Текст книги "Москва Норд-Ост"

Автор книги: Анджей Зауха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Глава 24

Прогремели последние выстрелы и взрывы. В театре и вокруг него воцарилась тишина. Было субботнее утро, без нескольких минут шесть. Казалось, штурм уже закончился, но еще примерно четверть часа ничего не происходило. Что в это время делали саперы и специалисты спецслужб внутри здания? На этот вопрос мне не удалось ответить. Многие участники операции считают, что в связи с опасностью взрыва, спасателей и врачей вызвали только после того, как убедились, что театр не взлетит на воздух.

Один из спасателей, Максим, который просил не называть его фамилии, рассказал мне, что стоял в нескольких метрах от Дома культуры и ему казалось, что ничего не изменилось. Террористы все еще удерживают заложников, и никакого штурма не было. Но так только казалось, он уже несколько часов знал, что будет штурм, но не мог понять одного, почему они в бездействии стоят здесь, вместо того чтобы спасать людей. Максим служил в элитарном отряде «Лидер», который был в подчинении у Министерства по чрезвычайным ситуациям (МЧС). Хоть в случае катастроф и природных катаклизмов они всегда были на передовой, в то утро никто очень долго не давал им никакого приказа включиться в операцию.

Высокий, худощавый двадцатилетний парень, со светлыми волосами и голубыми глазами только срочную службу в армии, до гражданки ему осталось чуть более двух недель, когда чеченские террористы захватили театр на Дубровке. В России на срочную службу ребята идут не только в танковые войска, во флот или десант, короче говоря, не только под крыло Министерства обороны, но и в структуры других министерств, так называемых силовых. Одним из них является МЧС, располагающее такими прекрасно обученными спасательными отрядами, как «Лидер».

– Это что-то вроде спасательного спецназа, рассказывает Максим. – Нас бросали туда, где было хуже всего и тяжелее. Мы были в июне 2002 года в Ставрополе во время наводнения, где утонуло несколько тысяч человек (официально – сто две жертвы, эвакуировано сто пятьдесят тысяч человек), и на космодроме Байконур, где в мае 2002 года упало одно из перекрытий монтажного блока (погибло семь рабочих).

Часть, в которой служил Максим, располагалась практически в Москве, в районе Теплый Стан. Когда террористы заняли театр, руководство «Лидера» отобрало из специализированных отрядов (Максим был в отряде верхолазов) наиболее опытных бойцов, всего двадцать пять человек, и перебросило эту группу в район театра. Спасателей разместили в спортивном комплексе на Шоссе Энтузиастов, в двадцати минутах езды от театра.

– Вначале командование сообщило нам, что штурм планируется в ночь с четверга на пятницу, – рассказывает Максим. – Но поскольку не всё успели подготовить, штурм перенесли. Следующей ночью нам сообщили, что атака начнется в шесть утра.

Максима и его товарищей подняли по тревоге. За окнами стояла темная ночь, было что-то около четырех утра. Двадцать пять парней вскочили на грузовик и отправились в сторону театра. Остановились возле театра на небольшом газоне и получили приказ выгрузить все спасательное оборудование, даже альпинистское снаряжение Максима. Все спасатели были в полном снаряжении, что подтверждает мысль о том, что оперативный штаб операции, под командованием которого были и спасатели, всерьез считался с вероятностью взрыва театра террористами. Ведь Бараев хвастался, что напичкал театр двумя тоннами взрывчатки, это могло быть правдой.

– Мы были готовы на все, так как нам никто не сказал, чего можно ожидать, – рассказывает Максим. – Потом нам это только мешало выносить людей. Не успели мы закончить приготовления, как в здании началась стрельба – десантники бросились на штурм за полчаса до намеченного срока!

