя к ректору. Тут же немного смутилась, что влезла в чужой разговор:

– Извините. Я хотела сказать, что это сильно похоже на шаманский отвод глаз. Я видела такое.

– Шаманский отвод глаз? – переспросил Дамиан, осознавая, как мало он ещё знает о магических возможностях шаманов.

– Да, – Рада подбирала слова, покусывая губы. – Понимаете, они умеют делать так, что встретишь знакомого и не узнаешь, а могут так, что легко забудешь о встрече и никогда не вспомнишь. Здесь – и то, и другое.

– Подожди, дочка, – Тэкэра Тошайовна выставила вперёд пухлую ладонь. – Но ведь господин декан вспомнил?

Рада понимающе кивнула и улыбнулась нерадостно.

– Да, вспомнил. Но ведь господин Хараевский, – и девушка вежливо ему кивнула, – маг. И очень сильный. Потому и шаманские чары он сбросил уже через несколько дней. Да и то не сам, а с помощью...

Рада снова взглянула на боевика, дернула бровями в сомнении и спросила:

– Мастер, как вы думаете, вспомнилась бы эта встреча, если бы профессора не стали искать, если бы об этом не говорили постоянно, если бы не заставили копаться в памяти?

Хараевский качнул недоверчиво головой, подумал и, тяжело вздохнув, согласился:

– Похоже, что адептка права. Не вспомнил бы.

– Надо полагать, и на профессоре такие же чары? – уточнил Зиад Марун. – Почему же он не может с ними справиться? Ведь он постоянно задаёт какие-то вопросы, и часто – именно к себе. Разве нет?

И Дамиан, и переставший улыбаться Суземский, и Хараевский, и госпожа ректор посмотрели на него с осуждением. Даже Перла взглянула с укоризной. А Рада пояснила мягко и даже ласково:

– Профессор очень слабый маг, но сильный интуит. Он потому стал легендой Академии, что у него очень мощная интуиция, и на её фоне магические способности слабые. Такая вот оборотная сторона маленького дара – природа стремится выровнять ситуацию.

– Молодец, дочка! Правильно, – узкие глаза Тэкэры стали едва различимыми щелочками из-за улыбки, – профессор действительно очень слабый маг. Очень. Значит, на амагиков шаманское колдовство действует лучше?

– Да, – Рада кивнула, и горькие складки у рта проступили очень явственно. – Потому в Оландезии и магов так мало – легче влиять на тех, у кого искра дара либо мала, либо отсутствует.

– Но зачем было уводить профессора? И кому это надо? Откуда в столице Бенестарии взялся шаман из Оландезии? – недоумение звенело нехорошей пустотой в голове у Дамиана. Он ощущал, как разошедшиеся было после возвращения Перлы и Зиада тучи, снова сгущаются над ним лично и над его страной.

– А он не взялся, друг мой, – снова улыбался Суземский. – Он здесь и был, никуда не девался, никуда не уходил, и продолжает свою деятельность.

Дамиан посмотрел на Раду с вопросом. И она подтвердила:

– Думаю, вполне возможно. Это может быть и не шаман, просто человек, знающий несколько их штучек, и ещё у него есть шаманские амулеты.

– Означает ли это, что Оландезия начинает новое наступление на нас? – спросил принц, чувствуя, как холодеет спина.

– Вовсе нет, друг мой. Может, конечно. Но не обязательно! – улыбался Зорий. – Человек, скорее всего, глубоко внедрился здесь, у нас, и связь со своими... хозяевами поддерживать редко. Что думаете, принцесса?

И все уставились на единственного эксперта по соседней северной стране. Рада только головой повела и губы поджала.

– Я не знаю... – произнесла растеряно. – Может быть. Всё может быть.

А потом вдруг замолчала, замерла, чуть нахмурив брови.

– Да, господин Суземский может прав, – медленно заговорила девушка. Она вся ушла в свои мысли, и взгляд её блуждал где-то далеко.

– Когда меня готовили к моей... миссии, – Рада бросила косой взгляд на Дамиана, – говорили... что... сбежать невозможно. Вернее, даже если сбегу, всё равно не спрячусь... Меня найдут. Найдут и убьют. Стоит понимать так, что, – Рада криво улыбнулась, – кто-то действительно есть здесь, в Бенестарии, в столице, кто может меня достать.

