Текст книги "Их последняя встреча"
Автор книги: Анита Шрив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
– Наше правительство может держать его в заключении долгие годы. Это несправедливо.
– Да, конечно, несправедливо, – согласился Томас. – Я рад помочь чем только смогу.
– Вы говорили об этом с моим мужем?
– Вчера мы говорили немного о том, что его могут арестовать. Обычно мы разговаривали о литературе. О поэзии. О словах.
Мэри Ндегва подалась на диване вперед.
– Они арестовали демонстрантов в университете. Сейчас вместе с мужем арестовано пятьдесят человек. Почему их арестовали? Я скажу вам, мистер Томас. Чтобы заставить их замолчать. Чтобы не давать им возможности говорить.
Томас потер пальцами лоб.
– Инакомыслие – это и есть слова, – добавила она.
Это какой-то катехизис, подумал он.
– Должен признаться, я не очень разбираюсь в политике, – сказал он.
– Что значит «разбираться в политике»? – резко спросила она. В ее голосе неожиданно словно появились искры, которые до этого отсутствовали. – Способны ли вы увидеть страдания?
– Надеюсь, что да.
– Несправедливость?
– Опять же, надеюсь, да.
– Значит, вы разбираетесь в политике.
Возражать, похоже, было бессмысленно. Для нее он человек, который разбирается в политике и будет делать то, что она пожелает: отправится к официальным лицам в посольстве? Будет писать красноречивые письма? Обратится к прессе?
Мэри Ндегва с трудом встала на ноги.
– Пойдемте со мной, – позвала она.
Он послушно пошел за ней. Они вышли из дома через заднюю дверь. Мать Ндегвы, которую он сегодня еще не видел, сидела на скамейке под баобабом. Подперев руками голову, она раскачивалась из стороны в сторону, что-то тихо напевая или причитая. С ними она не заговорила и, казалось, их даже не заметила.
Они прошли по крутому уступу через манговый сад и кусты, увешанные кофейными зернами. Мэри Ндегва, придерживая юбки, твердо ступала по муррамовой тропинке своими красными туфлями на платформах. Он заметил, что они были недавно начищены. Она остановилась на холмике.
– Мистер Томас, вы слышали о восстании Мау-Мау?
– Да, конечно.
– На этом самом месте был казнен отец Ндегвы, – сказала она. – Британские солдаты выстрелили ему в затылок.
Томас посмотрел на землю и подумал, что когда-то она была пропитана кровью.
– Его заставили выкопать себе могилу, прежде чем застрелить. Его жену и детей привели сюда, чтобы они смотрели. Ндегве было десять лет, когда он это видел.
На кресте была надпись: «Нджугуна Ндегва. Борец за свободу. Муж. Отец. Господь с тобой».
Ндегве, его другу, было всего десять лет, когда он видел, как солдат застрелил его отца. Ровесники. Что в детстве Томаса хотя бы отдаленно напоминало о чем-то подобном?
Мэри Ндегва накрыла ладонью руку Томаса. Он знал, какие слова скажет женщина, еще до того, как она их произнесла. Да, хотелось ему возразить, он поэт, стоящий в дверях.
С десяток ребятишек в посеревших изношенных шортах толпились вокруг его «эскорта» – заглядывали внутрь, крутили руль, трогали приемник. Томас похлопал по карманам своей спортивной куртки и с облегчением убедился, что ключи от машины с ним. Ему и хотелось бы прокатить детишек, но он знал, что слишком пьян и выведен из равновесия.
Он медленно отъехал от шамбы, боясь задеть ребенка, и двинулся вдоль крутых террас. В голове носились какие-то беспорядочные мысли, обрывки фраз, недосказанные истории, стремительно сменяющиеся образы: Регина со сложенными на груди руками, Мэри Ндегва с метелкой от мух, Линда, склонившаяся к ананасам.
