Текст книги "Их последняя встреча"
Автор книги: Анита Шрив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Волосы прилипли к голове, все возбуждение от аттракционов исчезло. Линда выглядит хуже некуда, от морской воды из носа течет.
Она гордится и всегда гордилась своими волосами. Обычно они густые и длинные, теплого соснового цвета. В доме для оступившихся девочек Линда иногда распускала их, хотя монахини заставляли ее заплетать косы.
– Да, это было здорово, – говорит он, растирая ее руки, чтобы улучшить кровообращение. Затем смеется и качает головой. – Господи, об этом будут говорить недели.
Линда оставляет Томаса в начале своей улицы.
– Со мной все в порядке, – уверяет она и высвобождается из его рук.
– Можно завтра позвонить тебе?
Какое-то время она думает. Никто еще не звонил ей домой.
– Нам лучше где-то встретиться, – говорит она.
– Здесь? – спрашивает он. – В полдень?
– Я попробую.
Она бежит по улице, негнущиеся ноги дрожат, и она знает, что выглядит неуклюже. Поворачивая за угол, Линда не выдерживает и оглядывается. Томас стоит на том же месте, где она его оставила. Он поднимает руку и машет ей.
Когда она входит в квартиру, тетя стоит в коридоре. На голове у нее бигуди и сетка для волос: маленькие золотые витки на серебристых палочках за сетчатым ограждением. Обычно она завивает волосы, и на голове просвечивается кожа. У тети залысины, которые она пытается скрывать челкой.
На тете розовый полосатый банный халат и фланелевая пижама с изображениями чайников. Домашние тапочки, когда-то розовые, от носки стали бежевыми. У тети неопрятные брови, на губах – следы темно-малиновой помады.
Они стоят по разные стороны разделяющей их пропасти, и каждая чего-то хочет от другой.
– Где ты была? – вопрошает тетя.
– Я упала, – роняет Линда, проходя мимо нее.
На следующий день Томас подбирает Линду в белый «бьюик-скайларк» с откидным верхом и кожаным салоном цвета тетиной помады. Словно не признавая воскресенья, Линда надела джинсы, хотя, послушная долгу, она уже побывала с братьями и сестрами в церкви. На Томасе – та же куртка, что была вчера, но хорошие брюки, которые можно было бы надеть и в школу.
– Я не взяла платка, – говорит она. – Не знала, что машина с откидным верхом.
– Хочешь вернуться за ним?
– Нет.
Они с минуту сидят в машине, прежде чем он заводит двигатель. Каждому хочется что-то сказать, но некоторое время они оба молчат.
– На тебя орали? – наконец спрашивает Томас.
– На меня косо смотрели, – отвечает она, и он улыбается.
– Хочешь прокатиться?
– Куда?
– Куда угодно. Просто прокатиться.
– Конечно, – смеется она.
В машине между Томасом и Линдой – целый океан пространства. Она рассматривает хромированную панель, разъемы, на которых написано «Фары», «Стеклоочистители», «Прикуриватель», «Вспомогательные приборы». «Интересно, какие именно вспомогательные приборы?» – думает она. Томас включает приемник, и раздается энергичная скороговорка. Это им совершенно не подходит, это звучит так, будто Рики Нельсон [62]62
Нельсон, Рик(1940–1985) – американский певец и актер, один из первых молодежных рок-идолов. Погиб в авиакатастрофе.
[Закрыть]забрел в камерный оркестр. Томас тут же выключает радио.
– Иногда, когда я езжу на машине, – говорит он, – я не включаю радио. Мне нужно время, чтобы подумать.
– И мне тоже. Я имею в виду, мне тоже нужно время, чтобы подумать.
Она сидит, спрятав руки в карманы пальто. Если бы она не надела пальто, то села бы себе на руки.
Ей нравится открытый воздух в машине с откинутым верхом, хотя волосы хлещут по глазам и она знает, что, когда машина остановится, волосы будут в беспорядке. Когда любовник тети жил с ней, у них была машина и Линду вместе со всеми двоюродными братьями и сестрами бесцеремонно запихивали на заднее сиденье, предназначенное для троих. В дождливые дни окна машины были плотно закрыты и тетя курила. У Линды начинает болеть голова, даже когда она просто думает об этом.
Пока Томас ведет машину, Линда замечает, что цвет воды и неба стал ярче по сравнению со вчерашним днем; море блестит на солнце до боли в глазах. Это словно сказочное ювелирное изделие с миллионом бриллиантов.