– Нет, ты просто сама себя пугаешь, – Зиад сделал шаг и обнял жену за плечи. – Если бы он был здесь, то давно уже сделал попытку напасть на тебя, и мы бы знали, чего и кого бояться.

Тэкэра Тошайовна громко скрипнула гостевым стулом, усаживаясь, и с интересом уставилась на Зиада. Дамиан тоже присел, подпер голову, слушал и думал. Зорий с неистребимой жизнерадостной улыбкой внёс порцию рациональных соображений.

– Принцесса! Мы вас тоже искали, – сказал он с ласковой улыбкой, глядя почему-то на Перлу. – И как видите нашли. Нам пришлось ускорить некоторые назревавшие процессы...

Рада посмотрела на советника с непониманием, а тот двигал бровями и медленно кивал – да, да, правильно, думай дальше. Вдруг глаза её расширились, а кровь ударила в лицо и, запинаясь, она выдавила:

– Так это из-за меня Академия переезжает?!

– Не придумывайте, госпожа Марун! Не настолько всё плохо, – замахал руками Зорий. – Просто обстоятельства сложились одно к одному.

– Дочка, я тебе очень благодарна! – с чувством сказала Тэкэра Тошайовна, снова пряча глаза в улыбчивых складках круглого лица. – Если бы не ты, мы до сих пор учили бы адептов в старом здании. И даже по ночам из-за нехватки помещений. А жили бы они, как связки старых бумаг, плотно припечатанные друг к другу в тесном общежитии.

Госпожа ректор многозначительно посмотрела узким глазом на принца, а Суземский засмеялся.

– Вас потому и не нашли, госпожа Марун, – перевёл он взгляд на Раду, – что вы надёжно спрятались в устроенном в Академии подвижном беспорядке, а те, кто должен был вас искать, только сейчас подошли к тому, что стоит обратить внимание на Академию. Хотя теперь вас там найти будет очень сложно.

– Почему вы думаете, что исчезновение профессора как-то связано с моей женой?! – спросил Зиад у королевского советника, сверкая своими тёмными глазами.

– Князь, погодите, – остановила его мягким жестом Перла. – Никто и не связывает эти два события. Но то, что источник их один и тот же, очевидно.

Дамиан снова уловил восхищенный взгляд, которым её одарил Зорий. Госпожа ректор раскрытой ладонью звучно хлопнула по столу.

– Вы думайте, решайте, ищите этого неизвестного, что Борсуковского нашего увёл. И верните обязательно профессора, а мы пойдём. Дочка, – вставая, Тэкэра Тошайовна, обратилась к Раде, – возвращайся ты в Академию. А я своих специалистов направлю в помощь к дворцовому магу: не нравится мне всё это, пусть наведут здесь порядок.

Она выразительно обвела скептическим взглядом кабинет. Получалось, что беспорядок распространился далеко за границы кабинета принца.

– А в Академии ты будешь надёжно защищена, упрятана от всяких ненужных взглядов и поползновений. Вот и Борсуковского, заметь, девочка, за территорией увели. А сидел бы в лаборатории, небось не пропал бы...

У Тэкэры подозрительно сорвался голос, и она решительно развернулась и зашагала к двери.

– Думаю, ваше высочие, вы простите нас, если мы воспользуемся предложением госпожи Яцумиры? – молодой князь Марун поклонился Дамиану почтительно, а Рада, закусив губу, спряталась за спину мужа

***

Он сидел на краю топчана, застеленного полотном, положив ладони ей на талию, а носом уткнувшись в вырез тонкой сорочки, в самую ложбинку. Дурманящий запах горячего женского тела шибал в голову сильнее любого алкоголя.

Принц глухо, прямо в эту сладкую ложбинку произнёс-прорычал:

– Жен-щи-на! Ты моя женщина!

И ещё раз глубоко вдохнул её аромат, наполнявший его животной мощью, восторгом, ощущением невероятного могущества. Все-могущества, которое пьянило, сводило с ума, давало ощущение своей божественности.