Максим видел, как через главный вход в театр вбегают люди в камуфляже, с пулеметами – может, бойцы «Альфы», а может, простых спецподразделений милиции, которые должны были прочесать помещения театра в поисках укрывающихся там террористов. Потом на пятнадцать – двадцать минут установилась полная тишина. Хотя Максим точно не знает, с трудом вспоминает, сколько времени продолжались отдельные этапы спасательной операции.

Только после шести утра перед входом началось какое-то движение. Два человека в мундирах и касках, с автоматами в руках вышли через стеклянные двери, волоча по земле судорожно изогнутое тело террориста в грязном камуфляже. Вероятно, труп террориста лежал в проходе, недалеко от входа, поэтому его вытащили, чтобы не мешал в проведении спасательной операции. Неожиданно труп выскользнул из рук одного из солдат, и тот споткнулся о ногу террориста. Выругался, наклонился, и они снова потащили тело в сторону небольшой веранды перед главным входом в здание. С размаху бросили скрюченное тело в грязь и вернулись в помещение. Только тогда Максим с товарищами получили приказ войти в театр. Кроме них в театр вошли и другие спасатели – Центроспас и отряд МЧС из подмосковного Ногинска. Заложники были к этому моменту без сознания уже сорок минут.

– Страшно было, мне казалось, что в любую минуту может произойти взрыв, – вспоминал через несколько месяцев Максим, потягивая за столиком кафе нефильтрованое пшеничное пиво. – Когда мы вошли в холл, везде была масса крови, кровью были забрызганы полы и стены, лестницы на верхние этажи. Страшное зрелище. О газе нас никто не предупредил. Я его почувствовал только внутри, когда мы вошли в зрительный зал, -резкий, жгучий вкус в горле, горечь во рту. Не успели газ выветрить, а нам, естественно, не дали никаких противогазов или хотя бы масок.

Группа Максима пошла путем Ясира – командир террористов вошел в зал через коридор на первом этаже и боковую дверь с левой стороны, рядом со сценой. Вид, открывшийся глазам молодых спасателей, они запомнят на всю жизнь – зрительный зал полон заложников, которые выглядят мертвецами. Театр смерти!

Максиму и его коллегам был дан приказ вытаскивать заложников и выносить их на воздух. Каждое тело несли вдвоем – один брал человека под мышки, второй за ноги. Одному нести было бы слишком тяжело. Естественно, никаких носилок, просто брали их в руки и выносили. Никто не сказал им, что нести нужно лицом вниз, иначе человек может задушиться собственным языком или рвотой. Многих заложников рвало.

Люди в зале лежали буквально в лужах рвоты. Неподвижное тело спасатели клали на бетон перед входом в театр и бежали за следующим. Максим сделал двадцать ходок.

Не приходящих в сознание заложников выносили и другие спасатели. Этим занимались все, кто мог, и штурмовики, и милиция.

Ни у одного из бойцов «Лидера» не было противоядий, но Максим видел, как у входа на площадке, где происходил отбор жертв, какие-то санитары делали людям уколы.

Парень вспоминает, что иногда выносил кого-то еще живого, а когда возвращался с очередным заложником, оказывалось, что тот, предыдущий, уже умер. Может, не вынес того, что ему укололи, думает сегодня Максим.

– Больше всего мне было жаль девчонок, восемнадцатилетних заложниц, которые лежали или сидели в зале с пулями в головах, с явными огнестрельными ранами, – стискивает зубы Максим. – Могли это сделать чеченцы, а могли и наши. Девушки только начинали жить, все у них было впереди. Я уверен, что несколько человек были убиты случайно во время штурма «Альфы». Это неизбежно, но власти в этом никогда не признаются. Тогда об этом никто не думал. Злоба на «черных» была всеобщей. Я видел, как подходили омоновцы и пинали ногами убитых террористов. Видел, как один из чеченцев пошевелился, так они добили его выстрелом в голову.

