Текст книги "Их последняя встреча"
Автор книги: Анита Шрив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Он написал ей ответную записку: «Моя дорогая Габриела, ни один мужчина не любил женщину сильнее. Роджер».
Соседские собаки Джипси и Торка, как это бывало часто, спали у них в кухне. Регина варила им кости и впускала собак. Она устроила им место в углу – материнский инстинкт принимал у Регины искаженные формы. Впрочем, Томасу нравились эти собаки – судя по всему, владельцы были безразличны к ним, а животные, как и люди, любят, когда их балуют. В окно Томас видел Майкла, сидящего на камне и жующего вареное мясо, которое только что вынул из бумажного пакета. Трава пожухла, деревья сбросили листья, и делать садовнику было нечего. Вся страна жила в ожидании дождя.
Томас открыл в кухне кран (подумав о чашке чая), и из него выскочил десяток муравьев, тут же утонувших в потоке воды. В засуху всегда было много муравьев. Иногда, войдя в ванную, он видел следы муравьев, которых Регина раздавила пальцем. А где, собственно, Регина? Так опаздывать – не в ее правилах. У Регины обычно часа полтора уходит на подготовку к вечеру.
В эти дни Регина вообще его озадачивала. Человек довольно легкий и беспечный, она теперь будто сбросила вес и словно летала по воздуху. Регина не говорила, а как-то напевала, даже во время спора насчет того, благоразумно ли открыто поддерживать Ндегву, она безмятежно отмахнулась, сказав: «Делай, что хочешь. Ты всегда так поступал». Ее слова неожиданно заинтересовали Томаса: действительно ли он всегда делал то, что хотел? Как будто обнаружилось, что кто-то снял его жизнь на кинопленку и пригласил посмотреть этот фильм. Томасу всегда казалось, что ему чаще не давали делать то, что ему хотелось.
Он разложил на кровати свою одежду. Сегодня вечером он оденется особенно тщательно. Томас специально купил для такого случая серый костюм и новую белую рубашку. Он не имел ни малейшего понятия, что скажет этому Кеннеди. Томас считал, что этот человек вызывает такой большой интерес из-за выпавших на его долю испытаний, не будь их, он не был бы так популярен, даже несмотря на принадлежность к знаменитому семейству. Кеннеди наверняка не помнит его: Томасу было восемнадцать или девятнадцать лет, когда он познакомился с ним. Это случилось уже после того, как погибли Джон и Роберт Кеннеди [53]53
Джон Кеннеди был убит в 1963 г., Роберт Кеннеди – в 1968 г. Семейство Кеннеди отличалось очень сильными католическими устоями.
[Закрыть]и власть сконцентрировалась в руках последнего оставшегося брата. Отец Томаса – тайный католик в семье агрессивных кальвинистов, принял своего рода епитимью, собирая крупные денежные взносы в пользу демократов. Суммы были достаточно внушительными, чтобы заслужить благодарность и визит такой высокопоставленной особы, как сенатор Кеннеди. Томас, вызванный отцом, приехал домой из университета – благо расстояние от Кембриджа до Халла не такое уж большое – и мог наблюдать сенатора за ужином, но почти все время молчал, поскольку абсолютно не интересовался политикой.
На письменном столе Томаса в углу спальни вызывающе, словно голая, стояла кисийская каменная шкатулка. Он сказал Регине, что купил ее во время сафари. «Когда Рич покупал ту фигурку у женщины, помнишь?» Да, Регина, кажется, помнила. У шкатулки был крошечный скол, отчего она стала Томасу еще дороже: ему казалось, что теперь она выглядела так, будто Линда ею пользовалась. У него мелькнула мысль спрятать шкатулку и хранить в ней письма Линды, но он тут же отбросил эту глупую идею, зная, что спрятанная шкатулка почти наверняка вызовет интерес. Он складывал письма Линды там, где Регина никогда не стала бы их искать, – среди листов со стихами. В них Регина захотела бы копаться в последнюю очередь. И дело было не в том, что она не ценила таланта Томаса, – по-своему она ценила его. Дело было в том, что поэзия просто навевала на нее скуку, а многочисленные наброски стихов представлялись ей до невыносимости нудными.