Он поднял счастливые глаза на неё и спросил с мольбой в голосе:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Эти слова прозвучали странно для него самого. Он, принц, о чьём внимании мечтали тысячи женщин, в этой бедной, плохо освещённой комнатке, смотрит на неё снизу вверх и просит… Женщина, самая прекрасная, самая желанная, самая любимая, наклонилась и поцеловала его в губы, глянула в глаза и, ероша его короткие волосы, сказала с улыбкой, но твёрдо, и даже жёстко:

– Я тебя люблю. И наверное, буду любить вечно. Но замуж за тебя не пойду. Никогда! Будь ты хоть сам король!

– А если я только принц, пойдёшь? – кривовато улыбнулся Дамиан.

– Принцы на таких, как я, не женятся, – улыбнулась Валери и чмокнула его в макушку. Перед глазами реджи в вырезе сорочки мелькнула волнующая картина женской груди, и он понял, что ему мало того, что было, и нужно ещё.

– Жен-щи-на! – снова прорычал. – Ты выйдешь за меня замуж! Понятно?

И схватил её, крепко прижимая к себе, жадно целуя лицо.

– Ты – моя! Слышишь? – бормотал он между поцелуями. Валери тихонько смеялась, да так, что Дамиана кружилось голова, но ответила на поцелуи.

Когда они вновь лежали, причудливо переплетя тела на узком ложе, она тихонько сказала:

– Хочешь узнать почему не пойду? – глянула-стрельнула из-под ресниц своими невозможно прозрачными глазами. Дамиан приподнялся на локте, глядя в её лицо, и перестал дышать – не ожидал такого. Сердце сжалось, и во внезапно опустевшей груди тонко зазвенело: вряд ли история будет радостной, он уже знал финал, видел его – дом на отшибе, артель, дети-сироты, две старухи помощницы и ни единого мужчины. Боясь спугнуть единственную, едва заметно качнул головой, соглашаясь, и неотрывно смотрел в глаза, мягко, поощряюще, обещая понимание и поддержку.

– В четырнадцать очень хотелось быть самостоятельной, – начала Валери и уставилась в невысокий белёный потолок своей каморки. – Чувствовала что смогу. Жених нашёлся сам, да не из бедных – отец самый богатый в селе, хотел выбиться в купцы, но решил начать с трактира. А когда дело пошло, поставил туда сына.

Валери быстро глянула на Дамиана и пояснила:

– Я жила в том селе, что на Северной дороге, там и замуж вышла, там и трактир постоял, – она тихонько хмыкнула. Кажется, насмешливо.

– Вилька так себе был парень, невидный, не красавец. Всего-то и радости, что богатого родителя сын. Он ко мне интерес свой проявлял, на вечерних посиделках танцевать звал, петь любил и всё мне подмигивал. А я девчонкой была. Глупая, как все девчонки.

Валери улыбнулась как-то устало.

– Думала, что умная. Я хорошо понимала, что дорогого стою – уже тогда зарабатывала столько же, сколько мой отец. Только он в поле горбатился, а я – над кружевами сидела.

Дамиан удивлённо приподнял бровь. Она заметила, чуть скосив на него взгляд, и улыбнулась.

– Да! Как увлекусь, бывало, так мама и не трогала меня, то сама, а то сестру старшую на помощь звала по хозяйству помочь. Берегла она меня... – на глазах Валери блеснули слёзы. – Ну а я как сяду, разложу нитки, представлю узор и будто проваливаюсь в белесый туман, такой уютный, тёплый, приятный. И сестра говорила, что работаю быстро, только пальцы мелькают, и кружево будто само ложится на валик.

Лицо Валери стало задумчивым и озарилось какой-то нежной и ласковой улыбкой, какой улыбаются, наверное, только невинные, совершенно счастливые дети, ещё не знающие горестей жизни. Вспомнила ощущение уютного, тёплого, приятного тумана?

У Дамиана вопросы рвались с языка, уж очень он удивился сказанному, но промолчал.

– Тогда и получаются самые красивые узоры... – задумчиво продолжила она, глядя в потолок.

Опять чуть повернула к нему голову и улыбнулась. Ласково так, нежно.

Принц аккуратно взял прядь её волос, поднёс к своим губам и поцеловал, вдохнул запах, и в животе вновь защекотало, заклубилось тёплое и пушистое. Валери провела своими тонкими белыми пальцами по его щеке и вновь повернулась к потолку.