Он доехал до перекрестка в Руиру, не вполне понимая, как сюда попал. Не тот поворот? На развилке свернул налево, когда нужно было ехать направо? Он не обратил внимания. Судя по указателю, Нджия была на севере, Найроби – на юге. Он знал, что неправильные повороты не были случайностью. Нджия: восемьдесят километров. Если повезет, можно добраться туда за час. Он съехал на обочину и сидел с работающим двигателем, глядя, как мимо него, покачиваясь, пронесся «матату», груженный сверх всякой меры людьми, багажом, курами и козами. На подготовительных курсах говорили, что ездить на них очень опасно. Если придется воспользоваться этим транспортным средством, нужно садиться сзади и надевать очки, чтобы защитить глаза от осколков стекла, когда машина перевернется.
В воскресенье днем Линда может быть вместе с мужчиной по имени Питер. Они могут сидеть на веранде или (он надеялся, что нет) лежать в постели. Ему хотелось представить, как она сидит одна в дверях мазанки и читает. Он пытался не говорить себе, что находится поблизости или что это совершенно нормально – на час отклониться от своего пути, чтобы повидать старого знакомого. Он ясно понимал, что делает, когда включил передачу и повернул на север.
Он ехал через темные эвкалиптовые леса, сквозь заросли бамбука, вдоль торфяников, накрытых, словно вуалью, туманом, и оказался среди пологих зеленых холмов и широких долин, над которыми вдали возвышалась гора Кения со своей снежной шапкой. Прямо на дороге стоял буйвол, и Томас остановил машину всего в нескольких футах от массивного животного. Он закрыл окна и посидел, не двигаясь. На подготовительных курсах рассказывали, что буйвол – самое опасное из всех животных Африки. Он способен убить человека в считанные секунды, пронзив его с поразительной точностью или, если рога только ранили, затоптав до смерти. Нужно бросать в него камни, и тогда – теоретически – он убежит, но Томас считал, что лучше всего просто медленно отойти назад. За ним скопились машины, но никто не сигналил. Через некоторое время – пятнадцать минут? двадцать? – буйвол двинулся с места величавым шагом. Томас включил передачу. За это время он покрылся потом.
Город Нджия оказался больше, чем он предполагал. Он поехал мимо башни с часами и бара «Перпл харт паб». Остановившись у кафе «Вананчи», он поинтересовался у хозяйки, старой женщины с разрушенными зубами и одним слепым глазом, говорит ли она по-английски. Женщина не говорила, но согласилась пообщаться на суахили, и Томасу приходилось обходиться словами и фразами, которые никак не складывались в законченные фразы. Он сказал «mzungu», «Корпус мира», «manjano» («желтый» – цвет ее волос) и «zuri» (красивая). Женщина неопределенно покачала головой, но сделала ему знак следовать за собой в соседнюю лавку, где он купил бутылку фанты. Во рту у него пересохло, то ли от нервов, то ли от езды. Женщина и мужчина говорили на языке своего племени и, казалось, спорили. Пока они жестикулировали, Томас слушал группу уличных музыкантов. Воздух был прохладным и влажным, как у него на родине в начале июня. Наконец женщина повернулась к Томасу и сказала на суахили, что есть одна «mzungu», которая живет рядом с Ньери-роуд и работает учительницей. Томас поблагодарил эту пару, допил фанту и ушел.
Возле небольшой церкви на Ньери-роуд ему потребовались только слова «mzungu» и «Корпус мира», которые он сказал церковному сторожу, подметавшему ступени. Мужчина сам добавил слово «красивая».
Путь оказался все-таки не таким простым. Дорога дважды разветвлялась, и Томасу, которому возле церкви не дали никаких подсказок, приходилось гадать, куда свернуть. Поднявшись, он оказался на местности, вымытой недавним ливнем. Иногда капли воды с макадамий над головой окатывали ветровое стекло. Воздух был таким свежим, что он остановил машину и подышал, просто чтобы попробовать его на вкус. И чтобы успокоить колотившееся сердце. Он перебирал в голове варианты, как начнет разговор, готовясь ко всяким непредвиденным обстоятельствам. Там мог быть мужчина по имени Питер. Линда могла куда-нибудь уехать или встретить его холодно, недовольная этим визитом. «Я тут был неподалеку, – повторял он. – Подумал, почему бы не заехать. Забыл у тебя спросить. Мы с Региной хотели бы…»
От возбуждения ему казалось, что сама дорога гудит и дрожит. Впереди надвигался лиловый занавес, сигнализируя о приближении катастрофического дождя. Томас уже видел эти потопы, когда дождь льет прямо вниз, словно кто-то просто выдернул пробку из озера и выпустил всю воду. Солнце, которое было позади, освещало поля хризантем, невероятно обширные равнины желтого и лилового, и дальше, в конце дороги, – белую штукатурку коттеджа, яркую геометрическую фигуру на фоне почерневшего неба. Словно маяк, если уж он решил так это воспринимать. Ржаво-красная черепица образовывала на крыше узор, а вокруг двери и окон ползли по стенам франжипани и жасмин. На подъездной дороге был припаркован старый «пежо», и Томас оставил свою машину за ним, объявив таким способом о своем прибытии любому, кто мог находиться в коттедже, стоявшем уединенно, как хижина отшельника на ирландском утесе.