Все ждали дождей. Страна была сейчас такой высушенной, что казалось, будто она трескается. Говорили, что скот гибнет и водохранилища скоро опустеют. Уже появились заголовки: «ИЗ-ЗА КРИЗИСА С ВОДОЙ ЗАКРЫВАЮТСЯ ОТЕЛИ». Как и всем, Томасу начали сниться сны о дожде, и он во сне подставлял ему свое лицо. Кризис объединил страну, как ничто другое не могло ее объединить: и «mzungus», и азиаты, и воюющие между собой племена – все искали в небе одинокое облачко, готовые начать празднества с выпивкой и танцами, как только прольется дождь. В том, как это страстное желание захватывало людей, проникая почти под кожу, было что-то атавистическое, падающая с небес вода представлялась самым большим благословением. Пыль была повсюду: на его туфлях, на собаках (иногда красных от муррама), в его ноздрях, волосах. Вода подавалась в ограниченном количестве, из расчета одна ванна в день. Томас наловчился обтираться губкой, чтобы оставлять Регине хотя бы половину ванны, иногда даже просил ее не сливать воду, чтобы хорошо вымыться после нее (мыться после другого человека – верх интимной близости, думал он). Он собирался так сделать и сегодня, готовясь к вечеру, но Регина опаздывала (была уже половина шестого), и он подумал, не помыться ли сначала самому. Но потом все-таки решил, что в такую засуху это будет в высшей степени неблагородно по отношению к женщине.
Интересно, в «Норфолке» можно принять ванну? Томас представил Линду и по-мальчишески симпатичного Питера, готовящихся к вечеру в номере отеля. Как ни старался, он не мог представить себе Линду спокойной: ее письма были весьма странными, в них сквозило отчаяние, и это беспокоило его. Ему казалось, что она теряет самообладание быстрее, чем он, если такое возможно. Их положение было невыносимым – более того, тот факт, что он оставался с Региной, а она – с Питером, как будто свидетельствовал об отсутствии у них чести или мужества. Но скоро все должно измениться, признания были неизбежны: однажды он все расскажет Регине (он не мог даже представить себе весь ужас), а Линда – Питеру. Вероятно, тот воспримет новость достойно, возможно, даже просто пожмет плечами, не сочтя это чем-то особенным. Чего ждал Томас? Момента, когда Регина покажется ему достаточно крепкой, чтобы пережить удар и не «развалиться на части», не забиться в визгливой истерике? Такой момент может не наступить никогда, даже при ее новом приподнятом настроении. Хотя он знал, что люди не разваливаются на части буквально, не распадаются на куски. Они продолжают жить. Они просто говорят себе, что все к лучшему, не так ли?
Он застегивал рубашку, когда услышал, как машина Регины тормозит на пересохшем грунте возле коттеджа. Как же это не похоже на Регину, так опаздывать! Ей понадобится не меньше часа, чтобы привести себя в порядок. Он внутренне подготовился к панике или, по крайней мере, к нытью по поводу ужасной пробки на дороге, в которой она застряла. Дороги пришли в полную негодность, скажет она, на шоссе А1 была пыльная буря.
Но у нее была другая новость.
– Я беременна, – выпалила его жена с порога. Раскрасневшаяся и сияющая, будто, даже находясь в машине, она бежала к нему, чтобы сообщить свое благословенное известие. Регина выглядела просто прекрасно; внезапно раскрытая тайна придала ей такие краски и вызвала такую радость, каких он не видел в буквальном смысле годы. – Окончательные результаты будут не раньше пятницы, но доктор Вагмари считает, что я на третьем месяце.
Томас стоял, пораженный.
Его вселенная треснула, и в эту трещину из резервуара, который до сих пор он считал своей жизнью, своей сущностью, своей душой, хотя в существовании последней и не был до конца уверен, устремился поток. Утрата, физическое ощущение утраты было опустошительным и абсолютно полным. И вместе с тем оно странным образом утешило, как по– настоящему грустная мысль. Он не мог ни двигаться, ни говорить, даже зная, что молчание непростительно, не будет прощено никогда. И в этой тишине Томас почувствовал, как внутри него поднимается крик, безмолвный стон, разрывая его, уничтожая в один миг это странное утешительное ощущение, замещая его беззвучным воплем. Его жизнь кончена. Вот так просто. Как раз в тот момент, когда зарождается новая жизнь.