Максим говорит, что людей из зрительного зала вынесли без нескольких минут семь. Они сели в машины и уехали, их работа закончилась. Естественно, как это бывает в России, они не проходили потом никаких обследований, поэтому ни один из бойцов отряда «Лидер» не знает, как повлиял на него газ, которого они нанюхались в зале.

– Потом никто и не вспоминал о газе, – смеется Максим. – Никто даже не намекнул, что мы были в зоне действия газа.

Отряд Максима работал с левой стороны зала, ближе к сцене. Учительницу Викторию Кругликову, ее дочь и сестру выносили люди из другого отряда, который действовал на противоположной от Максима стороне, у бокового входа справа. Виктория утверждает, что она, ее сестра и дочь выжили только благодаря ее мужу, Сергею.

Кругликов, как только вернулся из командировки, побежал к театру, где наткнулся на милицейский кордон. Все два дня, до самого штурма он был поблизости от театрального центра на Дубровке, заходил в соседние дома, искал какую-нибудь щелку в милицейской цепи, но так и не смог пробраться поближе к тому месту, где держали в заключении его жену. Удалось это сделать только после штурма, когда вокруг театра воцарился хаос и всеобщий балаган. Он побежал к выходу и увидел, как из театра выносят первых заложников, не подающих признаков жизни. Зрелище было ужасающее.

– Он потом рассказывал, что все были мертвые, – говорит Кругликова. – Люди в разной одежде, толстые и худые, старые и молодые, женщины и мужчины, но лица у всех были одинаковые – посиневшие с оскаленными зубами. У всех был одинаково искаженный газом и ужасом облик. Он говорил, что в старых документальных фильмах о концлагерях такие лица можно было увидеть, когда показывали умерщвленных газом людей – оскаленные зубы, стянутые судорогой мышцы.

И тут муж Виктории нашел своих любимых женщин – жену и дочь. Из горла жены вырывался такой страшный хрип, что он подумал: наверное, у нее сломан позвоночник!

– Он так подумал, потому что видел, как нас выносят из театра и бросают на землю, как мешки, – говорит Кругликова. – Именно из-за этого позвоночника он меня схватил первую, а не дочь, именно меня. И понес к скорой помощи, хоть было довольно далеко.

Кругликов прошел мимо стоявших ближе всего ко входу в театр автобусов, которые руководители спасательной операции отправили туда раньше карет скорой помощи. Почему именно автобусы? На это нет ответа до сих пор. Официально говорится, что организаторы акции хотели как можно скорее увести жертвы от театра, в котором мог, как предполагалось, в любую минуту произойти взрыв. Кто-то решил, что быстрее всего это можно сделать автобусами. Поэтому первыми к театру подъехали именно они и заблокировали дорогу машинам скорой помощи – у санитаров и спасателей не было выбора, именно в автобусы они погрузили несколько сотен заложников в бессознательном состоянии.

Но муж Виктории Кругликовой миновал автобусы и с женой на руках добрался до стоящих в более чем ста метрах дальше машин скорой помощи. Положил Викторию в скорую, которая тут же доставила ее в стоящий в ста метрах от театра, на другой стороне улицы, госпиталь ветеранов войны. На площади у театра, где складывали заложников, его не было не больше двух минут.

– Когда он туда вернулся, дочки уже не увидел, – вздрагивает Кругликова. – На ней лежала гора людских тел. Ведь спасатели без конца выносили людей из театра и бросали друг на друга. Хорошо, что он знал, где она, стащил с нее тела других.

Муж Кругликовой не захотел со мной встречаться, а его жена говорит, что он не будет никому об этом говорить, потому что боится: в России нельзя безнаказанно рассказывать такие страшные вещи.