Томас предусмотрительно отъезжает от района, где живет Линда, он не показывает ей свой дом на Аллертон Хилл.
– Ты уезжала? – спрашивает он, когда они сворачивают на Самосет.
– Да.
– У тебя был ребенок?
Линда ошеломлена нахальством парня, но ей все равно весело. Она могла прожить целый год без единого прямого вопроса, научиться жить в окружении насмешливых взглядов, в атмосфере клеветы.
– Нет, – говорит она.
– Меня это не волнует. – Он поправляется: – Ну, волнует, потому что это случилось с тобой, но из-за этого ты не стала бы нравиться мне меньше.
– Почему я тебе нравлюсь? – интересуется она.
– Мне понравилось, как ты зашла в класс. В первый день. Ты пыталась что-то доказать – старалась казаться невозмутимой, – но я видел, что ты не такая. Что ты, возможно, человек, которого могут использовать другие. – Минуту он думает. – Теперь я в этом не так уверен.
– Почему?
– Из-за тебя. Вчера вечером. Когда ты прыгнула в воду.
– Нырнула.
– Нырнула в воду. Ты это сделала для себя, так ведь?
Она молчит. Несмотря на огромное расстояние между ними, она чувствует запах парня – этот запах теплых гренков и чего-то еще. Конечно – выстиранная рубашка!
– Я падшая женщина, – изрекает Линда, и это лишь отчасти шутка.
– Магдалина, – произносит он, поворачиваясь в ее сторону и управляя одной рукой.
– Так назывался наш дом, – говорит она.
– Действительно?
– Такие заведения всегда называются «Магдалина».
– Ты католичка?
– Да. А ты нет?
– Нет.
– Откуда ты знаешь про Магдалину?
– Все знают про Магдалину, – отвечает он.
– Все? А я думала, что главным образом католики.
– Ты регулярно ходишь в церковь?
– Это личный вопрос.
– Прости.
– Да, регулярно.
– И на исповедь?
– Да.
– И в чем ты исповедуешься?
Его вопрос нервирует ее. Никто и никогда так ее не «прощупывал». Даже монахини. Их вопросы были предсказуемыми и заученными. Как катехизис.
– Я просто спрашиваю. – Он как будто извиняется. – В каких грехах может исповедоваться девушка вроде тебя?
– О, всегда что-то есть. В основном, грязные мысли.
– И что значит – грязные?
– Грязные, – отвечает она.
Томас привозит ее в кафе на пляже и ведет в кабинку у входа с такими же красными сиденьями, какие они только что оставили. Линду смущают ее волосы, она пытается расчесать их пальцами, глядя на свое отражение в козырек от солнца. Пока она это делает, Томас смотрит в сторону. Волосы безнадежны, и она бросает это бесполезное занятие.
– В следующий раз возьму с собой косынку, – говорит он. – Будет лежать у меня в бардачке.
Ее воодушевляет его предположение о том, что будет следующий раз.
Линда словно не ела много лет. Она съедает свой гамбургер и картошку, его чизбургер, выпивает оба молочных коктейля и впервые становится свидетелем того, как Томас едва прикасается к еде, что увидит еще десятки раз.
– Ты не голоден? – спрашивает она.
– Да нет. Ешь ты.
Она с благодарностью ест. Дома никогда не бывает достаточно еды.
– Я знаю Майкла. Мы вместе играем в хоккей, – произносит Томас.
«Школьная команда по хоккею 2,3».
– Вы уже играете? – интересуется она.
– Еще нет. Скоро начинаем. Но Майкла я часто вижу.
– У тебя есть двоюродные братья или сестры? – легкомысленно спрашивает она.
– Только двое.
– Дай-ка попробую угадать. Ты из епископальной церкви.
– На самом деле ни из какой. Почему ты не живешь с родителями? С ними что-то случилось?
– Мать умерла, – говорит она, вымазывая кетчуп булочкой. – Автобусная авария. После этого отец вроде как исчез.
– Разбитое сердце?
– Не совсем.
– Прости.
– Это было давно.
Он спрашивает, не хочет ли она еще чего-нибудь съесть.
– Нет, – отвечает она. – Наелась до отвала. Где ты живешь?
– На Аллертон Хилл.
– Я так и думала.
Он смотрит в сторону.
– Мы проезжали твой дом?
– Да.