– Да что с тобой такое? – спросила Регина, возможно услышав слабое далекое эхо его беззвучного крика. – Что ты там стоишь?
– Я… – Слова покинули его. Его организм, пытаясь спасти себя, постепенно отключался.
– Ты потрясен?
Он по-прежнему не мог двигаться. Двинуться – значило продолжать другую жизнь, жизнь, которая будет после этой. Как же это чудовищно, что именно столь радостная новость приносит такую боль.
– Да, – выдавил он.
Этого, очевидно, было достаточно. Регина кинулась, чтобы обнять его, окаменелую статую, и его руки – неуправляемые придатки, ответили чем-то похожим на объятие.
– О, я тоже потрясена! – воскликнула она. – Я никогда не думала. О Боже, разве это не чудо?
Его рука машинально похлопала ее по спине.
– Это то, чего мы так хотели всегда, – сказала она, прижимаясь лицом к его плечу и всхлипывая.
В его глазах неожиданно тоже появились слезы, приведя его в ужас, и он попытался подавить их миганием. Слезы казались предательскими, совершенно неуместными в этот момент. Хотя Регина могла неправильно понять их, принять за слезы радости.
Она отстранилась от него, вспомнив о времени.
– Я так опоздала! – счастливо защебетала она.
Он сидел на кровати в нижнем белье и носках. Рубашка была застегнута наполовину, будто закончить одеваться ему помешало стихийное бедствие, – так в Помпеях находили женщин с кухонными горшками в руках. Время от времени в голове возникали обрывки фраз, пробиваясь сквозь белую мглистую пустоту: «Нужно предупредить…», «Если бы только я не…» В моменты особого прояснения он пытался, как это делают все мужчины, подсчитать: «Ночь после вечеринки у Роланда…» Повиновавшись биологическим часам, они с Региной были вознаграждены ребенком. Но потом дымка свернулась, и его затопил настоящий туман. Томасу захотелось застыть и никогда больше не шевелиться. Горькая ирония. Разве только что не говорил он себе, что совершит поступок достойный и мужественный? Сейчас это уже немыслимо. Невозможно. Честь и мужество перевернулись вверх тормашками.
Из ванной появилась Регина, скорее испуганная, чем раздраженная его неподвижностью, его застегнутой наполовину рубашкой.
– Боже, – проговорила она. – Ты действительно потрясен.
Она сияла. В простом черном платье с тонкими бретелями. Груди каким-то образом приподняты так, что их гладкие белые холмы выставлены напоказ. Роскошная Регина, которая теперь станет еще роскошнее. От его ребенка.
– Как я выгляжу? – спросила она, радостно кружась.
Они опоздали. Он мог бы сказать, неприлично опоздали, хотя приличие принадлежало другой его жизни. Они поднялись по лестнице и оказались в толпе. Громкость голосов уже превысила уровень благопристойности. Судя по всему, прием проходил в нескольких комнатах, как в музейных залах, – напитки здесь, закуска там. Официанты в белых пиджаках, из дипломатических соображений не африканцы, перемещались из комнаты в комнату с серебряными подносами. На Регину, которая шла рядом, оборачивались, чего раньше обычно не замечалось. Сейчас от нее исходило излучение, как от плутония, и уровень радиации был очень высок. Его собственный радар вращался во всех направлениях, личная система раннего обнаружения была включена. Ему нужно было найти Линду, прежде чем Регина начнет щебетать. Он искал светлые волосы и крест, находил светлые волосы чаще, чем они встречаются в природе, но не находил креста. При нынешних катастрофических обстоятельствах он хотел лишь увидеть Линду – пусть даже мельком, – хотя это только усилило бы желание. Он был удивлен болезненностью своего возвращения к жизни. Онемевшие конечности еще помнили боль.