Ей он рассказал:

– «Прихожу, а Насти уже нет, я помнил, где она лежала, вот тут», – цитирует слова мужа Кругликова, которой безразлична реакция властей. – Когда он оттащил этих чужих людей, увидел дочь. Но она лежала, как мертвая, без дыхания. Он растерялся, не знал, что делать. А там, среди горы тел, метался какой-то человек, может врач. И вот этот мужчина кричит ему: «Чего так стоишь!» А муж показывает на Настю: «Это моя дочь, она умерла!» Врач подбежал, наклонился и говорит: «Жива. Бей ее по щекам, поверни лицом вниз и неси в скорую».

Кругликов, перед тем как унести дочь, посмотрел, где лежит сестра жены, Ирина Фадеева. Через несколько минут вернулся за ней и ее тоже перенес в машину скорой помощи, за рядом автобусов. Сегодня ему кажется, что Фадеева была вся в крови. Но он подумал, что это, может быть, кровь убитых террористов, там везде было полно чеченской крови. Потом только оказалось, что это кровь ее сына. Когда Кругликов склонился над Ириной, к нему снова подбежал врач и крикнул: «Что ты, курва, опять тут стоишь!» «Это сестра жены», – ответил он. «Неси ее в скорую!» – рявкнул тот и побежал дальше.

Сегодня Кругликова думает, что им с сестрой и дочерью страшно повезло – они сидели близко от выхода, значит, их в числе первых вынесли на воздух. Потом мужу удалось прорваться сквозь кордон милиции, и он был одним из первых, кто стал носить людей к машинам скорой помощи. К тому же он мгновенно нашел всех трех женщин и отнес их не в автобусы, куда прямо на пол бросали не пришедших в себя заложников, а именно к скорой помощи.

– Я думаю, если бы он не прорвался через оцепление, дочки бы не было в живых, – качает головой Кругликова. – Она бы задохнулась под грудой тел, если бы он ее не раскопал.

А где же Ярослав, сын Ирины Фадеевой? Ведь это о нем так беспокоилась и заботилась его мать, что даже разозлила террористок. Куда он исчез? Кругликов до сих пор не уверен, относил ли он его к машине скорой, или нет. Помнит, что нес мальчика в белой рубахе, высокого, как Ярослав. Но не уверен, что это был его родственник. Первый вопрос, который он задал в больнице жене, когда она очнулась: в какой рубахе был Ярослав в театре? Виктория ответила – в зеленой. Кругликова думает, что муж вынес одного из ребят, обсуживавших гардероб, он сидел за ними – высокий юноша со светлыми волосами. Наверное, это его муж спас. Кругликова также уверена, что Ярослава вообще не вынесли из зрительного зала. Почему? Потому что у него на лбу было пулевое отверстие. Сразу было видно, что он мертвый, поэтому им никто и не занимался.

О том, как его нашли, расскажу несколько позже.

Николай Степченков, врач скорой помощи, который несколькими часами ранее выносил из театра заложников, раненных в ночной стрельбе, вспоминает в интервью газете «Известия», что вызов немедленно ехать к театру поступил ему в 6.50, то есть через час после того, как стихла стрельба! Добавим здесь, что с момента, когда зрители начали терять сознание, прошло уже полтора часа. Трудно заподозрить, что опытный врач скорой помощи, разное повидавший в своей жизни, мог ошибиться в таком существенном для скорой вопросе, как время вызова. По данным из другого источника (рапорта о действиях у театра медицинских служб), общий вызов для бригад скорой помощи был направлен в 6.30. Так или иначе, видно, как много времени прошло между началом штурма и началом спасательной операции. Степченков добавляет, что в вызове слова не было о том, какие брать с собой медикаменты и что случилось в театре. О газе, естественно, тоже ни слова.

– Возле Дома культуры было столько машин, сразу возникла пробка, – вспоминает Степченков. Не было возможности проехать. Я крикнул помощнику: «Хватай сумку с инструментами и побежали!» Смотрим, а на веранде перед театром лежат десятки неподвижных тел. Много стариков, некоторые уже мертвые. К тому же все указывало на то, что они умерли уже давно – два, три часа назад, кожа была уже холодной. А из театра выносят все новых и новых людей. Один из спасателей принес большую коробку с противоядием – антидотом.

