Текст книги "Их последняя встреча"
Автор книги: Анита Шрив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
После этого стихи пошли потоком, наводняя спальню, где она их писала. Словно все это время она сдерживала себя, и накопленная поэзия должна была пройти сквозь нее. Время от времени ее стихи печатались (перечисление предыдущих публикаций всегда производило эффект), и, когда Марии было двенадцать, тот самый первый редактор, с которым она теперь тепло переписывалась, сообщил ей, что переезжает в издательство в Нью-Йорке, и спросил, не позволит ли она ему издать сборник ее стихов.
– Ты добилась этого, – сказал Винсент, когда она позвонила ему на работу.
– Думаю, я только начала.
Линда вспоминала все это, спускаясь по лестнице отеля. Она открыла дверь, ведущую к выходу из лестничной клетки (здесь воняло табачным дымом – перекуры горничных?), не уверенная в номере комнаты Томаса. Ей казалось, что она на седьмом этаже: Томас как будто сказал 736? Но, возможно, она путает его с каким-то другим номером. Линда поняла, что может просто вернуться в свой номер и позвонить. Нет, так не пойдет. Ей хотелось увидеть Томаса, поговорить с ним. Она уверенно постучала в номер 736, хотя и приготовилась увидеть озадаченного полураздетого бизнесмена, который вышел сказать горничной, что не нуждается в услугах. Мимо по коридору прошла женщина на высоких каблуках и в жемчуге; женщина отвела взгляд: не напоминала ли Линда жену, которую выставил за дверь рассерженный муж? Линда постучала еще раз, и снова ответа не последовало. Порывшись в сумочке, она нашла небольшой блокнот и шариковую ручку. Эти послания, подумала она, пока писала, – старая привычка, отголосок прошлого.
«Мой сын – алкоголик, – написала она. – И какие события прошлого предшествовали этому?»
Она согласилась, чтобы ее усадили вместе с толпой в автобус и отвезли в ресторан – на этот раз японский; японская кухня была единственной, которую она не любила, потому что так и не смогла привыкнуть к вкусу суши или обжаренных в муке и жире овощей. И все же ужинать в ресторане было лучше, чем сидеть одной в своем номере, подавляя искушение позвонить Маркусу или Томасу, хотя ей не терпелось знать, где находится каждый из них. Может быть, Маркус уже в Братлборо? Может быть, Томас уже уехал домой? Ей хотелось спросить у Мэри Ндегва, вместе с которой она ужинала, что такого сделал Томас во время дискуссии, чем так шокировал публику, которую, по ее мнению, шокировать было практически невозможно, но ее беспокоило, что подобный вопрос может потянуть за собой обсуждение истории жизни Томаса – темы, которую как раз сейчас ей не хотелось затрагивать. Они с Мэри Ндегва никогда не были официально знакомы, но принимали участие в одних и тех же событиях и с ностальгией проводили вместе время за ужином. Линде нравился навевающий воспоминания кикуйский [12]12
Кикуйю – язык народа кикуйю (Кения).
[Закрыть]акцент поэтессы: они обсуждали освобождение ее мужа из-под стражи, запрет ее произведений в Кении, страшные последствия выборов 1997 года [13]13
Имеются в виду президентские выборы в Кении в конце декабря 1997 г., когда во время антиправительственных демонстраций погибли сотни кенийцев, главным образом кикуйю.
[Закрыть]и ужасную бомбардировку американского посольства. Мэри Ндегва рассказала Линде, что сейчас в Кении стало еще опаснее, и хотя Линда предпочитала вспоминать цветущие зеленые чайные плантации высокогорий и белые арабские одномачтовые суда в Ламу, она помнила также и местных полицейских в серых одеждах с огромными ножами, и ужасающие картонные лачуги в Найроби. «Вы должны вернуться, – сказала Мэри Ндегва. – О вас слишком долго не было слышно». И вдруг африканка рассмеялась, прикрыв рот рукой.