Не найдя Линды, Томас обнаружил «морского пехотинца». Тот выглядел необычно поникшим, побежденный «пехотинец» являл собой жалкое зрелище. Во время представлений Регина возвышалась над его женой – миниатюрной женщиной мышиного окраса в ярко-синем костюме.
– Твоего парня здесь нет, – сказал сотрудник посольства.
Томас, не сообразив сперва, о каком «его парне» идет речь, подумал, что он принял его не за того. Вдруг он понял.
– Кеннеди? – уточнил он.
– Не приедет. – «Морской пехотинец» сделал большой глоток напитка, похожего на неразбавленный виски. Безо льда. Его лицо было бледным, щеки впали.
– Что случилось?
– Накладки в графике. Так говорят. – «Пехотинец» разговаривал, сжав губы. Стараясь держаться. Хотя жена его выглядела так, будто она уже давно была раздавлена.
– Он в стране? – спросил Томас.
– Нет. В том-то и дело.
Оставалось только выразить свои сожаления.
– Сожалею, – произнес Томас.
Из вежливости (привитые ему манеры казались сейчас неуместными) Томас задержался с «морским пехотинцем» – как с человеком, которого только что уволили или который упустил выгодный контракт. Все это время он сканировал толпу, не в силах ничего с собой поделать, забывая о манерах и отвлекаясь от своего «пехотинца». Вопреки ожиданиям, Регина хранила тайну при себе, правда, она совершенно не знала жену посольского чиновника. Тем не менее Томас ждал от нее публичного радостного признания. Вероятно, Регина проявит осмотрительность, подождав подтверждения беременности. Все-таки она уже потеряла одного ребенка. Или, возможно, его жена стала суеверной, хотя прежде за ней этого не замечалось.
Когда представилась такая возможность, Томас извинился и покинул унылого сотрудника посольства (Регина осталась; они с женой чиновника, очевидно, нашли что-то общее) и предпринял более решительные шаги. Мероприятие не было официальным, однако многие женщины были в длинных платьях, а мужчины в темных костюмах. Он Увидел своего редактора в другом конце помещения и мог бы попытаться пробиться к нему сквозь толпу – редактор был здесь, пожалуй, самым интересным человеком. Но у Томаса была другая цель, и он просто махнул редактору рукой. Он заметил Роланда – к счастью, тот его не увидел, как и журналист, которого Томас откуда-то знал, то ли по университету, то ли по «Колючему дереву». Мужчины и женщины были заняты разговорами, и, чтобы услышать друг друга, им приходилось кричать. Томас взял с серебряного подноса бокал шампанского и подумал, что официанты были морскими пехотинцами. Возможно ли это? У него возникла мысль, что все они шпионы, но он тут же отбросил ее. Он по-прежнему не мог найти Линду. Из гущи толпы ему махнула рукой Мэри Ндегва. Томаса потянуло к ней, как тянет человека к коронованной особе. Она была в центре внимания – в золотом головном уборе и тунике подобного цвета. Томас не мог подавить мысль о том, что заключение Ндегвы освободило его жену и мать. Освободило Мэри, чтобы она стала тем, кем все это время была по своей натуре: лидером, у которого есть последователи. Возникал вопрос: что произойдет, если (и когда) Ндегву освободят?
– Мистер Томас, – произнесла она. – Вы сегодня очень красивы.
Власть сделала ее кокетливой.
– Не более красив, чем вы, – сказал он то, что от него требовалось.
– Я надеялась познакомиться с вашей женой.
– Она где-то здесь. – Томас попытался найти Регину в толпе, которая росла, как клеточная культура в чашке Петри, присоединяя все новые и новые клетки. – Я ее найду и приведу через минуту.
– Я уже благодарила вас за то, что вы организовали это, – проговорила она. – Но вы позволите мне еще раз поблагодарить вас?
– В этом нет необходимости. – Томас, махнул рукой. – На самом деле я почти не имею к этому отношения.
– Мистер Кеннеди не приедет?
– Нет. Я удивлен.
– Это неважно.