Но Степченков категорически отрицает, что кто-то говорил ему, какой газ был использован для усыпления заложников, – он сам определил, что это могло быть.

– Я раньше работал с наркоманами, – продолжает свой рассказ Степченков. – Люди, пострадавшие в театре, имели такие же симптомы, как в случае передозировки наркотиков, – суженный зрачок и отсутствие дыхания. Люди делали четыре, пять вдохов в минуту! Нужно было сделать укол, чтобы привести в норму работу легких и сердца. В какой-то момент я увидел, как спасатели несут людей в автобус мимо нас. Я им крикнул: «Без укола не везите, всех ко мне! Иначе живыми не доедут». И они стали всех подтаскивать к нам. Скольких успели развезти по больницам до прихода врачей, я не могу сказать.

Степченков работал у входа в театр около часа, до 7.50, все это время стоя на коленях, нагнувшись до земли. Потом не мог встать, простреливало поясницу. Но это того стоило.

– Мы с помощником спасли двадцать человек, – говорит врач. – Некоторые сразу поднимались, я еще иглы не успевал вытащить из тела. Другим приходилось делать искусственное дыхание. Я уверен, что «мои» заложники выжили, что для них все закончилось хорошо.

Последнему заложнику Степченков помогал без десяти -пятнадцати минут восемь. Это значит, что большинство заложников пролежали без сознания сначала в зале, а потом на ледяном и мокром бетоне рядом с театром в сумме два с половиной часа! Нет никаких сомнений, что такой эксперимент могли вынести только самые сильные.

В российских СМИ я нашел еще одно важное высказывание врача, участвовавшего в спасательной операции. Рассказ Юрия Павлова необычайно важен, так как он, как и интервью Степченкова, показывает, что спасателей и врачей не предупреждали, что произойдет во время штурма, какие медикаменты должны быть приготовлены. Никто из них не был даже предупрежден о самом штурме, хотя Юрий Павлов не рядовой врач – шеф лечебно-эвакуационного отделения Центра медицины катастроф «Защита» Министерства здравоохранения. ЦМК – это коллектив необычайно опытных врачей, которые принимают участие во всех акциях в случае катаклизмов, случающихся в России, – войнах, терактах, авиакатастрофах и природных катаклизмах. Они в состоянии эффективно действовать в любых условиях, в любой ситуации.

Когда начался штурм на Дубровке, доктор Ирина Назарова, директор ЦМК, не дежурила, но несколькими часами позже приехала в оперативный штаб. В интервью она неоднократно говорила, что врачи, которые шли помогать людям, лежащим перед театром в бессознательном состоянии, имели с собой антидот. Однако ее подчиненный, Юрий Павлов, который руководил действиями врачей ЦМК «Защита» непосредственно у театра, отрицает это. Вот как он рассказывал о спасательной операции в интервью для информационного портала «gazeta.ru»:

– Мы еще вечером догадались, что будет штурм. Видно было, что что-то готовится. Но нас об атаке никто не предупредил. Мы не знали, какие средства будут использованы для освобождения заложников, какие медицинские препараты следует готовить. Специалисты еще раньше предупредили директоров ближайших больниц, что нужно освободить койки. Людей выписывали даже из реанимации. Больницы выбирали по принципу удаленности и показаний врачей. Мы готовились к ранениям и контузиям в результате взрыва. Насколько мне известно, специальных указаний, чтобы больницы готовили какие-то конкретные препараты, не было. Но в этом не было необходимости. Для пятисот – семисот жертв достаточно было бы обычных больничных запасов медикаментов, специалистов и реанимационного оборудования. Готовить дополнительные запасы необходимо, если речь идет, например, о двух тысячах жертв одновременно.

– А что вы делали, когда начали выносить заложников?