– Почему ты не показал мне?
– Не знаю. – Он пожимает плечами.
Позже он говорит:
– Я хочу быть писателем.
Это первый случай из сотни последующих, когда Линде кто-то говорит, что он или она хочет быть писателем. И поскольку это первый раз, она верит.
– Думаю, драматургом, – добавляет он. – Ты читала О’Нила? [63]63
О’Нил, Юджин (1888–1953) – американский драматург. Лауреат Нобелевской премии (1936).
[Закрыть]
Она читала Юджина О’Нила. Иезуитский священник в католической школе для девочек заставил класс читать «Долгое путешествие в ночь», надеясь, что некоторые девочки могут узнать в персонажах пьесы свои семьи.
– Конечно, – говорит она.
– Отрицание и безответственность.
Она кивает.
– Туман. Уничтожение тумана.
– Стирание прошлого.
– Правильно! – восклицает он взволнованно. – Точно.
Он сидит за столом боком, вытянув длинные ноги.
– Ты уже написала свою письменную работу?
– Боже, нет, – вспоминает она.
– Можно, я позже почитаю тебе Китса?
– Китса?
Время от времени, мимо проходят знакомые ребята Томаса и ударяют его по ноге или стучат костяшками пальцев по пластмассовому покрытию стола. При этом парни не произносят ни слова, но рассматривают Линду. Это что-то вроде пантомимы.
В другом конце помещения Линда узнает Донни Т. Он попивает кока-колу и внимательно смотрит на нее. Возненавидит ли он ее за то, что она доказала его неправоту? Да, думает она, возненавидит.
Девчонки за столом в центре тоже наблюдают за Линдой. Потом они поворачиваются к своим спутникам и что-то обсуждают – очевидно, Линду. Она замечает их идеальные локоны, их юбки, нейлоновые чулки, легкие кожаные туфли.
Когда они выходят из кафе, Донни Т. сидит на заднем сиденье голубого «боннвиля» и считает деньги.
– Это твой друг? – спрашивает Линда Томаса.
– Да, – говорит Томас. – Думаю, да.
– Почему он считает деньги?
– Тебе лучше не знать.
Томас останавливает машину на пляже за покинутым коттеджем. Он протягивает руку на заднее сиденье и берет книгу, на которой написано просто: «Китс». Линда решает, что не будет притворяться, будто ей нравятся какие-то конкретные стихи, если Китс ей действительно не понравится. Томас читает ей, голосом странно глубоким и скрипучим:
Когда я боюсь, что могу перестать быть
До того, как мое перо запишет все мысли,
переполняющие мозг…
Пока он читает, она пристально смотрит на грунтовую дорогу, которая проходит через заросли песколюба и ведет к задней стене серо-голубого коттеджа, крытого гонтом. Он небольшой, двухэтажный, с полукруглым порогом и белой отделкой. Гамак, дверь-ширма, все шторы задернуты. В коттедже есть какое-то очарование бедности, и Линда думает о Великой депрессии, о которой им рассказывают сейчас на уроках истории. У задней двери стоят глиняные горшки с увядшей геранью.
Если постараться, она может увидеть темноволосую женщину в платье и переднике. Маленькую светловолосую девочку, играющую на пороге. Мужчину в белой рубашке и штанах с подтяжками. На голове у него шляпа-канотье. Не путает ли она отца с Юджином О’Нилом?
Ты все еще нетронутая невеста покоя,
Ты приемное дитя тишины и медленного времени…
С одной стороны дома в землю вбиты два столба. Между столбами натянута бельевая веревка с деревянными прищепками, которые кто-то забыл снять.
Сейчас, как никогда, кажется богатством умереть,
Прекратить жизнь в полночь безо всякой боли…
– Она была блудницей, проституткой, – говорит Линда.
– Магдалина раскаялась, – спорит Томас. – Она – христианский символ раскаяния.
– Откуда ты все это знаешь?
– Я читал.
– Я мало что знаю о ней, – признается Линда, но это не совсем так.
Она присутствовала во время распятия Христа, – объясняет он. – Она первой принесла апостолам весть о Воскресении.
Линда пожимает плечами.
– Ну, раз ты так говоришь.
Письменные работы о Китсе и Вордсворте написаны. Парк аттракционов закрылся. Налетел и улетел ураган, смыв в море домики на пляже. Томас прочитал Линде «Пруфрока» [64]64
Одно из ранних стихотворений англо-американского поэта Томаса Элиота (1888–1965) «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока».