Она открыла дверь, как только он подошел к ступенькам. У нее было десять, от силы двадцать секунд, чтобы подготовиться, собственно, вовсе не было времени на это. Видимо, она купалась или плавала, и ее волосы лежали на спине длинными мокрыми прядями. На ней был купальник на бретелях и канга, теперь другого цвета. Она не притворялась, не пыталась показать, что его приход – дело обычное. Она просто смотрела на него. Стоя к нему лицом и находясь где– то на краю света.
Томас поздоровался.
Ее лицо было непроницаемым, глаза внимательно смотрели в его глаза.
– Здравствуй, Томас, – вымолвила она.
На пороге, на свету, он видел ее более отчетливо, чем в полумраке рынка. Ее лицо было чисто вымыто, безо всякой косметики, на носу – брызги веснушек. Возле глаз – морщинки от солнца и крошечные «запятые» в уголках рта. Полные и бледные губы – и никаких признаков улыбки.
– Желание поговорить с тобой победило. – Томас отказался от надуманных «был неподалеку» и «почему бы не заехать»: рискованно, ведь он еще не знал, находится ли внутри мужчина по имени Питер. – Хотя и сомнений особых не было.
Она посторонилась, давая ему войти. Это была небольшая комната с двумя окнами, открытыми настежь. Возле одного из них уютно расположился стол с двумя стульями. Кресла, реликвии сороковых годов (Томас представил истерзанную войной Британию, бакелитовый радиоприемник между ними), разместились у другого окна. Вдоль одной из стен стоял низкий книжный шкаф. Под ногами – старый персидский ковер. Единственная лампа.
На столе стояли цветы, один из стульев аккуратно обернут китенге. За небольшой столовой была кухня, задняя дверь открыта. На крючке висела корзина из сизали, на полу у стены стояла скульптура маконде [35]35
Народ, проживающий на северо-востоке Мозамбика и юго-востоке Танзании. Много маконде мигрировало в поисках работы в другие районы Восточной Африки. Славится своими деренянными скульптурами.
[Закрыть].
Вода с волос стекала ей на лопатки и паркетный пол. На запястье у нее был тонкий браслет из слонового волоса.
В руке она держала янтарные серьги, которые сейчас вставляла в уши.
– Ты приехал из Найроби? – спросила она.
– Я был в Лимуру.
Она молчала.
– Мне нужно было увидеть тебя.
Никаких видимых признаков присутствия мужчины, хотя всех предметов было по два.
– Твое появление на рынке стало для меня шоком, – сказал он. – У меня было такое ощущение, будто я вижу призрак.
– Ты не веришь в призраки.
– Пробыв в этой стране год, я, кажется, уже во все могу поверить.
Они стояли на расстоянии не более фута, глядя друг на друга. Он чувствовал запах ее мыла или шампуня.
– У тебя дрожали руки, – самоуверенно заявил он и увидел, что это утверждение застало ее врасплох. Она на шаг отступила от него.
– Просто шок мало что значит сам по себе, – ответила она, не желая верить его словам. – Наши отношения закончились так внезапно, что с тобой всегда будет ассоциироваться какой-то шок, независимо от обстоятельств.