– Я был во дворе госпиталя ветеранов войны. Когда услышал по приемнику, что не хватает врачей, побежал туда, где была площадка для трупов и место для селекции жертв. Заложников выносили спасатели, военные и милиционеры. Люди были в таком состоянии, как после приема наркотиков. На первый взгляд можно было подумать, что они находится именно под воздействием наркотиков.

Павлов стал помогать в спасении заложников, как простой санитар из бригады скорой помощи.

– Со мной был наш врач-травматолог, – рассказывает Юрий Павлов. – Через наши руки прошло пятьдесят – семьдесят человек. Даже у специалистов были проблемы с определением, живы ли люди. Дышали с огромным трудом, дыхание было почти незаметное. Люди были в оцепенении и в спячке. А ситуацию вокруг спокойной не назовешь. Сразу свалилась масса народу. Буквально поток. Мы проверяли пульс на шейной артерии. Не было времени на кардиограммы. Если бы мы тщательно занялись одним, не смогли бы помочь десяти другим.

Это очень существенно. Из этих слов Павлова и рассказа Степченкова однозначно следует, что врачей катастрофически не хватало, и они не могли в такие сжатые сроки помочь каждому. Если бы помощь быстро была оказана всем заложникам, число жертв было бы намного меньше. Впоследствии власти утверждали, что под театром в полной готовности ожидали сорок карет скорой помощи. Надо было только организовать их работу. На Дубровке царил кошмарный балаган, а машины и кареты скорой помощи увязли в пробках.

– Движение было страшно затруднено, – вспоминает Павлов. – Было очень много машин разных служб. Они друг другу загораживали дорогу.

У театра не хватало не только врачей, но и координаторов действий медицинских бригад, которые должны были координировать движение машин скорой помощи и определять, в какую больницу направлять пострадавших от газовой атаки.

– У нас не было информации о заполняемости больниц, не было связи с больницами, – вспоминает Павлов. – Из-под театра отъезжали две-три машины в минуту. У меня было только довольно общее представление о количестве вывезенных пострадавших и наличии мест в больницах. И только на этом основании я решал, куда отправлять людей. Около ста человек были направлены в госпиталь ветеранов войны. Кроме того, в другие больницы примерно двести человек были вывезены каретами скорой помощи и около четырехсот автобусами. В автобусы мы в основном сажали тех, кто мог двигаться. В автобусах же увозили и трупы.

– Почему многие заложники были до пояса обнажены?

– Думаю, их обыскивали. Проверяли, нет ли на них поясов с взрывчаткой. Перед входом, на площадке для селекции, жертвам не делали уколов с антидотом. Там только производили отбор и грузили в машины скорой помощи или в автобусы. Врачи работали тяжело, самоотверженно. Что можно было сделать, то сделали.

– Инструктировали ли врачи штурмовиков, как правильно выносить людей?

– Нет. Спецназ работал по собственным схемам. Получили приказ всех выносить, и выносили, кто как мог. Я им говорил какие-то элементарные вещи, например, чтобы несли осторожнее. Атмосфера была такая, что они ни на что не реагировали, как будто не слышали.

– А вы сами знали, что людей, отравленных газом, можно выносить только на плече, иначе пострадавший может умереть.

– Конечно.

– Возможны ли какие-то последствия в случае передозировки антидота?

– Практически никаких, разве что иногда слабое головокружение. Антидот закрывает наркотику дорогу к рецепторам и выводит его из организма.

– Когда, по-вашему, умерло больше людей – сразу после штурма или во время транспортировки?

– Возможно, одинаково.