Во время ужина Линда с нескрываемым удовольствием заметила, что Сизек держался на расстоянии; австралиец дважды улыбнулся в ее сторону, и эта секретность связывала их, делала не просто знакомыми. Во время нескончаемого ужина (у Линды, не привыкшей сидеть на полу, скрестив ноги, заболели колени) был момент, когда она мечтательно подумала: будь она готова к непродолжительному роману, его можно было бы завести с этим ковбойского вида австралийцем. Но ее никогда не привлекали легкие романы (так мало душевных вложений, несмотря на моментальное вознаграждение, а важны именно они, разве не так?). Затем она подумала над словом «готова», обдумывая его значение: действительно ли она не была готова? И если нет, то кто или что ее связывало? Память о Винсенте? Ее история с Томасом? Она сама, как единственная, кто распоряжается ее телом?
На обратном пути автобус несколько раз останавливался, и у отеля вышли только она и пожилой канадский биограф. Ей стало слегка неловко из-за ассоциации с пожилым возрастом; возможно, она вышла из автобуса несколько более небрежно и развязно, чем это было необходимо.
Томас сидел в кресле лицом ко входу, когда она проходила через вращающуюся дверь. Он встал, и какую-то секунду они смотрели друг на друга, испытывая неловкость, – секунду, в течение которой можно было просто обняться. Но уже нельзя было – момент оказался упущен. Позади них дверь непрерывно вращалась, пропуская пары, одетые для субботнего вечера.
– Знаю, мое предложение в высшей степени неуместно, – проговорил Томас, – но не хотела бы ты выпить?
– Да, – просто сказала она. – Очень бы хотела.
Красное дерево без единого пятнышка сияло. Линда обратила внимание на сложенные в высокие стопки белые скатерти на полке. Бармен был профессионалом, его плавные, как у танцора, движения были отточены долгой практикой. Он приготовил искристый мартини, выглядевший как красивый пакет, который не хотелось портить открыванием. У нее мелькнула мысль по старой привычке заказать себе виски, но она знала, что желудок уже не воспримет крепкого напитка, сейчас ей трудно было поверить, что много лет назад она глотала виски, как апельсиновый сок. (Все это представало теперь в другом свете…) Сидевшие у стойки бара мужчины оценивающе посмотрели на нее, когда она вошла вместе с Томасом; но потом она засомневалась, были ли их взгляды вообще направлены на нее: быть может, их внимание привлек Томас?
– Ты подстригся, – заметила она, разглядывая его.
Томас потер короткую седую щетину: он еще не успел привыкнуть к новой прическе – к новому ощущению.
– Это круто, – оценила она. – Даже в школе ты не носил «ежик».
– Я думал, так я тебе больше понравлюсь.
– Ты хочешь мне больше понравиться? – Она осмелилась немного пококетничать.
– Да, собственно говоря.
Они подняли бокалы.
– Не хочешь поговорить о сыне?
– Чуть позже, – ответила она. – Мне нужна минута. Молчания.
Томас, который понимал потребность в минутах молчания, сидел рядом на высоком табурете. Они обменялись взглядами в зеркале над стойкой бара.
– Думаю, через столько лет твоя тетка должна бы простить тебя, – сказал Томас. – Не этому ли учит католическая церковь? Прощению?
– Она ходит на мессу. Не знаю, прощает ли она.
Тетка проводила свои дни в тесной и темной комнате, которую члены семьи всегда называли берлогой, сидя на диване, обтянутом грубой клетчатой тканью. Два окна были закрыты кружевными занавесками; в центре комнаты стоял телевизор. На кленовом столе рядом с диваном лежала сумка с вязаньем и католическим требником. Линда была благодарна тетке за ежедневные походы на мессу: по крайней мере, та могла выйти из дома и пройтись.
– Мне это не безразлично, потому что мне хочется подойти к ней и спросить о тебе, – промолвил Томас.
Линда промолчала.
– Ну, а как там Майкл, Томми, Эйлин и все остальные? – спросил Томас, которому было отказано в информации о ней самой. Он подцепил орех из маленькой чаши. Томас знал ее двоюродных братьев и сестер в основном по именам, к которым только прилагались лица, хотя он играл в хоккей с Майклом и любил Джека. Но как вместить шесть запутанных жизней, шесть разных жизней, полных горя, успеха, стыда, в шесть предложений? Она подумала с минуту и начала загибать пальцы.