Видимо, так было легче рассказывать.

– Я всегда, с самого малого возраста, что-то придумывала – то из цветов картинки составляла, только они быстро вяли, то из сена куколок вязала, а сестра, хоть и старшая, так не умела. То из лоскутков наверчу каких-нибудь игрушек, глаза им угольком нарисую – малыши на улице дерутся из-за них. Даже из кукурузных початков или чесночных головок связки вязала такие нарядные, как ни у кого не получалось.

А однажды, мне лет восемь было, на ярмарку меня мамка с папкой взяли, в столицу. Сестра в этот раз осталась младших нянчить, и теперь ехать в город вроде как моя очередь была. И вот там увидела я одну женщину. Я сидела на нашей телеге позади торгового ряда, а она сидела в палатке с откинутым задником. Я видела, как она склонилась над чем-то задумчиво и так красиво двигала руками, будто колдовала.

Валери улыбалась воспоминаниям.

– Я потихоньку подкралась поближе. Стояла и смотрела, как она плетёт. Даже не помню, сколько простояла так, завернувшись в полотно палатки. Это чтобы тётенька не заметила меня. Очнулась, когда услышала крик матери, что уже со слезами меня искала. Я, оказывается, потерялась. Мамка звала меня, оббегала вокруг всё, пока кричать не начала от отчаяния.

Я вернулась на нашу телегу, но уже ничего не замечала, не видела, кроме волшебных ниток и тонких палочек, которые женщина вкалывала в круглую подушку. Как приехали домой, что я там делала, не помню, но сестра потом рассказывала, что ходила я молча, не глядя ни на кого, искала самый маленький мешок, потом плотно набивала его сеном, строгала тонкие лучинки, рылась в сундуке. Когда нашла моток ниток, схватила его жадно, к себе прижала, как оголодавшая собака кость хватает и рычит, чтобы не подходили.

Мама еле отобрала – они очень хорошие были, берегла она их для вышивки. А я дралась, ревела, и мама, хоть и не понимала ничего, а какую-то бечёвку нашла, сказала: «Для баловства и этого хватит» и забыла. А я...

Валери вздохнула, мечтательно улыбнулась и запрокинула голову вверх.

– Я стала плести свои первые кружева!.. Сначала не понимая смысла просто повторяла волшебные, как мне казалось, движения руками, как та женщина, ставила грубые деревянные шпильки, выкладывала нити и вязала узелки. Потом увидела, что получается хоть и грубое, волокнистое и какое-то лохматое из-за плохой нити, но всё же кружево. И все эти движения перестали быть волшебством. Волшебством стало рождение красоты на подушке из сена.

Мама, когда увидела, не поверила, что это я сделала. Даже когда сестра сказала, что при ней всё дело было, и это точно моих рук дело. Но дала ещё пряжи, потоньше. И посадила в кухне, чтобы видеть, как я буду плести. Вот после этого поверила. И к моим десяти годам весь дом у нас был в кружевах из грубых ниток, даже дорожки и оконные занавески.

Валери хмыкнула весело и продолжала улыбаться, глядя в потолок.

– Но мама стала покупать мне хорошие нитки, и я плела, плела и плела. Чем больше плела, тем больше хотелось. А она продавала, когда ездила на ярмарку. И выторговывала столько же, сколько и за отцовские товары.

И конечно, когда ко мне стал проявлять внимание сынок богача, я поняла, что чего-то да стою. А уж он соблазнял!.. Не так любовью своей, как богатством, возможностью оторваться от родителей, стать самостоятельной хозяйкой. Да и красавицей я не была.

– Ты не была? – Дамиан не утерпел, погладил её кисть, что сейчас расслабленно лежала на её животе, поднёс к губам, поцеловал каждый палец. – Разве ты была другой?

– Ну что ты, Демьян! – Валери засмеялась, глянула на него. – Такой же, только моложе. Просто... Ну, у меня быстро выросла... – и она потыкала себе в бок, пониже талии. Пальцы Дамиана скользнули на это место, и в душе снова стало тепло.

Он вспомнил, как впервые увидел Валери. И именно это место, пониже спины, тогда приковало всё его внимание. Да настолько сильно, что даже вечером пришлось вызывать любовницу.