Адекватная оборона. Они прошли дальше в комнату. На книжном шкафу стояла фотография, и Томас украдкой посмотрел на нее. Он узнал двоюродных братьев и сестер Линды, вместе с которыми она выросла: Эйлин, Майкл, Томми, Джек и все остальные. Групповая семейная фотография. И еще одно фото, на котором Линда была с каким-то мужчиной. «Должно быть, это Питер», – подумал Томас. Все-таки не ученый и не анемичный, а высокий, темноволосый, по-мальчишески симпатичный. Улыбается. Рука по-хозяйски обнимает стройную талию Линды. Ее улыбка – не такая задорная и радостная. Увидев это, он непонятно почему воспрянул духом.
– Можно предложить тебе чего-нибудь выпить?
– Вода будет в самый раз.
За окнами птицы по-воскресному радостно пели в ансамбле. Они сообщали и о приближении грозы, которая уже затемнила кухонное окно, в то время как фасад дома заливал солнечный свет. Прохладный порывистый ветер трепал занавески в синюю клетку. Он смотрел, как Линда взяла в холодильнике кувшин с водой и налила ему стакан.
– Вода очищенная, – сообщила она, подавая ему.
Он выпил ледяной воды и только теперь почувствовал ужасную жажду.
– Как ты? – спросил он.
– Как я?
Приехав сюда – вопреки всему, снова найдя ее, – Томас теперь не мог говорить. Он отчаянно пытался найти какую-то точку опоры.
– Ты что-нибудь помнишь об аварии? – спросил он.
Она молчала, удивленная этим вопросом, заданным слишком рано.
– У меня какой-то провал в памяти, – произнес он. – Он начинается с того момента, когда я увидел девочку на трехколесном велосипеде, и заканчивается тем, как вода заполняет мой нос. Когда я перестал тебя видеть, меня охватила такая ужасная паника, что до сих пор в пот бросает.
Она улыбнулась и покачала головой.
– Ты никогда не был силен в светской беседе.
Она села за стол, пригласив и его. Пот катил по нему градом, и он сбросил куртку.
– Что произошло с твоей курткой? – поинтересовалась она.
– Ее по ошибке постирали в ванной.
Она тихо рассмеялась. И на какое-то мгновение комната словно осветилась. Но затем этот свет так же неожиданно погас.
– Этот шрам с тех времен?
Он утвердительно кивнул.
– Должно быть, рана была очень серьезной, – заметила она.
– Тогда я этого почти не заметил. Я ничего не чувствовал. Даже не осознавал ее размеров, пока мать не стала кричать.
– Я помню, как машина начала падать, – сказала она, все-таки делясь с ним своим воспоминанием. – И подумала, что этого не может быть. Оконная скоба, или как называется эта штука между окнами, согнулась, и мы покатились. Я не теряла сознания. Я выплыла с другой стороны и стала кричать. Недалеко занимались подледным ловом какие-то парни. Ну, ты, наверное, знаешь это. Они тебя вытащили. Ты находился без сознания не больше минуты. Ты был пьян, и полицейские положили тебя на носилки.
– Я звал тебя.
Меня завернули в одеяло и увели. У меня были ожоги на боку. В больнице пришлось срезать одежду.
– Ожоги?
– Царапины. Не знаю от чего. Наверное, от камней на набережной.
– Мне очень жаль.
Она отпила воды, потянулась назад и стянула волосы, потом перебросила их через плечо.
– Мы уже это проходили, – сказала она.
– Ты живешь одна? – спросил он.
Она помедлила с ответом. Вытерла руки о свою кангу. Ноги ее были босые. На пятках – мозоли.
– Более или менее. Питер уезжает и приезжает.
– Питер – это?..
– Мой муж. Он живет в Найроби.
Томас попытался выдержать этот удар.
– Это Питер? – Он показал на фотографию.
– Да.
– Кто он?
– Сотрудник Международного банка. Здесь работает по какому-то проекту, связанному с пестицидами.
– Ты была с ним знакома раньше?
– Мы познакомились здесь.
Томас стоял, уже более способный воспринимать эти нерадостные сведения. Его руки сжимались и разжимались. Он чувствовал себя неспокойно, нервничал.
– Почему все-таки Корпус мира? – спросил он.
Она сделала еще один глоток. Посмотрела в окно на надвигающуюся грозу.
– У меня был друг, – сказала она двусмысленно.
С порывом ветра в комнату ворвалась мощная струя запаха.
– Разве это так необычно? – добавила она. – По-моему, все нормально.