– Майкл живет в Маршфилде с женщиной, у которой двое сыновей. У них были трудные времена – в смысле финансов. Томми, который не учился в колледже, в семнадцать лет купил акции «Сиско» [14]14
Одна из крупнейших компьютерных компаний. Одна акция «Сиско», купленная за 18 долларов в 1990 г., через десять лет стоила около 14 000 долларов.
[Закрыть], и теперь у него миллионы. Он так и не женился. Эйлин, вероятно, самая счастливая из всех. Ее муж – юрист в Андовере. («Именно поэтому она счастлива?» – вскользь заметил Томас.) Мы с Винсентом раньше довольно часто встречались с ней и ее семьей, – продолжала Линда. – У нее трое детей, все уже закончили школу. Пэтти – банкир в Нью-Йорке. Так и не женился, что раздражает тетку. Эрин в Калифорнии. У нее были проблемы с наркотиками. Она даже провела какое-то время в тюрьме. – Линда остановилась, глядя, как на лице Томаса отражается потрясение; он знал Эрин симпатичной девочкой в розовом платьице. – Думаю, ты не слышал о Джеке, – спокойно проговорила она.
Томас повернул голову и посмотрел на нее – теперь он всегда был готов к самому худшему. Или, возможно, он услышал в ее голосе заминку.
– Он умер… – Линда остановилась, неожиданно почувствовав подступающие слезы. – От лейкемии, когда ему было сорок. Тетка так и не оправилась после этого. Он был ее ребенком. – Линда взяла салфетку на тот случай, если та вдруг понадобится. – Подумать только, самому младшему из нас было суждено уйти первым. У Джека остались жена и двое детей, близнецов.
Томас покачал головой.
– Я учил Джека кататься на коньках, – сказал он, не веря в услышанное.
– Помню. – Она моргнула, вспомнив другое. – Это была ужасная смерть. Я иногда радуюсь, что Винсент умер вот так. Так быстро. Может быть, он и не понял, что с ним случилось. – Линда замолчала, вспоминая молитвы Томаса о Билли. Она вытерла нос и выпрямилась. – Ну вот, теперь ты все знаешь.
Томас медленно кивнул.
– Каковы шансы, что шестеро детей доживут до старости? – спросила она у себя вслух. – Наверное, не очень большие.
– Их больше, чем было раньше.
– Я ужинала с группой, – перевела она разговор на другое. – А ты ел?
– Нет. Я не голоден.
– Что ты сделал сегодня на этой твоей дискуссии? Все только о ней и говорят.
Томас прикрыл рукой глаза.
– Я проиграл.
– Что случилось?
– Какая-то женщина из числа зрителей начала меня осуждать, за то что я попытался исследовать некоторые моменты жизни Билли… – Он остановился. – В общем, я считаю, это нормально. Но потом Роберт Сизек, который был вместе со мной в дискуссионной группе, согласился с этой женщиной и заявил об этом, а я уже дрожал от мысли, что какой-то романист, какой-то хренов романист, говорит такое дерьмо. Ну, и… – Он замолчал.
Воротник Томаса был расстегнут, галстук ослаблен. Рубашка пузырилась над ремнем, который опустился ниже, чем обычно.
– Кажется, ты доволен собой, – отметила она.
– Скучная была дискуссия.
Она рассмеялась.
– Сегодня я купил одну из твоих книжек и перечитал некоторые куски, сидя в кресле у парикмахера, – сказал он. – Я даже дважды прочел отрывок на обложке.
– Серьезно? – произнесла она в некотором замешательстве. Когда Томас успел это сделать? Ее пальцы нервно поглаживали ножку бокала. Выпитое уже начинало действовать, грело желудок.
– Ты сейчас преподаешь литературу или письмо? – поинтересовался он.
– В основном веду семинары.
Томас застонал от сочувствия.
– Я пытался этим заниматься. У меня мало что получалось. Я не мог скрыть своего неуважения к этой работе.
– Да, это проблема. – Линда слегка повернулась к нему и положила ногу на ногу. В этот вечер на ней была другая, сшитая на заказ блузка, но та же самая юбка. Он наверняка поймет, к чему эта униформа.