И Томас подумал: да, неважно. Сейчас Мэри Ндегва была персоной, которой не было равных, хотя на приеме должны были находиться один или два члена парламента. Список приглашенных составляли в основном люди, которым посольство хотело предоставить возможность побывать на вечере, где будет присутствовать (но уже не присутствовал) Кеннеди.
– А как Ндегва? – поинтересовался Томас.
– Я боюсь за него, – вымолвила она, однако Томасу показалось, что жена Ндегвы не выглядит убитой горем.
– Ваша книга популярна, – заметил он.
– Да. Очень популярна. Когда-нибудь ее тоже запретят.
– Вы, похоже, уверены в этом.
– О да, конечно. – Она как будто удивилась тому, что он может сомневаться в совершенно очевидной истине.
– Жаль, что приходится это слышать.
– Мистер Томас, вы не должны оставлять нас, – сказала она, прикоснувшись к его плечу.
Он был слегка озадачен этим повелительным тоном. Томас не думал о том, чтобы кого-то оставлять, по правде говоря, он вообще не думал о Ндегве. Пока он подыскивал подходящий ответ, Мэри Ндегва уже потеряла к нему интерес и смотрела через его плечо на женщину, в которой Томас узнал итальянскую журналистку. Его бесцеремонно отставили в сторону за ненадобностью, чтобы двигаться дальше.
Он обошел толпу, стараясь выйти на улицу, чтобы выкурить сигарету, хотя в комнатах было уже полно дыма и можно было не церемониться. Он хотел подождать Линду у входа, озабоченный тем, что она может вообще не прийти. Ну, и что будет в этом случае? Нужно ли ему завтра идти в «Норфолк» только для того, чтобы сообщить ей, что его жена беременна? Этого нельзя было вообразить, как невозможно представить землю, сошедшую с орбиты.
Томас прислонился к стене на верхней ступеньке лестничного пролета и закурил. Прибывали опоздавшие. Было уже почти восемь часов, и скоро, подумал он, люди начнут расходиться. Морские пехотинцы стояли по стойке «смирно» внизу лестницы, образуя своего рода почетный караул, сквозь который строем проходили гости. Он увидел Линду еще до того, как она перешла улицу. Мужчина, державший руку на ее спине, посмотрел направо, нет ли машин, и, убедившись в безопасности, слегка подтолкнул ее вперед. На плечи Линда накинула платок, придерживая его руками, и это было таким точным повторением того, как она шла к нему, стоящему возле «Петлиз», что у Томаса перехватило дыхание. Некоторое время, пока она еще не увидела его, он испытывал сладкую смесь удовольствия и боли, наблюдая, как она переходила улицу, немного подбежав в конце, приподняла край белого льняного платья, шагнув на обочину (теперь он понял, что в Ламу на встречу с ним она надела лучшее свое платье). И, глядя на нее, он сообразил, почему Линда опоздала: она уже пила сегодня. Как он это увидел? По тому, как Линда слегка потеряла равновесие, ступая на тротуар, как с готовностью, словно зная ее состояние, подставил руку мужчина, с которым она шла. Это наверняка был Питер, хотя мужчина выглядел старше, чем на фотографии.
Линда поднималась по лестнице, нагнув голову, глядя себе под ноги, и поэтому прошла мимо, не заметив его. А если все же заметила, то не подала виду. Ему пришлось выйти из тени и произнести ее имя. Такое обычное имя.
– Линда.
Нет, она не знала, что он стоял здесь. Он понял это сразу по ее лицу – видимо, сейчас она не столь тщательно контролировала себя. Шок. Радость. Затем осознание ситуации. Она шагнула ему навстречу. Твердо. Возможно, он ошибся насчет выпивки. Томас сделал все, что мог, чтобы не прикоснуться к ее рукам, которые словно просили, чтобы к ним прикоснулись.
Мужчина, смешавшись на мгновение, тоже повернулся в его сторону.
– Томас, – сказала она. И затем повторила: – Томас.
Ему пришлось протянуть руку и представиться мужчине, который был с ней. Который был для него все-таки просто Питером. Возможно, она просто не смогла произнести слово «муж».
– Питер, – проговорила, приходя в себя, Линда. – Мы с Томасом были знакомы в средней школе.