Ее плечи были загорелыми и гладкими, руки – мускулистыми. Ему стало интересно, из-за чего.
– Ты читаешь Рильке, – заметил он, изучая содержимое низкого книжного шкафа. Ежи Косинский. Дэн Уэйкфилд. Маргарет Дрэбл. Сильвия Плат. «В поисках мистера Гудбара».
– Я читаю все, что смогу достать.
– Похоже, что так, – обронил он, прикасаясь к экземпляру «Марафонца».
– Я умоляю людей присылать мне книги. Здесь, в Нджие, жалкая библиотека. В Найроби я хожу в библиотеку Макмиллана при Британском Совете. В последнее время мне очень нравится Маргарет Дрэбл.
– Ты преподаешь?
– Она кивнула.
– Что?
Томас взял в руки книгу Энн Секстон и пролистал ее. Он не доверял исповедальной поэзии.
– Все понемногу. Учебная программа основана на английской системе. Есть экзамены, которые дети должны сдать. Уровень А, уровень О [36]36
Стандарты оценки знаний в британской системе среднего образования.
[Закрыть]и тому подобное. Они должны запоминать английские графства. Какую пользу это может им принести, я понятия не имею.
Томас рассмеялся.
– Я учу тридцать детей в цементной комнате размером с гараж. Пользуюсь книгами, напечатанными еще в 1954 году, – это подарок из какой-то британской деревни. В них такие странные английские надписи. «Артур – идиот» и так далее. Чем занимается твоя жена?
Томас оперся спиной о стену и закатил рукава. Комната была насыщена влагой. От удара грома они оба вздрогнули, хотя он и не был неожиданным.
– Гроза, – произнесла она.
Она встала и закрыла окна, и как раз в этот момент начался ливень. Дождь падал строго вниз, без какого бы то ни было наклона, и создавал глухой рев на черепичной крыше, так что им пришлось повысить голос. Откуда-то снаружи доносилось неистовое буйство «музыкальной подвески»?.. [37]37
Связка мелких предметов, издающих приятный перезвон при дуновении ветра.
[Закрыть]
– Вскоре после Второй мировой войны отец моей жены служил проповедником в Кении, – объяснил Томас. – Епископальным священником. Он с благоговением вспоминает время, проведенное здесь, утверждает, что то были лучшие годы его жизни, и так далее, и тому подобное. Лично я думаю, что тут не обошлось без женщины.
– Ну, это своего рода испытание, которое может выпасть любой дочери, – отозвалась Линда.
– Регина получила стипендию для изучения психологического влияния субсахарских болезней на детей. И то, что она узнала, выглядит довольно мрачным, – сказал он.
– Должно быть, твоя жена очень смелая.
Говоря о Регине, он старался быть осторожным. Ему не хотелось обсуждать ее.
– В этом отношении очень смелая.
Линда отвернула голову и смотрела на грозу. Кроме потоков дождя, ничего не было видно. Когда дождь закончится, землю покроют белые и кремовые лепестки. В воздухе стоял запах озона, который Томас особенно любил, – он напоминал ему летние дни детства.
– Ты по-прежнему носишь крест, – заметил он.
Ее пальцы автоматически прикоснулись к кресту.
– Даже не знаю зачем.
Томас мгновенно почувствовал укол обиды. В конце концов, ведь это он его подарил.
– Бог в этой стране повсюду, – сказала она. – И тем не менее я ненавижу Его.
Это было поразительное признание. Томас тут же забыл о своей боли. Гнев, с каким она говорила, потряс его. Он ждал, что она скажет дальше.
– Невозможно просто смотреть на дождь, на это изобилие воды, и не думать о Боге, – объяснила она. – Он повсюду, куда ни повернись. И Он чудовищно жесток.
Даже Томаса, который не был глубоковерующим человеком, встревожило подобное богохульство.
– Сколько бедности, – проговорила она. – Сколько смертей, сколько болезней и горя! Можно винить колониализм, что все и делают. Или племенное устройство – причина не хуже любой другой. В конце концов, именно Бог позволяет это.
Ее убежденность произвела на Томаса сильное впечатление.
– Так страстно ненавидеть – значит что-то безмерно ценить.