– Расскажи мне про этот колледж – какой он? – попросил Томас. – Никогда не бывал там.
Она рассказала ему, что это четырехугольный двор в форме креста, с часовней на одном конце и несимметрично расположенной гостиницей на другом. Каменные здания, арки, металлические оконные переплеты – все сделано под старину, по примеру Оксфорда-Кембриджа, хотя было построено в последние два десятилетия. Это учебное заведение, не отмеченное никакими достоинствами или уродствами, ничем новым, чем обладал бы любой институт, который бы по– настоящему развивался. Это универсум, возникший из земли полностью сформировавшимся, не отдав дань возрасту. («Как Америка», – заметил Томас.) Иногда он напоминает какие-то сценические декорации, хотя драмы, которые там разыгрываются, достаточно реальны: многочисленные любовные связи между преподавателями и учащимися, злоупотребление алкоголем на студенческих вечеринках, чуть ли не эпидемия самоубийств (главным образом среди женского пола), бесконечные интриги завистливых преподавателей.
– Я считаю, что моя задача – поощрять к творчеству. Трудно учить человека писать.
– Ты поощряешь неуспевающих учащихся?
– Приходится.
– Может, ты просто напрасно тратишь их время? И свое?
– Для этого я там и нахожусь. Полагаю, если бы мне попался по-настоящему безнадежный случай, я предложила бы альтернативу. Если бы считала, что студент сможет с этим справиться. Но я немного трушу, когда дело доходит до критики. И еще, я человек доверчивый.
Он улыбнулся.
– Я ужинала с Мэри Ндегва, – проронила она.
– Я почти не встречался с ней.
– Она очень выразительно и ярко пишет о том, что утратила, чего ей не хватает.
– Ну, в этом суть всей ее поэзии.
– Молодой Ндегва, сын Мэри, работает сейчас в Министерстве финансов.
Томас снова с удивлением покачал головой – человек, который сам себя изолировал и потому так поражается переменам; человек, чей ребенок погиб в пять лет.
– Малыш Ндегва, – произнес он почти с благоговением. – Я никогда не мог написать о Кении. Кажется, это не мое.
– Мы были там лишь гостями.
В соседней комнате заиграло пианино. Бар быстро заполнялся. Им с Томасом приходилось говорить громче, чтобы слышать друг друга.
– Я иногда думаю о Питере, – сказал Томас. – Если бы я мог просто позвонить ему и извиниться.
Линда пригубила свой напиток.
– Я не могу вспомнить, как мы занимались с ним любовью, – проговорила она. – Знаю, что это было, но не могу увидеть. И не могу понять, как могла быть так близка с человеком и при этом не удержать каких-то воспоминаний о времени, проведенном с ним. Не знаю, то ли я просто забыла, то ли никогда не придавала этому особого значения. – Она помолчала. – Как ужасно об этом говорить. Я умерла бы от мысли, что значила так мало для человека, за которым была когда-то замужем.
Томас молчал. Возможно, он боролся с желанием спросить, помнит ли она, как они занимались любовью.
– А ты знаешь, что мы занимались любовью всего четыре раза? – спросил он. – За все эти годы? Четыре раза.
– Формально, – уточнила она.
– Рич трахал мою жену. Я видел их в бинокль. Он отказывался, но я никогда ему не верил. Это было занозой в наших отношениях все годы. Если все было действительно так, то я никогда не смог бы простить его, и он это знает. Если же я был не прав, то он никогда не простит мне того, что я считаю его способным на такое. Так или иначе, дело дрянь.
Линда ждала, что Томас расскажет о Риче больше, но он молчал. Она заметила, что Томас стал как-то сильнее сжимать губы, отчего казался более настороженным. Она подумала, существует ли вообще такая вещь, как человеческое приличие?
– Спасибо за выпивку, – сказала она. – Но мне нужно возвращаться в номер. Я беспокоюсь о сыне. Сегодня любовник Маркуса собирается отвезти его в реабилитационный центр, если, конечно, тот согласится. – Она сделала паузу. – Мой сын – «голубой».
Томас выглядел даже не шокированным, а почти раздавленным этой новостью, словно груз – груз всех этих фактов – был уже невыносим.