[Закрыть]и отрывки из «Смерти коммивояжера» [65]65
Пьеса (1949) американского драматурга Артура Миллера.
[Закрыть]. Тетя смягчилась и купила Линде одежду со скидкой в магазине, где работает. После осторожного замечания Томаса насчет чьей-то прически Линда прекратила взбивать свои волосы. Они сидят на холме, возвышающемся над Атлантическим океаном.
– Мы знакомы ровно месяц, – говорит Томас.
– Действительно? – удивляется она, хотя сегодня уже думала именно об этом.
– У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь.
Она молчит. Свет на воде просто потрясающий – такой же красивый, как и стихи, которые ей читает Томас: Роберта Лоуэлла, Теодора Ретке, Джона Берримана, Рэндалла Джаррелла [66]66
Американские поэты XX века.
[Закрыть].
– Ты когда-нибудь так думаешь? – спрашивает он.
Влечение к свету на воде ощущается инстинктивно. Оно распространяется на движения волн, парня в куртке и кожаных мокасинах, сидящего рядом, на крутой склон со скошенной травой и на этот простор, этот бесконечный вид: четкие очертания Бостона – на севере, одинокий запоздалый рыбак – на востоке.
– Да, – произносит она.
Ей хотелось бы уметь нарисовать этот свет на воде или хотя бы выразить его словами. Ухватить, удержать в руках. Запечатать в бутылку.
– Ты плачешь? – говорит Томас.
Ей хочется ответить отрицательно, но она не может. Линда быстро всхлипывает один раз, как ребенок. Было бы здорово не сдерживаться, но это слишком опасно: если она начнет, то может уже не остановиться.
– В чем дело?
Она не знает, что ответить. Как это объяснить? Никто не плачет из-за света. Это нелепо.
Линда шмыгает носом, стараясь удержаться, чтобы не текло из носа. У нее нет ни носового платка, ни салфетки. Томас ищет у себя в карманах, вытаскивает жевательную резинку, пачку сигарет, какую-то ксерокопию. Это все не то.
– Утрись рукавом, – советует он.
Она послушно утирается рукавом. Делает долгий вдох через нос.
– Ты… – начинает он.
Но она качает головой, словно прося ничего больше не говорить. Нужно выбросить из головы этот свет. Ей надо думать о том, что может быть на той ксерокопии, о том, как ей придется сидеть на матраце, чтобы делать домашнюю работу, о тете – от этих мыслей слезы наверняка остановятся.
– Линда, – произносит Томас, беря ее за руку.
Она сжимает его руку, вонзая в нее ногти, будто вот-вот упадет. Он делает движение, чтобы поцеловать ее, но она отворачивает голову. Его губы лишь задевают край ее рта.
– Я не могу, – говорит она.
Он отпускает ее руку. Отодвигается от нее на дюйм или два. Вытряхивает из пачки сигарету и закуривает.
– Ты мне нравишься, Томас. – Линда, уже сожалеет о том, что обидела его.
Он кривит рот и кивает, будто говоря, что не верит ни слову:
– Кажется, тебе во мне ничего не нравится.
– Просто… – начинает она.
– Просто что? – невыразительно спрашивает он.
– Есть вещи, которых ты обо мне не знаешь.
– Так расскажи.
– Не могу.
– Почему?
– Не могу.
– Нет такого, чего бы я тебе не рассказал. – В голосе Томаса слышится обида.
– Знаю, – говорит она, думая, правда ли это. У каждого есть что-то личное, смущающие моменты, которые человек держит при себе.
Она вздрагивает.
– Давай не будем, ладно?
В темной машине, стоящей на пляже через пару дней после этого разговора, все почти точно так же. Они слышат прибой, но не видят его. Окна запотели от дыхания, от их разговоров. Линда замечает, что на ветровом стекле образовалась изморозь, на которой она может написать свое имя.
Она смотрит на полоску ржавчины в том месте, где откидной верх соприкасается с корпусом машины.
– Ну, так куда ты будешь подавать заявление? – спрашивает Томас.
– Заявление?
– В колледж. Ты умная. Ты должна понимать, что можешь поступить куда угодно.
– У нее вокруг шеи намотан клетчатый шарф. Сейчас не так уж поздно, только семь часов. В это время она должна находиться в библиотеке, а он – на тренировке по хоккею.