– Серьезно? – обронил Питер, невольно копируя Регину в подобной ситуации.
– Несколько месяцев назад мы встретились здесь на рынке, – объяснила Линда. – Так что уже успели поразиться своей встрече.
Это была удивительная фраза. Совершенно нейтральная и, тем не менее, абсолютно правдивая. Они были поражены друг другом, этой случайной встречей. Совершенно поражены.
– Ты по-прежнему в Нджие? – спросил Томас, не зная, как поддержать разговор. Был бы он лучшим собеседником, если бы стал драматургом, а не поэтом?
– Питер в Найроби, – ответила она, объясняя то, что уже объяснялось когда-то.
– Ах да, проект по пестицидам, – сказал Томас, словно только что вспомнил.
У Питера были чуть толстоватые щеки и узкие плечи, как это часто бывает у англичан. И все же он, несомненно, был красивым мужчиной, а его жесты – то, как он откидывал прядь волос, небрежно засовывал руки в карманы, – говорили о том, что он мог быть обаятельным. Но туг Томас уловил в лице Питера замешательство, словно тот услышал какой-то тревожный звук. Питер пытался понять, где раньше слышал этот голос, догадался Томас; интересно, сколько времени пройдет, прежде чем он сообразит? И будто предчувствуя это открытие, Питер обнял Линду, положив руку на ее обнаженное плечо.
И снова начался прилив, выбросив Томаса, словно тюленя, на мель.
– А как вы оказались в Найроби? – поинтересовался Питер.
– У моей жены грант от ЮНИСЕФ, – проговорил Томас. И подумал с тоской: «А еще она беременна».
Он боялся взглянуть на Линду. Это становилось каким-то юношеским соперничеством.
– Там есть шампанское, закуска, – сообщил Томас, отпуская супругов. Он жестом указал на дверь. Между тем внутри у него все рушилось. Он трепыхался на мели.
Линда пошла – неохотно отвернувшись от него – с Питером, своим мужем-англичанином. Томас последовал за ней, не желая упускать ее из виду, – ее, которую нашел так недавно. Питер, похоже, знал здесь многих. Томас смотрел, как Линда взяла с подноса бокал шампанского (придерживая свой платок одной рукой) и тут же отпила из него, будто ее мучила жажда. Он наблюдал за Питером, который с кем-то разговаривал, и ненавидел этого человека за его обаяние, за то, как он наклонял голову, как слегка отворачивал лицо в сторону, слушая человека, который только что поздоровался с ним. Томас следовал за ними на расстоянии, которое едва ли было приличным, – настолько близко, насколько осмеливался, и все же слишком далеко от нее. У Линды прекрасная осанка, отметил он, глядя на ее спину, открытую как раз до уровня бюстгальтера (ему запомнилось, какой он был сложный). Томас подумал: «Она не знает. Она ничего еще не знает».
Томас увидел, как Роланд, скользя в толпе, словно питон (нет, это несправедливо: Роланд не настолько противен), направлялся к нему. Томас огляделся, пытаясь найти благовидный предлог для отступления, но, не найдя его, понял, что должен вести себя с боссом Регины любезно, как бы ни был неприятен ему этот человек.
– Кто эта твоя подруга? – спросил Роланд, озадачив Томаса.
– Какая подруга? – Томас сделал вид, что не понимает, о чем речь.
– Женщина, с которой ты разговаривал на лестнице. Та, на которую ты пялишься.
Томас ничего не сказал.
– Симпатичная, – оценил Роланд, глядя на Линду. Она стояла к Томасу боком и, отбросив всякое притворство, посмотрела на него и улыбнулась. Как улыбаются другу. Такая улыбка ничего не означала бы в обычных обстоятельствах; сейчас она означала все.
Роланд, старый пройдоха, понимающе кивнул.
– Так-так, – загадочно протянул он.
– Мы просто вместе учились в школе, – обронил Томас. – А на днях просто случайно встретились. – Это повторяющееся «просто» выдает его, подумал он.
– Действительно, – проговорил Роланд, давая понять, что не верит ни единому слову. – Значит, вон оно что.
– Джейн здесь? – спросил Томас. Его укололи, и ему по какой-то глупой прихоти захотелось уколоть в ответ.