От этого внезапного порыва страсти щеки ее порозовели, брови нахмурились. Она не была красавицей, хотя и он, и другие именно так и считали. Но она и не была просто «хорошенькая».
– Тебе часто приходится сталкиваться с бедностью? – спросил он.
Она повернулась к нему.
– Томас, у них нет обуви.
– Кенийская элита тоже допускает это, – возразил он.
– Ты имеешь в виду вабензи? – Она употребила общепринятое прозвище богатых кенийцев, владеющих «мерседесами», не скрывая к ним неприязни. – Ты имеешь в виду тех африканцев, которые в один миг становятся богачами?
Линда прикоснулась к волосам. Они высыхали, даже при этой влажности. Она встала и пошла в комнату, очевидно, спальню. Вернулась со щеткой. Села в кресло и принялась распутывать свои волосы.
– Это не наше дело, – произнес он.
– Оно становится нашим – на то время, пока мы здесь.
– Я не хотел ехать в Африку. Это была идея жены. Веришь или нет, но я понял ценность повседневности, обыденности. – Он остановился, несколько смущенный. – Я пишу, – признался он.
Линда улыбнулась. Не удивилась.
– И что ты пишешь?
Он отвернулся.
– Стихи. – Томас старался, чтобы фраза прозвучала небрежно. Будто от этого не зависела вся его жизнь. – Понимаешь, я чувствую, что это все не для меня.
– Наверное, это странная, противоречивая жизнь, – отозвалась она.
– Мы живем в Карен, в относительной роскоши, в то время как все вокруг… Ну, ты не хуже меня знаешь, что вокруг. Это не то, что я себе представлял, все эти парадоксы.
В вырезе блузки была видна ее ключица. Томас вспомнил свитер, который был на ней в тот день, когда он видел ее последний раз. Голубой свитер с открытым воротом. Тогда в машине шерстяная юбка лежала мягкими складками вокруг ее ног.
– Чем ты занималась после Мидлбери? – спросил он.
– Я поступила в аспирантуру в Бостоне. В промежутке преподавала в средней школе в Ньюберипорте [38]38
Город на северо-востоке штата Массачусетс.
[Закрыть].
– Ты была в Бостоне и Ньюберипорте? Все это время? – Томас, изумленный, подсчитал расстояние между Ныоберипортом и Кембриджем. Самое большее, час езды. Два часа от Халла.
Он попытался говорить непринужденно.
– Ты жила одна? С соседкой?
– Одно время у меня был парень.
Он подавил в себе желание спросить о нем.
– Несколько раз я пытался заговорить с твоей теткой, когда встречал ее. После выпуска я еще около полу год а пробыл в Халле. Она не хотела разговаривать со мной. Делала вид, что не видит меня.
– Она это умеет.
– Чтобы меня не призвали в армию, я пошел в аспирантуру. Набрал нужное количество баллов – и все бросил. Если сложить все вместе, то, вероятно, получится два года, о которых мне и рассказать нечего. Меня довольно долго носило где попало. На некоторое время уезжал в Канаду. Потом в Сан-Франциско. Довольно сильно увлекался наркотиками.
– Какими?
– Травка. ЛСД. Я и сейчас иногда покуриваю травку.
Она положила щетку для волос на стол.
– Я всегда была благодарна тебе, – вымолвила она. – Я рада, что ты приехал, потому что всегда хотела сказать это тебе. Не знаю, что бы со мной случилось…
Он позволил ей прерваться на полуслове. Томас не возражал против благодарности. Он всегда остро ощущал, как легко можно потеряться в собственных мыслях.
– Есть не хочешь? – спросила она. – Чего-нибудь перекусить?
– Если только чего-нибудь. Именно перекусить.
Она пошла в кухню. Он говорил ей в спину, пока она ходила от стола к холодильнику и обратно.
– У тебя есть электричество? – поинтересовался он.
– Иногда.
В коттедже было так темно, что можно было бы и включить свет.
– Ты пробовала мясо жирафа? – спросил он.
– Нет, но пробовала антилопу. И крокодила.
– Крокодил – это неплохо. Похоже на курятину.
Она выложила на тарелку хлеб и сыр. И еще что-то, похожее на желе. Ему вдруг страшно захотелось сахара.