– Не знаю, – говорит она. – Я думала о школе секретарей.
– Господи Боже, Линда.
– Мне нужно найти работу.
– Так поступай в колледж и найди лучшую работу.
– Может возникнуть проблема с оплатой.
– Есть стипендии.
Ей не хочется разговаривать об этом. На ней розовая шерстяная кофта, шерстяная юбка в тон и одна из белых блузок Эйлин. Она начала расчесывать волосы на прямой пробор, и они локонами падают с обеих сторон. Ей нравится, как волосы закрывают лицо, когда она наклоняется.
Томас выглядывает из окна машины, разозлившись на нее.
– Тебе нужно преодолеть этот… комплекс неполноценности, – произносит он.
Она соскребывает ногтем какое-то пятнышко на юбке. Линда в нейлоновых чулках, но ноги мерзнут. В «скайларке» куча дыр, сквозь которые просачивается холод.
– Томас, если я тебе расскажу все, ты уже никогда не сможешь думать обо мне, как прежде, – наконец выговаривает она.
– Это все гребаная фигня.
Линда никогда не слышала, чтобы он употреблял такие слова.
Томас долго молчит и дышит так, что ветровое стекло начинает очищаться. Она уже может различить коттедж в пятидесяти футах перед ними. Он выглядит одиноким и холодным. Линде хотелось бы открыть дверь, включить свет, зажечь огонь, вытряхнуть в доме постельное белье. Сварить кастрюлю супа. Ей хочется иметь свой дом.
Если бы она могла иметь свой дом!
Ей становится жарко в кофте.
– У моей тети был любовник, – начинает она как раз в тот момент, когда Томас наклоняется, чтобы поцеловать ее. Она сжимает кулаки на красных кожаных сиденьях.
Его рот осторожно прикасается к ее губам. Она чувствует его верхнюю губу, полноту нижней. Он кладет руку ей на щеку.
Она смущается и опускает глаза. Он следит за ее взглядом и видит сжатые кулаки.
– Не бойся меня, – успокаивает он ее.
Линда медленно разжимает руки. Она чувствует запах его дыхания и пота, уникальный и узнаваемый, как отпечатки пальцев.
Томас поворачивается на сиденье, куртка цепляется за руль. Он прижимает губы к ее рту, и она чувствует его пальцы у себя на ключице. Вопреки себе она вздрагивает.
Он убирает руку.
– Прости, – говорит она.
Он притягивает ее голову к своему плечу.
– Так что насчет любовника? – спрашивает Томас.
– Он ушел.
Они продвигаются крошечными шажками, как боязливый пловец может входить в студеный океан, дюйм за дюймом, привыкая к обжигающему холоду. Прежде у Линды не было случая узнать, как это может быть тяжело; не было необходимости представлять физическую близость с парнем.
Разум ее спокоен, но вздрагивает тело, словно у него другие, свои собственные воспоминания. Другой парень мог бы посмеяться над ней или бросить, сочтя безнадежной, не стоящей его усилий. Либо мог быть настойчивым, так что ей пришлось бы стиснуть зубы и думать о чем-то постороннем, навсегда забыв о наслаждении. Но Томас не торопит ее.
Однажды ноябрьским утром тетя говорит Линде:
– Ты должна найти работу. Эйлин работает. Томми и Майкл работают. Пэтти работает. Ты хочешь одеваться, значит, должна найти работу.
Бродя по городу, Линда встречала несколько предложений работы: в магазине уцененных ювелирных изделий, в прачечной самообслуживания, в кегельбане, в фотографической студии. В конце концов она устраивается в кафе официанткой. Линда носит серую униформу из синтетического материала, который хрустит, когда она садится. У платья короткие цельнокроеные рукава, белый воротничок и глубокие карманы для чаевых.
В удачный вечер она возвращается домой с пятнадцатью долларами монетами. Это кажется целым состоянием. Ей нравится выходить из кафе, засунув руки в карманы, чтобы нащупывать деньги.
Линда – хорошая официантка, очень расторопная и сообразительная. Хозяин – попивающий виски из бокала для сока, когда думает, что никто не видит (однажды он пытается прижать ее к холодильнику и поцеловать), – в редкие трезвые минуты говорит ей, что она лучшая официантка, которая когда-либо у него была.
Это кафе – популярное место. Некоторые школьники бывают тут регулярно. Донни Т. каждый день сидит здесь на одном и том же месте и, кажется, находится в центре внимания. Кроме того, похоже, что он злопамятный.