Хитрый Роланд улыбнулся, прищурившись.
– А Элейн? – задал еще один вопрос Томас.
– Конечно, – мягко сказал Роланд. – Кстати, где Регина?
Томас увидел жену, которая через комнату направлялась к нему, – высокая женщина на высоких каблуках.
– Она сейчас подойдет.
– Значит, Кеннеди не будет?
– Боюсь, что нет.
– Надеюсь, это не твоя недоработка.
– Как ни странно, нет. – Томас подцепил еще одни бокал шампанского.
– А, прекрасная Регина, – воскликнул Роланд. Слова, которые должны были прозвучать как искренний комплимент, в его устах звучали сально.
Регина поцеловала Роланда чуть ли не в губы. Так могли целоваться люди, которых связывает нечто большее, чем простое знакомство. Она посмотрела на Томаса и засияла – очевидно, общая тайна была по-прежнему нераскрыта.
– Очень жаль насчет Кеннеди, – посочувствовала Регина Томасу. Ее румянец распространился почти до груди, на которую трудно было не смотреть. Более того, Томас видел, как пялился на нее Роланд.
– Ты что-нибудь ел? – заботливо спросила Регина, обычно не очень заботливая. Сейчас она могла себе это позволить.
– Я в порядке, – ответил Томас. Вопиющая ложь. Он был на грани безумия. Краем глаза он видел, что по какому-то не известному ему закону физики толпа между ним и Линдой начала редеть и ее с Питером выносит в его сторону. Он заметил, что теперь Линда пила виски. Чистый, безо льда. В его голове с грохотом пронеслось с полдюжины причин, почему встреча Линды с Региной и Роландом закончится катастрофой.
– Давайте найдем Элейн, – предложил Томас. Регина и Роланд как-то странно посмотрели на него, что, впрочем, объяснялось его предложением. Но было уже слишком поздно. Линда, отделившись от Питера, уже стояла рядом.
– Здравствуйте, – произнесла Регина удивленно. – Вы ведь Линда, верно?
– Да. Здравствуйте. – Обнаженная рука Линды была на расстоянии дюйма от локтя Томаса.
– Линда, это Роланд Баулз, руководитель Регины.
Линда протянула руку.
– Здравствуйте.
– Томас и Линда вместе учились в средней школе, – объяснила Регина.
Роланд оценивающе разглядывал ее, даже не потрудившись скрыть это. Господи, этот человек был невыносим.
– Томас и Линда однажды вместе побывали в аварии. Это так, Томас? – спросила Регина.
При упоминании аварии у Томаса на мгновение замерло сердце.
– У него остался шрам, – громко добавила Регина – здесь почти всем приходилось чуть ли не кричать.
– А я-то думал, откуда этот шрам? – протянул Роланд.
– Наверное, это было ужасно. – Регина, внимательно посмотрела сначала на Томаса, потом на Линду. Ее взгляд метался между ними, стоявшими бок о бок. Но тут она вспомнила свою благую весть, и легкая тучка прошла мимо. Лицо ее осветилось настолько, что Томас был уверен: она сейчас скажет о своей новости.
– Я уже почти не помню этой аварии, – отреагировала Линда. Ее виски был уже почти выпит.
И тут словно образовалась некая критическая масса, повысив температуру в комнате на несколько градусов. Томас внезапно почувствовал стеснение в груди и начал обливаться потом в своей белой рубашке. Он заметил, что у Линды тоже появились капельки пота над верхней губой, словно нежные усики, которые ему хотелось слизнуть. Повышались не только окружающая температура, но и эмоциональный накал, – и от этого все казалось каким-то увеличенным.
Глядя на Регину, он ощутил такую глубокую клаустрофобию, что у него перехватило дыхание. Томас впервые подумал: наверное, он ненавидит Регину вместе с ее самодовольным ограниченным Роландом. Роланд тем временем рассказывал о Кингсли Эмисе [54]54
Эмис, Кингсли Уильямс (1922–1995) – английский писатель.