– Иногда я чувствую себя не тем человеком, не в том месте. – Он очень нервничал, судорожно пытался найти способ объясниться. – Или наоборот.
– Ты всегда был такой.
Канга – будто вторая кожа, завязанная у нее на бедре. Ткань легко двигалась на икрах, когда она ходила.
– Когда живешь здесь, кажется, будто смотришь бесконечный документальный фильм, – заметил он.
Она засмеялась.
– Расскажи мне о Питере.
Линда с минуту подумала.
– Нет.
Томаса обескуражил ее отказ, хотя он высоко оценил верность. Верность, которой ему не всегда хватало.
– Говорить с тобой просто восхитительно, – заметил он. – Это как кровопускание – такое желание изливать свою душу другому.
– Ты не веришь в душу.
Она принесла еду на тарелке, жестом пригласила сесть. Он положил на кусок хлеба изрядное количество сыра и желе.
– У нас нет для этого подходящего слова, не так ли?
– Может быть, дух? – предложила она.
Он покачал головой.
– Слишком мистически.
– Призрак?
– Слишком сверхъестественно.
– Личность?
– Боже, нет.
– Полагаю, слово «жизнь» имеет чересчур широкий смысл.
– Мне нужен еще один хренов словарь синонимов, – сказал Томас. – Мой украли, пока я пил пиво в «Колючем дереве».
Она рассмеялась.
– Как забавно, что украли именно эту вещь!
Линда приготовила чай. От воспоминания о пиве ему захотелось пива.
– Я чувствую непреодолимое желание излить себя к твоим ногам, – произнес он.
Ее руки замерли, когда она наливала чай.
– Прости. Не надо обращать внимание на сексуальный подтекст этой фразы.
Она пожала плечами.
– Ты чудесно выглядишь, – добавил он. – Мне следовало сказать это раньше.
– Спасибо.
– Мужчины пристают к тебе на улице?
Она поставила чайник.
– Кенийские мужчины обычно очень уважительно относятся к женщинам в этом смысле, – проговорила она и остановилась. Ливень внезапно прекратился, будто кто-то закрыл кран. Теперь их голоса звучали слишком громко. – Разве жена не говорила тебе этого?
– Возможно, моя жена хочет, чтобы я думал, что пристают, – сказал он не задумываясь, хотя в этом случае задуматься следовало бы. Линда повернулась лицом к окну. Вот самая неверная вещь, из того что он сказал о Регине. Дважды неверная, подразумевающая, что его жена не только способна солгать ради своей выгоды, но и хочет заставить его ревновать.
– Сожалею, – промолвил он. Перед кем или из-за чего – этого он не знал.
– У вас есть дети? – поинтересовалась она.
– Нет. – Он сделал паузу. – Один раз Регина забеременела, но на пятом месяце у нее случился выкидыш.
– Прости.
– Это было ужасно: выкидыш. Все закончилось в родильной палате. Это случилось за неделю до нашей свадьбы.
Он не добавил, что уклониться от брака было невозможно, хотя эта презренная мысль тогда у него появилась. С тех пор – подобающее наказание – Регина не могла забеременеть, что иногда вызывало у нее грусть и неизбывный поток материнских чувств. Больно смотреть, как она ведет себя с кенийскими детьми – с любым ребенком. Прошло три года, и уже пора было делать анализы, но Регина не верила в кенийскую медицину. Она хотела подождать до возвращения домой. И это его устраивало.
– У тебя нет детей? – спросил он.
– О, нет.
Другого он и не ожидал, но все равно почувствовал облегчение.
– У меня такое ощущение, будто мне вспороли грудь мачете, – сказал он.
– Еще один шрам, – легко отозвалась она.
Они долго молчали.
– Рич приезжает, – через некоторое время сообщил он.
– Рич? – переспросила она, оживляясь. – Сколько ему сейчас лет?
– Шестнадцать.
– Подумать только! – Она медленно покачала головой. – Какой он?
– Хороший парень. Любит лодки. Летом работает в яхт-клубе, перевозит пассажиров на катере.
– Ему было семь, когда я его знала. Такой милый мальчик.
– Ну, если будешь в Найроби, может, согласишься сходить на ужин и встретишься с ним.