– Наша олимпийская надежда, – ухмыляется он, когда Линда достает свой блокнот. У него похотливый взгляд и хитрая усмешка. Он мог бы считаться симпатичным, если бы не желтые зубы.
– Вишневую коку и картошку, – заказывает белокурый Эдди Гэррити, такой тощий, что почти потерялся внутри своей кожаной куртки, – как она замечает, точной копии куртки Донни Т.
– Сколько заходов сегодня? – спрашивает Донни Т., едва подавливая смешок.
– Оставь ее в покое, – говорит Эдди чуть слышно.
Донни Т. поворачивается на своем сиденье.
– Эй ты, таракан, если мне понадобится твой совет, я спрошу.
– Будешь что-нибудь есть? – невозмутимо спрашивает Линда
– Только тебя. – Донни Т. тут же поднимает руки вверх, словно защищаясь: «ШУТКА. ШУТКА». Он смеется. – Два чизбургера. Картошку. Шоколадный коктейль. Только не надо мне делать этого вашего жиденького пойла. Я люблю, когда много мороженого.
Линда смотрит поверх головы Донни Т. на следующий столик, где у какого-то мужчины проблемы с портфелем: один замок постоянно открывается, когда он пытается закрыть его. Линда наблюдает, как он возится с замком и затем, словно признав поражение, кладет портфель на стул. Мужчина кажется ей знакомым, и она думает, что, возможно, знает его. Ему двадцать два или двадцать три года, прикидывает она, и он симпатичный, в пиджаке и галстуке. Ей интересно, кем он работает. Коммивояжером? Учителем?
Линда принимает заказы у других парней. Донни Т. всегда ходит со свитой. Она захлопывает блокнот для заказов, сует его в карман и наклоняется, чтобы убрать мусор, оставшийся после предыдущей компании.
– Нормально устроилась? – спрашивает Донни Т. всего в дюйме от ее талии.
– Просто чудесно, – говорит она, протягивая руку к почти полному стакану с кока-колой.
– Не скучаешь по тому месту, откуда приехала? Как он там называется: «Дом» или как? – Донни Т. чуть повышает голос, так что его слова слышны за соседним столиком. Мужчина с непослушным портфелем поднимает на нее глаза.
– У меня все в порядке, – повторяет она, слегка наклоняя стакан с кока-колой, так что жидкость проливается на стол перед Донни Т.
– Осторожно! – вскрикивает он, пытаясь отодвинуться, когда кока-кола капает со стола на его джинсы. – Моя кожаная куртка!
– О, – говорит Линда. – Извини.
– Что делает Донни Т. на заднем сиденье «боннвиля» Эдди Гэррити?
Этот вопрос Линда задает Томасу тем же вечером, когда они едут домой на его «скайларке».
– Ты не знаешь?
– Нет, откуда?
– Он сдает.
Сначала Линда представляет себе колоду карт. Потом понимает.
– Ты имеешь в виду наркотики?
– Да.
– Марихуану?
– Да, – кивает Томас. – И еще кое-что.
– Почему ты с ним водишься? – удивляется Линда.
– Мы друзья с первого класса. – Он останавливается. – Ты считаешь, торговать наркотиками – это аморально? – В его голосе слышится легкий вызов.
– Не знаю, – говорит Линда. Она не задумывалась об этом.
– Детям он не продает.
– А мы – не дети? – спрашивает она.
Действуя очень осторожно, Томас целует ее губы, лицо, шею. Он расстегивает две верхние пуговицы ее блузки. Его руки ласкают спину, и блузка выбивается из юбки. Один раз его рука легко задевает ее грудь. На это уходит два с половиной месяца.
Они сидят в машине за коттеджем на пляже. Это кажется хорошим местом для стоянки: пляж пустой, машину скрывают дюны. На блузке Линды расстегнуты четыре верхние пуговицы. Рука Томаса лежит на ее гладкой ключице, по сантиметру опускаясь вниз. Она нервничает, задерживает дыхание, как делала это на американских горках. Ощущение, что, когда она достигнет вершины, у нее не будет другого выбора, кроме как скатиться вниз. Что она уже ничего не сможет с этим поделать.
Томас притягивает ее руку к себе. Она удивлена и не удивлена одновременно: парней так заметно выдают их тела. Ей хочется прикоснуться к нему и сделать ему приятно, но мешает что-то мерзкое, присутствующее на краю сознания.