– Это открытие было для тебя тяжелым?
– Это? Нет. Не то чтобы очень. – Она медленно встала с табурета. – Хотя наверняка будет.
Сообщений ни от кого не поступало. Когда Линда попробовала набрать номер Маркуса, голос Дэвида произнес: «Вы дозвонились до счастливого жилища Дэвида Шульмана и Маркуса Бертоллини». Она сжалась от страха за Маркуса.
– Это может означать, что они сейчас на пути в Братлборо, – объяснила она Томасу, который устроился в кресле в углу спальни. Положив подушку под спину, Линда села на кровать, сбросив туфли и вытянув ноги на покрывале. Томас снял куртку. – Что сталось с Донни Т.? – вдруг спросила она.
– Почему ты подумала о Донни?
– Не знаю. Он всегда был на грани.
– Катастрофы, ты хочешь сказать.
– Или большого успеха.
– Победил успех. Он сейчас какой-то банкир и стоит миллионы. Сейчас, наверное, уже миллиарды.
Линда улыбнулась и с удивлением медленно покачала головой. Она представила, как Донни Т. сидит на заднем сиденье «боннвиля» Эдди Гэррити, пересчитывая долларовые купюры в тусклом свете единственного фонаря на пирсе. Может быть, не риск был соблазном для него столько лет назад: возможно, все дело было просто в деньгах.
– Я хочу рассказать тебе о Билли, – произнес Томас. Его слова поразили ее, но, взглянув на него, она поняла, что именно это все время занимало его мысли; и она подумала, что его потребность без конца рассказывать ту историю, в сущности, не очень отличается от желания недавно родившей женщины подробно описывать пройденное испытание всякому, кто готов выслушать ее. Она сама делала то же самое.
– Я снова и снова прокручиваю все у себя в голове, – начал Томас. – Я всегда воображал, что если бы смог просто как-то дотянуться и ухватить какую-то крошечную деталь, один только факт, то мог бы легко изменить все. – Томас сполз в кресле и уперся ногами в край пуфа. – Во-первых, это была придуманная, фальшивая командировка. «Глоб» наняла Джин, чтобы та сфотографировала место, где сто с чем-то лет тому назад были убиты две женщины. В 1873 году. На островах Шоулз. Знаешь эти острова?
Линда утвердительно кивнула.
– Правда, я никогда не была там.
– Поскольку было лето, у Рича возникла идея совместить командировку Джин с небольшим отпуском. Доплыть до островов и обогнуть их, быть может, дойти до самого Мэна. – Томас сделал паузу. – Ненавижу плавать на кораблях, яхтах. Вот Рич всегда этим увлекался. Он приехал с женщиной, с которой встречался. Я познакомился с ней на какой-то вечеринке за несколько месяцев до того. Ее звали Эдалин, она была очень милой, даже красивой, но, сама того не желая, – опасной. У тебя когда-нибудь было такое ощущение по отношению к кому-то? Что вот он или она – опасный человек?
Линда минуту подумала. «Только по отношению к себе, много лет тому назад».
– Я сейчас думаю, что Эдалин была своего рода катализатором. Для какой-то запутанной, извращенной истории, которая разыгрывалась между нами троими – мной, Джин и Ричем. – Томас помолчал. – Эдалин напоминала мне тебя. Она была совсем как ты в Африке. Я тебя с тех пор не видел, поэтому в моей памяти ты осталась прежней. И что удивительно, она носила крест. – Он сжал руки, вспоминая. – Я не мог отвести от нее глаз. Кроме того, она была знакома с моими стихами. И очень лестно о них отзывалась. А я никогда не мог устоять против лести.
– Это ко всем относится.
– Джин видела все – как она могла не увидеть? – и это ее мучило, как мучило бы любого человека. Не думаю, что Джин была по натуре особенно ревнива. Дело в том, что на яхте от этого нельзя было убежать; что бы там ни случалось, приходилось с этим жить. Все происходило у всех на глазах, час за часом, день за днем.
– И Рич тоже видел? – спокойно спросила Линда.