Это приглашение на ужин было неожиданным и резким, как мальчишеский голос, прорвавшийся посреди фразы.
– Я уверен, он тебя помнит, – добавил Томас. – Он до сих пор говорит, как хорошо ты каталась на коньках.
– Кажется, это было так давно, – задумчиво произнесла она.
– Кажется, это было только вчера.
Он внимательно смотрел на ее руку на столе. Волосинки на ней были почти белыми. Похоже, Линда заметила его пристальный взгляд, потому что убрала руку. Возможно, она до сих пор смущалась своих рук.
– Расскажи о своей работе, – попросила она.
Он с минуту подумал.
– Нет.
Линда подняла глаза и улыбнулась.
– Квиты.
Томас знал, что у него хорошие произведения. Это был факт, о котором он никогда не забывал. И он знал: надо набраться терпения и однажды еще кто-нибудь поймет это. Иногда он сам изумлялся своей уверенности, не понимая, откуда она взялась. И хотя Томас редко говорил об этом, он всегда в это верил.
Она встала.
– Не хочешь прогуляться? Я могу показать тебе школу.
Томас готов был сидеть в ее коттедже вечность…
Он ощущал слабость в ногах, когда Линда повела его через заднюю дверь. Он думал, что она наденет сандалии, но она осталась босой, и он обратил внимание на то, какими жесткими были ее стопы. Тропинка через кустарник была узкой, и они шли друг за другом. Разговаривать было практически невозможно. Низкая трава, мокрая от недавнего дождя, намочила его брюки, и Томас на секунду остановился, чтобы подкатить их. Они шли через бледно-желтое поле хризантем, мимо небольшого скопления хижин – настоящих хижин, с травяными крышами, а не модернизированного варианта вроде шамбы Ндегвы с жестяной крышей и красной виниловой мебелью. Он смотрел на спину Линды, высыхающие волосы. После грозы было прохладно, хотя солнце светило ярко, и когда они шли по затененным участкам, то переходили от прохлады к теплу и снова к прохладе. Время от времени Линда взмахом руки приветствовала женщину или ребенка. Возможно, его внимание привлек бы пейзаж, но он не мог оторвать глаз от Линды. Она шла энергичным шагом, и ткань канги слегка покачивалась при ходьбе. Ее волосы светлели с каждой минутой. Когда они огибали опушку густого леса, Томас занервничал, опасаясь, что можно наткнуться на буйвола или слона. Но Линда шла спокойно, и он решил просто идти за ней. Лес перешел в деревню – с покрытым пылью магазином, баром, школой. Все было сделано из цемента. Отсутствие всяких украшений и изолированность делали это место похожим на Дикий Запад.
Томас намеревался поравняться с Линдой, как только они сойдут с тропинки, но на дороге ее тут же окружили дети, они звали ее по имени, стремились к ней прикоснуться. «Jambo». – «Мисс Линда». – «Habari yako?» – «Mzuri sana». Они быстро говорили с Линдой на смеси суахили и английского, застенчиво интересовались, кто этот человек рядом с ней, показывая на Томаса одной рукой и прикрывая рот другой. Линда представила Томаса как друга, он всем пожал руки, и их радость передалась и ему. Но потом один мальчик спросил, где Питер, и Томас почувствовал, что радость улетучивается. Они пошли дальше, и дети скакали рядом, как кузнечики. Томасу не терпелось взять Линду за руку. Она рассказала ему, что когда-то эта деревня была процветающей общиной, но большинство мужчин ушли в город в поисках работы. Одни на выходные приходили к своим женам и детям, другие не возвращались вовсе. Женщины у дверей с детьми на руках приветствовали Линду. Жизнерадостность и энтузиазм детей здесь проявлялись не так заметно, взмахи были дружелюбными, но грустными: эти женщины слишком много знали или их мужчины оставили их.
От дороги исходило тепло. Томас снял куртку, перебросил ее через плечо. Теперь его одежда была такой же пыльной, как земля и гравий. Линда открыла дверь школы, и дети протиснулись мимо них. Внутри здания оказалось неожиданно прохладно. Стены были твердыми до уровня плеча, а выше, под жестяной крышей, были окна без стекол.
– Когда идет дождь, звук на крыше такой громкий, кто нам приходится прекращать занятия.