– Ты прекрасна, Валери! – прошептал принц, обнимая её именно в самом широком месте и прижимая к себе, чувствуя, какая она волнующая, какая пьянящая, желая снова целовать каждую черту её лица, каждый изгиб шеи, плеч, рук, всего её тела, но сдержался – ей нужно было рассказать всё, он ощущал это чем-то. Кажется, сердцем.

– Не смей думать плохо о себе! Это вообще может самое прекрасное в тебе. После глаз, конечно!

Он шептал это, целуя её висок, скулу, шею, плечо... Оторвался, перевёл дыхание и, пряча желание, сказал:

– Продолжай, мне очень интересно.

Она ласково улыбалась, глядя ему в глаза, нежно провела пальцами по его скуле и, снова отвернувшись к потолку, продолжила.

– Мальчишки дразнили, а девчонки... Девчонки по-разному. Кто молчал, а кто тоже издевался. Я ведь вышла за Вильку по расчёту. И не особо скрывала это. Не кричала, конечно, на всех углах, но и так понятно было, что не его краса неземная меня покорила.

Только в селе была другая, которая любила его. Может, его самого, а может, его деньги, но точно любила больше, чем я. Вилька с ней сначала миловался, и долго. А потом уж со мной стал любезничать. Та, другая, смириться не могла, житья мне не давала. Уже когда дело к свадьбе шло, приходила, скандалы устраивала, обвиняла, что разлучила я их.

– Сейчас-то я понимаю, что надо было отказаться, отступить, может, это знак Плодородной был. Но говорю же – глупая была, только сильнее вцепилась: моё, не отдам! Вилька петухом ходил – бабы из-за него дерутся.

Гордился собой, пока эта несчастная на свадьбу к нам не пришла и не устроила там безобразие. Мне кричала «что б ты сдохла!», ему «что б ты бездетным остался!». Вилькин отец не просто же богатый, от него многие зависели на селе – кому денег ссудить, кого на работу взять, кому что продать подешевле. Все ему в рот глядели. Он, конечно, такого терпеть не стал и девку вывели, а на следующий день просватали чуть не первому попавшемуся на Северной дороге, да и отдали замуж подальше, чтоб глаза её не видели.

А у нас с Вилькой семейная жизнь началась. Он сначала вроде и ничего был, довольный – хозяйство у него, трактир свой. Отец его, правда, глаз не спускал с нового дела, не то, что советовал, напрямую указывал, что делать надо, а что – нет. Муж-то мой брыкался, говорил, что сам умный и всё знает, да батька у него суровый был, спуску не давал. На меня старик одобрительно смотрел – я в дела не лезла, помалкивала, плела, из-за станочка своего не вылезая днями напролёт. Видно, старику было по душе такая невестка, чтобы молчала, под руку не лезла, своим делом занималась, деньги в дом приваживала.

В пятнадцать лет я родила Натали. Вилька радовался, как ребёнок новой игрушке, – проклятье брошенной его невесты не сбылось, он стал отцом. У меня хлопот прибавилось. И хоть была у меня девка в помощницах, потом и нянька появилась, а всё ж работать, как раньше, я уже не могла. Через полтора года Лейта родилась. Уже радости было поменьше – муж сына хотел, наследника, а тут я снова с девкой.

От того ли, от отцова ли неусыпного надзора выпивать стал, с постояльцами кое с какими дружбу водить. А ведь старый Бодинский постоянно твердил, что нельзя этого: дружбу водить там, где прибыль получаешь, не к добру. Иногда и мне приходилось за стойку становиться, подменяя Вильку, если он пьяный спал где-нибудь на сеннике. Я-то дружбу ни с кем не заводила – у меня работа стояла, пока я распоряжалась по хозяйству, да двое детей малых в задних комнатах плакали.

Дела шли, но не так хорошо, как хотелось мужу и его отцу.

Когда родилась третья дочка, Вильку просто перекосило. Он меня едва не избил, да повитуха не дала, кочергой на него, пьяного, замахнулась, прогнала. А мне посоветовала беречься. Муж стал чаще пить, иногда пропадал куда-то. Мне в это время приходилось заниматься трактиром, искать и платить помощницам, договариваться о закупках, следить за поставками, проверять работу и товары. Много чего ещё...