– Полагаю, что видел. Почему еще он решил трахнуть мою жену тогда, во время этого путешествия? Они с Джин были знакомы много лет. Не думаю, что между ними что-то было до этого. – Томас на минуту замолк, как будто заглядывая в прошлое, исследуя прошлое. – Нет, уверен, что нет. Думаю, я бы почувствовал.
Линда кивнула.
– Все мы были напряжены. И я, и Джин… Сказать, что у нас были проблемы – банальность. Но так оно и было, это было банально. Это не были те проблемы, которые можно определить, затем попытаться решить и двигаться дальше. Нет, скорее, дело было в том, что сама ткань нашего брака износилась.
Томас вздохнул.
– Ну и что же с этим делать? У вас двоих есть чудесная пятилетняя девочка. Вы неплохо ладите. Нет никакого кризиса, который стоило бы обсудить. И что же, разрушать семью, поскольку что-то кажется вам неправильным? Ты еще не знаешь наверняка, что ваш брак подошел к концу, еще надеешься, что можно все исправить.
– Дай определение слову «правильный».
– Вот видишь? В этом и заключается проблема. В браке всегда к чему-то стремишься, но никогда не знаешь точно, добился ли ты этого. Возможно, ты уже достиг желаемого? «Может быть, есть что-то большее?» – постоянно спрашиваешь ты себя. – Томас снял галстук, сложил его и положил на подлокотник. – Мы с Джин не спали вместе. Во всяком, случае, не часто. Так что и с этим тоже нужно было что-то делать, потому что секс окружал нас со всех сторон. По утрам было слышно, как Рич и Эдалин трахаются в передней каюте. Я уже говорил.
«“Трахаются” – такое грубое слово, – подумала Линда. – Должно быть, гнев по-прежнему не отпускает его. Он мучается им».
– Я знаю, Джин многие годы считала, что я использую ее. Сразу после того, как мы познакомились, был такой странный период, когда я снова начал писать после долгого простоя. У меня были проблемы с «писательской блокадой». Джин думала, что я с ней потому, что она моя муза. Мне никак не удавалось избавить ее от этого заблуждения. – Он провел руками по своим все еще непривычным для него коротким волосам. – Еще раньше – до того, как я узнал Джин и решил жениться на ней, – я рассказал ей о тебе. Она знала, что я люблю тебя. – Он вздохнул. – Это было проблемой и усложняло дело.
Линда скрестила руки на груди. Почему эта новость так расстроила ее?
– Как убрать это из уравнения? – спросил Томас. – Как решить такую проблему?
Линда дышала медленно и ровно. В комнате было холодно, и она потерла руки.
– На второй день Джин и Рич отправились на остров, где произошло то убийство. Яхта стояла на якоре прямо возле острова – у него было отвратительное название Сматтиноуз [15]15
Smuttynose – грязный нос (англ.).
[Закрыть], – и мы с Эдалин остались на судне одни. Мы просто разговаривали. Она потеряла дочь после бракоразводного процесса и рассказывала мне об этом. – Он почесал голову. – Какая ирония судьбы. Подумать только, я утешал ее, и всего через несколько часов сам потерял дочь. – Томас положил голову на руки, через минуту поднял глаза. – Я случайно увидел на острове каких-то людей и решил, что это, должно быть, Рич и Джин. Подумал, не махнуть ли им рукой. Взял бинокль и увидел, что Рич и Джин обнимаются. Джин была по пояс голой.
Линда задохнулась. Картина была шокирующая, даже в этом мире шокирующих вещей.
– Некоторое время я смотрел на них, а потом просто не смог вынести. Эдалин все тормошила меня: «Что, Томас? Томас, что?» Но я не мог говорить. И не знаю, почему это так меня беспокоит, даже сейчас. После всего остального…
Он откинулся в кресле.
– Ведь это был твой брат, – напомнила Линда. – И это была твоя жена.
– Прямо как в Библии, – усмехнулся Томас. – И вообще, что такое секс? – спросил он. – Снять рубашку перед своим деверем – это секс? Формально? Где граница?
– Ее нет.