[Закрыть], утверждая, что тот его сосед, кузен или что-то еще в этом роде. Еще Томас подумал, не ненавидит ли он и по-мальчишески симпатичного Питера за то, что тот спит с его любимой женщиной – женщиной, для которой Томас был предназначен. И от этого внезапного общего повышения температуры воздух стал настолько мерзким, что он почувствовал почти ненависть и к Линде – за то, что она слишком поздно вошла в его жизнь, пробудив старые чувства, которым лучше было не просыпаться (правду говоря, он считал, что это он вошел в ее жизнь).
Томас отвернулся от всех и пошел, прокладывая путь сквозь голые спины и толстые шеи, почти не слыша, что кто– то произнес его имя, не обращая внимания на оклики. Он прошел мимо азиатской женщины в шелковом сари и стройного француза (с таким ртом он мог быть только французом), услышал на ходу – или только вообразил? – чей-то громкий, на повышенных тонах спор, сердитое ворчание откуда-то из глубины толпы. Он знал: это из-за общей гнетущей атмосферы, из-за иссушающего воздуха – стиралась кожа, сжимались челюсти, раздавалось ворчание там, где прежде раздражение было немыслимо. Он дошел до стола и остановился возле него, не зная, куда еще идти, закурил сигарету, стоя спиной к толпе, не желая никого видеть.
Томас услышал свое имя и обернулся.
– Не останавливайся, – сказала Линда, коснувшись его руки.
Он пошел вперед, двигаясь по краю толпы и стараясь найти свободный угол, забрел в коридор, потом в переднюю и попал в темный кабинет. Она шла следом, на виду у всех, кто захотел бы ее заметить. Томас был так рад ее присутствию, что легкие его могли разорваться от радости.
Она скользнула внутрь и повернула замок.
Он понял, что она пьяна, но ничего не мог с собой поделать. Возможно, это последний раз – наверняка последний раз, – когда они были вместе. Дважды украденный момент, как кредит в банке, когда основной капитал исчерпан. Томас воспринял это как милость, о которой Линда еще не знала. Его собственного горя было достаточно для них обоих.
В темноте он нашел губами ее губы, гладил и целовал волосы. Единственным источником света был фонарь за окном, и Томас едва различал лицо Линды. Он чувствовал ее мускулистое тело, прижавшееся к нему более страстно, чем когда-либо прежде – более опытное тело, – и от вожделения им не терпелось раздеться. Он потянул ткань, наступил на нее, не имея времени расстегнуть пуговицы. Линда сняла туфли и стала вдруг меньше, подвижнее. Какое-то время они стояли у стены, затем оперлись о кожаное кресло. Они опустились на ковер между креслом и столом, и Томас ударился спиной об угол стола. Линда не была похожа на себя – такую неистовость мог породить только долго сдерживаемый гнев. Такой же, какой охватил его, когда он отвернулся от всех, не желая никого видеть. Только на какую-то долю секунды он остановился, чтобы спросить себя, что могут думать сейчас Регина, Питер, Роланд, но сейчас все они не имели значения. Значение будет иметь только этот момент, если ему суждено будет длиться всю жизнь. И, черт возьми, это будет длиться всю жизнь. И он сказал (или это сказала она?): «Я тебя люблю», как говорят любовники, хотя знал, что эти обесценившиеся слова (разве не говорил он их Регине? а она – Питеру?) не объясняют того, что между ними происходит. Для этого он знал только одно слово, одновременно пустое и точное, которое сейчас бесконечно повторялось у него в голове: «Это, – думал Томас. – Это».
И снова: «Это».
Они лежали в неряшливой темноте кабинета. Он чувствовал скомканную одежду рядом с головой, каблук туфли, уткнувшийся в бедро. Их обнаженные бедра были втиснуты между ножкой стола и креслом. Возможно, они не смогут выйти отсюда, будут вынуждены оставаться здесь, пока их не найдут. Линда нащупала его руку и сплела свои пальцы с его пальцами, и в этом жесте, в этом медленном переплетении пальцев и в том, как она опустила их сцепленные руки на пол, было нечто, что давало ему знак: она знает. Знает, что это в последний раз. Ничего не нужно говорить – вот что подразумевал этот жест.