Задержимся на минутку на одном из наиболее противоречивых моментов, касающихся спасательной акции: давали ли антидот лежащим без сознания на земле перед театром заложникам? В приведенном выше интервью Павлов отвечает, что не давали. Степченков говорит, что делал уколы, но часть заложников увезли без укола. Власти утверждают обратное: сделано все, чтобы спасти заложников. Как заверял министр здравоохранения Юрий Шевченко, было подготовлено и использовано более тысячи доз противоядия. Многие участники операции заявляют, что противоядия были и их использовали. Наверное. Правды мы никогда не узнаем. Думаю, что вполне правдоподобно такое предположение – ампулы с антидотом появились только через пятнадцать – двадцать минут после того, как стали выносить заложников из театра, а поскольку они были упакованы в одну большую коробку, доступна она была только в одном месте. Часть работающих возле театра врачей знала о них, а другая – понятия не имела.

Страшно то, что перед штурмом власти окутали строжайшей тайной не только сам факт использования газа. Это можно было бы понять. Но они, со свойственной российским спецслужбам подозрительностью, заблокировали всю информацию, касающуюся противоядия. Возможно, они были правы – руководители контртеррористической операции опасались, что загадку можно будет легко разгадать, если они сообщат больницам, какое противоядие следует подготовить, специалисты без труда догадаются, что «Альфа» будет использовать усыпляющий газ. Операцию завалили организаторы спасательной акции, слишком поздно доставив антидот к театру, когда часть заложников уже была вывезена в больницы; а там врачи вообще не имели понятия, что следует давать пациентам.

Между тем это противоядие есть в каждой больнице и в каждой машине скорой помощи, его используют для спасения наркоманов с передозировкой наркотиков из группы опиатов. Называется оно налоксон. В российских аптеках чаще всего можно встретить препарат, изготовленный варшавской фирмой «Польфа». Стандартная упаковка с надписью налоксон гидрохлорид содержит десять ампул по 1мл, в каждой ампуле – 0,4мг препарата. Показания: в случае передозировки опиатов (таких, как опиум и отвар маковой соломки) взрослому следует давать от 0,4 до 2мг налоксона. Упаковка (десять ампул) налоксона стоит в России 130-150рублей.

Многое указывает на то, что организаторы подвезли к театру одну картонную коробку со ста упаковками, то есть тысячу ампул препарата.

Но вернемся к операции перед театром.

Интернет-издание gazeta.ru беседовала также с коллегой Юрия Павлова, директором территориального Центра медицины катастроф Московской области, Людмилой Пахоменко.

– У театра находилось более трехсот машин скорой помощи, но они в большинстве стояли в бездействии, – утверждает Пахоменко. – Ближе их не подпускали, потому что опасались взрыва. Получилось, что мы были там не особенно нужны.

– А если бы в каждую машину перенесли по два-три человека и провели простейшие процедуры, такие, как интубация, то есть введение специальной трубки в трахею, большинство тех, кто умер, могло бы выжить?

– Думаю, что да, – говорит Пахоменко. – Принципиальный вопрос – почему этого не было сделано.

Заострим на этом внимание, потому что это столь же существенная проблема, как вопрос антидота. Составляющие использованного газа вызывают сильное нарушение дыхания. Если бы потерявшим сознание людям помощь была оказана достаточно быстро и врачи применили интубацию (в каждой машине скорой помощи есть простой аппарат, служащий для поддержки дыхания), жертв было бы гораздо меньше.

Такого же мнения придерживается Дмитрий, врач скорой помощи, слова которого цитирует «Комсомольская правда»:

– Конечно, жертв было бы меньше, – говорит Дмитрий. – Надо было обеспечить больше машин скорой помощи, а не бульдозеров и БТРов. Мы не были готовы принимать живых.

На улицах, прилегающих к Дому культуры, стояли не только машины разных служб, а еще и бронемашины, и строительная техника, в основном краны, которые должны были использовать для разбора завалов, если бы в театре произошел взрыв. Позже они мешали спасательной операции. Дмитрий перед началом штурма находился в колонне из десяти карет скорой помощи на Волгоградском проспекте. Руководство предполагало, что им придется выносить трупы, но на Дмитрия это не произвело большого впечатления, успел уже привыкнуть. Когда наконец поступил вызов, они двинулись в сторону театра, но тут же застряли перед милицейским кордоном – офицер милиции еще не получил приказ пропускать скорую.