– Конечно, нет. – Он глубоко вздохнул. – Я просто с ума сошел. Не мог ясно соображать. Черт, я только и думал о том, что увидел. А потом, когда они вернулись… – Он сделал паузу. – Надвигался шторм. Серьезный шторм. Я не моряк, но даже я понял, что дело плохо. Не было времени выяснять отношения с Ричем и Джин. – Теперь, говоря, Томас постоянно качал головой. – И среди этого шторма, при таком напряжении, никто из нас не обращал внимания ни на что другое.
Он вдруг встал, словно набираясь мужества, чтобы рассказать остальное. Подошел к окну.
– Мы думали, что Билли в безопасности с Эдалин. У Эдалин была морская болезнь, и она лежала в передней каюте вместе с Билли, которую тоже начинало тошнить. Рич, Джин и я пытались выровнять судно и добраться до берега. – Томас потер глаза, как это делают только мужчины: сильно, даже яростно. – Эдалин оставила Билли лежать на койке и вышла через передний люк глотнуть воздуха. Может, чтобы ее вырвало. Я знаю, она думала, что Билли не встанет.
Томас принялся расхаживать по комнате. Он подошел к застекленным дверям и прошел через них в гостиную. Взял маленькую вазу, снова поставил. Вернулся в спальню.
– Мы с Джин пытались надеть на Билли спасательный жилет. И, кажется, думали, что сделали это, или, может быть, нас прервали, – я сейчас не помню. Но мы должны были знать это наверняка. Билли не хотела носить его, она могла быть очень упрямой. Надо было заставить ее надеть жилет и не спускать с нее глаз. Если бы потребовалось – привязать к яхте.
Линда закрыла глаза. Это могло быть просто минутным невниманием. Сдавая назад, не заметить, что твой ребенок оказался позади машины. Во время ссоры с мужем не увидеть, что ребенок влез на подоконник. Одна секунда. И все.
– Эдалин упала за борт. Я прыгнул за ней. Рич пытался удержать яхту прямо. Джин была на грани безумия. И потом… и потом, я думаю, Рич заметил первым. – Томас поднял глаза к потолку. – О Боже, это наказание нам, не так ли? Эти воспоминания. Словно удар ножом в грудь. Ты уже знаешь все, хотя разум еще не приемлет. «Где Билли?» – спросил Рич.
Томас остановился. Посмотрел на Линду.
– Вот так, – заключил он. – На этом и закончилась моя прежняя жизнь.
– Томас.
И никаких других слов. А ведь они докапывались до нужных слов, изобретали их.
– Я месяцы был как сумасшедший. Безумный. С криком просыпался среди ночи. Рич вбегал в комнату – он тогда постоянно жил со мной – и силой удерживал меня в кровати.
– Томас.
Он оперся спиной о дверной косяк – руки в карманах, рубашка выпросталась из брюк.
– Мне казалось это важным – рассказать тебе ту историю.
Их взгляды встретились, но никто ничего не сказал. Наверное, земля успела сделать оборот за то время, что они молчали.
– Я не стану заниматься с тобой любовью, пока ты ждешь новостей от сына, – проговорил наконец Томас. – Хотя я хочу этого.
Линда подтянула к себе колени и положила на них голову, чтобы Томас не видел ее лица. Он не двинулся с места, чтобы прикоснуться к ней.
Подробности делают его рассказ невыносимым, подумала она.
Линда прижалась лбом к ногам. Она знала, что любое ее движение скажет все, что только можно было бы сказать. Если она встанет и подойдет к окну, то станет понятным, что прошлое нельзя вернуть назад, ничего нельзя изменить. И тогда Томас возьмет свой галстук и куртку и, возможно, спросит, когда улетает ее самолет, может быть, даже поцелует в щеку, хотя этот жест будет уже бессмысленным. Если она встанет и подойдет к окну, это разрушит всякие надежды – раз и навсегда.
– Не нужно мне было этого говорить, – произнес он.
– Ты можешь говорить все, что тебе заблагорассудится.
– Секс и горе – между ними есть какая-то связь, которой я никогда не понимал.
Потребность оставаться живым, подумала она, но не сказала.
– Я ухожу. – Он был уже в дверях.
Линда задержала дыхание. Она не станет его останавливать. Но не хотелось и видеть, как он уходит.