Неожиданно умер старый Бодинский. Я надеялась, что муж возьмётся за голову – теперь же он полноправный владелец, всё в его руках. Вилька радовался, как нашаливший мальчишка, которого чудом миновало наказание. Да только к добру не вышло.

Он развернулся, да только не по хозяйству. Какие-то сборища, ночные шумные гости, драки. И страшным становилось уже то, что пить он почти перестал, да только глаза горели. Каким-то сумасшедшим, жутким огнём. Он чего-то ждал, большого и радостного. Да, видно, не дождался...

Дамиан смотрел на профиль Валери с аккуратным, красивым носом, небольшим и ровным, с аккуратным лбом и крупными завитками волос, чёрным покрывалом закрывавшими подушку, остро пахнущую сеном. И в сердце тоненько звенела боль: она говорила, глядя в потолок, но ничего не видела, её голос подрагивал от слёз, а пальцы мяли край полотна, которым она укрывалась.

– Он опять куда-то исчез, а когда появился, я поняла – что-то случилось. Он молчал, только сидел как воробей на заборе по осени – угрюмый, злой, молчаливый. И обычной компании вокруг не было. Все куда-то делись. Я спрашивала, допытывалась, да он на меня не смотрел, а если зыркал, то ничего хорошего, что прежде я могла увидеть в этом взгляде, уже не было.

Пробовала его уговорить, что неприятности минутся, что всё наладится, если какая беда случилась, что всё получится... Как любая хорошая жена говорила бы, так и я. А он молчал, глаз на меня не поднимал, но столько злобы было в нём, что даже и без слов это чувствовалось. И я последний довод привела, сказала, что Плодородная с нами, и есть знак от неё – у нас ещё ребёнок будет.

Дамиан непроизвольно выдохнул, чувствуя, понимая и боясь, что дальше услышит что-то плохое: детей у Валери было только трое, а значит...

– Он сорвался, как бешеный пёс. Орал, что я негодная жена, что принесла ему только несчастья, что из-за меня у него долги... Я тогда впервые услышала о долгах. Не знала. Думала, просто не очень дело идёт, другие трактиры на себя перетягивают народ, продукты дорогие, на работников много тратим, мало ли что ещё... А он упрекал, что из троих детей ни единого сына не родила, что у меня проклятая, гнилая утроба, что таких тварей, как я поискать надо по королевству. Что как бешеных собак убивать таких надо...

Валери замолчала, громко сглотнула и зашептала срывающимся голосом:

– Он замахнулся на меня бутылью, а я, когда отступала под его напором, прихватила сковороду и подняла её. Большая, чугунная и чёрная, как копоть. Я готова была умереть на месте, но не позволить ударить себя, готова была стоять насмерть. Ведь там, в задних комнатах, спали дети, кричать не было сил, да и детей не хотела пугать. Он увидел в глазах у меня такое, что бросил бутылку, отступил, поливая бранью. И жаба я была, и уродка, и пустобрюхая, и проклятая...

Он вышел во двор, а я так со сковородой и пошла в задние комнаты, к детям, – не могла пальцы разжать. Дверь закрыла, чтобы к нам спящим не пришёл, не перебудил скандалом своим.

Валери всё так же смотрела в потолок, кусала губы, а по скуле текла чуть блестящая в полутьме слеза. Дамиан снова поднёс к губам её тонкие пальцы, и легонько стал их целовать. Женщина не отреагировала, только шумно вздохнула.

– Ночью мне стало плохо, а утром, когда пришла из села девчонка, что нянчилась с Вирой, я отправила её за повитухой, боясь встать. В доме была тишина – муж, видно, так и не возвращался. Я как раз рассказывала Наташке, где на кухне посмотреть еды, чтобы накормить всех, когда услышала, что Вилька ввалился в дом, и звук хлопнувшей за ним двери прогремел, как гром. Мне стало жутко, и старших я отправила в огород, прямо из окошка заставила выбраться.

Муж громыхал чем-то в общем зале трактира и ругался. Кажется, с ним кто-то был, но в том грохоте и погроме было не понять. Пока я, боясь встать, придумывала занятие старшим дочерям, чтобы подольше и подальше от дома, пока говорила, что делать, младшая тихо выбралась из комнаты и пошла на звуки, к отцу.