Он чувствует сопротивление и отпускает ее руку.
– Прости, – говорит она.
Машину пронзает резкая вспышка света. Свет отражается от зеркала заднего вида и ослепляет Томаса, который быстро поднимает глаза.
– О Господи! – восклицает он, когда обнаруживается другой свет, свет фонаря.
Линда и Томас в панике мечутся на переднем сиденье, как в какой-нибудь комедийной интермедии. Томас застегивает рубашку и брюки, а Линда натягивает на себя пальто. Невозможно не вспомнить, как тетя кричит: «Проститутка!» – и потом: «Шлюха!» Размахивает руками, как цепами.
Полицейский сильно стучит в окно. Томас опускает стекло.
Свет фонаря врезается Линде в лицо, и в какое-то мгновение она думает: это не полиция, это кто-то, кто убьет нас. Поэтому, когда коп убирает фонарь и просит у Томаса права, она испытывает почти облегчение.
– Ребята, вы знаете, что это частная собственность? – спрашивает полицейский.
– Нет, офицер, я не знал, – говорит Томас преувеличенно вежливым голосом. Конечно, Томас знал, что это частная собственность.
Полицейский изучает права, и им кажется, что на это уходит целая вечность.
– Сын Питера Джейнса? – спрашивает наконец полицейский.
Томас вынужден кивнуть.
Коп нагибается и рассматривает Линду, будто пытаясь ее оценить.
– Мисс, вы в порядке?
– Да, – отвечает она, мертвея.
Полицейский выпрямляется.
– Езжайте, – отрывисто говорит он Томасу. – Вам пора бы уже быть дома.
Теперь его голос звучит по-родительски, и Линда знает, что это безмерно раздражает Томаса. Она хочет, чтобы полицейский придержал язык. Когда тот идет к своей машине, Томас поднимает стекло.
Сидя в «скайларке», Томас и Линда молчат, ожидая, пока полицейская машина уедет. Когда она скрывается с глаз, Томас откидывается на сиденье и закрывает лицо руками.
– Черт, – произносит он, но она видит, что он улыбается.
– Это должно было случиться, – вздыхает она.
– Не могу поверить, что он знает отца! – У Томаса начинается истерический смех.
– Ты был очень вежлив, – замечает Линда.
Проходя мимо тети по пути в ванную, Линда думает о Томасе. Сидя в классе или подавая посетителю меню, Линда думает о Томасе. Между уроками они обмениваются записками или заходят за угол и целуются. Каждое утро, когда она идет по своей улице, он ждет ее, и, садясь в «скайларк», она старается как можно ближе придвинуться к Томасу. Они крадут минуты у остальной жизни и всегда опаздывают.
Линда!
Мы можем встретиться после школы?
Томас!
Я снова читала О’Нила. Вот этот отрывок: «Никто из нас не может влиять на вещи, которые делает с нами жизнь. Они происходят еще до того, как вы это осознаете, и как только они произошли, вам приходится делать другие вещи, пока наконец все это не становится преградой между вами и тем, кем бы вы хотели быть, и вы, теряете свое истинное «я» навсегда».
Линда!
Мне нравится О’Нил, но это ерунда. Конечно же, мы можем влиять на вещи, которые делает с нами жизнь. Я предпочитаю вот этот отрывок: «Я опьянел от красоты и ее песенного ритма и на какое-то время потерял себя – потерял свою жизнь. Я был свободен! Я растворился в море, стал белыми парусами и летящими брызгами, стал красотой и ритмом, стал лунным светом, кораблем и высоким звездным небом! Я находился вне прошлого и будущего, я был частью покоя, единства, неистовой радости, частью чего-то большего, чем моя жизнь или жизнь Человека, – частью самой Жизни!»
Это получше, правда?
Господи, какое же нудное это занятие.
Линда!
Мне очень нравится свитер, который на тебе сегодня. На четвертом уроке ты сводила меня с ума.
Томас!
Спасибо. Это свитер Эйлин.
Линда!
Что ты делаешь в эти выходные? Я вынужден ехать в Киллингтон [67]67
Лыжный курорт в штате Вермонт.
[Закрыть]– кататься на лыжах. Мне не хочется ехать, потому что это означает четыре дня без тебя. Что же со мной происходит?
Томас!
Я должна работать все выходные. На лыжах я никогда не стояла.