Услышав, как он идет по комнате, она замерла, думая, что сейчас он прикоснется к ней. Но затем услышала, как его руки заскользили по шелковистой подкладке куртки. Она подождала, пока не раздался мягкий щелчок входной двери.
Линда подняла глаза, почти не веря тому, что Томас ушел. Она ждала, думая, что сейчас он вернется, скажет, что передумал или что хочет сказать что-то еще. Но он не вернулся, и перед ней предстала пустота комнаты – пустота, у которой может и не быть конца. Минутное чувство облегчения – оттого что они не прикоснулись друг к другу, что им не пришлось решать, как быть дальше, – уступило место спокойной и гнетущей злости. Возможно, злости на то, что ее бросили, покинули, и наверняка из-за невысказанности. Некоторое время ее раскачивало между этим вздымающимся гневом и безграничным сочувствием к себе.
На улице начался проливной дождь. Больше, чем проливной дождь, – на окна низвергались потоки воды. Линда чувствовала себя такой же неустойчивой, как погода. Она приказывала себе оставаться на месте, дать Томасу уйти. Но какой-то мощный импульс – разрушительный и неодолимый, бросил ее к двери.
Она нашла его стоящим у лифта, все еще с галстуком в руке. Он выглядел опустошенным, слегка растерянным, как мужчина после секса, возвращающийся в свой номер.
– Почему ты ушел от меня в то утро в Африке? – воскликнула она.
Ее вопрос ошарашил его, она это видела. В тишине из окна в конце коридора были слышны автомобильные гудки и звук полицейской сирены – они были другими, сирена скорее европейская, не американская. Обслуживающий номера официант с шумом прокатил по коридору свою тележку и нажал кнопку лифта, которая, как только теперь заметила Линда, не горела. Томас еще не вызывал лифта.
– Я был должен, – выговорил он наконец.
Она сделала вдох, который был ей необходим, чтобы ответить ему.
– Почему? Почему ты был должен? – Линда повысила голос, что было неуместно в этом коридоре. Официант внимательно рассматривал свою тележку.
– Регина, – сказал Томас отрешенно, словно не понимая, почему очевидный ответ не является правильным. – Регина была…
– Была – что?
– Линда…
– Была – что? – Ее голос стал теперь неприлично громким.
– Регина была в полном отчаянии. Она твердила, что убьет себя. Она все время говорила, что в таком случае я убью двоих. Я знал, что не могу оставить ее одну в Африке.
– Но ты оставил меня одну в Африке.
– Это был твой выбор.
– Мой выбор? – Голос внутри нее произнес: «Будь осторожна». Это случилось много лет назад. Но некоторые раны, оказывается, не затягиваются. – Я предположила тогда, что в конце концов мы найдем способ быть вместе, – произнесла она. Подъехал лифт, но Томас в него не вошел. Официант с удовольствием покинул их.
– Ну, ты об этом позаботилась, не так ли? – Томас был не в силах подавить саркастические нотки.
– Ты бы сам этого не сделал? – резко спросила она. – В конечном итоге?
– Да, разумеется, сделал бы. Я любил тебя всю свою жизнь. Я уже говорил тебе. Но в той ситуации, той ночью, было совершенно невозможно оставить Регину одну. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.
Да, она действительно это знала. Правда всегда воодушевляет, подумала она.
– И потом, все было разрушено, – добавил он. – Мы это разрушили.
– Я вынесла бы не меньше страданий, чем Регина.
Он казался расстроенным этим спором. Она знала, что позже больше всего будет переживать из-за того, что дала волю гневу. Что в одно мгновение превратилась в сварливую мегеру.
– Неужели это ничего не стоило? Неужели, чтобы быть вместе, не стоило вынести боль? Скажи, ты не верил, что нам следует быть вместе?
Эти вопросы поразили его, она видела. И зачем задавать их? Разве она сожалеет о выборе, в результате которого появились Мария и Маркус? Разве она когда-то жалела о том, что встретила Винсента, что вышла за него замуж? Конечно же, нет.
– Вряд ли я о чем-то думал эти тридцать четыре года, кроме как о Билли, – спокойно сказал Томас.