– Минут десять мы ждали приказа, – рассказывает Дмитрий. – А потом застряли в пробке, потому что не успели отвести от театра краны и бульдозеры. Когда мы подъехали, перед входом лежали заложники. Рядом стояла коробка со шприцами и ампулами налоксона. Какой-то мужчина кричал: «Кто умеет, делайте уколы!» Мы стали вскрывать упаковки и наполнять шприцы. Уколы делали все, кто мог и не мог: штурмовики, спасатели, даже милиционеры из оцепления. Никто не отмечал (на теле пострадавшего), что укол уже сделан. Некоторые второпях делали по два-три укола. Бардак был страшный.

Дмитрий вспоминает, что спецназовцы загрузили в его машину целых восемь пострадавших. Он так и не знает, довез ли он их живыми.

И еще одно мнение. Александр Подрабинек – известный российский диссидент и правозащитник, в прошлом несколько лет работал в скорой помощи.

– У меня было такое впечатление, что власти не предполагали, что кого-то можно будет еще спасти, – говорит Подрабинек. – Ожидали мощный взрыв. Поэтому планировали сначала разобрать завалы, а потом, может быть, кому-то оказывать помощь. Всегда в случае таких акций все нужно прорабатывать до мельчайших деталей. Известно, где находится въезд, где выезд, как подъезжают машины скорой. Есть врач, который производит селекцию: подходит к каждому и оценивает его состояние, тяжелое, легкое, а может, человека уже не стоит спасать. Ничего такого у театра на Дубровке не было. Зато был ужасающий балаган. Я знаю, что некоторым делали укол антидота, но не обозначали крестиком, что укол уже сделан. А это же закон в полевой медицине.

Сцены, напоминающие Дантов ад, разыгрывались не только вокруг входа в театр, где холодный дождь заливал лица сотням полумертвых людей. После семи утра борьба за жизнь заложников перенеслась в больницы, которые не были готовы к приему людей, отравленных газом. Драматичнее всего было в больнице № 13, где, как и во многих других окрестных больницах, перед началом штурма освобождали места. Всего в «тринадцатой» подготовили сто восемьдесят мест. Это был максимум, поскольку ни одна больница в мире не в состоянии эффективно провести реанимацию большего числа людей. Пострадавших ведь надо внести и заниматься каждым несколько часов. Российские специалисты считают, что каждого человека в бессознательном состоянии должны реанимировать два специалиста. Именно поэтому госпиталь ветеранов войны, находящийся напротив театрального центра и располагающий пятьюстами свободными койками, принял только немногим более ста заложников (девять из них умерли). Руководство больницы № 13 посчитало, что у них будет так же – организаторы акции у театра, которые будут распределять пострадавших по больницам, направят к ним только небольшую часть заложников, скажем несколько десятков человек. Между тем, как утверждает Николай Зубанов, главный врач кардиологического отделения городской больницы № 13, в течение неполных полутора часов (с 7.40 до 9.00) в «тринадцатую» привезли, в основном на автобусах, более трехсот пятидесяти бывших заложников! Чуть не половину всех заложников из театрального центра.

– Я должен сказать, что многие потерпевшие были уже мертвы, когда их доставили к нам, – сказал Зубанов в интервью для еженедельника «Новое время». – В основном это были те, кого привезли автобусами. Непосредственно в больнице умерли немногие. Из трехсот пятидесяти доставленных к нам пострадавших во всех реанимационных отделениях умерли восемь человек. А мертвых привезли значительно больше. Общее количество тех, кто умер в больнице, и тех, кого уже привезли мертвым, составляет примерно тридцать пять человек. Другими словами – десять процентов.