Линда!
Сегодня вечером хоккейный матч. Ты придешь?
Хоккейный матч кажется Линде отвратительным. Хоккейная арена воняет потом и пивом. Под ногами – снежная каша. Она сидит на открытой трибуне в пальто и свитере, спрятав руки в карманы, и все равно дрожит.
Постоянный грохот оглушает. Выкрики и возгласы, пьяная болтовня, стук шайбы и шорох коньков на льду эхом отдаются на стадионе, словно изрытом пещерами. В воображении она слышит и другие звуки: удар клюшки по ноге, глухой стук падения, когда коньки выезжают из-под игрока, треск каски, бьющейся о лед с силой кнута. Линда вздрагивает снова и снова. Толпе все это нравится.
Она не узнает Томаса, когда он выходит на лед. В защитных накладках его плечи и ноги кажутся огромными. Он напоминает великана. Очертания головы скрыты каской. Таким Томаса она никогда не видела и не могла даже представить: согнувшийся, клюшка выставлена, ноги пружинят, движения плавные, как у балерины, ловкие, как у чечеточника. Томас играет агрессивно. Не зная правил, она с трудом следит за игрой. Иногда даже не понимает, что забили гол, пока не слышит рева толпы.
В этот вечер возникает неизбежная драка. Сегодня – из-за умышленной подножки, после которой Томас падает на лед, распластавшись на животе. Он мгновенно встает, подбираясь, как паук, вонзая кончики коньков в лед, и тут же набрасывается всем телом на игрока, который это сделал. Линда, ходившая в школу с девочками и монахинями, до этого никогда не видела драки, никогда не видела сбивающих с ног ударов, рывков, яростных пинков. Драка длится всего несколько секунд, но как будто возвращает в минувшие столетия, напоминая бой гладиаторов. Томас отмахивается от рефери и направляется на скамейку запасных отбывать наказание. Каску он держит в руке, волосы торчат вперед. Он останавливается прямо перед проволочным ограждением, принимая наказание как должное.
Не раскаиваясь. Совершенно не раскаиваясь.
Утром накануне Рождества Линде не удается встретиться с Томасом в начале улицы, как было запланировано. Только что в дверь вошла Эйлин, приехавшая на праздники из Нью-Йорка, и Линда не может позволить себе уйти, прежде всего потому, что Эйлин, кажется, больше всего хочет видеть именно Линду. Хотя на самом деле они чужие люди. В этот день Линда внимательно следит за тем, чтобы не надеть ничего, что когда-то принадлежало Эйлин (не желая выглядеть уменьшенной копией старшей двоюродной сестры), и надевает то, что куплено на собственные чаевые: серую шерстяную юбку и черную кофту. Сейчас она откладывает деньги на кожаные сапоги.
Линде не стоило волноваться. Эйлин приезжает домой в футболке с разводами [68]68
Имеется в виду кустарный способ нанесения на ткань узоров, когда участки ткани перевязывают, чтобы они не закрашивались.
[Закрыть], только что из Гринвич-виллиджа [69]69
Район в Нью-Йорке, в Нижнем Манхэттене, где с начала XX в. традиционно селилась богема – нонконформистские писатели, художники, студенты, интеллектуалы.
[Закрыть], где она сейчас живет. Она не носит лифчика, на ногах у нее высокие кожаные сапоги, как раз такие, какие хочет купить Линда. На шее у нее бусы, на лице нет никакой косметики. Линда, которая на праздники накрутила волосы, после объятий внимательно оглядывает двоюродную сестру.
Девушки уединяются в своей комнате, и Эйлин рассказывает про магазины, где можно купить все, что нужно для употребления наркотиков, и про эротический массаж. Про ансамбль, который называется «Зе Мамае эндзе Папас» [70]70
Американский вокальный квартет, один из лидеров фолк-рока 1960-х годов.
[Закрыть]. Про картофельные зразы и работу по проекту «Апворд Ба– унд». У нее есть парень, который играет на губной гармонике в блюзовой группе, и ей нравится музыка Сонни и Шер [71]71
Сонни и Шер – популярный в 1960-е годы американский вокальный дуэт, муж и жена. Шер впоследствии – известная актриса и певица.
[Закрыть]. Она объясняет, почему женщины не должны пользоваться тушью для ресниц и почему волосы – это политический вопрос. Почему Линда, Пэтти и Эрин тоже не должны носить лифчики.
